Будова атому 7 страница

– Родители убрались.

– Все.

– Пацан тоже был счастлив?

– Несостоявшийся жених?

– Да.

– Щенок. Неужели вы всерьез думаете, что двадцатилетний пацан способен пройти через охрану Арифа?

– Я не думаю, я веду следствие, – буркнул Федор. – Данные на пацана есть?

– Будут, – пообещал Павел.

– Спасибо.

Очкарик ничего не записывал – только запоминал, поэтому он помолчал, давая информации возможность отложиться в памяти, а затем сменил тему:

– А что вы скажете о Сардаре?

– Телохранителе Арифа? – показалось, что Розгин удивлен.

– Да.

– Почему он вас интересует?

– Именно Сардар проверял кабинку перед тем, как в нее вошел Ариф.

– Насколько я знаю, колышек был искусно замаскирован.

– Тем не менее в других кабинках отравленных палок не оказалось.

– Или их успели убрать.

– Или кто-то знал, что Ариф сядет именно на этот унитаз.

– Я понимаю ход ваших мыслей, – после некоторой паузы произнес адвокат. – Версия имеет право на существование.

– Она все объясняет.

– Но и она несовершенна.

– Я вас слушаю.

– Ариф не доверял никому, и то, что в последнее время покушений на него не планировали, ничего не меняло: он очень серьезно относился к вопросам личной безопасности. Сардар служил Арифу пятнадцать лет и за это время успел натворить таких дел, что только авторитет Гусейна защищал его от расплаты. Грубо говоря, Федор, наш друг Сардар жив только до тех пор, пока с Арифом все было в порядке.

– А если его обещали пощадить? И на это купили?

– Есть вещи, которые не прощают даже в наши прагматичные дни, – развел руками адвокат. – Сардар об этом прекрасно знает и не мог продаться. Не мог. И уж тем более он бы не согласился на план, который выводит его в число главных подозреваемых. – Розгин пожал плечами: – Возможно, мои слова покажутся вам чересчур пафосными, но я, несмотря на то что видел многое, не верю в виновность Сардара.

* * *

С самого раннего детства Беспалый не любил запах горящих свечей. Не то чтобы совсем не выносил, но по возможности старался избегать и ни разу в жизни не купил ни одной свечи. Ни разу. Подобная странность была весьма необычной для человека, проводящего большую часть времени вдали от цивилизации, но таким уж Григорий уродился. Его путь освещали лучины и факелы, костры и керосиновые лампы – даже вонь горящей нефти казалась Беспалому более приятным ароматом, нежели запах плавящейся свечки.

Гнетущий. Всепроникающий.

Оказавшись в большом городе, Григорий решил, что уж здесь-то ему не доведется почувствовать ненавистный дух – какие могут быть свечи в мире электричества?

Решил и ошибся.

Их не было в снятой квартире, в полюбившемся Беспалому маленьком дешевом кафе, их не зажигали в его присутствии друзья. Но, увы, самая главная московская встреча, самый важный разговор прошел как раз при свечах.

Такое вот совпадение.

Или предзнаменование.

Нелюбимый запах не исчез, не погиб в огромном мегаполисе, а лишь затаился, подобно выжидающему охотнику, чтобы явиться в самый неподходящий момент.

И принести с собой беду.

Или явиться вместе с бедой.

И усилить мучения Григория.

– Спасибо, что пришел, – негромко произнесла старуха.

– Для меня большая честь разговаривать с вами, Бабушка, – так же тихо отозвался Беспалый.

Она приняла слова Григория как должное. Немногие удостаивались приглашения в этот дом.

– Садись, – кивнула на кресло. – Чай?

– Нет, спасибо.

– Хороший, на травах. – Помолчала. – Как ты любишь.

И уж совсем немногие могли рассчитывать на особое к себе отношение в этом доме. Беспалый не сомневался в том, что чай действительно заварен по его любимому рецепту: две четверти черного цейлонского, четверть китайского зеленого и четверть зверобоя. Как было бы приятно сделать сейчас глоток обжигающего напитка! Как вовремя! Но…

– Не хочу. – Опустил глаза. – Спасибо.

«Проклятый запах!»

– Что ж, настаивать не буду.

