Неадекватная символизация Адекватная символизация 4 страница

Как было отмечено, Лесьневский использовал собственную логическую символику, в которой функторы всегда записываются перед аргументами, но в нотации используются скобки, поскольку многочисленность семантических категорий не позволяет ему полностью отказаться от разделительных знаков. Разного вида скобки выполняют не только разделительную роль, но также позволяют однозначно идентифицировать семантические категории: выражения, охваченные скобками одной формы, принадлежат к одной и той же семантической категории. Зная символы основных семантических категорий, прочие категории можно прочитать непосредственно рассматривая структуру данной формулы. Можно предположить, что оригинальная запись логических функторов у Лесьневского инспирирована аналогичной попыткой Фреге, являющегося для польского логика образцом в деле точности изложения системы. Интересно также отметить, что Лесьневский не выделял категорию операторов (кванторов, операторов дескрипции). И это вполне объяснимо, если учесть, что названная категория играет не последнюю роль в подстановочных теориях, неотступно связанных прежде всего с результатами подстановок в виде истинностных значений и ведущих свою родословную от реальных суждений, тогда как основой выбора семантических категорий для Лесьневского послужило номинальное суждение, интралингвистический процесс переименования в котором предполагает только наличие имен; в частности поэтому аргументы единичного предложения в Онтологии принадлежат к одной семантической категории, а не к разным, как следовало бы ожидать при переходе от суждения к исчислению предикатов. Область действия кванторов у Лесьневского определяется специальными скобками, которые дополнительно информируют о семантических категориях, входящих в данную формулу. Поэтому линеарная структура формулы совместно с терминологическими пояснениями содержит всю семантическую информацию про данную формулу.

Глава 2. ФИЛОСОФСКАЯ СИСТЕМА Т.КОТАРБИНСКОГО

§1. Метафилософские взгляды Т.Котарбинского

Ранее в связи с изложением метафилософских взглядов К.Твардовского обсуждалось два подхода к определению философии - содержательный и коллективный (совокупный). Содержательное определение философии предполагает экспликацию некоего существенного свойства, отличающего ее от прочих дисциплин. Коллективное или совокупное определение философии заключается в перечислении философских дисциплин и утверждении существования совокупности, состоящей из этих дисциплин, например, логики, эпистемологии, этики, эстетики, онтологии и т.д. Во Львовско-варшавской школе широко использовался совокупный подход. Для Котарбинского это определение послужило предметом критики, ставшей причиной появления программы «малой философии», о которой будет сказано ниже.

Определение философии как совокупности философских дисциплин Котарбинский считал полезным для целей практического характера, например, библиотечных, но теоретической ценности это определение якобы не имеет. Его позиция вначале [1922] была настолько радикальной, что он предлагал вовсе отказаться от употребления слова «философия». Дело в том, что отдельные философские дисциплины не образуют однородной совокупности, а некоторые из них с конкретными и точными науками связаны теснее, чем с философией. Таковой является, например, логика, в отношении которой можно усомниться, не является ли она более математикой, нежели философией. В связи со сложившейся практикой употребления термина «философия» Котарбинский задается вопросом о правомерности его использования. Кроме того, этот термин многозначен и часто означает то же, что и «теоретический». Так в некоторых странах журналы теоретической физики в своих названиях содержат прилагательное «философский». Аналогичная ситуация сложилась и с отдельными дипломами о высшем образовании, когда социолог или физик оказываются выпускниками философских отделений университетов. Но таковым будет и философ, окончивший это же отделение. Можно было бы, считает Котарбинский, определять научную степень в философии в широком понимании, и в узком, т.е. собственно философском. Но тогда не легким делом оказывается определение значения термина «доктор философии в узком смысле». Трудность состоит в том, что такой «доктор философии» не является кем-то, кто усвоил стройный комплекс проблем и их решений, поскольку история философии учит, что нет единственной философии. Кроме того, философ, специализирующийся в конкретной проблематике, должен быть специалистом и в соответствующей частной дисциплине, например, логик отчасти является и математиком, ибо в противном возникает опасность некомпетентных решений, стоящей перед ним задачи. Таким образом, оказывается, что собственно философия - это в некоторой степени произвольная совокупность проблем, а не самостоятельная наука.

