Состояние отечественной историографии истории философии 16 страница

П. Вышинский и М. Баскин утверждали, что Г. Александров решил проблемы методологии историко-философского исследования и умело применил в построении своего труда принципы, им же выработанные в результате проведенного анализа. Речь шла о том, что автор «осуждает абстрактно-социологический, вульгарный подход к истории философии», «реализует... требование подлинной научной истории философии, освещая историю философии как борьбу материализма против идеализма»⁷⁹, что он «полностью учел и использовал в своей работе все принципиальные высказывания и указания историко-философского характера, имеющиеся в трудах Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина», подчеркнул и вскрыл специфическую логику философского развития и избежал «вульгаризации и грубого извращения теории исторического материализма» — «штамповки и наклеивания ярлычков на философские системы и мыслителей», «успешно справился с труднейшим вопросом периодизации истории философии», показал «поступательное развитие философии» «в неразрывной связи с развитием науки вообще, естествознания в особенности» и что благодаря тому, что сделано им это было «глубоко и систематически», «труд его является одновременно очерком истории европейского естествознания»⁸⁰. И т. д. и т. п. (Интересно отметить, что по всем этим направлениям в ходе дискуссии 1947 г. книга Александрова будет признана неудовлетворительной.)

В тех же тонах была выдержана и статья Ц. Степаняна. Впрочем, на одну мысль, высказанную им, хотелось бы обратить внимание, поскольку она все чаще и настоятельнее будет в дальнейшем высказываться в литературе и приведет к некоторым существенным сдвигам как в направлении конкретных исследований истории философии, так и в обобщении их методологии. Это идея о необходимости изучения истории философии в плане национальном. «Автор правильно подчеркивает, — замечал Степанян, — один из немаловажных вопросов в оценке философских учений, на который в прошлом, до войны, в нашей периодической (и в непериодической тоже! — З. К.) печати не обращалось должного внимания. Речь идет об учете национальных особенностей философского развития народов»⁸¹. Как видим, здесь отсутствует прямое указание на необходимость выработки специальной формы историко-философского исследования; но сама проблема все же была поставлена автором, который совершенно справедливо подчеркивал, что в прошлом ее игнорировали.

В рамках нашего знакомства с советской литературой по истории философии как науки, увидевшей свет начиная с 20-х и по середину 40-х годов, без всякого сомнения, следует упомянуть о трехтомнике «История философии» (1940–1943). Этому изданию не было предпослано теоретико-методологическое введение, подобно тому, как это сделал Г.Ф. Александров в трех изданиях своего труда. Но его теоретико-методологический потенциал в известной мере устанавливается по рецензиям, посвященным всем трем томам. Всего было опубликовано девять рецензий⁸². Уже первый рецензент первого тома Л. Коган справедливо заметил: «...Жаль, что в книге отсутствует вступительная статья.., излагающая руководящие указания классиков марксизма-ленинизма об истории философии как науке». И это действительно выглядело упущением, но сделано было, по-видимому, умышленно, поскольку никто не хотел брать на себя ответственность. Трудно допустить, чтобы основоположнику догматической истории философии как науки Б. Быховскому, члену редколлегии издания, который фактически один редактировал том, нечего было сказать по этому поводу. Но вполне можно предположить, что в силу полной теоретической непроработанности структуры и содержания данного издания редколлегия и главным образом сам Быховский не желали пускаться в эксперименты, ограничившись созданием «добропорядочной» эмпирической истории философии.

Но не тут то было! Философская общественность, зараженная идеей построения обобщенной и логизированной истории философии, сразу же поставила в вину авторскому коллективу отсутствие намерения хоть как-то реализовать эту идею в материале. Рецензия Е. Ситковского имела большое значение для оценки этого издания в целом. То, что Б. Белым и Л. Ревзоном было высказано в адрес Г. Александрова, который в своей истории западноевропейской философии не смог представить историко-философский процесс как закономерный и логически обработанный, в более обобщенной форме было сказано Ситковским по поводу первого тома «Истории философии». По мнению рецензента, в этом томе не была реализована в логическом плане сама идея построения истории философии. История философии должна показать взаимосвязь философских систем и последовательность, присутствующую в их развитии. «Марксист ищет в истории философии определенную логическую нить, ищет логику, закономерность, последовательность»⁸³.

