Глава 22. Есть патологически жадные люди, которые превращают дом в склад вещей, которые они собирают повсюду, чтобы потом заполнить ими свое жилище

Есть патологически жадные люди, которые превращают дом в склад вещей, которые они собирают повсюду, чтобы потом заполнить ими свое жилище. Ни разобраться, ни даже отыскать какую-нибудь вещь в этой куче, которая растет с каждым годом, невозможно. Для человека почти не остается свободного пространства. Он должен то сгибаться, чтобы пролезть в узком проходе, то искусно лавировать и изворачиваться, чтобы сверху на него не обрушились поломанные стулья, пустые банки и разная рухлядь, то совершать, подобно танцору, замысловатые прыжки, перескакивая через бесчисленные ящики и чемоданы; но расстаться с ненужными вещами он не может. Ему так жалко их, словно они стали частью его собственного тела, которую кто-то потребовал бы вдруг отсечь ножом. Для чего они ему, он и сам не знает, но действует, повинуясь своей страсти. Жить иначе он уже просто не может.

С каждым днем эти кучи вещей покрываются все более толстым слоем пыли. Убрать такой дом невозможно. Человек задыхается, но терпит, не будучи в силах оторвать от себя тот или иной совершенно ненужный ему предмет. Если кто-нибудь попробует взять из этого хлама ржавый гвоздь, то это будет казаться подобному владельцу такой потерей, как если бы гвоздь был выкован из золота. А если ему посоветовать освободить дом от всех лишних вещей, убрать комнаты и оставить лишь действительно необходимое для жизни, то он ужаснется: жизнь без этих вещей покажется ему пустой и бесцельной; он будет чувствовать себя, точно его хотят превратить в последнего нищего.

Теперь предположим, что такой человек не только собирает вещи, но и запасается различными продуктами на случай голода, собирая их в своей кладовой. Они начинают портиться и гнить, так что в доме распространяется зловоние, словно в хлеву. Человек задыхается от смрада, но в то же время он доволен, он утешается тем, что голодная смерть ему уже не грозит.

Наша память – та же кладовая, в которой хранятся впечатления, полученные нами извне, та информация, которая потоком вливается в нашу душу посредством зрения и слуха. Какую падаль люди поглощают, просиживая часами у телевизора, какой яд пьют, листая страницы современных журналов и книг, оккупированных, словно вражеской армией, самой мерзкой порнографией! На тех, кто отказывается смотреть телевизор, читать книги по сексуальной патологии, слушать рок-музыку, смотрят как на ископаемые останки вымерших существ, которые должны стать добычей археологов и место которым не среди цивилизованных людей, а в музее.

Во что превращается душа человека, который ежедневно видит сцены разврата, самых ужасных и изощренных убийств, – в какого-то отвратительного урода! Она становится грязной, зловонной и безобразной. Пять чувств делаются для нас пятью окнами смерти. В человеке есть две «составляющие» – это тело и душа. Но в самой душе содержится та сила, та способность, которая называется духом. Это обращенность к вечности. Грех разделил дух и душу, противопоставил их друг другу. Происходит гиперразвитие душевных сил, пораженных грехом, которые своей тяжестью теснят и подавляют дух. Страсти души становятся для духа могильным камнем. Он уходит в себя, как бы засыпает и цепенеет; место, принадлежащее ему, захватывает душа. Она перестает «чувствовать» вечность. Образно говоря, она уже не имеет того внутреннего ока, которое было бы устремлено к Божеству. Она видит только землю. Поэтому людям, обладающим чрезмерным объемом внешних, душевных знаний, трудно быть религиозными. У них атрофируется или, по крайней мере, ослабляется мистическая интуиция. Даже в религии они ищут материальных доказательств.

С другой стороны, люди с чрезмерно развитыми эмоциями, как, например, поэты или артисты, также редко бывают религиозными в христианском значении этого слова. Если у них пробуждается мистическое чувство, то часто оно носит демонический характер и их псевдорелигиозные произведения оказываются пронизанными богоборческим духом. Духовная жизнь требует отказа от мирского искусства[50] – этой стихии страстей; сведения внешних знаний к необходимому минимуму для того, чтобы дух воцарился в душе и озарил ее своим светом. Здесь вовсе не проповедь невежества, а замена худшего – лучшим. Дух обладает настолько более глубокими, чем душа, гностическими[51] способностями, насколько небо больше земли, насколько вечность превосходит время.

Человек – странное существо, соединение противоречий, частица неба в комке земли, величие и ничтожество, красота и безобразие, свет и мрак, жизнь и смерть. Человек находится на перекрестье действий Божественных и демонических сил. Истинная красота человека – это образ Божий, просветленный благодатью. Насколько стяжал человек благодать, настолько он человек, настолько он живет. Вне образа Божия и благодати человек душевный и телесный – гнойник, а жизнь его подобна смерти.

Страсть слепа; когда она вторгается в область духа, то человек блуждает во тьме. Выхода из этого лабиринта нет. Страсти лгут. Они безобразное представляют прекрасным. Мы говорили о смерти тела, но страсть – это малая смерть души, это как бы смерть на время. Мы говорили о том, что самая отвратительная картина, какую можно представить,– труп, гниющий в могиле; труп, поедаемый червями,– это образ ада. И в то же время это образ души, разъедаемой страстями.

Если можно было бы видимым образом представить душу в состоянии гнева, то мы увидели бы чудовище с ужасной оскаленной пастью или кровожадного зверя, терзающего свою добычу. Некоторые дикие народы поклонялись изображениям демонов, как божествам. Этих демонов видели их жрецы и шаманы в состоянии оккультного экстаза и изобразили их лица, вырезали их облики на дереве и камне. Эти чудовища – какая-то смесь зверей и драконов в человеческом обличии. Иногда жрецы надевали на себя их маски, совершая жертвоприношения. Наши души, подпадая под власть страстей, соединяются с демонами и становятся похожими на эти маски.

Человек подобен устройству с вращающимся диском: центр этого диска – Бог, а остальное – душа, которая подвергается беспрестанным изменениям, в которой нет ничего постоянного и устойчивого, которая каждый миг становится уже в чем-то иной. Поэтому человек, отдающий свое сердце другому человеку, забывает, к чему должен стремиться по самой своей природе, и обрекает себя на разочарования и страдания. Он как бы отдает птенцов в мягкие лапки кошки, которая выпускает затем когти и вонзает их в тело своей жертвы. Пророк сказал: Проклят надеющийся на человека [52]. Наше сердце должно принадлежать только Богу, иначе мы потеряем и Бога, и сердце.

Время – это сцепление мгновений. Каждое мгновение невозвратимо, каждое мгновение приближает к смерти, каждое мгновение умирает часть нашего тела. Но мы живем так, словно хотим остановить время, словно хотим схватить мгновение, как острую бритву, а оно уходит от нас и вернуть его невозможно. Скорее можно человеку свернуть огромную гору или возвратить реку от устья к истоку, чем вернуть назад хотя бы одно мгновение. Время – это путь к Богу, это возможность спасения, но, теряя Бога, люди превращают время в роковую неизбежность своей погибели, в какой-то зловещий реквием.