Котарбинский считает, что в результате различного понимания термина философия возникает путаница, весьма негативно влияющая как в сфере образования, так и в сфере научных исследований. Так представители наук, имеющих естественные связи с вопросами, рассматриваемыми философами, легкомысленно относятся к их научной деятельности, и наоборот. Результатом этих отношений является отсутствие какого-либо сотрудничества философов и представителей конкретных дисциплин, столь полезное для обеих групп исследователей. Но и в самой философии сложившееся положение дел, считает Котарбинский, не наилучшее. Профессора философии не являются, да и не могут быть компетентны во всех частях совокупно понимаемой философии. Если они учат всему, что считается философией, то обречены на дилетантство, а если учат только тому, в чем специализируются, то оставшаяся проблематика философии оказывается в процессе обучения нетронутой. Это же можно сказать и об исследовательской практике.

Во избежание негативных последствий выход из сложившейся ситуации философы ищут, по мнению Котарбинского, в создании различных проектов философии в форме самой общей науки, в виде синтеза наук, теории науки и т.п. Но таким образом перспектива философии очерчивается с содержательной точки зрения, а с этой позиции трудно обрести согласие во взглядах. Котарбинский предлагает радикальное решение: отказаться от употребления слова «философия». Его реформа предполагает вместо употребления термина «философия» использование названий отдельных философских дисциплин. Так следует говорить не о философии вообще, а о психологии, о логике, этике, истории философии и т.д.; бессмысленно организовывать съезды философов, но следует организовывать конгрессы по логике, этике и т.д.; необходимо также ликвидировать общие философские журналы и выпускать специализированные.

Ликвидаторские предложения Котарбинского не были восприняты философским сообществом. Традиции оказались крепче, чем этого ожидал инициатор терминологической реформы. Более на своем предложении Котарбинский не настаивал и не возвращался к нему, а его проект остался грозной филиппикой без последствий. Еще и сегодня можно встретить философские факультеты, соединившие разнородные специальности с философией в ее узком понимании.

Со временем Котарбинский отошел от взглядов, изложенных выше. В концепции философии как совокупности дисциплин, развитие которых сопровождается центробежными и центростремительными тенденциями, он более не усматривал опасности. В [1936a] он выделяет четыре обобщающие концепции философии: философия как взгляд на мир, как конструкция идеала, как путь самопознания, и как критика знаний. Наиболее близкой Котарбинскому была последняя концепция, хотя он и не скрывал симпатий к концепции философии как взгляду на мир, ведущему к метафизике. Связь философии как критики знания и мировоззрения можно обнаружить во вступительной речи Котарбинского в профессорскую должность, названной «О большой и малой философии».^[160] В ней автор противопоставляет созданию больших философских систем детальный анализ понятий, употреблявшихся в прошлом и используемых в настоящее время. Для Котарбинского такой анализ служил исходным пунктом в понимании (а в случае реизма - и в построении) больших философских конструкций. Будучи приверженцем малой философии Котарбинский считал, что созданию философских систем мировоззренческого толка должна предшествовать малая философия анализа.