Е. Ситковский обосновывал эту, уже в те годы, как мы хорошо знаем, распространенную и едва ли ни общепринятую в среде советских историков философии идею о правомерности такого типа построения истории философии, подкрепляя свою точку зрения ссылками на известные ленинские высказывания, в особенности на его замечание о том, что «история мысли с точки зрения развития и применения общих понятий и категорий логики — вот что нужно». И все эти теоретико-методологические положения рассматривались рецензентом не сами по себе, но формулировались с целью выработки некоего критерия оценки первого тома. Рассмотрев в обобщенном виде достоинства этой работы (выявление связи изучаемых философских идей с общественной жизнью, классовых корней философских учений), а также напомнив о необходимости прослеживать в подобных работах развитие материалистической и диалектической линий в истории философии, Ситковский приходил к выводу, что «данная книга, к сожалению, в полной мере этого ленинского требования еще не выполнила»⁸⁴. Он стремился объяснить этот факт состоянием философской науки в СССР — не историко-философской, а именно философской — и в то же время показывал, в чем состояло значение тома в подготовке к решению этой высшей задачи истории философии: «Логически обработанная история философии предполагает предварительную разработку логики как науки с точным установлением логической последовательности ее понятий. Пока эта работа в целом марксистами-философами еще не проделана, трудно создать и соответствующие работы по истории философии. Поэтому вполне правильным является создание предварительных работ, освещающих с марксистской точки зрения отдельные системы философии. Это является подготовкой будущих цельных, строго логически обработанных, построенных в связи с системой логики курсов по истории философии»⁸⁵. Таким образом, высоко оценивая аналитическую работу авторов первого тома «Истории философии» по исследованию концепций отдельных мыслителей, Ситковский отчетливо высказал мысль о том, что не только история философии должна помочь в создании системы диалектического материализма, но и создание логически обработанной истории философии возможно лишь при условии создания системы диалектической логики. В этом смысле опыт работы над первым томом представлялся ему опытом подготовки, а не создания такой обобщенной «Истории философии».

Лишь в виде намека эта же мысль была высказана Я. Мильнером. Отметив, что и до Гегеля имели место попытки «предварять изложение своей собственной философии критикой философских воззрений своих предшественников», что лишь Гегель впервые дал развернутую концепцию истории философии и что марксизм переработал гегелевскую методологию в материалистическом плане, автор говорил об отличии марксистского от «вульгарно-социологического подхода» и об «известной самостоятельности идеологии», сводя ее, впрочем, к «преемственности идей». Переходя же к недостаткам тома, он усматривал их в том, что в нем не было специального методологического введения, ничего не говорилось о философии Востока, особенно Индии, а также в том, что изложение, в котором «далеко не всегда существуют переходы между главами», подчас превращалось в «отдельные монографии об отдельных мыслителях»⁸⁶. Таким образом, Мильнер нащупывал тот недостаток, на который направил свою критику Ситковский.

В сущности, ту же претензию в качестве главной предъявлял к «Истории философии» и А. Маковельский. Отметив высокие достоинства книги в целом, охарактеризовав ее главы как «превосходные» очерки об отдельных философах и школах, одно из главных достоинств первого тома он усмотрел в свободе от вульгаризации. «Особенно отрадно отметить, — писал он, — что в разбираемом... труде... отсутствует недостаток, свойственный прежней трактовке истории философских учений в советской литературе, когда, идя по линии наименьшего сопротивления, исследователи, вместо исторически конкретного анализа философских учений становились на путь социологической схематизации». Правда, автор косвенным образом находил в книге и этот недостаток, приводя в качестве примера вульгаризации трактовку философии Гераклита как идеологии торгово-промышленных кругов. Да и сам он был в известной мере повинен в том же грехе, когда, рассуждая о характере развития античной философии, в частности увидел, в пифагорейском учении о числе «отражение развития торговли»⁸⁷.

