О ЛИТУРГИИ 3 страница

А священник не только не ушел из храма, а потребовал на середину церкви стул и сидя отслужил молебен Спасителю и прочитал акафист Божией Матери... От крайнего потрясения и волнения о. Алексий не мог уже ни стоять, ни выйти из храма. Так на этом же стуле его и принесли домой и уложили в постель, где он с неделю пролежал...

После этого чуда батюшка прожил еще три года. А мальчик, после своего чудесного восстания, прожил еще шесть лет и умер на 18-м году".

Такова сила молитвы. Таково истинное дерзновение пред Богом православного пастыря.

Мир шумит, кричит о своих научных достижениях и крепко закрывает уши, безнадежно глух, когда ему напоминают о силе молитвы, о величайшем ее значении пред Богом. Бог - наш Отец и любящему сыну от Него нет отказа, о чем бы сын Его ни попросил...

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ КОСОВ

За религию умирают. За нее умерло гораздо больше, чем за науку. Зеленое дерево веры, такое старое и все-таки зеленое, куда могущественнее, ветвистее, многообъемлюще, нежели веточки и разветвления науки. Религия - как океан: они приемлет в себя мудреца и простеца... Она - вся чудо и всемогущество.

И чудо ее наглядно выражено с особенной ясностью в лице о. Георгия.

История его пастырства началась в селе Спас-Чекряк Болоховского уезда Орловской губернии при жизни еще старца Амвросия Оптинского. В 1919 году о. Георгий был еще жив... Он был высокого роста, сильно сутулый, с несколько резкими движениями и глубокими глазами. Как человек редкой душевной красоты, он читал в сердцах и всегда находил на тайную скорбь слово привета, утешения, совета. Каждый получал то, чего ждала его измученная душа... О даре прозорливости о. Георгия создались целые легенды со слов очевидцев, на себе испытавших силу этого дара. Он стал известен не в одной только Орловской губернии...

Велика была потребность высказаться, найти своей душе такого руководителя, который бы от Бога был призван врачевать раны бедствующих душ человеческих.

Простая речь, исполненная теплоты и ласковой задушевности, лилась из уст о. Георгия: "Ну, как Вам понравилась наша церковка? - Дивная, батюшка! Не одно столетие, должно быть, пережила она? Такие церкви теперь только на картинках, разве, рисуют. - Правда Ваша, древний храм! Я застал в нем антиминс, освященный еще во времена Царевны Софии Алексеевны. Совсем завалилась церковь-то, когда я поступил сюда на служение. - Как это Вам Бог помог устроить все, что мне довелось здесь у вас видеть? - Сила Божия в немощи нашей свершается. Пока человек рассчитывает на свои силы, до тех пор нет проявления споспешествующей силы Божией. А вот, оставили тебя твои силы, ближние твои отступили от тебя, нет спасающего, тут-то и возопи с верой и смирением! А Бог-то, Он тут как тут. Скор и внезапен Он, Милосердный, на помощь всем, призывающим Его во Истине. Кажется, вот-вот затоптали человека люди и обстоятельства, а он возопил к Богу из глубины душевной, и вот - где топтавшие?! Моя жизнь прошла чрез какие-то искусы. Когда петля, казалось, захлестывала меня, помог Господь, да как помог-то! Через старца Амвросия - блаженная ему память, угоднику Божию! - Как же это, батюшка, случилось? - Извольте, расскажу. Я из этого тайны не делаю, да и нельзя делать тайны из проявления Божественной силы и благодати. К тому же и касается вся эта история больше старца Амвросия, чем меня, многогрешного... Немощь нашу Вы уже изволили видеть. Со дня моего поступления в здешний приход я уже успел, по милости Божией, кое-что восстановить, кое-что исправить. Но когда я сюда приехал, меня оторопь взяла: что мне тут делать? Жить не в чем, служить не в чем. Дом - старый-престарый; церковь, пойдешь служить, того и гляди, самого задавит. Доходов почти никаких... Прихожане удалены и от храма, и от причта. Народ бедный; самому впору еле прокормиться... Что мне было тут делать?! Священник я в то время был молодой, неопытный, к тому и здоровьем был очень слаб, кровью кашлял. Матушка моя была сирота бедная, без всякого приданого. Поддержки, стало быть, ни оттуда, ни отсюда не было, а на руках у меня еще были младшие братья. Оставалось бежать. Так я и замыслил.

