Экзистенциальная психиатрия 2 страница

могли ей противостоять, так как были одержимы идеей, расы господ и связаны послушанием власти, а другие потому, что были ею раздавлены. У тех и у других главным принципом стал девиз <победить, либо быть побежденным>. У одних он был вызван подлинной биологической угрозой, у других - фиктивной, обусловленной фальшивой идеологией.

Чтобы пережить лагерь, необходимо было вырваться, хотя бы частично, из его кошмара, противопоставить себя четырем основным его чертам: жуткости, беспомощности, биологической угрозе и автоматизму. Два механизма играли при этом основную роль: чувственного притупления и отыскания хотя бы слабых элементов прежней структуры жизни.

<У подавляющего числа обследованных,- как пишет Тэйч, - в течение первых 3-6 месяцев пребывания в лагере наступала десенсибилизация, чувственное притупление, снижение эмоционального реагирования на разные травмы лагерной жизни>. Автор справедливо замечает, что если бы такое чувственное притупление наступило в условиях нормальной жизни, то оно было бы истолковано как патологическое явление, в то время как в условиях лагеря оно было <феноменом приспособительным, помогающим выдержать условия лагеря, оберегающим человека от того, чтобы сдаться, сломаться и погибнуть>.

Все, что хотя бы в минимальной степени напоминало иную жизнь, внелагерную, позволяло узнику хоть на минуту оторваться от гнетущей действительности, а тем самым быть самим собой, а не узником-автоматом. Это было первым шагом к завоеванию внутренней свободы. Знаки человеческого сочувствия, доброжелательности, встреча знакомого по прежней, свободной жизни, воспоминания из прошлого, либо мечтания о будущем, лекции профессоров в Захсенхаузе и т. д. - все это восстанавливало прежнюю структуру жизни. Итак, притупление чувствительности к тому, что происходило на самом деле, а, с другой стороны, повышение чувствительности к тому, что возвращало нормальный образ жизни, создавало шансы на выживание. Узник не становился автоматом, но сохранял свою человечность.

Существенным моментом человеческого качества жизни является способность выбора и принятия решений; автомат, как известно, ею не обладает. Организация лагерной жизни, прежде всего, была нацелена на уничтожение этой способности. Это был первый шаг к уничтожению человечности. Следующим была уже биологическая гибель. Воспоминания бывших узников ясно указывают на то, что способность планирования, выбора, принятия решений и целевой активности создавалась прежде всего в группе. Узник наедине с собой был бессилен, но в группе товарищей обретал веру в себя. <Мы можем> опережало <я могу>. Свободное пространство, необходимое для всякой целевой активности, было сначала пространством коллективным и лишь позже становилось индивидуальным, когда узник с опорой на товарищей не чувствовал уже себя раздавленным лагерной машиной и имел силы ей противостоять.

Значение лагерной <групповой психотерапии> подчеркивает в своих воспоминаниях венский психиатр В. Франкл. Освенцимский лагерный госпиталь в период, когда он был уже захвачен политическими заключенными, оказывал, по-видимому, свое лечебное действие не столько благодаря лекарствам и применяемым процедурам, сколько именно благодаря атмосфере товарищества и человечности. В лагерных воспоминаниях можно найти немало примеров тесной зависимости физического состояния от психического. Возвращение к здоровью часто зависело от возвращения к человечности. Это подтверждается и тем фактом, что лагерные узы товарищества и дружбы выдержали испытание временем, и до сих пор у многих бывших узников остаются самыми прочными, так что их можно трактовать как основную референтную группу (Орвид). Они сыграли решающую роль в противодействии лагерному кошмару.

Кошмарный сон обычно оставляет после себя след; даже если его содержание забудется, остается в течение какого-то времени чувство усталости, раздражения, угнетенности. Подобный след, только значительно устойчивее, оставляет часто психоз, особенно шизофренического типа, который нередко бывает кошмаром наяву. Тип изменений после психоза подобен изменениям личности, наблюдающимся у бывших узников, особенно угнетенность, недоверчивость, вспыльчивость (Лесьняк).

