Предмет и задачи ЛК 2 страница

Новый этап в литературно-критической деятельности Карамзина связан с изданием им журнала «Вестник Европы» (1802—1803), имеющего просветительскую и патриотическую направленность. Журнал содержал постоянные отделы—литературы, политической публицистики и критики; в нем активно сотрудничали старые литера­турные друзья Карамзина —Г.Р. Державин, И.И.Дмитриев и молодые литераторы, в числе которых был В. А. Жуковский, На страницах «Вестника Европы» редактор опубликовал ряд своих художественных произведений («Марфа Посадница», «Моя исповедь», «Рыцарь наше­го времени») и статей, имевших прямое отношение не только к литера­туре, но и к развитию российского общественного сознания и российской культуры в целом («О любви к отечеству и народной гордости» (1802 № 4), «Отчего в России мало авторских талантов?» (1802, № 14)» «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеству» (1802, № 24).

В статье «Отчего в России мало авторских талантов?» Карамзин продолжал свои более ранние размышления о природе таланта и усло­виях его формирования. Признавая талант «вдохновением природы»» Карамзин, однако, считал, что он должен созреть в учении, «в посто­янных упражнениях». Писателю необходимо развить тонкий вкус, «овладеть духом языка своего», приобрести «знание света». Если об­стоятельства «не благоприятствуют» развитию дарований, то они «по большей части гаснут». Обращаясь к вопросу, вынесенному в заглавие статьи, Карамзин отвергал «климатическое» объяснение развития культуры, свойственное некоторым французским просветителям, «Не в климате, но в обстоятельствах гражданской жизни россиян, — под­чёркивал он, — надобно искать ответа на вопрос: «Для Чего у нас ред­ки хорошие писатели?». Среди «обстоятельств гражданской жизни» он указывал на предпочтение французского языка языку русскому, препятствующее развитию писательского таланта, а также на «иска­ние чинов», которое мешает молодым людям с дарованием готовиться к литературной деятельности.

ЦИТАТЫ: У нас, конечно, менее авторских талантов, нежели у других европейских народов; но мы имели, имеем их, и, следственно, природа не осудила нас удивляться им только в чужих землях. Не в климате, но в обстоятельствах гражданской жизни россиян надобно искать ответа на вопрос: "Для чего у нас редки хорошие писатели?" Истинных писателей было у нас еще так мало, что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надобно выражать приятно некоторые, даже обыкновенные, мысли. Мудрено ли, что сочинители некоторых русских комедий и романов не победили сей великой трудности (засилия франц.яз) и что светские женщины не имеют терпения слушать или читать их, находя, что так не говорят люди со вкусом? Со временем будет, конечно, более хороших авторов в России - тогда, как увидим между светскими людьми более ученых или между учеными - более светских людей.

Карамзинские традиции в разработке общетеоретических проблем литературной критики и конкретных вопросов литературного развития продолжали также П.И Макаров. В.В.Измайлов и И.И.Марты­нов.

В последние два десятилетия XVIII в., во многом благодаря Ка­рамзину и его единомышленникам, происходит осознание критики как особой, самостоятельной разновидности литературной деятельно­сти. По карамзинским публикациям а «Московском журнале», альма­нахе "Аониды», а также в «Вестнике Европы» русские читатели учи­лись судить о состоянии современной им литературы. Критика начи­нала пониматься уже не как негативная оценка или возражение своему литературному противнику, но как опыт анализа произведения, эсте­тическая оценка его содержания и художественных достоинств, осно­ванная на внутреннем чувстве изящного. Субъективность критическо­го высказывания приобретала в глазах критиков-сентименталистов особую ценность, если это высказывание основывалось на глубоком чувстве и знании прекрасного.

Вопрос5

Из всех литературных течений начала XIX в. наибольшим творче­ским потенциалом, как покажет время, обладал романтизм. Признав личность высшей ценностью бытия, европейские и русские романтики обратились к «внутреннему миру души человека, сокровенной жизни его сердца» (Белинский). Создание «новой школы» в русской поэзии и соответствующей запросам этой школы новой критики связано с именем Василия Андреевича Жуковского (1783—I8S2). Статьи Жуковского, его размышления об искусстве в письмах и дневниках, многочисленные эстетические конспекты, являющиеся важным сви­детельством активного самообразования и самоопределения, — бога­тейший материал для осмысления вклада поэта в русскую критику. Обращает на себя внимание тесная сращенность критической и поэтической мысли Жуковского, «передоверяющего» некоторые проблемы творчества именно поэзии. Многие стихи поэта («К поэзии», «Ве­чер», «Песнь барда..», «Певец», «К Батюшкову», «Певец но стане рус­ских воинов», «Таинственный посетитель», «Невыразимое» и др.)— прежде всего эстетические манифесты, с ратных сторон осмысляю­щие проблемы романтического искусства.