Они разговаривали в гостиной, одну из стен которой практически полностью занимал камин с уставленной фарфоровыми куклами полкой. Не игрушками со стеклянными головами, а произведениями искусства, полностью выполненными из фарфора статуэтками, многим из которых исполнилось больше ста лет. Знаменитая коллекция Бабушки Осень. Справа от камина – французское окно, выходящее на открытую веранду, за которой начинался лес. Старуха не любила сады и парки, а потому ее дом находился посреди нетронутой рощи. У левой стены стояли низенький столик и два вольтеровских кресла, в которых и расположились собеседники.

И никаких люстр. Только свечи в настенных бра. Только проклятые свечи.

А еще – внимательный взгляд старых, но таких молодых глаз.

– Я думала, мой дом поможет тебе успокоиться.

– Так и получилось, – выдавил из себя Григорий. – В городе я чувствовал себя еще хуже.

Большие глаза Бабушки Осень оставались единственной частью лица, которой не коснулось время. Сухая морщинистая кожа, крючковатый нос, бледные тонкие губы, редкие брови… и две черные звезды, свет которых выдавал силу и ум. Мало находилось людей, способных выдержать взгляд старухи.

И мало кто, увидев ее, оставался равнодушным. Царственная осанка, гордая посадка головы, глухие, старинного фасона платья с пышными юбками, длинные седые волосы, всегда собранные в высокую прическу, – Бабушка Осень походила на постаревшую императрицу из сказок. В ее присутствии любой, даже самый невоспитанный человек начинал говорить тихо, а то и просто молчать, ожидая, когда его спросят.

– Москва становится опасной для тебя, Григорий.

– Я знаю, – прошептал Беспалый.

Между ними трепетала завеса дыма – разговаривая с Григорием, старуха курила трубку. Однако даже табачный аромат был неспособен уничтожить запах горящих свечей.

– Ты должен уехать.

– Бежать?

– Уехать, – поправила Беспалого Бабушка. – Гончар ищет тебя.

– Он опоздал, – сказал Григорий, стараясь, чтобы голос звучал бодро. – И знает, что опоздал.

– Тем не менее он будет искать встречи. – Старуха прищурилась. – Встречи, которую ты не переживешь.

Суровые слова не заставили Беспалого вздрогнуть. Он и сам знал, чем закончится рандеву с Гончаром. Спокойно улыбнулся:

– Бежать бессмысленно, он напал на след и найдет меня где угодно. – И посмотрел в глубокие глаза Бабушки. – Зачем вы меня пригласили?

В голосе не было надежды. Григорий не просил о помощи, не искал ее, он просто хотел разобраться в мотивах старухи.

– Я могу спасти тебя.

– Вы обещали Гончару нейтралитет.

– Я дам слово, что тебе ничего неизвестно. Он не рискнет спорить.

Беспалый вновь улыбнулся:

– Зачем?

– Ты будешь жить.

Он шел за плохими новостями, а увидел протянутую руку, спасательный круг, брошенный в самый последний момент, в ту самую минуту, когда путаются мысли, отступают принципы и всеми поступками управляет великий Инстинкт Самосохранения. В тот самый миг, когда принятое решение проверяется на крепость.

– Сейчас я знаю, кем был и кем умру, – медленно произнес Григорий. – Но совершенно не представляю, кем буду жить, если приму ваше предложение. Я не жалею ни о чем, но не хочу ни повторять свою жизнь, ни начинать ее заново. В первом случае мне рано или поздно придется повторить то, что я сделал. Во втором… во втором не будет Смысла. Я не хочу просто ползать под солнцем.

Бабушка Осень выдохнула новую порцию дыма. Некоторое время наблюдала за причудливым облаком, а затем, не глядя на Григория, спросила:

– Ты на самом деле ни о чем не жалеешь?

Беспалый вздрогнул. Он не мог поймать взгляд старухи, но все равно не отрываясь смотрел на ее лицо. Выдохнул резко:

– Нет!

И вдруг показалось, что клубы табачного дыма перестали быть хаотичным облаком и приняли форму призрачных фигур. Изобразили мертвых людей, память о которых выжгла душу Григория. Вот человек с перерезанным горлом, вот с разбитой головой, вот – покрытый кровоточащими язвами…

– Ты жалеешь, – грустно улыбнулась Бабушка Осень. – Ты жалеешь, но при этом понимаешь, что не имеешь права жалеть о том, что сделал. Не имел. Но в то же время не мог не жалеть. Ты запутался, Григорий. Ты отплыл от одного берега, а к другому не причалил. Тебе нужно время, чтобы разобраться в себе, а его у тебя нет. Ты запутался, тебе кажется, что самый легкий выбор – самый правильный. Но это, поверь мне, не так. И поэтому я спрошу еще раз: ты примешь мою помощь?