Неизвестно, в какой мере наша жизнь наяву оказывается реализацией наших сновидений, не известно также, не был ли кошмар концентрационных лагерей до своей реализации сонным кошмаром у многих, может быть, людей. Во всяком случае его реализация оставила прочный след в истории человечества. Значение этого следа может быть полезным, если память о концентрационных лагерях навечно вызовет отвращение к войне и ее фальшивым пророкам.

ОСВЕНЦИМСКИЕ РЕФЛЕКСИИ

Вопреки, может быть, надеждам многих людей, Освенцим, Хиросима, японская бактериологическая война - самые страшные преступления последней войны - не поблекли под воздействием времени, а груз ответственности, который лежит не только на главных виновниках, но в какой-то мере и на всем цивилизованном мире, не становится легче.

Вопросы <как> и <почему> не только не ослабевают, но все более настойчиво возникают у все большего числа людей и все еще ожидают исчерпывающего ответа. Как могло дойти до подобного рода преступлений? Почему люди могли так издеваться над невинными жертвами, и как некоторые из жертв смогли выдержать эти жестокости? Как преступления последней войны отразились на непосредственных жертвах, а также на тех, что столкнулись с ними косвенно? Иначе говоря: повлияли ли они, и если повлияли, то как на дальнейшую историю индивидов и всего человечества? Неизвестно, удастся ли дать полный ответ на эти вопросы, ибо почти каждая попытка ответа затрагивает самые глубокие и существенные проблемы человеческой жизни, а их обычно полностью разрешить не удается.

В определенном смысле психиатр, который по природе своей профессии занимается целостными аспектами человеческой жизни, вынужден пытаться, хотя бы и неумело, отвечать на некоторые вопросы. Эти проблемы, наконец, бросают много нового света на человеческую природу и расширяют тем самым психиатрический горизонт.

Эрих Фромм - американский социолог и психиатр, один из создателей так называемой культурной школы в психиатрии, считает, что характерной чертой современной цивилизации является противоречие конкретного и абстрактного. Под влиянием технизации окружение человека все больше отдаляется от него в эмоциональном смысле, становится далеким и чужим. Примером может служить сравнение прежних войн, в которых контакт с врагом был более непосредственным, с современной технической войной, в которой он становится безличностным и безэмоциональным. Летчик, который без малейшего волнения нажатием кнопки умерщвляет тысячи человек, может заплакать по поводу утраты своей любимой собаки. Тысячи людей для него - абстрактное, собака - конкретное.

Человек смотрит на окружающий мир под углом зрения своего воздействия на него. Таким уж образом устроена нервная система, что восприятие неразрывно связано с активностью. Нервная клетка через посредство множества дендритов принимает разнообразную информацию (импульсы) из своего окружения, чтобы на ее основе посылать только по одному каналу (аксону) команду к действию. Основная физиологическая единица, рефлекторная дуга, состоит из афферентного и эфферентного звеньев. Таким образом, в самой структуре нервной системы замыкаются познавательные возможности организма в рамках его деятельности.

Homo faber формирует свое видение мира соответственно орудиям, посредством которых он завоевывает мир. Иначе выглядел окружающий мир, когда человек держал в руке камень или мотыгу, нежели когда он пользуется сложной технической аппаратурой.

Может быть, одной из наибольших опасностей технического прогресса наряду с неоспоримыми выгодами является то, что человек воспринимает мир технически, т.е. через призму машины, посредством которой этот мир завоевывается. Машина становится часто важнее человека и превращается в оценочный критерий человеческих достижений. Окружающий мир становится мертвым, эмоционально безразличным, если не враждебным; с ним можно делать все, что вздумается, в зависимости от актуальных потребностей. Поскольку человеческий мир - это мир, прежде всего, социальный, поэтому аналогичным образом воспринимаются отдельные люди и общество. Человек есть часть машины, более или менее эффективной в работе, требующей время от времени отдыха или ремонта. Достаточно добавить несколько химических препаратов или выполнить некоторые процедуры, чтобы эта часть работала дольше. Общество - сложная машина, состоящая из миллионов <колесиков и винтиков> (отдельных людей), которые можно соответственно настраивать, управлять, устранять. Нет необходимости добавлять, что это ложный образ человеческого мира, как и вообще природы.