Расцвет деятельности Жуковского как критика связан с журналом «Вестник Европы». На протяжении двух лет (1808— 1809) поэт являл­ся редактором журнала, основанного еще Карамзиным, а затем (до 1814 г.) — его активным сотрудником. На страницах «Вестника Евро­пы» были опубликованы программные статьи Жуковского — «О кри­тике», «О сатире и сатирах Кантемира», «О басне и баснях Крылова», «Московские записки», «О переводах вообще, и в особенности о пере­водах стихов» и ряд др.

Названные статьи, раскрывающие процесс становления романти­ческой критики, опирались на солидный теоретический фундамент: стремясь осмыслить вопрос о природе поэтического воссоздания дей­ствительности, о роли фантазии в творческом процессе, о специфике восприятия художественного произведения, молодой Жуковский на протяжении нескольких лет (1805 —1810 г.) составлял «Конспект по истории литературы и критики». Конспектируя (и одновременно пере­водя) произведения Ватте, Лагарпа, Мармонтеля, Вольтера, Руссо, Эшенбурга, Гарве и др. теоретиков, предшествовавших романтизму, Жуковский искал в европейской эстетике близкое себе, полемизиро­вал с авторами, создавая систему собственных эстетических понятий. На первый план в его размышлениях выступал вопрос о субъективном начале в искусстве, свободе творчества, «вымыслах», их «действии на душу», что означало ориентацию на иное, антирационалистическое искусство. Пафосом труда Жуковского становилось требование изо­бражать «внутреннего человека», «трогать, восхищать, очаровывать душу».

Стремясь выйти за пределы традиционной эстетики, Жуковский вслед за Карамзиным выдвинул требование образованного вкуса как основы критической оценки (статья «О критике»). Вкус — это «чувст­во и знание красоты в произведениях искусства», критика — «сужде­ние, основанное на правилах образованного вкуса, беспристрастное и свободное». Обрисовывая идеал «истинного критика», автор разрабатывал особый профессионально-этический кодекс, лежащий в осно­ве его деятельности. По мнению Жуковского, дар критика заключается в способности «угадывать тот путь, по которому творческий гении дошел до своей цели»; великие критики «так же редки, как и великие художники».

Рассуждения Жуковского об «истинной критике» подкреплялись его собственными литературно-критическими опытами. На страницах «Вестника Европы» он публикует статьи историко-литературного ха­рактера («О сатире и сатирах Кантемира». «О басне и баснях Крыло­ва»), театральные рецензии (цикл «Московские записки» и др.), про­блемные статьи («О переводах вообще, и в особенности о переводах стихов»). Впервые в русской критике Жуковский пытался понять различные явления искусства в их историческом развитии. В статьях первого русского поэта-романтика мы не найдем попы­ток осмысления собственного элегического и балладного творчества, завоевавшего признание читателей. Вместе с тем в них было высказа­но немало положений, которые прокладывали пути романтической эс­тетике и критике. Жуковский приблизился к пониманию искусства как свободной, имеющей цель в самой себе творческой деятельности человека. Романтические веяния ощутимы в его стремлении отказать­ся от прямой дидактики и ограничить искусство областью «изящного» (статья «О нравственной пользе поэзии»), уравновесить поэтическое начало и нравоучение в басне, подчеркнуть в ней привлекательность фантастического, чудесного («О басне и баснях Крылова»). На стра­ницах журнала последовательно проводилась мысль, новая для эсте­тического сознания читателей, — о единстве этического и эстетического в искусстве: воздействуя на эстетическое чувство, поэзия тем са­мым усовершенствует нравственную сторону личности, воспитывает человека.

Арзамасские протоколы, стихотворные манифесты 1815—1824 гг., статья «Рафаэлева «Мадонна» (1824), «Обзор русской литературы за 1823 год», «Конспект по истории русской литературы» (1827) — все эти работы и выступления Жуковского раскрывают процесс дальней­шего оформления идей романтической эстетики. В центре внимания Жуковского — природа вдохновения, красота и идеал, универсум и личность, небесное и земное. Статья «Рафаэлева «Мадонна», опуб­ликованная в 1824 г. на страницах «Полярной звезды», была воспри­нята современниками поэта как манифест романтического искусства. Ее автор утверждал идею преображения человека и мира через встре­чу с красотой, обосновывал мысль о творчестве как бесконечном, стремлении к идеалу.