– Нет, – хрипло ответил Беспалый.

– Мне очень жаль.

Ее морщинистое лицо казалось маской безразличия; спокойное и холодное, оно резко контрастировало с той нежностью, и даже болью, что прозвучала в голосе:

– Прощай, Шаман…

Говорят, сомнения выдают критический ум.

Возможно.

С течением времени человек переосмысливает известные ему факты, узнает новое, смотрит на старые, привычные вещи другими глазами. Начинает понимать больше.

Или ему только кажется, что больше?

Часто сомнения ведут к разочарованию, порождают хаос в душе, заставляют опускать руки… или наоборот – совершать немыслимые поступки. Не великие, не значимые, просто – немыслимые. Маленький червячок способен поглотить весь внутренний мир человека, потушить глаза, заставить совершить предательство или уйти от людей.

Или умереть.

Или предать. Себя ли, других – не важно. Изменить идеалам или друзьям. Изменить себе, тому, еще не знавшему о червячках сомнений.

Говорят, сомнения выдают критический ум.

Это так.

Но еще – слабость. Потому что нет в этом мире ничего более сложного, чем следовать давно сделанному выбору. Быть твердым, несгибаемым. Сохранить в себе стержень. Железный стержень, о который сломает зубы червяк любого размера.

И поэтому лицо Бабушки Осень оставалось бесстрастным, а глаза – холодными. Сочувствие в голосе – единственное, что она позволила себе. Потому не стала она настаивать или силой спасать человека, которого знала и любила с момента рождения, которого считала одним из своих внучат.

Бабушка Осень признавала право Григория на слабость.

* * *

Из особняка Гусейнов Очкарик направился к экспертам, искренне надеясь, что громкое убийство, взятое под личный контроль Генеральным прокурором – слухи об этом уже поползли, – заставило суетиться обычно неторопливых криминалистов. Так и получилось. То ли ребята пришли на работу затемно, то ли вовсе не ложились спать, но кое-каких результатов они уже добились.

– Это искусство, – широко улыбнулся Николаев, пожимая Волкову руку. – О таких убийствах только в книжках писать.

– Рад, что тебе понравилось, – вздохнул Федор. – Кстати, если у тебя уже есть эта книга, то я бы с удовольствием прочел последнюю страницу – очень хочется узнать имя преступника.

– Давай назовем его Художником, – предложил эксперт.

– Почему?

– Потому что он Художник во всех смыслах. – Николаев увлек Очкарика к столу, на котором горделиво высился давешний унитаз. – Во-первых, эстетика преступления…

«Да уж, мочить в сортире по нынешним временам стильно…»

– Во-вторых, мне удалось восстановить, с купюрами, конечно, но довольно точно, окраску колышка…

– Извини, что перебиваю, но какой яд использовал убийца?

– Пока неизвестно, – жизнерадостно ответил эксперт. – Но я думаю, что-нибудь из семейства кураре.

– Экзотика, – пробормотал Федор.

– Настоящая экзотика здесь! – Николаев жестом предложил Волкову заглянуть в унитаз. – Колышек раскрашен идеально. Понимаешь? И-де-аль-но! Переданы все перепады освещения. Обнаружить его при поверхностном осмотре, а вряд ли телохранитель шарил по очку руками, невозможно. Это мой вывод, и я готов под ним подписаться.

Очкарик восторгов эксперта не разделял. К тому же его интересовали выводы, которые можно было сделать из выводов:

– Преступление готовилось заранее. Убийца наведался в казино, как следует изучил туалет, возможно – сфотографировал… В принципе, для него это было безопасно: в кабинках видеокамер нет.

– И похожих кабинок нет, – уточнил Николаев. – В каждую из них свет падает по-разному, освещение в туалете общее, и колышек, подготовленный для одной, не подойдет для другой. Штучная работа.

– О свете я не подумал, – признался Федор.

Эксперт улыбнулся.

– В туалете четыре кабинки.

– Верно.

– Заряжена была одна.

– Ага.

– Получается, убийца заранее знал, что Ариф выберет именно ее.

– Получается, – согласился Николаев.