На ту пору велика была слава отца Амвросия. Пустынь Оптинская от нас верстах в шестидесяти. Как-то по лету - ночь бессонная - взгомонился я от думушек... Ни свет, ни заря - котомку за плечи, да и пошел к нему отмахивать за благословением уходить мне из прихода. Часа в четыре дня я уже был в Оптиной. Батюшка меня не знал ни по виду, ни по слуху. Прихожу в его келью, а уж народу там - тьмы: дожидают выхода батюшки. Стал и я в сторонке дожидаться. Смотрю - он выходит да прямо меня через всех и манит к себе: "Ты, иерей, что там такое задумал? Приход бросать? А? Ты знаешь, Кто иереев-то ставит? А ты бросать? Храм, вишь, у него стар, заваливаться стал? А ты строй новый, да большой, каменный, да теплый, да полы в нем чтобы были деревянные: больных привозить будут, так им чтобы тепло было. Ступай, иерей, домой, ступай, да дурь-то из головы выкинь!.. Помни: храм-то, храм-то строй, как я тебе сказываю. Ступай, иерей, Бог тебя благословит!"

А на мне никакого и знака-то иерейского не было. Я слова не мог вымолвить. Пошел я домой тут же. Иду да думаю: что же это такое? Мне строить каменный храм? С голоду дома чуть не умираешь, а тут храм строить! Ловко утешает, нечего сказать!

Пришел домой, кое-как отделался от вопросов жены... Ну, что ей было говорить? Сказал только, что не благословил Старец просить перевода. Что у меня тогда в душе происходило, кажется и не передашь!.. Напала на меня тоска неотвязная. Молиться хочу, молитва на ум не идет. С людьми, с женой даже на разговариваю. Задумываться стал.

И стал я слышать и ночью, и днем - больше ночью - какие-то страшные голоса: уходи, говорят, скорей! Ты один, а нас много! Где тебе с нами бороться! Мы тебя совсем со свету сживем!.. Галлюцинации, должно быть. - Батюшка, я верую! - Ну да! Что бы там ни было!.. Только дошло до того, что не только во мне молитвы не стало, - мысли богохульные стали лезть в голову; а придет ночь - сна нет, и какая-то сила прямо с постели стала сбрасывать меня на пол, да не во сне, а прямо въяве: так-таки поднимет и швырнет с постели на пол. А голоса-то все страшнее, все грознее, все настойчивей: ступай, ступай вон от нас! Я в ужасе, едва не мешаясь рассудком от перенесенных страхов, опять кинулся к отцу Амвросию. Отец Амвросий, как увидел меня, да прямо, ничего у меня не расспрашивая, и говорит мне: Ну, чего испугался, иерей? Он один, а вас двое! - Как же это так, - говорю, - батюшка? - Христос Бог, да ты - вот и выходит двое! А враг-то - он один... Ступай, - говорит, - домой, ничего вперед не бойся; да храм-то, храм-то большой каменный, да чтобы теплый, не забудь строить! Бог тебя благословит! - С тем я и ушел. Прихожу домой; с сердца точно гора свалилась. И отпали от меня все страхования. Стал я тут и Богу молиться. Поставишь себе в церкви налойчик за левым клиросом перед иконой Царицы Небесной, затеплишь лампадочку, зажжешь свечку, да и начнешь в одиночку в пустом храме канон Ей читать, что теперь читаю. Кое-что из других молитв стал добавлять.