Человек не хочет быть колесиком в машине. Против этого восстает его чувство свободы (павловский рефлекс свободы), а также потребность чувственного резонанса. Человек не может быть - как составная часть машины - чувственно безразличным; он должен любить и ненавидеть, а также быть любимым и ненавидимым. С принятием технического взгляда на мир человек чувствует себя не только одиноким и покинутым, но и подвергающимся опасности; мир представляется ему опасным и враждебным.

Чувство эмоциональной изоляции порождает стремление к сильным чувственным связям, отсюда легкость соединения изолированных индивидов в искусственные группы, служащие той или иной бредовой системе. Создаются связи на жизнь и смерть, в которых все посвящается для идеи и в которых чувство, что ты - автомат. компенсируется величием <идеи> и эмоциональной групповой связью; без своих <товарищей> ты был бы одиноким колесиком, ничем. Поэтому также и разрушение монолитного единства группы либо ослабление веры в бредовую систему почти моментально вызывает распыление группы; сложная социальная машина разлетается на бесполезные винтики и колесики, ибо, как любое искусственное создание, она нестабильна.

В <машинном> обществе пропадает чувство ответственности, основное, как известно, для нормального развития человека. Чувство вины, связанное с совершенными преступлениями, уменьшается или полностью исчезает, ибо трудно его иметь в отношении предмета (нельзя обидеть колесико в машине) и трудно чувствовать себя виновным, если ощущаешь себя автоматом, слепо выполняющим приказы. Отсутствие чувства вины не уменьшает, однако, ответственности. Вольно или невольно отвечать за свои действия и за то, что превратился в автомат, приходится.

Здесь речь никоим образом не идет о попытке уменьшения вины военных преступников (хотя стоит обратить внимание на полное отсутствие у них чувства вины), ни о том, чтобы объяснить механизм, порождающий эти преступления (дело слишком сложное и все еще не проясненное). Важно привлечь внимание к опасности преступного поведения, часто даже неумышленного, обусловленного техническим подходом к человеку и обществу. Технический подход к миру не следует путать с техническим прогрессом; первый может быть опасным, второй - только полезным.

Адольф Гавалевич в своей книге выражает убеждение. что из <приемной газовой камеры (из блока № 7) удалось выйти живыми только небольшой горстке тех, которые верили в вещи "невозможные, невероятные", т. е. в то, что "именно им удастся, несмотря ни на что, уцелеть">. <Разумеется, одной только веры было недостаточно. Необходима была решимость действовать в рамках реальных, хотя и минимальных и безнадежных возможностей управлять своим поведением. Необходимо было быть мусульманином "активным">. Автор приводит характерный пример, показывающий, какое большое значение для того, чтобы пережить лагерь, имели слова: <я хочу>. <Кто думал иначе, тот не жил. Однажды ночью один из моих товарищей, еще в очень хорошем физическом состоянии, признался мне: "С меня всего этого довольно, дело безнадежное, я уже не хочу жить". Действительно, несколько часов спустя его труп вынесли за стены барака>.

Не следует забывать, что еще до недавнего времени большинство психиатров и психологов отрицало существование свободной воли. Однако, в ситуации наибольшего, видимо, подавления человека и унижения его достоинства, способность выбора, воля к жизни играли решающую роль.

И может казаться парадоксом то, что те, кто находились в экстремальной ситуации, могли еще сказать: <я хочу> или <я не хочу>, тогда как их преследователи в ситуации, материально и морально несравнимо лучшей, этого сказать не могли. Подлинно живыми людьми в лагере были те, которые находились на грани смерти, а те, которые носили череп и кости на своих шапках, были не живыми людьми, но автоматами.

