О ЛИТУРГИИ 5 страница

Бог наш! Наполни наши трепетные души Твоим миром, Твоей радостью, Твоим светом. Сердце наше готово встретить Тебя, Господи! Любовь к Тебе делает нас равнодушными к жизни этой и к смерти. Ты Един, Влекущий нас к Себе, к Твоей красоте премирной и к бессмертию.

ИЗ ПИСЕМ

Иногда несколькими фразами раскрывается весь человек. Все затаенные глубинные думы всплывают в кратких и легких афоризмах. Особенно в переписке людей высокого духовного развития часто слышится биение проникновенного сердца. Возьмем письма Ильминского к Победоносцеву. Сколько мудрости и духовного богатства там. Какие только он ни решал задачи в области просвещения инородцев и особенно духовного просвещения. Его изумляет греческий молитвенный строй с кристальной чистотой и ясностью изложенных молитв о нуждах души. Во всем чине нашего богослужения он видит огнь Божественной благодати, исходящей на жаждущие мира и красоты человеческие души. Правда, есть трудные для понимания молитвы и песнопения вследствие глубины их содержания - таковы по преимуществу песнопения догматического характера, но такие, как, например, молитвы святых Макария Великого, Антиоха, Иоанна Златоустого прекрасны и назидательны по содержанию. В вечерней молитве св. Антиоха: "Просвети ум мой светом разума Святого Евангелия Твоего, душу любовию креста Твоего, сердце чистотою словесе Твоего, тело мое Твоею страстию бесстрастною, мысль мою Твоим смирением сохрани". Ильминский раскрывает нам мысли каждого предложения в таком виде: "Согрей душу любовию креста Твоего, очисти сердце чистотою словесе Твоего, уцеломудри тело мое (или: исцели) Твоею страстию бесстрастною..."

Особенно назидательна для нашего времени, гордого своим образованием, заносчивого своим умом и самодурного своею волею - последнее прошение: "Мысль мою Твоим смирением сохрани..."

Отчего, в самом деле, люди наиболее мыслящие чаще ломают себе шею? Именно от недостатка смирения... "Много с разных стран, с разными орудиями ополчаются на истинную Христову Церковь и готовы живую ее свести в ад, но она должна победить и восторжествовать как истина и сила Божия. И вот каждое Воскресение Христово должно обновлять в нашей мысли эту надежду и эту силу и подкреплять нас..." "Я принялся довольно пристально всматриваться в наши церковно-богослужебные тексты и книги, сличил их с греческими, сличил новопечатные книги с старопечатными и пришел ненароком к такому выводу, что XVIII век привнес в церковную область много чуждого, мирского, страстного и подобострастного, а исправители Библии Петра и Елисаветы и священный язык окончательно перепортили..."

О древних переводах Библии проф. И. Евсеев так отзывается: "Состав разновременных славянских переводов, как мозаика, блещет переливами всех цветов радуги и является несомненно ценным памятником нашего исторического церковно-библейского самосознания разных веков от XI до XVII a. вee??ительно..." (Речь на год. Акте 1911 г. В С.-Пб. Духовной академии. "Христианское чтение", 1911 г.).

Возвращаемся к Ильминскому и к его строгим суждениям: "Храм Божий и церковные книги в XVIII веке сделали ареной политических симпатий и педагогических воззрений" (см. Службы 5-го сент. и 30-го августа)... "Вредно и разделение, допущенное в практике некоторых законоучителей и экзаменаторов, которые шугают мальчишек разбросанными вопросами: "Как читается 5-й член Символа Веры? Как 10-й? Как 3-ий? И т.д. Гоняют их из угла в угол равно также по заповедям, по блаженствам и по молитве Господней. И обратили живое Слово Божие в гимнастику памяти, самую бездушную и бессмысленную... У греков не было катихизиса. Катихизис - придумка западная и деление молитвы Господней и проч. - дело западной средневековой схоластики. У греков прямо изучали Св. Писание, богослужебные книги, творения свв. Отцов; почерпали воду из источников живых и обильных, а не такую, подобно, аптечную квинтэссенцию, как катехизис".