Концепция философии как критики знаний обращена к эпистемологии и логике. С этой стороны критика знания - это семантический анализ утверждений науки и их обоснование. В результате так культивируемой философии, считает Котарбинский, оказывается возможным сформулировать условия правильного мышления и тем самым отличить научную философию от философских спекуляций. Таким образом, критика знаний позволяет отобрать проблемы, имеющие научное решение и отбросить псевдонаучные проблемы.^[161] Котарбинский не предлагал никакого общего метода, позволяющего обнаружить нечетко сформулированную и потому запутанную проблему. В культивируемом им подходе можно обнаружить влияние реизма. Так он полагал, что путаницу в данной формулировке можно обнаружить непосредственно, используя интуицию в семиотическом анализе.^[162] Аналитический метод Котарбинский использовал во всех областях философских знаний, не исключая нормативной этики. Работу философа он характеризовал следующим образом: «Философ как таковой не считает, и не экспериментирует. Он культивирует мышление, усовершенствует [формулировку] проблемы и понятия, утверждения и системы утверждений, совершая все это в основном внутренним усилием, направленным к пониманию истинной интенции мысли, ищущей на ощупь, к более рациональному формулированию проблем, к приведению понятий, как правило невыразительных, к полной ясности к получению очевидных утверждений и основательности систем [...]. Он ведет борьбу с неясностью, с нечеткостью, с неопределенностью мышления, вооружается против всяческой нетрезвости в мышлении, часто являющейся результатом уступок укоренившемуся предрассудку или соблазнительной для сердца иллюзии, или же наконец c пристрастием, которое вырастает из личного или общественного положения самого мыслителя.» ([1957а], S.16) Но если философ «не считает, и не экспериментирует», то что в таком случае служит гарантией «правильного мышления» и может ли философ считаться ученым? Котарбинский считает, что такую гарантию предоставляет широко понимаемая логика как в виде формальных систем, так и в виде пропедевтики логики, включающей классификацию, правила определений и рассуждений, исключающих логические и семантические ошибки. В отношении статуса философа можно предположить, что Котарбинский действительно считал его не ученым, однако из этой позиции не следует, что философия должна подвергаться критике, поскольку подобно прочим наукам она также причастна добыванию нового знания. А для этого, считает Котарбинский, следует пользоваться ясным и однозначным языком, а утверждения обосновывать. Коротко говоря, в представлении Котарбинского философия должна быть рациональной.

§ 2. Онтология Т.Котарбинского.

Основой метафизических исследований Котарбинскому послужила Онтология Лесьневского.^[163] Идеи Онтологии Лесьневского, присвоенные Котарбинским, излагаются последним в "Элементах теории познания, формальной логики и методологии наук" (1929). В частности, Котарбинский раскрывает мотивы, руководствуясь которыми исчисление имен Лесьневского было названо Онтологией. Это название было выбрано Лесьневским сознательно, поскольку одной из целей Онтологии была формализация основных законов бытия. Свое обращение к Онтологии Лесьневского Котарбинский объясняет так: "Для исчисления имен мы намерены взять за основу систему Лесьневского, известную нам по рукописи и представленную к сведению широкого круга слушателей в виде лекций, ибо, по нашему мнению, это наиболее зрелая, наиболее естественная и наиболее практичная в применениях система исчисления имен среди известных нам систем. При этом она теснейшим образом связана с традиционной аристотелевской формальной логикой, улучшением и расширением которой она является, хотя с другой стороны, она представляет собой конечный пункт попыток построения исчисления имен на территории логистики. " (S.254).

Состоящая из двух категорий теория имен, как правило, предназначена для выражения двукатегориальной онтологии. В случае теории имен с одной категорией, представленной аксиомой Онтологии Лесьневского, можно ожидать, что она будет связана с однокатегориальной онтологией. В Онтологии Лесьневского как раз и имеет место такая ситуация, продиктованная номинализмом ее автора. Однако Лесьневский ничего не говорит о природе существующих в мире вещей в свете своей Онтологии. Одно лишь известно: его предметы - это индивидуальные предметы, единичные. Можно сказать, что Онтология Лесьневского является формальной онтологией в номиналистической версии. Онтология же Котарбинского является чем-то большим, поскольку говорит о том, чем суть индивиды. Согласно Котарбинскому - это вещи. Поэтому свою концепцию онтологии Котарбинский назвал реизмом.

