Глава 19. До грехопадения центром бытия для Адама был Бог

До грехопадения центром бытия для Адама был Бог. Он являлся для него началом и бесконечным концом бытия – источником вечного света, причиной, дающей миру жизнь и движущей им. Бог для Адама был больше, чем мать для грудного младенца. После грехопадения связь человека с Богом нарушилась. Господь как бы скрыл Свой лик в тумане. Видимой причиной и основой существования человека стал этот земной, материальный мир, центром бытия – сам человек, а содержанием жизни – удовлетворение им своих желаний и страстей. Небо закрылось для Адама, время и вещество затворили для него врата Эдема. Адам оказался заключен в замкнутый круг материальности, в темницу чувственного, и только через покаяние и молитвенные прозрения он мог созерцать отблески Божественного света, который удалился от него.

Так же и мы не видим духовного мира сквозь завесу материального; мир сузился для нас в трехмерное материальное пространство. Дух и вечность превратились в отвлеченные понятия, в абстракцию, не подтверждаемые нашим внутренним опытом. Непроклюнувшемуся еще птенчику кажется, что весь мир – это яйцо, в которое он заключен; только пробив скорлупу, он увидит, что существует огромный, незнакомый ему мир, и с удивлением станет оглядываться вокруг. Мы тоже заключены в такое окаменевшее яйцо материальности, страстности, вещественных представлений и образов. Мы должны взломать его скорлупу, чтобы увидеть духовный мир в его неизмеримом величии.

Здесь три фазы. Первая – отрицание падшего мира, с которым соединились наши страсти, словно корни дерева, вросшие в землю. Это размышление о тленности мира, его пустоте и гибельности обольщения им. Вторая – новое восприятие мира через благодать Божию, видение мира как пути, по которому можно или идти к Богу, или уходить от Бога, то есть понимание жизни в этом мире как времени испытаний, в которых формируется сам человек; при этом падший мир открывается нам в своем будущем преображении, в не угасших еще отблесках прежней красоты, которой не видит оземленный человек. И третья – восхождение души к Богу как источнику бытия, открытие личностного Бога, с Которым душа соединена любовью.

Один из святых сказал: «Я все сжег, чтобы снова воссоздать». Поэтому размышление о смерти, о том, что все превращается в тлен и гной, мысленное посещение кладбищ и моргов – это вовсе не некрофилия, а именно желание все разрушить, чтобы снова воссоздать[42]. Время обманывает нас, поэтому мы должны спросить его: «А что будет потом? Что ты сделаешь с тем, что в твоей власти? Ты обещаешь блага и наслаждения, но лжешь. И даже если на земле действительно есть счастье, то оно не больше, чем ужин перед казнью. Яства, которые ты предлагаешь, словно пропитаны желчью: они становятся горькими уже во рту».

Сколько было городов, от которых не осталось даже развалин; сколько кладбищ, на которых возникли поселения! Где блистательные полководцы, где могущественные цари? Ветер времени сдул их, как пыль, с лица земли. Если бы можно было представить историю земли в ускоренном виде, как на ленте кинохроники, то мы увидели бы всю землю, с ее царствами и городами, как море, на котором волны вздымаются и падают вниз, исчезая в пучине. Сколько бы ни прошло лет, веков, тысячелетий, все это – не более чем мгновение.

Все, что существует, должно разрушиться, к чему же нам прилепиться своей бессмертной душой? Святые отцы говорили, что после молитвы, как, впрочем, и до нее, несколько минут надо посвящать размышлению о смерти. Оружие безбожного мира – похоть, заслоняющая от нас вечность, похоть как влюбленность в вещество. Оружие нашей веры – память о смерти, которая укрощает похоть и открывает душе вечность, ее истинную жизнь, духовный мир, с которым она одной природы. Нам надо увидеть грязь, чтобы смыть ее. Убирая дом, хорошая хозяйка выискивает пыль по всем углам, но разве свидетельствует это о ее любви к пыли?