«Обзор русской литературы за 1823 год» и «Конспект по истории русской литературы» свидетельствуют о живой заинтересованности Жуковского судьбами русской литературы, его органической связи с литературным процессом 1820-х годов, его критическом чутье.

Разрушению прежних рационалистических воззрений на искусст­во и утверждению новых, романтических представлений способство­вала и литературно-критическая деятельность Константина Нико­лаевича Батюшкова (1787—1855). Сформировавшийся на раннем этапе развития русского романтизма, Батюшков был устремлен к по­искам новых художественных идей и новых форм. В то же время в его критических выступлениях, как и в художественном творчестве в це­лом, явственно проступали черты «переходности».

Батюшков не участвовал в критических полемиках своего време­ни, не публиковал статей о литературных новинках, и все же в слож­ном хоре голосов русских критиков первой четверти XIX в. ясно зву­чал его голос. Многие современники отмечали его изысканный вкус, тонкий ум и разностороннюю образованность; его критическими за­мечаниями дорожили Жуковский и Вяземский, присылавшие Батюш­кову свои новые произведения.

Главные черты облика Батюшкова-критика — независимость от господствующих литературных мнений и сознательно избранная позиция дилетанта в литературе, открывающая широкие возможности для творческих поисков. Молодой Батюшков ярко заявил о себе сати­рой «Видение на брегах Леты» (1809), ставшей своеобразным литера­турным манифестом и положившей начало богатой литературно-сати­рической традиции общества «Арзамас», которая развивала основные мотивы его произведения («суд» над современными поэтами, произ­несение «надгробных речей», усыпление от бездарных стихов и т. д.). Среди современных поэтов подлинного бессмертия здесь удостоен лишь И. А. Крылов за самобытность и народность его басенного творчества. «Видение.,,» разошлось во множестве списков и стало очень популярным, однако сам поэт считал эту сатиру «проходной» и отказывался включить ее в собрание своих сочинений. Батюшкова отличало глубокое понимание особой роли слова в по­этическом искусстве и требование (предъявляемое к себе и поэтам-со­временникам) упорно работать над языком. Впервые в русской крити­ке он осознал и публично поставил вопрос «о влиянии легкой поэзии на язык». В речи под таким названием, произнесенной поэтом в 1816 г. на заседании Общества любителей российской словесности при Мос­ковском университете, осмыслялись не только проблемы языка, но и законы поэтического творчества вообще. Он считал, что «легкая поэзия» теснее, чем какой-либо другой род, связана с жизнью, глубже отража­ет мировосприятие современного человека и потому обладает боль­шими возможностями для развития.

С наибольшей полнотой романтические воззрения Батюшкова от­разились в его статье «Нечто о поэте и поэзии» (1815), свидетельст­вующей о глубоком понимании автором внутренних законов художе­ственного творчества. Поэзия для Батюшкова — «пламень небес­ный», «сочетание воображения, чувствительности и мечтательности». Душа поэта в минуты вдохновения сравнивается им с «растопленным в горниле металлом». Споря с эстетикой классицизма, он утверждал, что «изучение правил, беспрестанное и упорное наблюдение изящных образцов» недостаточно для поэта: «Надобно, чтобы вся жизнь, все тайные помышления, все пристрастия клонились к одному предмету, и сей предмет должен быть—Искусство.

Вопрос6

Первое десятилетие после Отечественной войны 1812—1814 гг.— время расцвета литературно-критической деятельности П. А.Вязем­ского, В К.Кюхельбекера. А.А.Бестужева, О.М.Сомова и К.Ф.Ры­леева. Обращавшиеся к характеристике данного периода и данного круга имен исследователи истории отечественной критики предлагали разные дефиниции: «литературная критика декабристов», «критика революционно-романтического направления», критика «гражданско­го романтизма», «критика гражданственного романтизма» и т.д. Все эти дефиниции — плод исследовательской мысли XX в. Сами крити­ки ни революционными романтиками, ни тем более декабристами себя не называли. Некоторые из них (П. А. Катенин, В К. Кюхельбе­кер, К.Ф. Рылеев) весьма критично относились к романтическому на­правлению, утвержденному в отечественной литературе Жуковским и его последователями. Однако по характеру своего художественного творчества названные литераторы, как это убедительно доказали ис­следователи (Г. А. Гуковский, В. Г. Базанов, Н. И. Мордовченко, Н. Л. Степанов, М. И. Гиллельсон и др.), были романтиками—пред­ставителями иного, сравнительно со школой Жуковского, течения в романтизме, о чем свидетельствовали их суждения о природе худо­жественного творчества, его народности, о «духе времени», граждан­ской доблести, исторической героике и т.д.