Но особенно важно для нашей цели подчеркнуть фактически полное совпадение мнения А. Маковельского с оценкой «Истории философии» Е. Ситковским и отчасти Я. Мильнером как исследования, лишь подготавливающего тот его тип, который был провозглашен советскими методологами, как наивысший, т. е. как обобщенное, всемирно-историческое исследование историко-философского процесса. Недостаточную степень этой обобщенности Маковельский видел и в первом, и во втором томах. Относительно первого он полагал, что «следовало (бы) изложению философских систем предпослать главу о периодах развития античной философии». Как недостаток тома рассматривал он и то, что в нем не было «общей концепции развития античной философии». Та же «недостаточность обобщений»⁸⁸ присуща была, по мнению Маковельского, и второму тому, в котором он усматривал «некоторую фрагментарность частей и несогласованность целого», отсутствие выявления «внутренней логики развития»⁸⁹.

Что касается вышедшего уже в военные годы третьего тома «Истории философии», то до появления известной редакционной статьи журнала «Большевик», в которой этот том резко осуждался⁹⁰, были напечатаны две рецензии — З.В. Смирновой, посвященная всем трем томам, и З.А. Каменского — только на третий из них. Рецензия Смирновой в основном излагала содержание трех вышедших томов и рассказывала о предполагаемом содержании последующих четырех. И если я упоминаю об этой рецензии, то не потому, что по ней можно судить о разработке в тогдашней литературе теоретико-методологических проблем историко-философского исследования, но лишь с тем, чтобы показать, что упомянутая статья в журнале «Большевик» упрекала авторов третьего тома в грехах, в общем-то им не присущих. Как известно, «стратегический» замысел состоял в том, чтобы бороться за то идейное наследство, которое является одним из трех источников марксизма, — наследство немецкой классической философии. Делалось это с тем, чтобы показать, что фашистская идеология враждебна этому наследству. Статья в «Большевике» и появившиеся затем другие статьи, критиковавшие третий том, упрекали авторов всех вышедших книг в том, что они отнеслись некритически к немецкой классической философии — как к идеалистической, так и к материализму Фейербаха. Но этот упрек был безоснователен. Такая критика, выдержанная в традициях критики марксизмом философии Гегеля и Фейербаха, в томе как раз содержалась. Смирнова же показывала «стратегию» тома и обращала внимание на содержавшиеся в нем критические высказывания по отношению к немецкой философии.

О рецензии Каменского говорить довольно трудно, поскольку она была сфальсифицирована редколлегией и редакцией журнала и из нее было исключено все критическое содержание. В результате она приобрела панегирический характер, особенно в свете предполагавшегося получения авторским коллективом трех томов Сталинской премии. Все, что там осталось, — это робкая попытка дать определение характеру историко-философского исследования: «Историческое развитие философии есть процесс закономерный, и в науке истории философии он должен быть отражен». На основании этого была сформулирована и задача историко-философского исследования: «История философии в совокупности своих моментов должна быть изображена, во-первых, как отраженный в сознании закономерный процесс исторического развития, во-вторых, как процесс углубления познания действительности человечеством», что приводит к «требованию исторического подхода ко всем изучаемым системам»⁹¹. Эти положения были изложены в начале статьи для того, чтобы соотнести с ними то, как они были реализованы в рецензируемом томе, и в результате этого сопоставления в оригинале рецензии изданию давалась отрицательная оценка. В первоначальном варианте работы говорилось, что в томе не был освещен историко-философский процесс как необходимый в своих элементах, взаимосвязанный и очищенный от случайностей. В целом этот том был оценен так же, как ранее был оценен первый том Е. Ситковским, т. е. как подготовительная работа к будущему обобщенному воспроизведению историко-философского процесса.

И, наконец, о рецензии В. Светлова. Она была напечатана после того, как ЦК ВКП(б) подверг третий том критике. Представляя собой доклад на собрании партактива АН СССР, статья эта, как и несколько аналогичных статей других авторов, не касалась теоретико-методологических проблем, а излагала постановление ЦК ВКП(б) и содержала комментарий к нему.

