Глава 20. Вначале память о смерти бывает тяжела и даже мучительна, но затем, когда под ее воздействием страсти смиряются

Вначале память о смерти бывает тяжела и даже мучительна, но затем, когда под ее воздействием страсти смиряются, как дикие звери под хлыстом укротителя, человек чувствует уже не тяжесть и муку, а облегчение. Он как бы пробуждается от сна, его ум, освобождаясь от гнета страстей, становится более ясным и чистым. Его душа, уже не привязанная с такой силой к земному, как раньше, постепенно начинает ощущать свободу. Его сердце начинает жаждать чистоты, почему один из святых отцов и сказал, что память о смерти чиста и целомудренна, хотя картины смерти ужасны.

Надо сказать, что по мере очищения человека изменяется сам характер размышлений о смерти, страх сменяется надеждой, и сквозь мрак могилы душа прозревает свет воскресения. Преподобный Иоанн Лествичник пишет: «Некоторые говорят, что молитва лучше, нежели память о смерти, я же воспеваю два существа в одном лице»[43].

Мы говорили о том, что человеческое тело, будучи создано Богом, как дивный инструмент для души, после грехопадения подверглось деформации, оказалось во власти тления и смерти, стало, с одной стороны, помощником души, с другой – ее соперником. В человеческом теле, в его устройстве, в целесообразности его как физического организма отражена премудрость Божия и сохранены остатки прежней красоты. Но в то же время тело представляет собой какой-то смердящий гнойник.

Из капли слизи возникает плод, постепенно преобразуясь в человека. У ребенка тельце слабое и хрупкое; человеческое дитя беспомощнее, чем детеныш любого животного. Как только человек взрослеет, в теле пробуждаются страсти. Чаще всего тело порабощает душу, и человек всецело отождествляет себя с ним. Душа настолько покорна телу, что современный человек считает, что ее как таковой нет, что она только функция тела – функция мозговых клеток и волокон.

Затем с годами тело дряхлеет, ветшает, как изношенная одежда. Наступает старость, и тело отказывается служить человеку, становится для него тяжким бременем. А нередко и еще в молодости оно может быть поражено тяжелыми болезнями и являет тогда собой жалкое зрелище. Болезнь как бы снимает какой-то внутренний фильтр, и яд сочится из всех пор тела: она обнаруживает то зловоние, которое заключено в нем.

В порабощенной телом душе живут страсти, но она не может удовлетворить их так, как желалось бы, в полной мере. Поэтому люди порочные обычно становятся в старости злыми и раздражительными, они словно хотят отомстить миру за свое бессилие. Старость – подведение итогов человеческой жизни, урожай, который хозяин снимает осенью со своего поля,– и чаще всего в снопах оказывается не пшеница, а плевелы.

Наконец приходит неизбежная для всех людей смерть, и тот, кто был привязан к миру и собственному телу, видит, что он обманут, что демон зло посмеялся над ним. Для всецело привязанных к миру людей это – окончательное поражение. Таким людям трудно бывает поверить, что смерть действительно придет и к ним, трудно заставить себя посмотреть ей в глаза, представить, что их тело обратится в прах; поэтому-то они и напрягают все силы, чтобы обмануть самих себя. И, по сути говоря, все человеческое искусство, литература, поэзия – тот же обман, золотая парча, наброшенная на труп.

Нет ничего более знакомого, чем смерть, и нет ничего более таинственного и неведомого, нежели она. Фауст продал душу диаволу, чтобы тот остановил мгновение, остановил время, дал ему бессмертие на земле, и диавол обманул его. Так же и теперь человек забывает о том, что время – поток, стремящийся из бездны бытия в бездну смерти. Он находится в этом потоке, который с неудержимой силой несет его к могиле. Никто и ничто не может остановить этот поток. Даже если бы человек мог овладеть всем миром, то он все равно был бы бессилен возвратить назад хотя бы одну уже прошедшую минуту. Если человек забыл о вечности, в которой начинается истинная жизнь, и все силы отдал своему земному существованию, если человек забыл о смерти, то он самоубийца: он потерял Бога, а на земле бессмертия нет,– жернова смерти перемелют его.

Если человек жил лишь земными впечатлениями, чувственными страстями, если его ум вращался, точно белка в колесе, лишь в кругу земных забот, то душа его, оземленная и слепая, не сможет воспринять свет вечности, поэтому после смерти она погрузится в метафизическую тьму. Мы говорили о тленности нашего тела, о том, что труп в могиле представляет собой прообраз ада. А что стало после грехопадения с душой? И душа наша – подобный телу гнойник. Как в трупе – черви, так в нашей душе гнездятся страсти. Уже в душе ребенка таится неосознанный им грех; даже больше того: человеческая душа с рождения человека несет в себе последствия первородного греха, и они влияют на формирование человека как организма и как индивида.