"Между текстами, завоевавшими себе авторитет долговечный и обширный, высоко выдается один - своею древностию, своим дивным поэтическим полетом. Это текст - греческий... И этот-то текст в древности с изумительной точностью, с вдохновенною смелостью был переложен на язык юный и свежий, но богатый и гибкий - перевод этот наложил на юный язык неизгладимую печать. Язык этот сделался книжным языком великого христианского народа, и в церковно-славянском тексте, освященном веками, красотой затмевающим все прочие, кроме греческого" (Письма Ильминского. Казань, 1895 г.).

Язык славянский важен и велик для нас как язык молитвы, тысячелетнего богослужения на нем и исповедания нашей святой веры.

Разница между русским и церковно-славянским языками определяется Ильминским так: "Русское чтение имеет характер деловой и рассудительный, а церковно-славянское чтение - сердечный, религиозный и молитвенный. Русское чтение должно быть разумное и иногда художественное, славянское должно воспитывать религиозное чувство". При гармонической звучности, он обладает таким богатством форм изменения в склонениях и спряжениях, такими своеобразными оборотами речи, которые дают возможность выражать самые тонкие переходы и оттенки мысли. В передаче содержания он полон образности, выразительной выпуклости. В нем слышится могучая сила, священная важность и благородное достоинство. Все это сообщает церковно-славянскому языку великую красоту и даже художественность, которая дает ему право на почетное место среди всемирного человеческого слова (см. ученых: Буслаева, Срезневского, Потебню, Шахматова и др.). В строении церковно-славянского языка принимали участие величайшие гении, таланты и высокие духом личности... Может ли духовное творчество нынешнего времени подняться на высоту творчества предков? Как у единичных личностей возрасты не повторяются, так не повторяются они и у целых народов. Сравните древнейшие акафисты и каноны с новейшими - увидите разницу. Нечто поразительное - перевод 1095-1097 гг. Служба Минеи за сентябрь, октябрь и ноябрь под редакцией академика Ягича, изд. Акад. Наук, 1886 г. Этот памятник древнерусского языка лежит на моем письменном столе как источник частых восторгов моих.

Язык Церкви - это могучее и незаменимое орудие воспитания. Надо испытать его духовную красоту и силу, поразиться его духовным богатством и разнообразием. Но когда холодом веет от души человека, тогда не нужен и язык, прославляющий Бога. Признак душевной пустоты видится в современной нелюбви к родному языку Матери Церкви. На изучение иностранных слов года уходят, а чтобы уделить несколько минут на священный славянский язык - нет желания. Преступная беспечность, рожденная забвением жизни вечной.

ИЗ ПИСЬМА АПОСТОЛА ПАВЛА К ФИЛИППИЙЦАМ

В дополнение к мыслям, высказанным нами в статье "Из писем", касающимся частично и вопроса преподавания Христианского учения, скажем несколько слов, чтобы укрепиться в понимании того, в какой мере оно есть не схоластическая объективность, а подлинный живой опыт, обращенный и живому человеку.

Спаситель по разному учил галилеян и Никодима, самарянку и учеников Своих... а вспомним, как апостол Павел филиппийцам раскрывал тайну самоуничижения Сына Божия! Быть учителем Богословия - не значит только изобретать рассуждения, а значит - душевно настроиться во спасение и вести на путях жизни при одном только свете Евангелия, неизменно ощущая себя в Церкви, под ее благодатью. По слову еп. Феофана Затворника: "Благодать означает силу, поданную свыше на просвещение ума, на руководство и укрепление к Богоугодной жизни, на преискреннейшее общение с Богом. Кто имеет это, тот имеет все, что только может желать себе жаждущий спасения".

Остановимся на мгновение на послании к Филиппийцам. Оно все, от начала и до конца, полно жизни и силы - неземных. Уста Апостола говорили от избытка сердца. На самые простые предметы он смотрел глазами веры - при свете лица Божия. Он говорит: "Желаю разрешиться (от жизни) и со Христом быть" (1, 23); "стремлюсь к почести вышняго звания о Христе Иисусе" (3, 14); "Он преобразит тело смирения нашего, чтобы было оно сообразно с славным телом Его Самого" (3, 21). "Гоню же и стремлюсь," - говорит Апостол. К чему же? "Чтобы познать Господа и силу воскресения Его, и участия в страданиях Его, сообразуясь смерти Его" (10)...