Приблизительными хронологическими границами этого течения можно считать, с одной стороны, 1816 г. (год образования «Союза спа­сения» и начала важных перемен на литературной арене—распада возглавлявшегося Жуковским общества «Арзамас», создания «Воль­ного общества любителей российской словесности», ведущие пози­ции в котором вскоре займут будущие декабристы, возникновения по­лемики по проблеме народности литературы в связи с публикацией П. А. Катениным баллады «Ольга», обращенной против баллады Жу­ковского «Людмила»), а с другой — 1825—1826 гг., когда большинст­во литераторов радикально-дворянского лагеря были насильственно исключены из литературно-общественной жизни.

Среди молодых литераторов, ярко заявивших о себе на рубеже 1820-х гг. и во многом определивших темы и проблематику критики гражданственного романтизма, выделялись А.Л.Бестужев, В. К. Кюхельбекер и К. Ф. Рылеев. Одна из характерных черт этой кри­тики — широкая амплитуда эстетических пристрастий. Исходя из этого, исследователи обозначают в критике так назы­ваемого гражданственного романтизма два «крыла». К одному отно­сят тех, кто решительно отвергал традиции классицизма, призывал к эксперименту во всех жанрах, ориентируясь на опыт современной европейской литературы и эстетики (де Сталь, Л.Шлегель и др.),— Бестужева, Сомова, Вяземского, молодого Пушкина. Другое крыло представляли критики, признававшие ценность ряда достижений классицизма, — Катенин, Кюхельбекер, отчасти Грибоедов. Однако оба крыла критиков были близки в решении целого ряда проблем: на­значения литературы, ее народности, самобытности и т.д.

Молодые литераторы стремились занять ведущие позиции в суще­ствующих литературных обществах («Арзамас», «Вольное общество любителей российской словесности») и журналах («Сын отечества», «Соревнователь просвещения и благотворения»), а также создать соб­ственные печатные органы. Наиболее полным выражением их эстети­ческих пристрастий стали альманахи «Полярная звезда», издававшая­ся Рылеевым и Бестужевым (3 книги за 1823,1824 и 1825 гг.), и «Мнемозина», выпускаемая Кюхельбекером и В. Ф. Одоевским в 1824— 1825 гг.

Отстаивая мысль о высокой воспитательной миссии искусства, ли­тераторы радикальной направленности уделяли первостепенное вни­мание критике. «Законоположение «Союза благоденствия» предписы­вало членам этого общества не только воспитывать в согражданах стремление к общему благу, но и «объяснять потребность отечествен­ной словесности» защищать хорошие произведения и показывать не­достатки худых», сообщать изящным искусствам «надлежащее направление». В произведениях отечественной словесности более всего ценилось выражение «чувств высоких и к добру увлекающих». Подобный подход к задачам литературы и критики обнаруживал связь эстетических воззрений многих литераторов этой поры с просвети­тельскими воззрениями XVIII в. Большинству из них предстояло в те­чение нескольких лет пройти путь от представлений о литературе как средстве нравственного воспитания до идеи ее самоценности и нацио­нально-исторической специфики.