Такова была картина, сложившаяся в результате рассмотрения истории философии как науки в советской литературе 30-х — середины 40-х годов. В целом можно признать, что она отличается чрезвычайным скудоумием: пять-шесть марксистско-ленинских, диалектико-материалистических догм, разбавленных отрывками гегелевских идей и некоторыми разработками догматического состава системы, — вот и все ее содержание, весь ее багаж.

А теперь посмотрим, как сложилась судьба этой науки в последующие годы, что было связано с обсуждением всего комплекса проблем, поставленных в работах Г.Ф. Александрова, которые подверглись критике во время дискуссии, посвященной его книге (1946 г.) и отчасти трем томам «Истории философии».

Примечания

¹ Быховский Б.Э. Ленин и некоторые вопросы истории философии // Под знаменем марксизма. I931. № 1–2. С. 46–47.

² См. Ленинские сборники IX и XII, опубликованные, соответственно, в 1929 и 1930 гг.

³ Быховский Б.Э. Цит. соч. С. 45, 47, 45–46.

⁴ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 380.

⁵ См.: Быховский Б.Э. Цит. соч. С. 60–61.

⁶ Ленин В.И. Цит. соч. С. 380.

⁷ Быховский Б.Э. Цит. соч. С. 47.

⁸ См.: там же. С. 58–59.

⁹ Там же. С. 53, 58–59, 54.

¹⁰ Там же. С. 57, 61.

¹¹ Там же. С. 47–48.

¹² Там же. С. 48, 52, 53, 49–50.

¹³ Вандека В., Тимоско В. Борьба Гегеля с материализмом. История философии Гегеля в оценке Ленина // Гегель и диалектический материализм. М., 1932. С. 173, 174.

¹⁴ Там же. С. 179, 178, 180.

¹⁵ См.: там же. С. 180, 181.

¹⁶ Делокаров К. Марксистская философия и сталинизм // Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры исследования. Вып. III. М., 1990. С. 74.

¹⁷ Вандека В., Тимоско В. Цит. соч. С. 182.

¹⁸ См.: там же.

¹⁹ Там же.

²⁰ Ситковский Е. Ленин и Плеханов как критики махизма // Под знаменем марксизма. 1934. № 2. С. 34.

²¹ См.: Ленин В.И. Цит. соч. Т. 18. С. 379.

²² См.: Ситковский Е. Цит. соч. С. 38.

²³ Там же. С. 49, 50–51, 54, 54.

²⁴ Там же. С. 45.

²⁵ См.: Бюллетень заочно-консультативного отделения ИКП. 1930. № 3. С. 41.

²⁶ См.: Митин М.Б. История философии Гегеля // Гегель Г.В.Ф. Соч. М.—Л., 1934. Т. XI. С. Х.

²⁷ Там же. С. VIII, IX, X.

²⁸ Там же. С. XIII–XIV, ХV, ХVI, XVII–XIX, XIII–XIX.

²⁹ Там же. С. XXIX.

³⁰ Дынник М.А. Введение // Очерк истории философии классической Греции. М., 1936. С. 5, 7–8, 5, 6, 7.

³¹ Там же. С. 5, 6–7, 7, 7.

³² Баскин М.П. Объяснительная записка к хронологическим таблицам по истории философии. М., 1937. С. 19.

³³ Каммари М. О заметках Ленина на книгу Шулятикова // Под знаменем марксизма. 1937.

³⁴ Соловьева В. Энгельс об истории философии как науке // Под знаменем марксизма. 1940, № 11. С. 65.

³⁵ См.: там же. С. 68–69, 72.

³⁶ Там же. С. 71, 77, 79.

³⁷ Там же. С. 74.

³⁸ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 29. С. 457.

³⁹ Соловьева В. Цит. соч. С. 76.

⁴⁰ Там же. С. 78.

⁴¹ См., например: Петров М.К. Предмет и цели изучения истории философии // Вопросы философии. 1969. № 2.

⁴² Соловьева. В. Цит. соч. С. 81.