Если собрать изречения св. Апостола в послании к Филиппийцам, то получим сжатое, но возвышенное и сильное изображение Христианства в вере и жизни. Это не стиль рассуждения, а сердечная речь: "Если есть какое утешение во Христе, если есть какая отрада любви, если есть какое общение духа, если есть какое милосердие и сострадательность, то исполните мою радость, имейте одне мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны" (2, 1-2)... Ни одно послание св. ап. Павла не подходит так близко к форме обычного письма, как это. Если взять во внимание тон и дух его, то ни в одном послании не выразил Апостол столько сердечности и близости, как в этом. Если остановиться на содержании, то оно при всей своей простоте - Божественно, возвышенно и всеобъемлюще, по выражению еп. Феофана. С первых слов Апостол учит добро свое не себе приписывать, а Богу, без Которого не имеет успеха ничто истинно доброе. Характерно признание самого Апостола, преисполненного любви и искренности. "Всякий раз, - говорит он, - как молюсь, Бога благодарю за вашу память и о всех вас молюсь с радостию. Молитва о вас составляет для меня утешение и отраду... Любовь, объявшая душу любящего и угождающего Богу, погашает всякий пламень и производит чудесную росу, как в пещи Вавилонской". "При всех трудах и занятиях, - говорит Апостол, - я имею вас в сердце, как сообщников благодати..." Чрез свое вещественное подобие Апостолу они стали общниками его духовного, благодатного богатства. Стали они общниками и его проповеди, его учения, которое распространяемо не Павлом, а чрез Павла от Самого Бога всем объявляется таким образом самый верный путь спасения. В этом сила Евангелия! Уста человеческие, а то, что они произносили, Божеское, по той силе, которая действует таким образом. "Действующий во мне, - заявляет Апостол, - есть Сам Господь, Который не даст напрасно затмить славу Свою; а я все, что ни делаю - для Него делаю". Потому, что бы ни вышло из текущих дел, всем возвеличится Господь. В этом цель жизни моей. Я ничем не постыжусь. Буду жив? - Жизнию возвеличится Господь. Умру? - Смертию возвеличится. Он сделал меня сильнее смерти, не допустив меня убояться насильственной смерти. А поэтому, "жить ли мне должно, или умереть, то и другое приму благодушно," - как, вторя ап. Павлу потом взывал св. Златоуст. Я уже безвозвратно отдал жизнь мою в руки Господа. Что Ему угодно, то и сотворит...

В этом и есть истинная крепость всякого православного человека - быть, подобно ап. Павлу, твердым в уповании и неизменным в стремлении, хотя бы и умереть пришлось за Истину. Если же враг склоняет нас ко греху, вспомним, что всякий грешник есть богоборец, и это остепенит нас. Не забудем, что Господу угодно, чтобы мы жили и действовали по Его всеблагой воле; а когда этого нет, Он Сам различными образами приходит к нам и оказывает Свою помощь. Господь желает, чтобы мы жили праведно и опытом жизни учились творить волю Его.

То же самое должны мы внушать подрастающему поколению, которое, к великому сожалению, сейчас теряет свой родной язык, а вместе с ним теряет и истинную веру...

Надвигается темная ночь нравственного разложения и развращения. Ложь внедряется в человека. Наша задача - светить в этом мраке Христовой Истиной; привлекать души образом и проповедью святости; сеять подлинное знание во Христе Иисусе.

О ГНОСТИЦИЗМЕ

Гностики были люди религиозные, но с душой, исполненной языческих басней. Их задание было - избавить человечество от бедствий земной жизни и спасти его. Гностик смотрит на этот мир, как на произведение злых демонов, держащих в своей власти и человеческую душу. Отцами гностиков являются вавилонские маги-астрологи. Они появились ранее Христианства. Гностики пытаются исправить и Христианство по своему, то есть взять от него имя и форму и наполнить своим содержанием, подменить ценность подделкою. Это не простое и случайное заблуждение религиозной мысли и чувства, это - болезнь человеческого духа. Это - антихристианство.