Будущие декабристы обращались к разнообразным критическим жанрам, среди которых обзорные и проблемные статьи, рецензия, по­лемические реплики, литературные фельетоны. В отличие от критики предшествующего этапа (сентименталистской критики Карамзина, романтической критики Жуковского) критические выступления но­вой поры обрели во многом публицистический характер.декабристов и идеологов, примыкавших к их лагерю (П. А. Вяземский, О. М. Сомов), достаточно хорошо освещен в нашей науке[1]. Это – утверждение гражданственного пафоса литературы, масштабности и величия ее содержания, борьбы за национальную самобытность литературы, ее народность. Но вияни всего этого комплекса идей на форму литературно-критических статей декабристов еще не было предметом исследования. Художественное и критическое мировоззрение декабристов базировалось на романтической методологии. Уже сентиментализм, как говорилось, выдвинул откровенно частный, личный взгляд на мир, сочетаемый с интересом к личному миру писателя; романтизм еще более акцентировал в литературной критике личностное начало. В декабристском романтизме нашел глубокое отражение общеевропейский антифеодальный пафос, свободолюбивый протест против любых форм, старых и новых, "усреднения", нивелировки человека, протест, усилившийся именно тогда, когда общество ощутило широкие возможности, открывавшиеся перед личностью в результате общественно-политическнх сдвигов. А на фоне грандиозных событий наполеоновского времени – от Великой французской революции до Отечественной войны 1812 года, – на фоне политической перекройки Европы стали еще интенсивнее обсуждаться и надличные, "глобальные" проблемы: народное и общечеловеческое, искусство и жизнь, этический и эстетический идеалы. Сентиментализм относительно спокойно, пассивно противопоставил классицизму враждебные тому "личностные" черты; романтизм же был динамичен и "задирист", он развивал свой критический метод в бурном отталкивании от прошлого и в постоянной борьбе внутри направления, с широким использованием полемики, пародирования, иронии, одновременно обогащаясь при этом, синтезируя достижения предшественников и современников. Романтический метод обусловил целый ряд общих особенностей формы критических трудов, и прежде всего – жанровое своеобразие. В лагере романтиков вначале разрабатывались жанры, выдвинутые сентиментализмом: характерен заметный успех статьи П. А. Вяземского "О Державине", напечатанной одновременно в двух журналах – "Вестнике Европы" и "Сыне отечества" (1816). Однако постепенно, к 1821 – 1823 годам, значение монографических рецензий и статей-портретов сильно падает, да и количественно, по сравнению с первыми двумя десятилетиями XIX века, они заметно уменьшаются, а на первый план выдвигаются два жанра, особенно культивируемые литераторами-декабристами: обзорная статья и проблемная статья. Обзорная статья посвящается анализу какого-либо периода литературной жизни (обзоры тематические или каких-либо родов, видов, жанров литературы появятся позднее); проблемная статья решает на конкретном материале теоретико-литературные проблемы. Возможно было и сочетание двух жанров в одной статье. Оба жанра весьма точно отвечали духу времени и критического метода, сочетая общеромантический размах, всеохватность явлений с декабристским идеологическим пафосом, с гражданской публицистичностью статей в декабристских журналах[2]. Обзорная статья впервые появилась в журнале Н. И. Греча "Сын отечества" вскоре после Отечественной войны ("Обозрение русской литературы 1814 года")[3] и походила скорее на библиографический перечень или на прейскурант книжного магазина, чем на критический труд. Она содержала очень краткие и совершенно разрозненные характеристики произведений; лишь вначале давалась чрезвычайно беглая общая оценка современного состояния литературы. Более целостный жанр литературного обзора был создан А. А. Бестужевым-Марлинским в альманахе "Полярная звезда" ("Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года", "Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов"): автор отказался от абсолютно полного перечня всех вышедших произведений, зато пронизал обзоры общими идеями, которые связали между собою и частные оценки. Интересно отметить, что с самого зарождения жанра был введен и упрочен именно годовой интервал. Первоначально этот интервал возник, по-видимому, благодаря чистой случайности: Греч опубликовал в журнале свою речь, которую он читал на торжественном годичном собрании императорской Публичной библиотеки, так что хронологические рамки были обусловлены жанром заседания, а Бестужев был редактором ежегодного альманаха (альманахи в XIX веке почти всегда выпускались к рождеству и новому году, так как в это время они хорошо раскупались для подарков). Но перейдя потом в журналы с разной периодичностью и способные участиться до месячного или расшириться до многолетнего, жанры обзора все-таки, как правило, сохранили годовой интервал: именно годовые обзоры русской литературы принесли Белинскому повсеместную известность. Видимо, год оказался весьма оптимальным сроком. Как подтвердила история журналистики и критики, месячные обозрения выливались в слишком мелкие, слишком эмпирические статьи, а много лет ждать обзора было, видимо, слишком невыгодно и для критика, и для читателя: устаревали произведения, устаревали оценки. А годовой срок был и не слишком долгим, чтобы забылось обозреваемое, и не слишком частым – за год можно было отобрать действительно значительные произведения, увидеть рост, динамику литературного процесса, выдвинуть обобщающие идеи. Обзоры Бестужева вполне соответствовали этим признакам, и недаром в преддекабристские годы они были самым заметным явлением в русской литературной критике. Наряду с обозрениями декабристские и околодекабристские журналы и альманахи культивировали проблемные