Смотрю, так через недельку-другую, один пришел в церковь, стал себе в уголочку, да со мной Богу вместе молится; там другой, третий, а тут уже и вся церковь полна стала набираться. А как помер батюшка о. Амвросий, народ его весь начал к Чекряку прибиваться: советов от меня, да утешения ищут, без о. Амвросия жутко стало жить на своей вольной волюшке. Трудно человеку в наше время - без руководителя! Ну, да я - какой руководитель! Вот был руководитель и утешитель - это о. Амвросий! Тот и впрямь был всяких недугов душевных и телесных врачеватель!.. Впрочем, по вере ищущего, Господь по обетованию Своему не отказывает человеку в его прошении во благо и через недостойных пастырей..."

Вот эти блага потоком и лились через о. Георгия. Мы же, почти современники его, во многом отступили. Трудимся до изнеможения, как рабы плоти, не для приобретения необходимого только в жизни, но для умножения удобств, которым нет конца, для роскоши и наслаждений. Мы слишком утомлены этою работою, чтобы принять на себя еще и духовный труд. У нас нет времени ни для размышлений, ни для молитвы. Где же тут возможность пробудиться духу? Когда ему собраться с силами? Когда и где познакомиться с духовными опытами?

В наших руках весы, по которым с точностью мы можем определить наше нравственное состояние. Вечная Истина: нельзя работать двум господам (Мф. 6, 24). Господь не только слово Свое дал нам, но и все благодатные средства для жизни духовной. Церковь - родина нашего духа - стоит перед нами во всей своей вечной силе и красоте. Не знает Господь тех, кто мертв духом - мертвые члены отлучаются от нее. И если молитва - кровь Церкви, то кровь для мертвого члена бесполезна. "Все умирающие вне Церкви, - по словам еп. Феофана, - подобны самоубийцам". А участник в созидании Церкви на земле, в ее ограждении и укреплении становится сознательным гражданином Неба, свободным сыном Церкви и другом Христа (Ин. 15, 15).

ВЕЧНОЕ

"Зашумел Фаррар; начинает шуметь Друммонд; но, право же, наши "родные" батюшки, во-первых, естественно нам кровнее, понятнее, да и в высоте христианского созерцания едва ли нуждаются в помощи Друммонда и Фаррара". С такой откровенностью и прямотой некогда писал В.В. Розанов. Молодой философ Вл. Эрн считал Розанова, вопреки исполненным часто глубокого соблазна его высказываниям, в глубине души сопредельным Православию. Сам Эрн был убежден, что "единый Жених русской души - Христос, и свидетели этого - святые, тайные кормчие русской истории..." Правда, теперь мы сбились с пути, идем между рифов и скал по пучине, но настанет, после исторической ночи, светлый день, и наши кормчие обнаружат свое присутствие среди нас и еще раз направят наш "корабль" по доброму и гладкому пути...

Наши кормчие отважны и смелы. Они громко исповедуют трепетной душой: "Люблю Евангелие Твое, Владыка, потому что питает меня, когда я голоден. Жажду слова Твоего, потому что служит для меня источником в жажде. Буду говорить и не перестану. Желаю сам быть осужденным, только бы послужить мне к славе Твоей. Желаю умереть, чтобы Ты славился..." А наши батюшки, к которым такое тяготение проявил проницательный Розанов, - и не напрасно! - они, как рачительные помощники кормчих, болеют той же заботой. Возьмем хотя бы только одного, о. прот. Родиона Путятина. Он, следом за Кормчим, ведет к той же "тихой пристани". "У Царя Небесного есть очень близкие к Нему некоторые люди, которые живут в Его небесных обителях, пользуются особенно любовью Его. Кто они? Святые Божии человеки, особенно Божия Матерь. А они, наши родные, любят нас..." И взаимная любовь к ним - жизнь наша. Путь самоотречения, путь погружения - в вере; чрез веру естественный переход к любви. Вера же спасает не тем одним, что созерцает Бога, а тем, что она этим созерцанием будит в нас волю. В этой нравственной силе веры и заключается ее великое значение при возрождении нашем. Сущность возрождения - в твердой решимости служить Богу. Это решение утверждается благодатью, в которой и есть тот спасительный союз благодати и свободы.

