Надо использовать силы старых, опытных ма­стеров»,— возражают актеры

За кем правда?

Личное и общественное в театре так причудливо переплетаются, что отделить одно от другого практически невозможно. Считать только себя принципиальным, а всех остальных подозревать в честолюбии и корыстолю­бии — опасная самоуверенность. Не всегда устами ре­жиссера «глаголет истина». Случается, что «оппозиция» более объективна.

Что и как ставить, что кому играть, решает не голо­сование, даже в том случае, когда коллектив одобрил прочитанную пьесу, за включение ее в репертуар персонально отвечает режиссёр-руководитель! Коллегии, советы, бюро и другие органы выполняют лишь совещатель­ные функции. Они бесполезны, если собираются от случая к случаю, по чрезвычайным поводам. Но, как бы часто ни заседал худсовет, режиссерская коллегия, бюро сту­дии, они не могут заменить руководителя театра.

Не всегда руководителю театра нужен совет. Он вправе многое решать единолично. Но если совето­ваться, то советоваться. Надо со всей добросовестностью и серьезностью выслушать самые крайние точки зрения, приготовиться к самой резкой критике своих действий. Мало того, надо создать наиболее благоприятные усло­вия для такой критики.

В студии Леонидова с первых же дней ее существова­ния были установлены демократические порядки. Кол­лектив, подчиняясь руководству, тем не менее, считал себя вправе контролировать его и строго спрашивать.

В конце первого сезона, ни с кем не посоветовавшись, руководство приняло в театр группу опытных актеров, на десять, двадцать, тридцать лет старше, чем ученики Леонидова. Принцип, положенный в основу студии, был нарушен. Между основным составом и вновь принятыми актерами не было ничего общего. Атмосфера стала нака­ляться. Отношения становились все более нетерпимыми. В результате вновь принятые актеры один за другим покинули театр. Главному режиссеру было выражено недоверие. Пришлось уйти и ему.

Помню, как я однажды «взбунтовался», потребовал «свободы действий»: права убрать из студии некоторых учеников Леонидова, принимать решения, не дожидаясь санкции Леонида Мироновича.

На мое ультимативное письмо Леонидов не ответил. Просил передать на словах: «Когда остынет, пусть при­едет». Я понял, что обидел Леонидова, и приехал пристыженным. Мы говорили о том, о сем. «Забыл»,— поду­мал я с облегчением. Но тут Леонид Миронович заго­ворил.

— Вы хотите освободиться от моей опеки. Пожалуй­ста. Я думал, что еще нужен вам. Что поддерживаю вас своим авторитетом. Вы, ведь, совершили кучу ошибок. Я их знаю, хотя об этом с вами и не говорил. Вы уверены, что сами справитесь с коллективом? Я не собираюсь веч­но руководить гомельским театром. У меня много забот и без него. Но пока театр прочно не стал на ноги, я счи­тал себя обязанным помогать всем, чем могу. Пользуясь моим именем, проще требовать для театра денег, проще получать пьесы от авторов. Подумайте и решите. Но пре­дупреждаю, я посоветуюсь еще с Володей С.

— Почему с Володей?

— А потому, что он — совесть вашего театра. Он не самый талантливый, но самый честный человек в труппе. И самый преданный делу. Очень жаль, если вы этого не увидели. С ним вы говорить не пробовали?

— Я очень ценю Володю. Благодарен ему за то, что он не раз выручал театр, заменяя ушедшего заведующего постановочной частью, исполняя обязанности заведую­щего труппой. Он не раз приходил ко мне, предлагал, советовал, выражал несогласие. Последнее время он невесел и все молчит.

— Это плохой, признак. Вы лишились его доверия.