статьи. Наиболее известные произведения этого жанра – цикл О. М. Сомова "О романтической поэзии" (1823) и статья К. Ф. Рылеева "Несколько мыслей о поэзии" (1825). Статьи содержат принципиальные установки на теоретическую типологичность обобщений, на "глобальность" идей. В конце цикла О. Сомов специально оговаривается, что в его положениях не следует искать частных намеков или выводов: "Я почти уверен, что раздражительное самолюбие или лукавая злоязычность будут искать в сих чертах сходств и применений. Отвечаю им наперед, что они здесь напрасно растеряются в догадках. Я говорил вообще: говорил о духе и свойствах большей части новейших стихотворений, писанных и напечатанных на русском языке"[4]. Если, с некоторыми оговорками, можно начало обзорного жанра вывести за декабристский период, то жанр проблемной статьи – типичное детище декабристской эпохи. Не менее характерным для декабристской критики стал смешанный жанр, сочетающий в себе обзор и проблемность. Наиболее известной и здесь была обзорная статья Бестужева "Взгляд на старую и новую словесность в России" (1823), хотя Кюхельбекер еще раньше выступил с интересным обзором "Взгляд на текущую словесность" (1820). Известность Кюхельбекеру-критику принесла более поздняя и самая крупная (по серьезности и глубине) его обзорно-проблемная статья "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие" (1824). В этих статьях не было достаточно четкого выделения хронологического интервала ("десятилетие" у Кюхельбекера весьма условно), а Бестужев покушался даже на обозрение всей русской литературы. Главное в смешанном жанре – подчинение обзора определенной проблематике, выделение наиболее значительных общественных и литературных проблем: народность и самобытность в искусстве, отображение жизни в литературе, идейность и методология творчества, идеи и жанры литературы и т. п. Весь многообразный комплекс декабристского мировоззрения нашел свое главное воплощение именно в этих двух (а учитывая смешанный жанр – трех) жанрах литературной критики, и недаром они такое глубокое развитие получили в трудах Белинского, Чернышевского, Добролюбова. Интересные изменения произошли в декабристскую эпоху и в построении статьи. Для критики послекарамзинской поры, в период зарождения романтического метода, была чрезвычайно характерна хаотичность, нарочитая разбросанность мыслей и тем. Мощное вторжение субъективного голоса критика способствовало такой деструкции. Наиболее показательны в этом отношении статьи и рецензии молодого В. А. Жуковского в "Вестнике Европы" 1800-х годов, особенно рецензия на "Путешествие в Малороссию" кн. П. Шаликова (1803). В следующем десятилетии построение критической статьи приобретает большую целенаправленность, "векторность", даже в пределах романтического метода. Таковы статьи П. А. Вяземского "О Державине" (1816) и "О жизни и сочинениях Озерова" (1817). Литераторы-декабристы упрочили последовательное причинно-следственное развитие идей в критическом труде. Установка на пропаганду "здравых" мыслей, уверенность в том, что читателя можно логически убедить в своей правоте, способствовали такой структуре. Статья теперь становится жестко "цепевидной": каждое следующее звено мысли закономерно вытекает из предыдущего и обуславливает последующее. Рассмотрим для примера построение статьи Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие"[5]. За кратким введением о нелицеприятности автора (лишь введение и заключение не будут прямо связаны с логическим ходом мысли) следует оценка современного состояния русской поэзии; критик перечисляет образцовых лириков от Ломоносова до князя Шихматова. Кюхельбекер включает сюда, главным образом, поэтов торжественного, "одического" склада: Петров, Державин, Бобров, Востоков... Но эти поэты, сожалеет автор, не имеют ныне преемников, так как элегия и послание вытеснили оду. Следует сопоставление этих трех жанров. Прежде всего вводятся "необходимые три условия всякой поэзии": сила, свобода, вдохновение. Всем трем критериям отвечает только ода; к тому же в оде "поэт бескорыстен", вешая о "высоких предметах". В элегии же "стихотворец говорит об самом себе", о частных, мелких предметах, содержание элегии ничтожно. То же – в послании. Но поэты, культивирующие эти жанры – Жуковский, подражающий "новейшим" немцам, особенно Шиллеру, и Батюшков, подражающий "пигмеям" Франции, Парни и Мильвуа, "на время стали корифеями наших стихотворцев и особенно той школы, которую ныне выдают нам за романтическую". Однако романтической после провансальцев и Данте в Европе называют "всякую поэзию свободную, народную". Есть ли такая поэзия у немцев? Исключая некоторые произведения Гете, там господствуют подражания другим литературам. У нас, следовательно, бытует подражание подражанию, а "подражатель не знает вдохновения", в большинстве наших произведений нет силы, нет богатства и разнообразия, нет чувств, кроме чувства уныния, всюду "тоска" и "туман". Из "богатого и мощного" русского слова силятся создать жаргон "для немногих" (намек на Жуковского), славянские обороты речи заменяются варваризмами. "Печатью народности" ознаменовано очень мало стихотворений. Истинно же романтическая поэзия свободой и "новостью" превосходит так называемую классическую, идущую от римлян, даже лучшие поэты Франции сковали себя условными правилами, оподлили и измельчили образы и темы древних. То же творится и у нас. Жуковский освободил нашу поэзию из-под ига французов, но наложил на нее немецкие оковы. Если уж нам подражать, то – древним грекам, Гете, Расину, Шекспиру (а у нас с ними ставят "на одну доску" римлян, Шиллера, Вольтера, Байрона). Кроме того, "Фердоуси, Гафиз, Саади, Джами ждут русских читателей". Но нужно создать "поэзию истинно русскую", народную. Талантливые молодые писатели "подают великие надежды" в этом отношении, особенно Пушкин.