"Доверился ты Самому Богу более, нежели самому себе, и понудил себя уповать на Бога более, нежели на душу свою: тогда вселится в тебя оная неведомая сила - та сила, которую, ощутив в себе, многие идут в огонь, и не боятся, и, ходя по водам, не колеблются в помыслах своих опасением потонуть; потому что вера укрепляет душевные чувства, и человек ощущает в себе, что как будто нечто невидимое убеждает его не внимать видению вещей страшных и не взирать на видение, невыносимое для чувств" (преп. Исаак Сирин)...

Вернемся к о. Родиону, к его вере и упованию. Он в мистическом восторге вопиет: "У нас есть Бог, Господь Вседержитель, Который все держит и всех поддерживает. У нас есть Христос Спаситель, Который без меры нас любит и без конца нам прощает. У нас есть Дух Святый, Утешитель, Который скорее всякого света прогоняет мрак всякой печали, и быстрее ночной молнии осиявает душу веселием. Нет, я не буду унывать. У меня есть Отец - Бог: при Нем я не буду в скудости. У меня есть Спаситель - Христос: Ему я помолюсь из глубины души, и Он из глубины всякого зла меня избавит. У меня есть Утешитель - Дух Святый: к Нему я с мольбою обращусь, когда слишком тяжело мне будет, и Он утешит меня, безутешного. Богом будем себя успокаивать при собственных наших печалях. Богом же будем себя успокаивать и при несчастиях ближних наших, если сами помочь им ничем не можем. Как скоро вспомнишь о Боге, тотчас успокаиваешься, перестаешь страдать, бояться. С Богом будем жить; упование наше - Отец, прибежище - Сын, покров - Дух Святый. Нет мрака, который бы не исчезал при свете солнца; нет печали, которая бы не проходила при мысли о Боге. Во свете Твоем, Господи, всегда и везде мы свет узрим..."

Почти со студенческой скамьи принимают Православие Зедергольм и Шперк. Кем было положено начало перехода этих двух, юриста и филолога, из лютеранства в Православие? Нашими батюшками... Недаром Н.Н. Страхов в разговоре с одним собеседником прибавил: "Но вот, чего Вы не знаете: о. Иоанн Кронштадтский вовсе не единственное у нас лицо: есть несколько таких же; то есть, они делают совершенно то же, что он, только не пользуются этою славой, не имеют такой известности..." Конечно, не "такими же" были другие, мало известные подвижники-батюшки, как о. Иоанн Кронштадтский - современникам свойственно быть близорукими. Такого, как о. Иоанн Кронштадтский мы во всей истории человечества едва ли найдем. Но, спору нет, поистине много было на Руси батюшек, добрых служителей Христа, и они засвидетельствовали своею кровью верность Ему. И теперь они есть, но распознает их лишь тот, кто ищет вечного. Всякий батюшка знает и проповедует, что Православие - вечная религия, вечная, ибо она ни в чем не оставляет не удовлетворенною душу человеческую, а превышает все меры ее искания, все степени ее самых глубинных устремлений. Православие - религия совершенной простоты и совершенной мудрости. Наши батюшки знают это и поучают об этом в своем слове. Но мало этого, они реально в себе это переживают, имея непосредственное общение с вечным. И явят они себя, следуя за своими кормчими, когда настанет для того срок.