Несмотря на богатую лагерную литературу, человек, сам не переживший лагерь, не в состоянии представить себе, что там происходило. Страдания, испытываемые днем и ночью каждым узником, выходят за границы воображения. Эта проблема привлекала внимание также и выдающихся писателей. Например, Зофья Налковска, принимавшая участие в Комиссии по расследованию гитлеровских преступлений, посещала бывшие лагеря и места казней, разговаривала с бывшими узниками и свидетелями преступлений, запечатлела свои наблюдения в сборнике очерков <Медальоны> (1946), признанном выдающимся, поразительным синтетическим документом о гитлеровских преступлениях, занимающим особое место в лагерной литературе. Автор отдавала себе отчет в том, что <того, что переживали люди в гитлеровских лагерях и тюрьмах, невозможно выразить словами>. Человеку, который стремится ретроспективно охватить огромность преступлений, трудно вообще понять их сущность. В <Медальонах> Налковска пишет: <Действительность можно выдержать, если она не вся целиком дана в опыте. Либо дана неоднозначно, доходит до нас фрагментарно, в обрывках реализации. Лишь мысль о ней стремится собрать ее, остановить и понять>.

Это был иной мир, столь же иной, как мир психотика. Попадая в лагерь, узники часто переживали состояние острой дереализации; то, что видели, казалось им нереальным, как кошмарный сон, столь разительно отличался этот мир от обычного человеческого мира. <Я подумал: это все не может быть на самом деле, это как бы сон сна... > - вспоминает А. Гавалевич.

Каждый психоз, особенно шизофренического типа, оставляет после себя след; человек, пройдя через него, становится уже другим человеком. Подобным образом те, кто прошли через лагерь, стали иными людьми; им трудно было снова приспособиться к обычной жизни. Изменилась - по крайней мере на какое-то время - их оценка людей, иерархия ценностей, жизненные цели и даже личности. С другой стороны, лагерь был лишь мерилом их выносливости. У каждого человека есть пропорция героическая, желание проверить себя: сколько могу выдержать, на что способен. Может быть поэтому в так называемых примитивных культурах юношей подвергают суровым испытаниям, лишь пройдя через которые, они становятся членами группы взрослых мужчин. Те, что прошли лагеря, выдержали испытание; отсюда, возможно, их чувство отстраненности в отношении обычных людей и поиск референтных групп исключительно среди бывших узников, ибо только они могут их понять.

ПСИХОПАТОЛОГИЯ ВЛАСТИ

<Концентрационный лагерь научил меня одному: ненавидеть дисциплину и порядок>,- сказал в ходе дискуссии на одном из заседаний Краковского отделения Польского Медицинского общества за несколько лет перед смертью профессор Ян Мёдоньски, бывший узник концлагеря Захсенхауз. Утверждение могло бы показаться странным, если принимать во внимание, сколь большую роль в жизни индивида и общества играют дисциплина и порядок.

Слово <дисциплина> происходит от латинского discipulos и discere. С момента рождения мы становимся <учениками> окружающей нас социальной среды, выучивая все новые виды <порядка>, которые интегрируют наши способы поведения. Это происходит, начиная с дисциплины принятия пищи, функции выделения, движений локомоторных и хватательных через дисциплину высшей формы движения: речи, благодаря которой мы усваиваем готовую систему видения окружающего мира, мышления и чувствования, и до всякого рода порядка, социального, познавательного, эстетического, морального и т. д., с которым мы сталкиваемся в течение нашей жизни и которым подчиняемся.

Мы не знаем определения жизни, но если вслед за физиком Шрёдингером примем, что жизнь есть непрерывное противостояние энтропии или тенденции материи к хаотическому движению частиц, то порядок оказывается наиболее существенной чертой жизни.