Реизм возник в результате сомнений Котарбинского в существовании свойств. Используя Онтологию Лесьневского трудно было принять, что отношение свойства и предмета, им обладающего, является отношением части к целому. Отношение части и целого в онтологическом смысле предполагает однородность категорий части и целого, тогда как предмет и свойство таковыми не являются, ибо принадлежат к различным категориям.

Первой работой Котарбинского [1920] в направлении реизма была критика существования идеальных предметов. Котарбинский выделяет в различных онтологиях ряд таких предметов как роды, виды, свойства, отношения, вымышленное бытие и проводит анализ, целью которого было показать, что нет основания для признания их существования. Особенно тщательно Котарбинский разбирает аргумент, который, как он признается, заимствовал у Лесьневского [1913]. Допустим, что мы определяем общий термин P с учетом десигната имени N таким образом, что P обладает теми и только теми свойствами, которые общи всем десигнатам имени N. Например, если P является человеком вообще, то P обладает теми и только теми свойствами, которые общи всем людям. Допустим, что x является одним из десигнатов имени N. Это индивидуальный предмет и он должен обладать некоторым свойственным только ему качеством, выделяющим его среди прочих десигнатов имени N. Пусть таковым будет свойство с. Рассмотрим другой десигнат имени N, например, предмет x₁. Согласно предположению x₁ не обладает свойством с, поскольку оно присуще предмету x. Таким образом, предмет x₁ может быть охарактеризован и тем, что он не обладает свойством с. Однако отсутствие свойства с также является свойством, например, с₁. Возникает вопрос, обладает ли предмет, называемый общим термином P, свойством с? Допустим, что обладает. Однако это допущение ведет к противоречию, поскольку согласно определению P обладает только теми свойствами, которые общи всем десигнатам имени N, а свойство с присуще только предмету x. Тогда нужно принять, что P не обладает свойством с. Поэтому P может быть охарактеризовано и таким образом, что оно не обладает свойством с, т.е. обладает свойством с₁. Основанием для этого вывода служит закон исключенного третьего: для произвольного свойства с и какого-либо предмета P, P обладает свойством с, либо P не обладает с. Но свойство с₁ также не является общим всем десигнатам имени N, поскольку им не обладает предмет x. Следовательно, принимая, что P обладает свойством с₁, мы также приходим к противоречию. В конечном счете противоречие возникает как в предположении того, что общий термин P обладает свойством с, так и в предположении, что этим свойством он не обладает. Поэтому можно сделать вывод, что определение общего термина, принятое вначале, ведет к противоречию. Котарбинский видит, что имеющее место противоречие зависит от принятого определения общего термина, но считает, что прочие известные ему дефиниции не ясны и еще в меньшей степени могут служить основанием для анализа существования идеальных предметов.

Онтологический реизм. Реизм, называемый позже Котарбинским конкретизмом^[164], изложен в «Элементах» (1929), а также в многочисленных статьях более позднего происхождения. В начальном периоде реизм развивался одновременно в двух плоскостях – онтологической и семантической, но позже Котарбинский стал различать реизм в смысле онтологическом и смысле семантическом.

Онтологический реизм сформирован двумя утверждениями:

(Р1) всякий предмет есть вещь;

(Р2) ни один предмет не есть состояние, или отношение, или свойство.

Утверждение (Р1) позитивно и говорит, что если нечто является предметом, то оно является и вещью. Утверждение (Р2) негативно, т.е. в нем отрицается существование состояний, отношений и свойств, т.е. сущностей, представляемых, как правило, общими терминами. Совместно (Р1) и (Р2) утверждают существование вещей и только вещей, однако (Р2) применимо в каждой онтологии, имеющей дело с вещами и еще «чем-то». Кроме того оба утверждения сформулированы в языке онтологии Лесьневского, т.е. при допущении, что связка «есть» имеет т.н. основное значение, определяемое аксиомой Онтологии Лесьневского.^[165] В Онтологии нет определения вещи, но имеются дефиниции предмета и существования, сформулированные следующим образом:

(Д1) для каждого А, А есть предмет =df для некоторого x, А есть x.