НЕЧТО ОТ ЗАВЕЩАНИЙ

Когда нет личного духовного опыта, скучно читать не только наставления старцев, но и святоотеческие творения. Они как будто мертвы. А разберешься - сухость и мертвенность не у них, а в нас самих. Душа наша мертва, вот и не воспринимаем драгоценных слов, мыслей и афоризмов, от которых можно прийти и в бурный восторг, и в тихую радость. Хорошую оценку такому чтению дал еп. Игнатий (Брянчанинов) в своем "Отечнике": "Тонко-испытные беседы о Боге и чтение тонких исследований о Боге иссушают слезы и прогоняют от человека умиление. (Малою горстью ума своего не исчерпать бездонного моря таин Божиих. - Пр. Н.Д.) Читающий же жития и изречения Отцов просвещает свою душу..." "Что самосветящиеся бриллианты между множеством простых камней, то святоотеческие книги - между произведениями светской литературы..." Подвижники проводили и ночь, и день в тщательном рассматривании своих дел и помышлений: они изучали себя, находятся ли под водительством Бога? Под водительством Св. Духа? Или нет? (Пр. Исаия Отш.) Во всем смирялись они, смирение же и по пословице: "Богу угождение, уму просвещение, душе спасение, дому благословение, а людям утешение..."

Утешительно и смиренно было настроение о. Александра Боданина (Вологда, † 1913), когда он приходившим к нему за советом говорил: "Идите к своим пастырям: что я могу сказать? Ведь я куча навоза, а вы идете зачем-то ко мне, дураку. Когда надо вам спросить о чем-нибудь важном, подойдите после обедни к своему батюшке, когда выходит из алтаря, после приобщения он бывает прозорлив, спросите у него, и он скажет именно то, что нужно делать..." Другу своему, который пытался его снять фотоаппаратом, сказал: "Если ты снимешь меня без моего ведома, то и дружба врозь. А если хочешь снимать, то сними свинью и напиши: Александр Боданин". И с горьким вздохом заключил: "Да, какой же я грешник, ведь таких нет на свете, как я пресвитер. Только надеюсь, что Господь многомилостив и благоутробен и щедр, не хочет смерти грешнику, надеюсь, и меня помилует. Солнце, проходя места мрачные и скверные, освещает и согревает их, так и Бог, проходя наши нечистые навозные сердца, освещает и даже согревает их теплотою Духа Святого, хотя бы мы были при последней минуте жизни земной..." (Тр. Сл. 1916 г.)

Спасо-Елеозаровской пустыни старец схиархимандрит Гавриил (Казань, † 1915) преискренне завещал своим духовным детям: "Скоро, может быть, я умру... Оставляю вам в наследство великое богатство, для всех неоскудеваемое. Его всем хватит, только пусть пользуются и не сомневаются - будут жить безбедно, кто сумеет его себе присвоить. 1) Когда кто почувствует себя грешником и не находит выхода себе, пусть затворится в келье один, читает Сладчайшему Иисусу Христу канон с акафистом, и плачем утешится уврачеванный... 2) Когда кто находится в напастях, каких бы то ни было, пусть читает молебный канон Божией Матери ("Многими содержим напастьми...") и пройдут для него все напасти бесследно, к стыду нападающих на него. 3) Когда нуждается кто во внутреннем душеосвящении, пусть читает со вниманием 17 кафизму, и откроются ему внутренние очи, возникнет потребность чаще очищать свою совесть исповедью и причащаться Св. Таин Тела и Крови Христовых... явится добродетель милосердия к другим, чтобы не зазирать их, а страдать о них и молиться. - Тогда явится страх Божий, и в нем отпечатлеются страдания Спасителя, до смерти любящего нас... Явится и наша любовь к Нему благодатная с силою Св. Духа, Который возбуждает нас на все подвиги, научает совершать их и терпеть... В терпении нашем мы увидим и восчувствуем в себе пришествие Царства Божия в силе Его, и воцаримся с Господом и обожимся... Тогда для нас покажется этот мир совсем не тем, каким он нам теперь рисуется. Впрочем, мы его не станем судить, так как судить его будет Иисус Христос, но мы увидим мирскую ложь и грех в нем. Мы увидим и правду, но - только в Спасителе, и будем ее почерпать только в Нем одном.