В непрерывном обмене энергией и информацией со средой (метаболизм энергетический и информационный) каждый живой организм, от простейшего до самого сложного, стремится сохранить свой собственный порядок. Утрата этого порядка равнозначна смерти, являя собой победу второго закона термодинамики (энтропии). Вопреки видимости постоянства живой системы ни один атом в ней не остается тем же самым; через относительно короткое время он заменяется атомом из внешней среды. Постоянной остается только структура, своеобразный порядок, специфический для данного организма. Это своеобразие, или индивидуальность, относится к порядку на уровне биохимическом (своеобразие белков), физиологическом, морфологическом, равно как и на уровне информационном.

Этот последний род порядка относится к сигналам, получаемым из окружающего мира и специфическим реакциям на них. Благодаря информационному метаболизму <моим> становится не только собственный организм, но также и окружающий мир, который своеобразным способом воспринимается, переживается и на который индивид своеобразно реагирует. По мере филогенетического развития нервной системы информационный метаболизм играет все большую роль по сравнению с метаболизмом энергетическим.

Сохранение специфического для данного организма порядка требует от него постоянного усилия, которое является условием жизни. Усилие жить, которое противостоит энтропии, частично экономится благодаря биологической наследственности. Благодаря ей своеобразный порядок переносится от поколения к поколению. Половое воспроизводство обеспечивает большее разнообразие структур, так как генетический план, возникающий из соединения двух половых клеток, является новым планом, а не точной копией материнской клетки, как в случае асексуального воспроизводства. Это последнее напоминает техническое производство, при котором создаваемые модели являются точной копией прототипа.

Человек, помимо биологического наследования, располагает наследованием социальным, благодаря которому может овладевать материальными и духовными ценностями. Усилия тысяч поколений, связанные с развитием речи, формированием знаний о мире, ценностей моральных и художественных, технических устройств и т. д., передаются ему, начиная с рождения. Если бы он был лишен этого наследства, он вынужден был бы все начинать сначала. Развитие культуры было бы невозможно.

Проблема порядка интегрально связана с проблемой власти. Чтобы окружающую среду преобразовать в свой собственный порядок, структуру собственной системы, необходимо сначала эту часть среды добыть, стать ее хозяином и властителем. Борьба за территорию, на которой живут, присуща не только человеку, но и животным и даже растениям. Попытка захвата территории путем вторжения вызывает у животных реакцию либо агрессии, либо бегства; банальный пример - собака, рычащая на того, кто хочет отобрать у нее кость. Социология животных дает много интересных примеров как борьбы за власть, так и формирующейся в группах животных иерархии.

Проблема власти существует также внутри многоклеточных организмов. В многомиллиардном <обществе> клеток должен существовать определенный порядок. Этот порядок закодирован в генетической субстанции, которая составляет существенный компонент любого клеточного ядра. Оно является <доверителем (поверенным)> клетки. Без него она не может существовать. Эндокринная и нервная системы выполняют в организме роль как бы вспомогательную в отношении генетического плана, усиливая его интегрирующую деятельность, моделируя план деятельности в зависимости от актуальных потребностей организма и условий среды.

Опухоль можно было бы определить как <бунт> клетки против обязательного в данном организме порядка. Опухолевые клетки, освободившись от общей дисциплины, свободно, <не считаясь> с остальным организмом, реализуют свои права на сохранение своей жизни и жизни своего нового вида. Они разрастаются и размножаются за счет других, <не взбунтовавшихся> клеток.

Глядя на организм целостно, нельзя миновать проблемы власти; она присуща даже организмам, стоящим на самых низших уровнях филогенеза. Чтобы жить и размножаться, требуется завоевывать окружающий мир. Эта проблема, как и многие основные моменты человеческой жизни, выступает в патологически преувеличенном виде также в шизофрении. Больной, особенно в остром периоде шизофрении, в своих патологических переживаниях часто осциллирует между чувством божественного всемогущества, в котором он читает мысли людей, управляет их волей, управляет ходом событий на земле и Во Вселенной и чувством полной утраты власти, когда другие читают его мысли, управляют его действиями, речью и мыслями, когда он чувствует себя автоматом, лишенным власти над окружающим миром. В предболезненной жизни шизофреников часто на первый план выступают трудности завоевания своего места в окружающем мире и адекватного решения дилеммы <управляю - управляют мной>.