– При этом преступника совершенно не волновало, что вместо Гусейна в кабинке мог оказаться посторонний человек. А ведь вероятность такого исхода весьма высока.

– Может, появился маньяк? – предположил эксперт.

Психопат-отравитель, террористическая бригада «Смерть олигархам!», конкурентные войны – убийство уважаемого бизнесмена серьезно подпортит имидж казино… Версий можно выдумать огромное количество, вот только все они даже на первый взгляд выглядят глупыми.

– На самом деле есть предположение, которое все объясняет, – медленно произнес Волков, потирая пальцами переносицу. Негромко произнес – не для эксперта, для себя. – Если допустить, что в убийстве замешан Сардар, все сразу становится на свои места.

Фантастические версии о террористах и маньяках следует отбросить и сосредоточиться на главном: убили именно того, кого хотели, – Арифа. То есть преступник установил кол именно для него, но реализовать столь сложный план можно было только с помощью сообщника. Причем не просто сообщника, а человека, который бы лично подвел Арифа к месту казни, человека, которому Гусейн безоговорочно доверял.

– Итак, наиболее очевидная версия выглядит так: убийца находился в постоянном контакте с телохранителем. Сардар достаточно опытен, чтобы понять, когда Ариф захочет в туалет, сообщает об этом убийце, тот устанавливает кол, возможно, некоторое время удерживает кабинку и исчезает прямо перед тем, как Сардар приблизится к туалету.

Николаев не в первый раз наблюдал подобное поведение Волкова и знал, что должен подавать реплики. Так Очкарику лучше думалось.

– Сомневаюсь, чтобы Сардар находился на постоянной связи с убийцей, оставаясь на глазах у Арифа.

– Звучит действительно странно, – согласился Федор. – Но, если вдуматься, ничего сложного нет. Во-первых, Ариф доверял Сардару и не особо к нему приглядывался. Во-вторых, у убийцы мог быть напарник в зале, то есть третий сообщник, которому Сардар подавал условные знаки. А тот звонил убийце или предупреждал его иным образом.

– Сложно, – покачал головой эксперт.

– Никто не говорил, что убить Гусейна – простая задача.

– Но если убийца купил столь близкого к Арифу человека, зачем придумывать экзотический план?

– Для отвода глаз. Пуля в голову – это заурядная заказуха, мы сразу же начнем копать среди тех, кто способен оплатить работу киллеров. А палка в задницу, как ты правильно заметил, – экзотика. На кого думать?

– Получается, Сардара купили?

– Получается…

Волков вспомнил слова Розгина: «Есть вещи, которые не прощают даже в наши прагматичные дни. Сардар об этом прекрасно знает и не мог продаться». Не мог? С другой стороны, можно допустить, что адвокату известны заказчики и все его усилия направлены на то, чтобы отвести от них подозрения? Возможно. Но ведь Павел не маленький мальчик и хорошо понимает, что особого доверия к нему нет, каждое слово будет проверяться и перепроверяться. Зачем защищать Сардара, когда все указывает на него?

К тому же был еще один нюанс. Час назад Очкарику позвонил генерал Сидоров и сообщил, что Сардар изъявил горячее желание пойти на службу в МВД. Попросил защиту и новое имя, обещая взамен делать что угодно и работать против кого угодно. И еще попросил не отпускать его на свободу до принятия решения. Учитывая, что Кавказ был и оставался головной болью, предложение отставного телохранителя вызвало интерес: для таких людей работа найдется. Но Сидоров не преминул отметить, что положительный ответ Сардар получит только в том случае, если Волков докажет его непричастность к гибели Арифа.

Федор достал из кармана пачку сигарет, закурил, невидяще глядя в стену. Николаев понял, что полковник погрузился в размышления, отошел к столу и занялся своими делами.

Сардар. Собака, оставшаяся без хозяина. Причем – злая собака, успевшая много натворить. Сардар не может не понимать, что его будут использовать в самых грязных делах, что его не будут ценить и, в случае необходимости, избавятся от него без жалости и колебаний. Все понимает, но идет на вербовку. Потому что хочет жить. Или этот шаг – часть плана? Еще одна попытка отвести от себя подозрения? Но на что его еще могли купить, кроме как на обещание пощады? Жены у Сардара нет, детей нет, всех близких смело в Нагорном Карабахе. Нет крючочка, на который его можно подцепить, нет…

Но и другой версии, которая бы объяснила все известные факты, у Очкарика не было. Вот и получается, что убить Арифа мог только Сардар – похоже, единственный человек в мире, который в результате смерти Гусейна терял все.