⁴³ Болотников А., Суслин М. К вопросу о методологии истории философии // ИКП. Орган Институтов красной профессуры по заочному обучению. M., 1934. № 3. С. 118–119, 119.

⁴⁴ Кузнецов. Яфетическая теория. М., 1932. С. 121.

⁴⁵ Болотников А., Суслин М. Цит. соч. С. 119, 118, 122, 123, 130.

⁴⁶ Там же. С. 125–126, 130.

⁴⁷ Там же. 130–131, 130.

⁴⁸ Познер В. К вопросу о ленинском понимании истории философии как науки. С. 17.

⁴⁹ Там же. С. 26, 19.

⁵⁰ Александров Г.Ф. История западноевропейской философии. М., 1945. С. 23.

⁵¹ Александров Г.Ф. Классики марксизма-ленинизма об истории философии как науке // Труды Московского института истории, философии и литературы. Т. I. М., 1937. С. 41.

⁵² См.: Быховский Б.Э. Что дает изучение истории философии // Политическое самообразование. 1961. № 6.

⁵³ Александров Г.Ф. Классики марксизма-ленинизма об истории философии как науке. С. 24, 25.

⁵⁴ Там же. С. 36–37

⁵⁵ Там же. С. 33, 37, 36, 44, 38.

⁵⁶ Там же. С. 41, 48, 40.

⁵⁷ Там же. С. 62.

⁵⁸ Там же.

⁵⁹ Там же. С. 63.

⁶⁰ Там же. С. 33, 37.

⁶¹ Там же. С. 33.

⁶² Там же. С. 38–39.

⁶³ Там же. С. 59–60.

⁶⁴ Там же. С. 51.

⁶⁵ Там же. С. 49, 50.

⁶⁶ См.: там же. С. 52–54.

⁶⁷ Там же. С. 54, 55.

⁶⁸ Там же. С. 42.

⁶⁹ Гегель Г.В. Ф. Сочинения. Т. IX. С. 106.

⁷⁰ Быховский Б.Э. Что дает изучение истории философии. С. 74.

⁷¹ Там же. С. 77.

⁷² Там же. С. 74, 79, 76.

⁷³ См.: Александров Г.Ф. История западноевропейской философии. М, 1946. С. 17.

⁷⁴ Там же. С. 9, 14, 22, 10.

⁷⁵ Под знаменем марксизма. 1939. № 8. С. 176–179.

⁷⁶ Пропагандист. 1945. № 16. С.54–55.

⁷⁷ Там же. С. 54.

⁷⁸ На самой дискуссии эти панегирические рецензии были подвергнуты острой критике (см., напр., выступление Г.Н. Гусейнова: Вопросы философии. 1947, № 1. С. 32). О недопустимости изложенных в них точек зрения говорил и А. Жданов (Там же. С. 267). Сами рецензенты в своих выступлениях на дискуссии признали отсутствие в своих работах критического отношения к книге и, так сказать, дезавуировали их.

⁷⁹ Баскин М. Выдающийся труд по истории западноевропейской философии // Вестник АН СССР. № 10. С. 122.

⁸⁰ Вышинский П. Научный труд по истории философии // Большевик. 1946. № 13–14. С. 65, 66–67, 68, 69.

⁸¹ Степанян Ц. Марксистская история западноевропейской философии // Пропагандист и агитатор Красной Армии. 1946. № 17–18. С. 58.

⁸² На первый том написали рецензии Л. Коган (Ценный труд по истории философии // Правда. 1941, 18 янв.), Я. Мильнер (Первый том «Истории философии» // В помощь марксистско-ленинскому образованию. I94I. № 3), Н. Садовский и Н. Сидоров (Серьезный труд по истории философии // Большевик. 1945. № I), Е. Ситковский (История философии // Под знаменем марксизма. 1941. № 3), А. Маковельский (Рецензия на первый том «Истории философии» // Известия Азербайджанского филиала АН СССР. 1941. № 5); на второй том — А. Маковельский (Рецензия на второй том «Истории философии» // Известия Азербайджанского филиала АН СССР. 1943. № 7); на третий том — З. Каменский (История философии. Т. III // Под знаменем марксизма. 1943. № 3), В. Светлов (О недостатках в разработке вопросов западноевропейской и русской философии // Вестник АН СССР. 1944. № 7–8). Кроме того, З. Смирнова напечатала рецензию на все три тома (Марксистская история философии // Пропагандист. 1943. № 10).