Проблема власти связана не только с законом сохранения жизни, но также и с законом сохранения вида и с информационным метаболизмом. В первом случае власть односторонняя, а во втором и третьем - двусторонняя. Та часть окружения, которая должна быть уничтожена и поглощена, чтобы доставить организму необходимую для жизни энергию, уже не имеет над ним власти. В сексуальных и эротических контактах власть двусторонняя. Индивид становится господином и невольником своего партнера. В обмене сигналами с окружением индивид вынужден принимать порядок окружения, одновременно стараясь навязать ему свой собственный.

Три рода власти над окружением определяет одно и то же притяжательное местоимение <мой>. <Моими> являются: пища, квартира, деньги и т. д., предметы, обеспечивающие закон сохранения жизни. <Моими> являются лица, обеспечивающие закон сохранения вида; в узком значении сексуальный партнер, в широком - лица, принадлежащие к тем же самым социальным группам: семейной, национальной, религиозной, профессиональной, классовой и т. п., ибо в основе социальных связей разного рода лежит закон сохранения вида. Семейная группа - самая простая и самая ранняя их форма - является непосредственным результатом этого закона. <Моими>, наконец, являются собственные переживания, впечатления, чувства, мысли, приобретенные знания, решения и действия. Сигналы, поступающие из окружающего мира, своеобразным образом упорядочиваются, обусловливая специфическую реакцию на них.

Информационный метаболизм, определенный Павловым как рефлекторная деятельность, расширяет сферу власти организма над окружающим миром. <Моим> становится не только та часть окружения, которая ассимилируется самим организмом, и не только та, преходящая связь, с которой обусловливает появление нового организма, но значительно более широкий круг окружающего мира, минимальные количества энергии которого, не играющие никакой роли в энергетическом метаболизме, становятся сигнальными, обусловливающими поведение организма. Информационный метаболизм является подготовительным шагом к вступлению в ассимиляционный и репродуктивный контакт с окружающим миром. Прежде чем стать <моим> в смысле создания субстанции собственного организма или сексуального соединения, он должен стать <моим> в смысле ориентирования в нем. Организм должен <знать>, как в нем двигаться, чтобы удовлетворить два основных биологических закона: сохранения жизни собственной и вида.

По мере филогенетического развития информационного метаболизма, который существует в каждой клетке в форме ее способности принимать сигналы из окружения и реагировать на них и который в многоклеточных организмах становится, прежде всего, функцией специализированных в этом направлении клеток (получение сигналов - рецепторы, реагирование - эффекторы, а перенос и упорядочение их - нервные клетки), жизнь становится все больше приготовлением к жизни, если, как ее сущность, принимается выполнение двух основных биологических законов. Напротив, в простейших организмах жизнь замыкается в выполнении этих законов, а маргинес приготовления у них минимален. Окружающий мир служит им только для преобразования его в собственную структуру организма, становится полностью <моим> миром, либо, если это условие не выполняется, грозит гибелью, разрушением собственного порядка, что равнозначно смерти. Если бы попытка воссоздать переживания на этом уровне филогенеза не была излишним фантазированием, то можно было бы предположить, что они осциллируют между чувством всемогущества и чувством угрозы смерти; мир либо полностью <мой>, либо совершенно чужой, причем чуждость означает смерть.

Удовлетворение основных биологических потребностей связывается с приятными переживаниями, неудовлетворение - с неприятными. <Мой> мир притягивает, а <чужой> отталкивает. Власть над окружающим миром поэтому является источником удовольствия, а ее отсутствие - источником неприятных чувств. <Чужой> мир возбуждает страх и агрессию; стремятся от него бежать или его уничтожить.