«Отставить Сардара! – приказал себе Федор. – Пока отставить!»

Волков смял недокуренную сигарету в пепельнице, потер переносицу и обратился к эксперту:

– Записи с видеокамер просмотрели?

– Ничего интересного, – махнул рукой Николаев. – Если не учитывать тот факт, что примерно за десять минут до убийства вырубилась камера, пишущая входящих в казино людей.

– Поломка искусственная? – насторожился Федор.

– Нет, – уверенно ответил эксперт. – Мы ее забрали и проверили – все чисто, сломалась сама. Во всяком случае, очевидных следов нет. Охранники казино сказали, что камера давно барахлила, ее должны были заменить утром, но слишком поздно привезли запасную, а потому решили подождать до следующего дня.

– То есть если преступник вошел в казино незадолго до убийства, то его изображения у нас нет?

– Именно, – подтвердил Николаев.

– Не слишком ли много странностей в деле? Ариф пришел именно в ту кабинку, в которой установили ловушку. Подозрения падают на человека, преданного Арифу до мозга костей. Неожиданная поломка видеокамеры, и мы теряем единственную возможность вычислить непосредственного исполнителя.

– Я же говорил: о таких убийствах только книжки писать.

«А что будет, если снять подозрения с Сардара?»

Итак, телохранитель ни при чем, он просто не заметил искусно замаскированный кол. А убийца… Убийца ЗНАЛ, когда Ариф пойдет в туалет. Убийца ЗНАЛ кабинку, которую выберет Сардар. Убийца ЗНАЛ, что сможет остаться незамеченным, потому что камера вышла из строя.

ЗНАЛ.

Безумие.

Но как ни странно, эта идиотская версия, подразумевающая наличие некоего «фактора Х», позволяющего убийце знать все на свете, понравилась Очкарику гораздо больше, нежели предыдущая. Лишившийся всего Сардар или фантастический «фактор Х»? Обычный следователь не колебался бы ни секунды – виноват телохранитель. Волков же готов был ставить на журавля в небе.

«Отставить Сардара! Отставить «фактор Х»! У любого преступления должен быть мотив!»

Розгин не только рассказал Федору об обстоятельствах женитьбы Арифа, но и подготовил информацию: номер мобильного телефона Лалы и материалы на Ильгара, бывшего жениха девушки. Номера телефонов Очкарик передал экспертам и теперь поинтересовался, нет ли результатов.

– Мобильник Лалы Гусейн чист, подозрительных звонков не было, – сообщил Николаев. – А вот парень звонил кому-то этой ночью, примерно через полтора часа после убийства.

– Телефон определили?

– Номер зарегистрирован на некую Эльмиру Сулейманову. Я проверил…

– Спасибо, – кивнул Федор.

– Не за что. Так вот, я его тоже проверил и выяснил, что сим-карта активизирована два месяца назад. И до ночи убийства звонили с этого номера только на один телефон, зарегистрированный на некоего Закира Таги. И номер этот – вот ведь совпадение! – тоже был активизирован два месяца назад. И звонки с него шли исключительно Эльмире.

– Да ты, получается, раскрыл дело, – усмехнулся Волков.

– С тебя бутылка, – сориентировался Николаев.

– Договорились.

В факте наличия «конспиративных» телефонов еще не было ничего преступного: Ильгар и Лала могли встречаться и принимали меры предосторожности. Однако потянуть за эту ниточку стоило.

И потянуть как можно быстрее.

* * *

Каждый из нас идет по дороге, верстовые столбы на которой поставлены прожитыми годами. Каждый движется вперед, иногда к какой-то цели, иногда – просто так. Каждый из нас встречается и расстается с попутчиками, мечтает и завидует, любит и ненавидит, но даже самый близкий человек неспособен полностью разделить с нами путь.

И не должен, потому что у каждого своя дорога.

Близкий человек может идти рядом, делить с тобой радости и невзгоды. Ваши пути могут навсегда слиться в один. Но ведь когда-то вы шли порознь.

Не бывает одинаковых жизней. Не бывает.