Гностицизмом отдает современное сектантство. От гностицизма имеют корни и иные вероисповедания, отошедшие от единой Апостольской и Соборной Церкви. Его можно распознать в современных религиозных и философских течениях.

Гениальный В.В. Болотов хорошо исследовал это течение в своей "Церковной истории". Мне прямо чудом попали литографированные лекции его, читанные им в 1896-97 гг. Они принадлежали известному в Харбине кандидату Богословия П.А. Чистякову, слушавшему В.В. Болотова. Мое обещание, данное П.А. Чистякову, -использовать эти лекции в печати - хочу сейчас хотя бы в малой мере осуществить...

"Кроме внешней борьбы с язычеством, - пишет В.В. Болотов, - Христианство должно было вести борьбу в области чистой мысли, оно должно было бороться с гностицизмом. Как возможно, спрашивается, чтобы такие воззрения, которые проповедовал гностицизм, могли привлекать умы? Эти воззрения почти бессмысленны, рассказы гностиков представляются игрой фантазии. Во главе гностиков стояли люди высокообразованные - с философским складом ума; гносис противопоставлял свои воззрения христианским, говоря от лица науки. Поразительное стремление гностиков облекать свое учение в форму эпопей находит отчасти свое объяснение в том, что они отдавали этим дань своему восточному происхождению. Чем колорит гносиса был восточнее, тем более имел он авторитета в глазах языческого мира. Чтобы сделать воззрения и идеи наиболее восприемлемыми и поставить их в наилучшие условия распространения, и в наше время очень часто прибегают к помощи беллетристики, облекают их в форму вымысла. Посему и гностики были правы, когда облекали свои мысли в повествовательную форму - в форму эпопеи. Гносис противустал Христианству как воззрение по преимуществу научное. Но гносис предлагал решение мировых задач не на основании только научных изысканий, но и на основании Божественного Откровения.

Гносис по отношению кафолической Церкви стоял довольно своеобразно. Гносис не претендовал на то, чтобы заменить собою все существующие религии. Он предполагал, что вопросы жизни так серьезны, что их могут понимать только немногие. Поэтому все религии, и Христианство в особенности, как занимающиеся решением этих вопросов со своей точки зрения, имеют право на существование.

Естественно, что борьба с гносисом содействовала тому, что христиане стали твердо держаться канона священных книг и уяснять их принадлежность к канону. Гносис противостал Христианству как наука. Проповедь Христианства не старалась согласовываться с научными изысканиями, достигнутыми в то время. По своей простоте Христианство не затрагивало тех вопросов науки, которые не могли не нуждаться в разрешении. Христианство, как религия не от мира сего, не задавалось решением вопросов мирского характера.

В исторических обстоятельствах того времени, на которое падает развитие гносиса, лежат уже данные для того, чтобы это философствование получило специфическую окраску: гносис явился, таким образом, как философия религиозная и именно как философия пессимизма. Совокупность многих условий должна была вызвать это явление. Если брать гносис по его основе, как философскую систему, то здесь должно было сказаться прежде всего угасание философской мысли. Все наиболее энергичные представители философского мышления принадлежали уже к прошедшему периоду: на смену Платона и Аристотеля выступили эпигоны - и один другого ничтожнее, и один другого менее оригинален. Экклектизм, подчас довольно беспринципный, из всех систем, современных появлению Христианства, был самою популярною философией. Если всмотреться в общее положение культурное, то и здесь оказывается много явлений, направляющих мысли на эту пессимистическую ноту. Греческий мир задушен был Римом, следовательно, наиболее культурный центр древнего человечества должен был погаснуть. Сам победитель - Рим переменил основу существования, поставил перед собою задачу, по-видимому, самую широкую - задачу всемирного обладания. Для него сделалось девизом: "Ты, Рим, помни, что тебе должно повелевать народами". И эта задача при императорах более или менее полно осуществлена: действительно, Рим повелевал народами. Но если поставить вопрос, доставили ли эти новые политические успехи какое-нибудь счастье, то придется этот вопрос решить отрицательно. Правда, возникновению принципата предшествовала довольно кровавая сумятица в самом Риме. Времена триумвиратов знаменовались часто истребительными войнами среди самих римских граждан, и когда принципат возник при Августе, продолжен при Тиверии, то этот переход в новую форму принес значительные улучшения в общественной жизни. Но были республиканцы, которые достаточно были проницательны, чтобы не мочь не заметить, что, несмотря на удержание республиканских форм, Рим является все же монархией; поэтому послышались сетования различных патриотов доброго времени, хотя если бы взвесить их сетования и вопли, то пришлось бы во многих случаях отказать им во всякой законности. Но несомненно, что принципат затем дал таких представителей, которые были менее всего достойны престола: деспотизм их принял самые широкие размеры. Неудивительно отсюда, если состояние умов в столице было самое угнетенное и литература начинает особенно развиваться в форме поэзии сатирической.