Что касается власти над окружением, то существуют определенные аналогии между описанной ситуацией и той, в которой находится человек в начале своего онтогенетического развития, когда его сигнальная система еще функционально очень слабо развита. Подобно низшим формам жизни, в эмбриональном периоде и младенческом возрасте он полностью зависит от его окружения, без него перестает жить. Окружение принадлежит исключительно ему; он имеет над ним полную власть, ибо оно выполняет все его потребности, либо, если это не так, ему грозит смерть. Многие психиатры, особенно те, которые занимаются переживаниями раннего детства, считают, что чувство всемогущества и неразличение между собственным миром и миром окружающим характерно для младенца. Достаточно частое проявление переживаний этого типа в шизофрении считается регрессией к самым ранним периодам развития. Деспотизм общепризнанно считается осевым проявлением эмоционального инфантилизма. Абсолютная власть связывается с абсолютной зависимостью. Властитель, подобно младенцу без матери, не может существовать без своих подданных. Он также утрачивает границу между собой и подчиненным ему окружением, как у Людовика: <L'etat c'est woi>.

Развитие сигнальной системы уменьшает зависимость организма от окружения. Контакт с ним не означает необходимости захвата окружения в свое полное обладание, при котором оно полностью преобразуется в структуру организма. Не означает также обратной ситуации, когда живой организм преобразуется в структуру окружения.

Контакт о окружением утрачивает остроту альтернативы: <победить> либо <стать побежденным>, при которой собственная победа означает смерть окружения, а победа окружения - собственную смерть. Борьба с окружением продолжается дальше, так как она составляет смысл жизни, если мы трактуем ее как стремление сохранять собственный порядок ценой порядка окружения. Однако победы и поражения утрачивают свой драматический аспект <быть или не быть>, а приобретают характер борьбы <понарошку>, как бы игры с окружением. В этой борьбе можно быть безболезненно побежденным окружением; тогда принимается его порядок; на этом, в конце концов, основывается дисциплина в смысле научения порядку окружения; можно также быть победителем, свой порядок навязать окружению, не уничтожая его при этом, как в случае энергетического обмена со средой. Эти <забавы> с окружением становятся самоцелью. Их можно наблюдать даже на очень низких уровнях филогенеза. Хейзинговское homo ludens, как видно, относится не только к человеку.

Взаимодействие с окружением в смысле принятия сигналов и реагирования на них, при котором оказываешься то победителем, то побежденным, составляет необходимое условие насыщения информационного метаболизма, без которого не мог бы развиваться энергетический метаболизм и репродуктивный контакт с окружением. Иначе говоря, нельзя войти в существо жизни, не пройдя через изолирующую среду игры с окружающим миром, контакт с которым основывается на обмене информацией. Как отмечалось, по мере развития сигнальной системы, эта изолирующая сфера становится все более широкой. Шизофренический аутизм, или прерывание информационного метаболизма, приводит в крайних случаях к нарушению в энергетическом метаболизме (больной, например, перестает есть) и почти, как правило, уничтожает закон сохранения вида.

Эволюционный скачок, каким было возникновение человека, в общем, относится к развитию сигнальной системы, не пропорциональному по сравнению с другими системами организма, особенно той ее части, которая, прежде всего, служит интеграции сигналов входящих и выходящих из организма, т. е. коры мозга. Миллиарды корковых клеток обеспечивают невероятное богатство способов обмена информацией с окружением (функциональных структур), из которых в течение жизни используется лишь небольшой процент. В этом проявляется принцип расточительной экономии, довольно распространенный в живом мире. Соответственно этому принципу, лишь малая часть существующих в природе генетических планов оказывается реализованной в зрелых организмах. Также и отдельные органы работают, реализуя лишь в малой степени свои возможности. Давление окружения, особенно социальной среды и социального наследования, вынуждает к развитию только тех форм взаимодействия с окружением, которые принимаются в данном культурном кругу и в данной эпохе. Возможно, без этого внешнего давления социальной дисциплины возник бы хаос. Может быть, в бессознательном страхе перед этим хаосом человек с самого начала своего существования измысливает всевозможные способы закрепощения свободы равно людей, животных и растений, с которыми находится в контакте, как и самого себя. Там, где мы находим решетки и кандалы, с большой вероятностью можно принять, что имеем дело со следами человека.