У одних – скоростное шоссе, у других – извилистая тропинка, то и дело разрываемая завалами. Кто-то скучно бредет по пыльному проселку, а кто-то, пританцовывая и подпрыгивая, бежит по аккуратно выложенной мостовой. Но каждому из нас, не большинству, а абсолютно каждому, рано или поздно приходит в голову вопрос: «По той ли дороге я иду?» И утвердительный ответ на него иногда требует большого мужества.

Людям нравятся широкие магистрали, а вот пыльные проселки вызывают у них отвращение. Людям хочется туда, где даже ночью светло, как днем, а гладкий асфальт лентой стремится в манящую даль. Люди пытаются схитрить, перебраться на дорогу получше, расталкивают попутчиков, лезут… и очень часто выясняют, что сменили пыльный проселок на пыльную обочину. Которая вообще никуда не ведет.

Люди редко думают о том, что все дороги связаны друг с другом, что самая захудалая тропинка способна превратиться в заветное шоссе. Что надо не просто идти, уповая на лучшее, а прокладывать свой путь. Что надо найти ту самую дорогу, по которой ты можешь идти с закрытыми глазами, по которой тебя ведет душа, – и оставаться верным ей. А еще – быть упорным и трудолюбивым.

Илья Стрекалов относился к редкой категории людей, которые нашли свою дорогу практически сразу, безошибочно определили тропинку, по которой следует идти, и отправились по ней, не мучая себя ненужными сомнениями. Не позволяя себе отвлекаться от выбранной стези, вкладывая в нее всю свою энергию и все способности.

Илья умел делать деньги. Причем занятие это было для него не обязанностью, не способом обрести власть и положение в обществе, а любимым делом. Увлекательным занятием, от которого Стрекалов получал истинное наслаждение. Подобно писателю он создавал бизнес-планы, подобно композитору чувствовал фальшь в гармонии договоров, был актером на многочисленных переговорах и художником, рисующим финансовые картины. Он не работал, он жил, а потому ему не могла не сопутствовать удача.

Она ведь любит упорных.

И часто, подобно фее из детской сказки, дарит трудягам неожиданные подарки. Рассказывает, как до краев наполнить бокал жизни, как насладиться ею всей, без остатка, чтобы не жалеть ни о чем, стоя у последнего верстового столба.

Вот что такое настоящая удача.

Подарок феи настиг Петровича в Гарварде, где он получал второе образование. В один из выходных Стрекалов отправился в Ботанический музей при университете. С детьми, разумеется, отправился, поскольку сам Илья к подобным заведениям относился с прохладцей. Передав отпрысков экскурсоводу, Петрович прогуливался по залам, размышлял о бизнесе, мельком просматривая информационные таблички. И едва не прошел мимо великолепно сделанной модели гидроидного полипа Tubularia larynx. Точнее, прошел – ни полипы, ни какие-нибудь сифонофоры Стрекалова не интересовали, – но, сделав пару шагов, резко развернулся и быстро подошел к витрине. И замер, охваченный чистым детским восторгом: модель Tubularia larynx была изготовлена из стекла.

Искусная работа старых немецких мастеров поразила Илью в самое сердце. Напомнила давным-давно забытые ощущения, что испытывал умный и серьезный малыш, которого уже начали звать Петровичем, завороженно разглядывая хрустальную вазу или сияющую богемскую люстру. Он нашел ту самую каплю, которая наполнила чашу его жизни до краев и придала напитку восхитительный, уникальный аромат.

Илья пробыл в музее до вечера. Отправил Оксану с детьми домой, а сам все мучил и мучил экскурсовода расспросами о творчестве братьев Блашка. Упросил показать те работы, что хранились в запаснике, вымолил разрешение потрогать, прикоснуться к хрупкому стеклянному чуду. Уехал после закрытия и возвращался каждый день в течение недели. Восхищался.

И одновременно размышлял, что делать дальше.

Первые шаги Стрекалова были предсказуемы, если не сказать – стандартны, для человека его положения. В течение шести последующих месяцев Илья стал обладателем всех раритетов Блашка, которые можно было купить. Всех пяти штук, которые каким-то чудом оказались в частных коллекциях, ибо музеи расставаться с искусными работами отказались категорически. Две недели Петрович упивался сокровищами, а затем понял, что движется не туда, что обладание чудесными, но сделанными чужими руками редкостями его не прельщает. Он хотел творить сам.

Творить в стекле.

И не повторять работы гениальных немцев.