Ложь... Мы ее видим и не видим... Ложь - это сей век со всеми его прелестями - скоропреходящими, ибо все минует и не воротится... Правда же Христова пребудет во век века. Аминь".

В предсмертных думах о. Алексия Колоколова (Санкт-Петербург, † 1902) есть и такие: "Дни мои сочтены, не сегодня, завтра меня не будет с вами, степень этого чувства не доступна никакому ученому постороннему наблюдателю и до измерения его никогда не дойдут, оно доступно только живущему, испытывающему его в себе. Но я не ощущал в жизни более радостного, спокойного и миротворного состояния духа, чем теперь в ощущении своего преддверия смерти. Я теперь как бы не ощущаю при себе тела. Ничего мне не хочется для него... Что боли для жизни? Иногда они, несмотря на всю их силу, - ничто, или забываются. Женщина в каких болях рождает дитя, а забывает скорбь за радость. Так и смерть, перерождая человека в новую жизнь самим этим мукам разлуки с миром доставляет неописуемую радость... Одно отчаяние должно быть в смерти, если нет упования на новую жизнь и знания о ней... Тяжела смерть для язычников и атеистов... Ад вечного раздражения, недовольства от неудовлетворенности влечений сердца, съедающая скорбь по земной жизни и отчаянная злоба от сознания бессилия облечься в плоть и вернуться в мир плоти... переселится человек в духовный мир, не живши на земле духовною жизнью и не испытавши ее сладости, он там и будет жить, как пловец, выброшенный на необитаемый остров, все будет ему чуждо, неизвестно и странно. Вот этого и надо страшиться в смерти... Мне не жаль разлуки с земною жизнью: одна суета в ней да рабство, а нет в ней счастья полного... В дальней и длинной дороге без посоха, сил и запаса пищи трудно, а молитвы живых для загробного скитальца, что как не это?.. Настанет и для вас час смертный, и вы увидите суетность и пустоту житейских благ, борьбы из-за мелочей и привычек жизни, и взгрустнете о том, что из-за рабства телесного не возрастили лучшие и возвышенные порывы души своей... И если бы была в вас жажда благодати Божией и если бы вы ценили этот дар, то вы искали бы ее от священника, усиленно просили бы ее, а вы считали для себя унижением принимать благословение и особенно возмущало вас лобзание руки иерейской. Случалось ли вам в пути, в знойный день, задыхаться от жажды? В таком состоянии, когда человек видит возможность освежить себя водой, готов за глоток ее не только поцеловать руку дающему, а отдать за него все? Такое отношение было бы в людях и к благодати, если бы ценили ее и ощущали ее необходимость для жизни. А благодать для души то же, что пища для тела, силы для жизни, без нее человек слаб и мертв".

"Шумит ветер в полночь и несет листы... Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания и вздохи"...об утраченном, пережитом и о грядущем. Пред концом ее человек полон искренности и правды. Он раскрывает всю свою душу, дает совет, как исправиться к лучшему, молит и просит не забыть и его. Сам, напоенный евангельским духом, он к этому духу зовет и нас с лаской и любовью. Он просит, чтобы заглянули в душу, в сердце и там заключили союз с Предвечным Словом, от Которого и да сподобимся благоговейно принять опытно жемчуг вечных слов...