Тем не менее, эти времена дурных цезарей оказываются явлением скоропреходящим; делаются со всех сторон добросовестные усилия доставить человечеству наиболее обеспеченное существование. По верному замечанию наилучших знатоков римской жизни, если бы Ангел Божий подвел итог тому, как управляются народы, входившие в состав империи Септимия Севера в начале III века по Рождества Христовом и как управляются эти же народы во все последующие времена, то едва ли приговор его не состоялся бы в пользу управления именно под влиянием римских цезарей, потому что, вероятно, никогда - ни прежде, ни после - правительство так добросовестно не заботилось о том, чтобы управлять всеми этими обширными и разновременными территориями по всей империи; никогда и интересы населения не были взвешиваемыми так внимательно, никогда правительство не делало столько для удовлетворения духовных стремлений и чистой нравственности, как в это время. Между философами обнаруживаются порывы к тому, чтобы нравственность обосновать на гуманности. Современники этих философов стараются вести жизнь настолько удовлетворительную в нравственном отношении, что с ними никак нельзя поставить в ряд подчас лучших представителей исхода республики и начала монархии; и, не смотря на эти лучшие усилия, которые должны были бы вселить в людях уверенность, что они прогрессируют и в нравственном, и в политическом смысле, ни в ком, однако, не рождалось уверенности, что впереди его ждет не худшее, а лучшее; какая-то старость чувствовалась во всем культурном мире; слагались легенды даже в том смысле, что люди чувствовали даже физическое вырождение: утверждали, что глаз человеческий не замечал так далеко корабля, как видели его предшественники. Когда приходилось говорить о каком-нибудь идеальном будущем, то всегда это идеальное будущее понимали, как возвращение к прошедшему. Еще Гораций охарактеризовал своих современников так: tristis gens mortalium; и когда Вергилий думал воспевать наступление золотого века с началом принципата, он полагал, что сама справедливость возвращается в Сатурново царство. Таким образом, всеми лучшими людьми чувствовалось, что лучший период прожит, а впереди нужно ждать все худшего и худшего. Подобное состояние обветшания и истаски обыкновенно способно лишать энергии представителей философии для того, чтобы надеяться на лучшее будущее; и поэтому из всего накопленного опыта брали такие элементы, которые подходили к общему состоянию человечества, дававшему себя чувствовать решительно во всем..."

Велика была опасность для Церкви от гностицизма, угрожавшего самому бытию ее. И смертельная опасность была создана теми, кто стоял во главе ее и руководил жизнью. Вред для Церкви от гонений казался не столь страшным, как от гностицизма. Если в защиту гонимых христиан выступили сравнительно немногие апологеты; то в борьбу с гностицизмом вступили, по-видимому, все, кто только более или менее владел пером... Но гностицизм чрезвычайно живуч. Следы его существования обнаруживаются и в средних веках, и в новом времени, и в XIX веке, и в XX столетии.

Теперь, мы убеждены, мир встал тверже, чем когда-нибудь, на искривленные пути гностицизма. Мир в сделке со злом. Христианство все более отступает от своей незыблемости и твердости. Исторический гранитный его фундамент колеблется от напора суетных учений и греховных влечений. Один Господь может остановить этот процесс, бурно стремящий человечество в темноту и к самоуничтожению. Голос христианских мудрецов, голос великих святителей бессилен остановить всеобщее разложение. Но молчать нельзя. Надо возвысить голос подобно трубе. И на этот клич откликнутся все верные сыны со всех концов мира - и в общем молитвенном гимне сольются все сердца православных христиан, и услышит их Господь и Сам устроит, обновит этот мир... Или огнем очистит его.