Придя к этой мысли, Стрекалов с энтузиазмом взялся за новое дело. Купил небольшую московскую фабрику, заполучив производственную площадку, полностью переоборудовал ее и тщательно отобрал сотрудников. Илья-бизнесмен не мог допустить мысли, что производство станет простой игрушкой: фабрика вышла на рынок и со временем стала приносить прибыль. А Илья-фанат стал обладателем великолепно оснащенной лаборатории, в которой мог создавать уникальные вещи.

При этом отношение Стрекалова к основному бизнесу ничуть не изменилось. Он по-прежнему с любовью и душой делал деньги, по-прежнему наслаждался плаванием в финансовых морях, но обязательно выкраивал два-три часа в день, чтобы побывать на фабрике.

Вот и сейчас, перед тем как выйти провожать друзей – Лева и Рита засобирались по домам, – Петрович велел водителю готовить машину. И после традиционных объятий и поцелуев, после того, как машина Риты исчезла за воротами, а дети побежали в рощу, Илья обнял жену и негромко спросил:

– Не будешь возражать, если я съезжу на фабрику?

– Подлизываешься?

– Ни в коем случае.

Ксюха улыбнулась. Как и любая умная женщина, она прекрасно понимала, каким мужским слабостям следует потакать, а с какими – бороться.

– К одиннадцати вернешься?

– Договорились.

Илья еще раз поцеловал жену и уселся в лимузин.

* * *

К Ильгару Федор отправился под вечер, здраво рассудив, что летний воскресный день семейство Гамбаров может провести вне квартиры. На встречу с самим Ильгаром Очкарик не особенно рассчитывал: замешан парень в убийстве или просто спал с бывшей невестой, он наверняка уже знает о смерти Арифа и, если не дурак, дома вряд ли появится. Связываться с молодым человеком по мобильному телефону Волков тоже не хотел – личный визит произведет большее впечатление, а потому, закончив разговор с экспертом и пообедав, Федор отправился в старый спальный район у Кольцевой дороги.

В дешевый район.

И дом, в котором проживали Гамбары, тоже был дешевым: обычная панельная многоэтажка, венец социалистического домостроения, получить квартиру в котором когда-то мечтали инженеры, младшие научные сотрудники и рядовые работяги. Когда-то они здесь и жили. Гуляли с детьми в сквере, ругались или дружили с соседями, ждали пенсии. Теперь же, как наметанным глазом определил Волков, среди жителей дома преобладали совсем другие люди. Тоже младшие, тоже рядовые, но отнюдь не инженеры. Совсем не инженеры.

«Население Next».

Федор видел выстроившиеся вдоль дома «Газели» и шеренги потрепанных «четверок»-«шестерок» с тонированными стеклами. Слышал гортанную речь и ловил на себе косые взгляды черных глаз: чужаков здесь недолюбливали. Он знал, что неподалеку, у МКАДа, расположен крупный рынок, который, судя по всему, давал работу местным обитателям, и не сомневался, что во многих соседних дворах увидит такие же табуны «Газелей» и «Жигулей».

Очкарик вошел в грязноватый, освещенный единственной лампочкой подъезд, почувствовал стойкий запах шафрана, презрительно оглядел разрисованные внутренности лифта, пешком поднялся на третий этаж и нажал на кнопку звонка у нужной двери. Прислушался и через пару мгновений уловил едва слышный звук шагов: кто-то прошел по коридору и остановился, изучая Федора через глазок. Выждав паузу, Волков вновь надавил на кнопку.

Открывать не спешили. Впрочем, и от двери не отошли.

– Мне нужен Ильгар Гамбар, – громко произнес Федор невидимому собеседнику. Помолчал и добавил: – Я не уйду.

– Кто вы? – поинтересовались из квартиры.

Голос настороженный, мужской, но явно не молодой. «Отец?»

– Я из милиции, – сообщил Очкарик. – Мне нужно поговорить с Ильгаром.

– О чем?

– Через дверь говорить не буду.

К мужчине присоединился еще кто-то. Сначала Волков обрадовался: «Неужели Ильгар?!», но затем услышал едва различимый женский голос и вздохнул: «Жена».

О чем переговаривались Гамбары, Федор бы не разобрал, даже если бы они общались по-русски. Единственное, что он сумел различить, – интонацию, мужчина что-то приказал женщине, она попыталась спорить, он чуть повысил голос, и женщина проследовала в глубь квартиры.