(Д2) для каждого А, существует А =df для некоторого x, x есть А.

(Д1) утверждает, что А есть предмет тогда и только тогда, когда А есть что-либо, а (Д2) – что А существует тогда и только тогда, когда нечто есть А.

Используя парафразу (Р1) можно переформулировать следующим образом:

(Р1а) для всякого А, если А есть предмет в смысле Онтологии Лесьневского, то А есть вещь.

Используя (Д1) получим:

(Р1б) для всякого А, если для некоторого x, А есть x, то А есть вещь.

Таким образом, (Р1б) утверждает, что если А есть что-либо, то А есть вещь. Обратим внимание на оборот «для некоторого x, А есть x». Он значит только то, что можно подобрать такое имя x, что А есть x. Предложение «А есть x» является единичным предложением Онтологии Лесьневского и истинно при условии, что А – единичное имя. Отсюда следует, что А есть вещь тогда и только тогда, когда А является индивидуальным предметом.

Согласно (Р1) и (Р2) существуют вещи и только вещи. Дефиниция (Д2) позволяет утверждать, что А есть вещь тогда и только тогда, когда для некоторого x, x есть А. Таким образом, А есть вещь тогда и только тогда, когда какой-то индивидуальный предмет является одним из А. А это имеет место тогда, когда этот индивидуальный предмет x является единственным А, или же когда таких А много, или же А есть комплекс, состоящий из индивидуальных предметов.

Котарбинский считал вещи телами, т.е. бытием, имеющим временные и пространственные характеристики. Возможно это решение было мотивировано идеями Лесьневского и прежде всего мереологическим понятием класса. Ведь индивидуальным предметом Котарбинский считает не только единичный предмет, но также и агрегат, составленный из таких единичных предметов, т.е. класс в мереологическом смысле.

Котарбинский вслед за Лесьневским принимал существование мереологических множеств, а не дистрибутивных. Он считал, что определение вещей как тел согласуется с мереологическим толкованием множества. Однако из Онтологии Лесьневского тезис соматизма не следует, поскольку имеются другие теории частей и целого, например, теория Гуссерля.^[166] Позже Котарбинский усилил тезис соматизма до т.н. пансоматизма, т.е. вполне выразительно высказался за существование тел и только тел. ^[167]

Семантический реизм. Реизм в семантической версии – это теория языка. Критерием построения этой версии реизма является различение действительных имен и мнимых. Достаточно напомнить, что Котарбинский определяет имена как выражения, которые можно использовать в качестве именной части сказуемого в смысле Онтологии Лесьневского. Он не принимает традиционного разделения имен на собственные имена и прилагательные. Используемая им дефиниция носит синтаксический характер и из нее непосредственно не следует к чему относятся имена. Котарбинский привел также дефиницию, имеющую семантический характер: имена – это такие выражения, которые могут быть подлежащими либо сказуемыми предложений, говорящих о вещах или личностях.

Анализ этого определения предполагает прежде всего анализ используемых терминов. Котарбинский различает т.н. мнимые имена или ономатоиды, которые хотя и являются в грамматическом смысле именами, или лучше сказать – именными выражениями, но соотносятся не с вещами (личности Котарбинский считает вещами особого рода), но с идеальными предметами, например, свойствами, отношениями, событиями. Дело в том, что мнимое имя соотносится с идеальными предметами и это соотнесение также кажущееся, мнимое, поскольку в онтологическом реизме идеальным вещам нет места. Примерами ономатоидов являются выражения «белизна», «свойство», «отношение». Принцип реистической семантики говорит, что предложение с мнимыми именами осмысленно тогда и только тогда, когда оно переводится в предложение, содержащее в качестве именных выражений действительные имена, т.е. имена действительных вещей. Этот принцип служит основанием для создания правил перевода. Например, предложение «белизна присуща снегу» переводится в предложение «снег белый», предложение «Яна и Петра связывает отношение старшинства» переходит в предложение «Ян старше Петра». Единичные и индивидуальные имена удается без труда трактовать как действительные имена (имена реальных объектов); это же относится и к именам совокупностей. Но появляется проблема интерпретации общих имен в качестве действительных имен. В этом случае на выручку приходит Онтология Лесьневского, поскольку предложение «снег белый» можно интерпретировать как «каждая порция снега является одним из белых предметов», а это последнее – высказывание о вещах. Таким образом, логическое сказуемое, традиционно выражаемое прилагательным, удается трактовать как имя вещи.