В ЧЕМ НАШЕ СПАСЕНИЕ?

Не хватает мудрости, нет даже обычного такта у людей, шумящих около Церкви. Забыт идеал Православия: устремленность к единству со всеми, к любви, к жертве собой для ближнего...

Во Христе все приводится в Церкви к единству, целостности, гармонии, все занимает свое место, соответствующее целому. Церковность есть полнота, где все дано для жизни. Верующие созидаются в жилище Божие чрез действие Духа Святаго. Если мы запечатлены Духом, то, следовательно, мы от Духа Божия, мы - Христовы, наследники Божии. Запечатление нас Духом Святым есть акт внутренний, происходящий в сердце верующего (Рим. 8, 16). Чем же объяснить противление этому внутреннему акту у людей мятежных, неспокойных, но не покидающих Церкви? Очевидно, духом враждебным самой Церкви и ее Главе, Господу Иисусу Христу...

Благовестие Христово должно быть дорого каждому, как путь в жизнь вечную. Умер Господь, грех ради наших, воскрес, вознесся на небо и всех к Себе ведет. И нам открыто блаженство в вечном Царстве Его, если только не попусту мы уверовали, не легкомысленно приняли веру, но стали на твердом основании ее. Чем же утверждается вера в сердцах? - Тем убеждением, что Христос умер за нас, грешных. Никто не может уйти от мысли, что он грешен и что ему, как грешнику, нет спасения... Седалище греха и страстей, опора их и орудие - это тело, поскольку душа вооружается против страстей и изгоняет их из тела. Потому духовный то же, что бесстрастный, а душевный то же, что страстный. Оставаясь душевными, мы удаляемся от Бога, и Он удаляется от нас. С удалением же Его, Источника всякого блага, уходят от нас и довольство, и безопасность, и счастье... Нет мира между истиной и ложью, между добром и злом. Кто хочет жить в области истины и добра, не опускай из рук меча для отражения лжи и зла. "Народ исчезает с лица земли, когда забывает "суд писанный", то есть свое историческое призвание. Наше призвание ясно: хранить в чистоте, без уступок, без чуждой примеси истину Богодарованного нам Православия, возрастать в Христианских добродетелях не самочинно, не по произволу и личному пониманию, а под руководством Православной Церкви" (арх. Амвросий (Ключарев))...

Наше счастье, что Господь не слово только Свое дал нам, но и основал Свою Церковь, которой утвердил Свое слово и даровал Святого Духа и с Ним все, что необходимо для духовной жизни. Церковь - родина нашего духа, стоит перед нами во всей своей вечной славе и красоте. Она - наша воспитательница и руководительница. Ее лишь духом мы крепки. В ее лишь указаниях и наставлениях имеем светлый, чистый, истинный путь к просвещению и спасению. Для исцеления тех, у кого сердце, по слову Спасителя, отолстело, огрубело в плотской жизни, стало глухо и слепо ко всем духовным впечатлениям, - Господь не указал иных средств, кроме возвращения в Церковь...

Поразительно! Наше сердце не бывает пусто. Если оно не наполняется благочестивыми и чистыми чувствами и настроениями, в него врываются, как волны, впечатления мира и житейской суеты. Плывя по бурному житейскому морю, пловец рискует потерять жизнь вечную. А ведь для вечности призван он! Поэтому-то так и необходимо для нас органическое единство с Церковью, чтобы, иначе, не погибнуть.

Отделение от Церкви - печальное явление не только наших дней. Архиеп. Иларион (Троицкий) с твердостью установил в замечательной статье "Христианства нет без Церкви", что "пусть будет отделение лишь на почве церковного мятежа и дисциплинарной непокорности без всякого догматического разномыслия, - отделение от Церкви будет иметь все печальные последствия для отделившегося. От Церкви отделяются не только еретики, но и раскольники. Сущность отделения одна и та же". Св. Киприан о мятежниках говорит, что раз они вне Церкви, они уже не христиане, они не со Христом. Оставляющий Церковь Христову лишает себя наград предопределенных Христом: он для них чужд, непотребен, раз он враг Церкви. Так неизбежно и принудительно вытекает логическое условие спасения. Вне Христа нет спасения грешнику, а Христос - в Церкви. А что значит принадлежность к Церкви? - Единение с ней в нашей земной жизни и смиренное ей повиновение...