⁸³ Под знаменем марксизма. 1941. № З. С. 183.

⁸⁴ Там же.

⁸⁵ Там же. С. 185, 186.

⁸⁶ В помощь марксистско-ленинскому образованию. 1941. № З. С. 63, 58.

⁸⁷ Маковельский А.О. Рецензия на первый том «Истории философии» // Известия Азербайджанского филиала АН СССР. 1941 № 5. С. 103, 105–108, 108.

⁸⁸ Там же. С. 104, 105, 95.

⁸⁹ Там же. № 7. С. 97.

⁹⁰ Как известно, в связи с выходом в свет этого тома было даже аннулировано решение о присвоении его авторам Сталинской премии, хотя персонально это недовольство ни на кого не распространилось, поскольку премия была присуждалась за все три тома, а выдвинутые на присвоение премии ученые участвовали в написании по меньшей мере двух из трех томов.

⁹¹ Под знаменем марксизма. 1943. № З. С. 86, 87.

3. Философская дискуссия 1947 года

Философская дискуссия 1947 г. оказала сильнейшее воздействие на всю литературу по истории философии, на преподавание и работу научных учреждений. Воздействие это было крайне негативным, но оно имело место и как таковое должно быть изучено. До 90-х годов эта философская дискуссия не подвергалась анализу. Затем началось ее изучение, и пионером здесь выступил В.Н. Шевченко со статьей
«О философской дискуссии 1947 г.»¹. Затем был опубликован специальный выпуск того же издания², целиком посвященный анализу этой дискуссии. И та же тема стала предметом моей статьи «Утраченные иллюзии»³.

В целом эта дискуссия была оценена как «очередной погром в философии», как «темная страница нашей истории»⁴. Признавалось, что дискуссия «была, безусловно, негативным явлением»⁵, что она «имела не столько научно-философский, сколько идеологический характер»⁶. Наиболее резкую оценку этому событию дал Ц. Арзаканьян, который прямо поставил вопрос о том, «была ли философская дискуссия 1947 года философской?»: «Эта дискуссия ставила перед собой только политические задачи»; «это была хорошо организованная инсценировка установки Сталина: обессмыслить с философской точки зрения также и историю философии»⁷.

Все это в основном верно. Но тут надо иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, многие участники дискуссии не поддались на эту политическую провокацию. Но произошло это не потому, что они понимали, в чем суть происходящего, а в силу того, что просто принимали все за чистую монету и считали проводимую акцию обсуждением серьезной проблемы. И тут в высшей степени важна оговорка Арзаканьяна о том, что «на дискуссии присутствовали многие “неангажированные” философы, в частности историки философии, которые — вопреки продиктованным дискуссии задачам — обсуждали и подлинно философские проблемы»⁸.

Я выразил ту же мысль, охарактеризовав ситуацию на дискуссии как «утраченные иллюзии». Среди этих «неангажированных» участников дискуссии были и такие, которые верили, что их призвали для обсуждения недостатков книг Г.Ф. Александрова, а заодно и положения, сложившегося в целом на, как тогда говорили, «философском фронте». Авторитет Сталина и Жданова как бы гарантировал возможность рассматривать любые философские и историко-философские вопросы, выстраивать любые концепции. В этом состоял позитивный потенциал дискуссии⁹. Правда, и это должно быть отмечено со всей откровенностью, все «неангажированные» участники дискуссии рассуждали с позиции марксистско-ленинской догматики. В философии они признавали приоритет основоположников марксизма, диалектического и исторического материализма, опирались на ряд марксистских положений о философии и истории философии (основной вопрос философии, материализм и идеализм как основные направления в истории философии и т. п.). Но в рамках этой догматики они рассматривали действительные проблемы своей науки и противостояли крайне вульгаризаторским тенденциям наиболее консервативных участников проходившей дискуссии.