Ребенок более непосредствен, более открыт, чем мы, но разве в ребенке с самых ранних лет не проявляются похоть и ревность? Иногда жестокость детей удивляет родителей. С возрастом грех раскрывается в человеческой душе: гордость, эгоизм, ложь, тщеславие пронизывают все человеческие взаимоотношения. Если бы можно было какими-нибудь лучами, подобными рентгеновским, просветить наши мысли, то открылась бы страшная картина, какая-то фантасмагория. Человек хочет добиться победы над другими любой ценой. Он лжет, лицемерит, завидует, он желает смерти даже своим близким и друзьям, если они оскорбили его или же стоят на пути к удовлетворению его страстей как преграда. Жена в мыслях сколько раз изменяет своему мужу, муж сколько раз желает, чтобы на месте жены была другая женщина!

Какие только гнусные образы не возникают в уме человека! И это – только внешний слой нашей души, а если бы мы увидели то, что находится глубже, то ужаснулись бы. Там ползают чудовища и змеи, там притаились, словно в норе, скорпионы, там обитают демоны; душа грешника намного безобразнее, чем гниющее тело. Святые плакали всю жизнь о своих грехах. Почему? Потому что видели такие глубины в своей душе, которых не видим мы. Святости сопутствуют трезвость и ясность ума. Подвижники вовсе не были истериками или же людьми, получавшими какое-то болезненное удовлетворение от непрестанного самоуничижения. Нет, напротив. Это были люди твердой воли, которые несли ближним любовь и мир. Но когда в молитвенных прозрениях они созерцали свою душу, то ужасались, насколько грех властвует над человеком.

Преподобный Антоний Великий свидетельствовал о себе, что вся его продолжительная жизнь была продолжительным плачем о грехах. И преподобный авва Пимен говорил братии своей: «Уверяю вас: куда ввергнут сатану, туда ввергнут и меня»[44]. Так же и преподобный Григорий Синаит писал: «Мы хуже демона, по крайней мере, демон – господин, а мы его рабы»[45]. Для нас бездна нашей души покрыта мраком, и мы не видим, что творится в ней. Для святых же бездна души озарялась светом благодати, и в этом свете они видели ее, объятую адским пламенем, и потому день и ночь взывали: «Господи, помилуй нас!». У пророка Исаии говорится, что человеческая правда похожа на грязную одежду[46]. Подобно тому и пророк Давид произнес приговор над всем человечеством: всяк человек ложь [47]. На земле ложь и измена повсюду. Человек обуреваем страстями, обольщаем демоном. Как можно верить человеку, в том числе и самому себе?

После грехопадения душа изменилась еще больше, чем тело, но в ней остались образ и подобие Божие. У человека осталась возможность при помощи благодати Божией выйти из своего страшного состояния – демоноподобия – и дать место Богу в своей душе, чтобы Он за него победил грех. Христиане любят человека именно как образ Божий. Люди же этого мира любят в другом свои собственные страсти. И такая любовь легко превращается в безразличие и даже в ненависть: ведь если не видеть образа Божия в человеке, то что любить в нем? Кусок тела, которое рано или поздно сгниет? Или душу с ее еще более, чем гниющее тело, гнусными страстями? Поэтому истинная любовь – дар благодати. Она любит в человеке остатки прежней богозданной красоты, свидетельствующие о том, что внутренний рай может быть возвращен человеку. Духовная любовь живет надеждой. В душевном плане она проявляется как сострадание.

Наша слепая привязанность к людям часто становится причиной потери Бога. Один человек делает из другого какого-то идола и поклоняется ему, а внутри идол оказывается обиталищем крыс и мышей. (Так в древности нередко, ломая идола, находили внутри него лишь мышиный помет.) Поэтому нельзя отдавать сердце никому, кроме Бога. Пусть это будут дети, или родители, или супруги, все равно: всяк человек ложь. Если мы в этой жизни создадим себе кумиров, ложных богов, то лишимся истинного Бога. Кумир не может спасти нас; мы увидим свою трагическую ошибку, которая принесет нам много горя и слез – слез разочарования и обиды – или в этой жизни, или после смерти, когда поймем, что наш кумир был слепым и глухим, а в сущности – плодом нашего воображения, обманутые которым, мы обоготворили человека.

Итак, первое – память о смерти, второе – память о первородном грехе. Тот замкнутый круг, в котором проходит наша земная жизнь, надо разорвать, чтобы не оказаться в области вечной смерти, откуда уже не будет исхода.