О ВЕЛИКОМ ЗАТВОРНИКЕ

Профессор Московского университета Гершензон трудился над каждой рифмованной строчкой А.С. Пушкина, делая комментарии, производя анализ и делая дальнейшие выводы, тем делая нам все более близким гениального поэта. Тем более нам, вставшим на путь духовного обновления, необходимо нужно внимание обратить на каждую страницу не менее великого в своей области, столпа Церкви и духовного поэта, епископа Феофана Затворника. По печатным своим трудам он не имел себе равного в России. Заслуженную характеристику его творчества дал в своем дневнике один служитель Слова, укрывшийся под псевдонимом "Б., священник": "В семинарии нас держали на другом учебнике, когда имеется такой гигант по истолкованию Писания, как еп. Феофан Затворник. Нам не позаботились даже сообщить о нем. Я всего неделю как натолкнулся не него случайно у соседа священника. И теперь все мои надежды на успех борьбы с сектантами покоятся на истолковательных трудах еп. Феофана. С ним нет основания пугаться всех трудностей полемики... Будь свят. Феофан не епископом, а литератором, он был бы великим писателем Земли Русской, а у нас он скрыт под кучами былия сухого..." Подлинно, он велик как писатель и в епископском сане. Если беспристрастно и внимательно изучать его многочисленные и спасительные труды, то реально убеждаешься в подлинности данного определения. На опыте подтверждается и его духовная сила и действительность, живущая во всех произведениях. Есть классический совет: "Если сердце холодно и молитва не идет, обратись к Евангелию. Если и это не поможет, раскрой творение любимого Отца. Такой "друг" должен быть у каждого..." И у нас он есть, такой друг - свой.

Скромность, величие духа, смиренномудрие - обычное состояние великого Затворника. В "Прав. жизни" (№ 7 за 1959 г.) мы уже писали о его смирении. В дополнение можно сообщить один поразительный факт, когда еп. Феофан обратился за советом о молитве к мирянину. Сам - непрестанный молитвенник и знаток святоотеческих писаний на эту тему, которые он и перевел с греческого, он, однако, спрашивает у С.А. Первухина:

"Скажите мне, пожалуйста, как молиться? Совсем весь толк в этом потерял... То будто нешто, то совсем никуда не гоже. Может быть, книжное дело мешает... но ведь надо же что-нибудь делать?" - "Вы не все сказали. Мне хотелось еще слышать Вашу мысль о молитве. Я понимаю молитву чувства, которая и внимание сковывает единым, и благоговейную теплоту дает; но не умею в толк взять, что есть духовная молитва?.. Вообще же я очень скуден опытом духовным. И молитва моя обычно идет дурно. Все уходит ум в пустомыслие. Никак не сладить. Как его не тяни, никак не присадишь на место. Вы как думаете?.." "Что Вы намерены около меня поселиться, не могу одобрить. Самый худой делаете Вы выбор. Соблазнов от моей дурной и нерадивой жизни не оберетесь. Речи иногда-таки бывают сносные, а уже дело - Боже упаси! Я затем и в пустыню ушел, чтобы не разорять душ христианских своею дурнотою и чтобы неведущих меня хоть словом пользовать, в чаянии, не сжалится ли ради того надо мною Господь и не даст ли хоть под конец жизни дух покаяния в очищение грехов моих - и великих, и бесчисленных". ("Письмо к одному лицу", "Т. сл.", 1916).

Всю жизнь свою посвятивший смиренным подвигам молитвы и богомыслия, он не возгнушался советом и подвигом г-на Первухина.

Наш внутренний мир неустойчив. Меняется настроение, как погода. И только сознание своей духовной нищеты дает силы к дальнейшему следованию по пути спасения к горним высотам. Остановка на своих совершенствах и любование собой - это уже движение назад, к падению и гибели. Прав великий святитель Феофан; верны пути его во всех внутренних движениях его светлой мысли и благодатного духа. Хоть в какой-то степени, но устремимся к подражанию ему и к восприятию всех ценностей духовных, им так просто и любовно нам раскрытых.

УТЕШИТЕЛЬНЫЕ СТРОКИ

В статье "Предостережение - тревожные сигналы" еп. Саввы есть такие строки: "Пишет мне одна набожная девушка из США, закончившая Хай Скул: "Мама мне сказала, что Вы написали о мировых событиях и что скоро мы все погибнем. Я Вас очень прошу, напишите, что нужно делать, чтобы не погибнуть..." В истории христианства на подобные вопросы ответы уже были даны, и сейчас они есть как готовые ответы на смущающие душу вопросы.