Если рассмотреть предложение «белизна – это свойство», то не удается непосредственно преобразовать это предложение в высказывание о конкретном предмете (конкрете), и тем более не удается переформулировать это предложение в высказывание о вещах в смысле Котарбинского. Ономатоиды являются не просто пустыми именами, поскольку эти последние могут выступать в единичных предложениях Онтологии Лесьневского. Ведь пустые имена соотносятся с вещами, правда не существующими, и онтология Лесьневского, как и реизм, допускают использование таких имен как способ речи, тогда как соответствующие мнимым именам вещи вообще не могут существовать в силу онтологии, определяемой логикой, в данном случае – аксиомой Онтологии Лесьневского.

Согласно Котарбинскому предложение Z обладает буквальным смыслом тогда и только тогда, когда оно состоит из логических констант и действительных имен. Предложение Z обладает непрямым или переносным смыслом тогда и только тогда, когда оно не имеет буквального смысла, но его удается преобразовать в предложение, имеющее буквальный смысл. Предложение Z бессмысленно тогда и только тогда, когда его не удается преобразовать в предложение с прямым или буквальным смыслом. Пустые имена – это такие выражения, которые могут входить в предложения, обладающие буквальным смыслом, тогда как мнимые имена – это такие выражения, которые могут входить исключительно в предложения, имеющие непрямой (сокращенно-заменяющий) смысл, или же в предложения, вообще лишенные смысла. Таким образом, множество пустых имен и множество мнимых имен не пересекаются. Очевидно, что пустое имя в представлении Котарбинского и пустое имя в традиционном смысле это не одно и то же, поскольку, например, имя «множество всех множеств» – это пустое имя в традиционном смысле, но согласно Котарбинскому – это мнимое имя (если термин «множество» понимать в дистрибутивном смысле, т.е. как имя некоторых идеальных предметов). Существует практический критерий, позволяющий отличать пустые имена в смысле Котарбинского от мнимых имен. А именно, каждое пустое имя, например, «сын бездетной матери», «кентавр» являются комбинацией действительных имен или равнозначны такой комбинации, тогда как мнимые имена этому условию не удовлетворяют.

Множество предложений в буквальном смысле можно назвать основным реистическим языком, а само это множество совместно со всеми предложениями в сокращенно-заменяющем виде (допускающим перевод в определенном выше смысле) – расширенным реистическим языком. Семантическое правило Котарбинского предписывает использовать в философии и науке только расширенный реистический язык, что в связи с принципом переводимости предложений в сокращенной форме означает редуцируемость языка философии и науки к основному реистическому языку.

§ 3. Обоснование и критика реизма..

Реизм Котарбинский обосновывал различными аргументами. По его мнению, реизм является семантически-онтологической теорией, учитывающей предметную и языковую компоненты мира.

Котарбинский считал, что семантическое правило реизма согласуется с языковой практикой, имеющей дело с конкретами, а имена абстрактов в языковой коммуникации играют всего лишь вспомогательную роль, выполняя удобную функцию сокращений, цель которой - использование мнимых имен для облегчения формулирования предложений. И вместе с тем обыденное предложение всегда остается интенционально направленным на конкрету. Более того, в процессе обучения языку мы начинаем со знакомства с конкретными именами и лишь позже знакомимся с именами абстрактов. Таким образом, правила реистической семантики являются психологически естественными, ибо они согласованы с ходом освоения языка.