Во-вторых, известный потенциал содержался и в речи А. Жданова. В самом деле, нельзя представлять себе дело так, что у Жданова с каждым словом изо рта вылетали политические «лягушки». Обратимся к тексту: «В ходе истории философии... сам предмет философии находился в постоянном изменении»¹⁰. Перед нами чисто историко-теоретическое положение, представляющее предмет для дискуссии и лишенное какой-либо политической направленности. Или: «Научная история философии... является историей зарождения, возникновения и развития научного материалистического воззрения и его законов»¹¹. И это положение является чисто теоретическим. Таков же характер предложенной автором формулировки: «С Маркса начинается совершенно новый период истории философии, впервые ставшей наукой»¹². Все эти положения неверны (о чем мы еще будем говорить в данном разделе настоящей книги), но они представляют собой тезисы, которым вполне может быть посвящен историко-теоретический разговор. Так что при всей справедливости негативных оценок дискуссии в целом нельзя не видеть того, что в ней содержался известный теоретический потенциал, и прозвучавшие на ней рассуждения вполне достойны того, чтобы мы могли теперь, по прошествии более чем полувека, анализировать их и пытаться выяснить, что же все-таки дала эта дискуссия для развития истории философии как науки.

Состав ее участников был чрезвычайно представительным, в нее оказались вовлечены не только все ведущие советские философы того времени, но и многие малоизвестные специалисты по философии. Поскольку официальной темой дискуссии была книга по истории философии, то неудивительно, что большое внимание было уделено вопросам теории истории философии. В большинстве своем это были суждения, пребывавшие в рамках уже известной нам историко-философской догматики. Однако последняя использовалась с тем, чтобы противостоять мракобесию реакционной части участников дискуссии и способствовать продвижению науки вперед. Все позитивные идеи были высказаны главным образом в ходе споров с философскими ретроградами, так что благодаря дискуссии стали отчетливо видны два направления в советской науке: ретроградное и прогрессистское.

Среди обсуждавшихся на дискуссии проблем была проблема конкретизации теории истории философии. Вопреки официальному мнению, состоявшему в том, что все необходимое для конкретного анализа историко-философского процесса уже зафиксировано в указаниях классиков марксизма-ленинизма, высказывалась мысль о том, что эти указания являются лишь материалом для создания конкретной теории, основными принципами, которые нужно развивать, чего не сделал в теоретическом введении к своей книге Г. Александров. Подобную претензию предъявили ему несколько участников дискуссии.
«Я считаю, что в области изложения самих философских учений, философских систем, — говорила З. Мелещенко, — самым крупным недостатком... книги Г. Александрова является разрыв между совершенно правильной методологической установкой, какую автор прокламирует в своем введении, и осуществлением, применением ее при изложении автором историко-философского материала»¹³.

О том же говорил и другой участник дискуссии П. Шария: «Я уверен, что Г. Александров не хуже других знает те элементарные положения ленинизма о партийности, которые здесь излагали. О них не раз говорил сам Г. Александров в своих выступлениях. Речь идет о конкретном применении этих положений в освещении исторического материала. Этого т. Александрову не удалось сделать» (64). Такой же упрек делал П. Шария и по поводу выяснения автором связи истории философии с гражданской историей и науками. Ясно, что связь эта весьма тесная, говорил он и задавался вопросом: а как это понимание воплотить в изложение истории философии (164–165)? В связи с проблемой периодизации последней С. Данелия, требовавший избегать отождествления гражданской истории и истории философии, говорил о необходимости конкретной разработки общих принципов: «Я нисколько не сомневаюсь, что т. Александров все это знает не хуже, чем кто-нибудь другой. Но этого своего знания он не применил на практике, когда писал свой учебник» (346). Итак, мысли о необходимости конкретизировать принципы истории философии как науки и о противостоянии идее достаточности уже сформированных догм, относящихся к этой проблеме, занимали центральное место в ходе дискуссии.