Один из замечательных ответов был дан святейшим Фотием, архиеп. Константинопольским, когда он говорил жителям города по случаю нашествия россов в конце IX столетия. Епископ Порфирий (Успенский) отыскал этот редчайший памятник красноречия и пришел в такой восторг, что существо его взыграло от радости. Ему, искавшему на Востоке многоценные перлы, попались эти строки как бриллиант, не имеющий цены и оставшийся никем до него не замеченным. А между тем, это "как гром, как молния, а не слово человеческое".

Вот он в сокращении и выдержках: "Не за грехи ли наши все это ниспослано на нас? Не доказывает ли настоящая кара, что будет Суд Страшный и неумолимый? Не должно ли всем нам ожидать, что никто не избежит будущей огненной муки, когда теперь никто не оставляется в живых?.. Сильна ли случайная слеза умилостивить воспламененный грехами нашими гнев Божий?.. И я плачу с вами, если только время теперь плакать и если постигшее нас горе не так горько, что еще можно выронить слезу; ибо бывают, бывают многие несчастья бесслезные, во время которых у страдальца, сидящего неподвижно, сжимается и цепенеет вся внутренность, и потому не течет и та влага, которая в другой раз потоком льется из очей... Не теперь бы надлежало плакать нам, возлюбленные, а пораньше следовало бы ненавидеть грехи. Не теперь бы горевать, а пораньше бы убегать от тех наслаждений, кои породили настоящее горе... Не теперь бы надлежало оплакивать самих себя, а всегда бы жить поумнее... Не теперь бы править всенощные и ходить на литии, бить перси и стонать тяжко, поднимая руки, и утруждать колена, плакать заунывно и смотреть угрюмо, не теперь бы, когда против нас устремлены отточенные жала смерти... Народ, ничем не заявивший себя,... так грозно, так мгновенно, как морская волна нахлынул на пределы наши и как дикий вепрь истребил живущих здесь, словно траву или тростник, или посев, - и какое наказание свыше! - не щадя ни человека, ни скота, не жалея женского бессилия, не милуя нежного младенца, не уважая седины старца, не смягчаясь воплями, кои укрощают и зверей, но буйно сражая мечем всякий возраст и пол раздельно... И кто, видя все это, не сознался бы, что на нас из чаши вылились самые подонки, приготовленные гневом Божиим...

Когда же мы переменились, когда совесть свою поставили неподкупным судией грехов своих и, ослабленную, признали ее победительною, совершив отступление внутрь себя самих, когда умоляли Бога литиями и песнопениями, когда с сокрушением сердца приносили покаяние, когда во всю ночь, подняв руки к Богу, просили у Него помилования, возложив на Него все надежды свои; тогда избавились от несчастия, тогда сподобились отмены постигших нас зол, тогда узрели рассеяние грозы и уклонение от нас гнева Господня... Ибо народу возлюбленному и богоизбранному не должно надеяться на крепость рук своих, величиться силою мышц своих, опираться на запасные оружия, а надобно овладевать супостатами и господствовать над ними с помощью Всевышнего, помощь же Его уметь снискивать наилучшими делами и множеством доблестей...

Будьте мужественны. С дерзновением говорю я, споручник вашего спасения, полагаясь на ваше частное слово, а не на дела мои, на ваши обещания, а не на слова мои, говорю: поручимся друг другу, я за ваше спасение, а вы за то, что нет опасения касательно договоров наших, я за отвращение бедствий, а вы за обращение к Богу, я за удаление врагов, а вы за отдаление от страстей. Но не только за это ручаюсь я, но и за себя, и за вас. А если вы без всяких извинений исполните сии договоры наши, то вам самих представляю споручниками, вас самих объявляю ходатаями. Господь же человеколюбивый и перестающий думать о злости человек скажет вам: "Вот я изглаждаю, как облако, беззакония твои, и, как мглу, грехи твои. Обратись ко Мне, и избавлю тебя" (Ис. 44, 22)".