Наконец, следует заключение, где автор предположительно описывает различные варианты будущих критических отзывов о статье, взывая к "благонамеренным, просвещенным" возражениям. Страстная мысль Кюхельбекера движется так неумолимо последовательно, как будто перед нами ораторская речь или доказательство теоремы. Подобным же логическим построением отличаются и статьи других декабристов и критиков из околодекабристских кругов. В статьях могут быть отклонения в сторону (например, оговорочные примечания, очень любимые, кстати, Кюхельбекером)[6], но они минимальны и ничтожны в общем потоке четкого идейного развития темы. Даже наименее регулярный, самый "свободный" в изложении из декабристских критиков – Бестужев-Марлинский – сдерживал себя, превращая статью в строгий и логический конспект мысли. Впрочем, Бестужев стал более раскованным после 1825 года. Его поздние статьи отличаются усложненным соотношением частей, обилием отступлений, сравнений, антитез и приближаются к его художественной беллетристике как по композиционным особенностям, так и по романтическому стилю. Такая композиционная форма в дальнейшем перейдет к молодому Белинскому ("Литературные мечтания"), а наиболее бессистемной и хаотичной станет в статьях Ап. Григорьева. Декабристский же принцип логической цепевидности будет развит зрелым Белинским и Вал. Майковым, а образцового завершения достигнет в статьях Добролюбова. Предвещает построение статей шестидесятников и еще один композиционный принцип у декабристов: завершение статьи публицистической призывной концовкой. Кажется, в этой области новатором тоже выступил П. А. Вяземский. Статью "Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева", которую два года мытарила цензура (из-за чего Вяземскому пришлось сделать некоторые уступки) и которая появилась как предисловие к шестому изданию "Стихотворений И. И. Дмитриева" (СПб., 1823), Вяземский заканчивает так: "...какое сердце возвышенное не забьется с живостию и горячностию молодости при священной мысли о пользе? А кто более писателя-гражданина может служить ей с успехом! Побудитель образованности, вещатель истин высоких для народа, чувствований благородных, правил здравых, укрепляющих его государственное бытие голосом наставлений поражающего негодования или метким орудием осмеяния, целитель пороков невежественных и предубеждений легкомысленных или закоснелых, сих язв заразительных, убивающих в народе начало жизни, писатель всегда бывает благотворитель сограждан, вожатый мнения общественного и союзник бескорыстный мудрого правительства". Здесь лишь последние слова, видимо, вставлены насильно, в остальном же это в прозе пафосная проповедь тех идей, которые так концентрированно пропагандистски звучали в поэзии Рылеева. Подобное призывно-публицистическое завершение критической статьи станет типичным для декабристов[7]; особенно следует отметить высокую пафосную интонацию концовок у Кюхельбекера и О. Сомова. Вот заключительные абзацы статьи Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие": "Но не довольно, – повторяю, – присвоить себе сокровища иноплеменников: да создастся для славы России поэзия истинно русская; да будет святая Русь на только в гражданском, но и в нравственном мире первою державою во вселенной! Вера праотцев, нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные – лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей словесности. Станем надеяться, что, наконец, наши писатели, из коих особенно некоторые молодые одарены прямым талантом, сбросят с себя поносные цепи немецкие и захотят быть русскими"[8]. Лишь в последних строках статьи пафос несколько снижается повествовательными раздумьями о предполагаемых возражениях и неверных истолкованиях мнений критика (для Кюхельбекера было вообще типично такое прогнозирование будущей полемики). А О. Сомов достигает интонационного "крещендо" именно в самом конце цикла "О романтической поэзии": "...народу русскому, славному воинскими и гражданскими добродетелями, грозному силою и великодушному в победах, населяющему царство обширнейшее в мире, богатое природою и воспоминаниями, – необходимо иметь свою народную поэзию, неподражательную и независимую от преданий чуждых. Герои русские утвердили славу Отчизны на полях брани, мужи твердого духа ознаменовали ее летописи доблестями гражданскими; пусть же певцы русские станут на чреде великих певцов древности и времен позднейших незаимственными, новыми красотами поэзии! Пусть в их песнях высоких отсвечиваются, как в чистом потоке, дух народа и свойства языка богатого и великолепного, способного в самых звуках передавать и громы победные, и борение стихии, и пылкие порывы страстей необузданных, и молчаливое томление любви безнадежной, и клики радости, и унылые отзывы скорби"[9]. Подобная призывная концовка станет характерной особенностью статей Чернышевского и