В пользу реизма Котарбинский приводил и прагматические аргументы. Он неоднократно подчеркивал, что большинство философских споров проходит с использованием мнимых имен, а неразрешимость этих споров вызывает подозрение, что они попросту плохо сформулированы. Котарбинский также считал, что принятие абстрактных сущностей вызвано использованием предложений с мнимыми именами, поскольку a priori предполагается, что каждому имени соответствует предмет, к которому это имя относится, например, если кто-либо говорит, что белизна является свойством, то он склонен считать, что белизна является чем-то. Конечно, белизна не является конкретой и поэтому приходится считать ее неким абстрактом. Домысливание существования абстрактов на основании использования мнимых имен в предложениях Котарбинский называет гипостазированием. Таким образом, правило перевода предложений с мнимыми именами на реистический язык используется для борьбы с гипостазированием. Программа реизма предполагала очищение языка философии от мнимых имен и тем самым запрет на образование гипостаз.

Критика реизма не заставила себя долго ждать и появилась сразу же после выхода в свет «Элементов теории познания, формальной логики и методологии наук» в рецензии К.Айдукевича [1930]. Айдукевич выдвинул возражения как против (Р1), так и против (Р2). Утверждение (Р1) он считал тавтологией, поскольку оно может быть прочитано «для всякого x, если x есть предмет, то x есть вещь и некоторое x есть предмет». Поскольку значением переменной x могут быть только имена вещей, то последнее предложение тривиально истинно. Действительно, если бы имя «вещь» должно было бы значить то же, что и имя «предмет», то (Р1) удалось бы вывести в Онтологии Лесьневского. Однако Котарбинский обратил внимание на то, что если допустить, что вещи являются телами, тогда (Р1) говорит, что каждое бытие является телом, а это не следует из определения предмета.

Более весомыми оказались обвинения относительно (Р2). Айдукевич заметил, что (Р2) не сформулировано в реистическом языке, поскольку содержит мнимые имена «свойство», «отношение», «состояние». Более того, не видно никакого выхода из создавшегося положения и при помощи перефразирования (Р2) на реистический язык. Эта проблема трудна для номиналиста, а не только для реиста, поскольку и тот и другой отрицают существование идеальных или абстрактных сущностей. Номиналист отрицает существование абстрактных и идеальных сущностей, но для того чтобы это отрицать, например, чтобы сказать «общие термины не существуют» номиналист должен сформулировать предложение с именем общего термина и таким образом, хотя и опосредовано, он принимает существование общего термина.

Котарбинский [1930] посчитал аргумент Айдукевича действенным. Тезис реизма (Р2) он защищал следующим образом. Постулат реизма (Р2) не является отрицанием предложения о существовании общих терминов, хотя с синтаксической точки зрения и выглядит таковым. Если бы оба эти предложения представляли собой взаимное отрицание, то тогда считая (Р2) осмысленным предложением нужно было бы признать и отрицание (Р2) осмысленным предложением. В этом случае оказалось бы, что (Р2) истинно и осмысленно, а отрицание (Р2) ложно и также осмысленно. Однако согласно концепции реизма предложение с мнимыми именами не ложны и не истинны, а бессмысленны, поскольку для них не удается подобрать термины с исходным смыслом, выполняющими роль сокращений. Таким образом, как (Р2), так и его отрицание являются предложениями, лишенными смысла. Поэтому Котарбинский постулат реизма (Р2) предлагает считать утверждением о бессмысленности предложения «существуют состояния, отношения и свойства». Но в этой трактовке (Р2) приобретает метаязыковый характер, а не предметный и центр тяжести переносится на реизм в семантической формулировке.

Айдукевич подверг сомнению также и обоснованность Котарбинским реизма как естественной интерпретации обыденного языка, причем он не считал реизма недопустимой интерпретацией, но речь в критике Айдукевича шла о том, что реизм всего лишь одна из возможных интерпретаций.