СИЛА СВЯТООТЕЧЕСКОГО СЛОВА

Каждый раз, как только находит, как туман, уныние и печаль, открываю одну из бесчисленных записных книжек и нахожу там то, что озаряет, как молния, и успокаивает, как тепло. Живущие сердцем знают, как нуждается оно в целительной и руководственной силе могучего слова. Любая рана заживает от прикосновения к ней простых, легких и чудодейственных слов. Мы жаждем слов, идущих от сердца и потрясающих сердца. Огнем пылают слова наших великих Отцов - к ним поспешим...

Если вообще говорить о безутешной скорби, то ведь она - дар Божий, залог избранничества. Плод ее - драгоценное сокровище. Нам нужно знать, что где страдания ради Христа, там и благодать, и добродетель, и спасение. Смиренный и скорбный наилучшим образом укрепляется в сердце своем, становится свободнее от суеты мира, ближе к Небу и к своему Спасителю. Совершенство вытекает из глубины смирения. "Гонитесь за смирением. Оно есть след Христов, благоухание Христово, одеяние Христово. Ради него все простит Бог" (еп. Феофан). В этом путь к блаженству. Смиренные страдальцы восхищают его, привлекая милость Божию. "Похворай, батюшка, - советует еп. Игнатий (Брянчанинов) своему другу, тоже Игнатию, - похворай с терпением и самоукорением. Болезнь многому доброму учительница: сверх того, она - послание Божие взамен и в пополнение наших недостаточных подвигов... Блаженны те, которых Бог приготовляет к вечности болезнями и другими скорбями..." (Письма).

Ветры наносят благодатный дождь, так бывает и с душою страдальца... Вот умирает близкий человек, что нам делать? "Плакать или еще что? - спрашивает святитель Феофан Затворник. - Я думаю радоваться за усопшего. Слава Тебе, Господи! Не будет уже более маяться на этой прескучной и прескудной всем земле. Может быть, за себя поплакать надо? Не стоит... Много ли тут осталось? День-другой, и сами туда пойдем. Я всегда был такой мысли, что по умершим не траур надо надевать, а праздничные наряды, и не заунывные петь песни, а служить благодарный молебен. У нас все к верху ногами перевернулось. Что останкам, телу умершего надо отдать некий почет, это совершенно справедливо. Но зачем у нас к этому телу обращаются, как к живому лицу? Удивляться надо. У Господа все живы. И только что умерший жив... Какой он там молодец, какой красавец! Какой чистенький-светленький! Если б взглянуть - засмотрелись бы... А мы, насмотревшись на тело его: синевато, глаза впали и проч., воображаем его таким... Этот самообман и раздирает сердце. Чтоб не раздиралось сердце, надо этот обман разогнать... Потом придет в голову сырая могила... мрачная... Увы! Бедный! А он в светлом месте, в состоянии полной отрады, свободный от всех связанностей. Прелесть, как ему хорошо...

К довершению горя думаем: умер, не стало... А он и не думал переставать быть... И все также есть, как был вчера накануне смерти, только ему хуже было, а теперь лучше. Что его не видать, это не потеря. Он бывает тут же... Отошедшие быстродвижны, как мысль...

Есть басня. Павлин с перьями своими величался пред другою птицею без перьев таких. А когда пришла нужда лететь, та птица улетела, а павлин остался на месте, только в зад посмотрел. Похоже? Вот и наш покойничек к Небу полетел, а мы тут сидим...

Неожиданная смерть. Потому хоть печальная, неизбежна; но не чуждая утешений христианских. Зрелый плод! Прямо к столу Господню... Мы, христиане, не к безвестному течем. Почему, если не тяготят кого смертные грехи, несомненно веруем, что двери Царствия отверсты ему. Если же к этому присоединить и кое-какое добро и кое-какие жертвы Господа ради, то тем более сомнение не должно оставаться о блаженстве участи отходящих..." (Еп. Феофана. Письма, 3 вып.).