Добролюбова, при этом она еще больше приобретет прокламационных свойств: в ней будет звучать призыв к коренным преобразованиям страны. * * *Изучая критику декабристов, можно обнаружить, что идеологическая устремленность, публицистичность статей не только способствовала их композиционной стройности, но и значительно повысила роль и удельный вес авторского текста и, соответственно, почти полностью освободила от цитации, типичной для предшествующих периодов. Проблема цитирования как часть более крупной проблемы "чужого голоса" – вообще чрезвычайно интересный теоретический и историко-литературный вопрос, привлекающий пристальное Однако до сих пор труды посвящались, главным образом, цитированию в художественных текстах. Специфика же критического цитирования почти не изучалась. Лищь в последние годы появились статьи на эту тему[11]. Ниже будут впервые рассмотрены общие проблемы цитации: как в способах цитирования проявляется сущность метода критика. Критики классицистического и сентименталистского толка, как правило, опирались прежде всего на чужой текст, на обильные цитаты, а авторский голос был лишь комментаторским. Правда, функции такого комментирования были разными: классицисты решительно подчеркивали чуждость, обособленность от себя цитируемых кусков, которые сопоставлялись с идеалом, с нормой, и им давалась затем ценностная характеристика; сентименталисты по своим вкусам были значительно ближе, идеологически и художественно, к рецензируемому произведению (показательно, что сентименталисты вообще стремились рецензировать относительно близкие им по духу объекты), поэтому хотя способ сопоставлений произведений с идеалом сохраняется, но в авторском комментарии нормативность сильно сокращается (критик нарочито терпим, нарочито декларирует относительность и субъективную вариативность вкуса), зато увеличиваются "сентиментальные", дружественные, лирические отклики на тот или другой цитируемый отрывок: даже если какие-то стилистические обороты или исторические несоответствия (не более того!) не удовлетворяют рецензента, он ограничивается оговорочными разъяснениями. Например, Н. М. Карамзин в рецензии на роман М. М. Хераскова "Кадм и Гармония" почти весь текст (15 страниц из 21) заполняет обширными выписками с краткими восторженными восклицаниями или риторическими вопросами ("Кто не почувствует убедительности сих рассуждений?", "Вот язык поэта, чувствующего свою цену!", "Краткое, но сильное описание – мастерская картина в первых чертах!", и далее еще четыре таких заключения цитат), и лишь в самом конце рецензент осторожно указывает на существование анахронизмов в описаниях романиста, но тут же и оправдывает автора: "Однако ж, вообразя себе всю трудность писать ныне так, как писывали древние, столь отдаленные от нас по образу жизни, по образу мыслей и чувствований, согласился он (рецензент. – Б. Е.) сам с собою не почитать сих знаков новизны за несовершенство сочинения, имеющего цель моральную"[12]. Почти то же самое повторяет Карамзин в статье "О Богдановиче и его сочинениях": "Заметив хорошие и прекрасные места в "Душеньке", скажем, что она, конечно, не вся писана такими щастливыми стихами; но вообще столь приятна, что благоразумный критик, чувствительный к красотам искусства и дарования (а суд других есть пустословие или злословие), не захочет на счет ее доказывать своей тонкой разборчивости"[13]. Уже в преддекабристской критике, особенно в статьях П. А. Вяземского, вырабатывается совершенно иное отношение к рецензируемым произведениям: для анализа отбираются не самые близкие, а самые заметные, самые крупные произведения новейшей русской литературы; а так как критиком выступает теперь не просто яркая самобытная личность, но и идеолог, публицист, проповедник определенных эстетических и социально-этических принципов, то из статьи совершенно исчезает россыпь цитат и комментариев (не важно, осуждающих или одобряющих): критик анализирует не стилистические красоты или промахи, а самые существенные, с его точки зрения, черты коллизий, характеров, очень часто спорит с писателем – опять же по самым главным проблемам. Если в таких случаях и используется цитата, то не как автономная жемчужинка (или, наоборот, автономный огрех), а как часть, разъясняющая целое. И почти всегда речь идет о спорных вещах, о предосудительных. Так П. А. Вяземский в известной рецензии на пушкинскую поэму "Кавказский пленник" всего единожды цитирует отрывок из поэмы в том месте статьи, где критик ратует за гуманные черты героя и недоволен приглушенностью этих черт в пушкинском Пленнике и преобладанием равнодушия: "...мы с неудовольствием видим, что он, избавленный от плена рукою страстной Черкешенки, которая после этого подвига приносит на жертву жизнь уже для нее без цели <…>, не посвящает памяти ее ни одной признательной мысли, ни одного сострадательного чувствования.