Состояние отечественной историографии истории философии 10 страница

В этих различных попытках выявляется, однако, некоторая общность, дающая возможность сформулировать основные устои «продольной» концепции, а именно:

а) «история философии... рассматривается как борьба... идей-типов, идей-сил... — стойких философских концепций»;

б) «каждому из этих охваченных взаимной борьбой типов мысли присуще стремление к исключительному самоутверждению при отрицании других типов»;

в) «...вместе с тем над всеми ими господствует высший закон, по силе которого все они... стремятся к общему синтезу в едином, широком, всеохватывающем и всеисчерпывающем мире — и к жизнепониманию». Нельзя не отметить чрезвычайной близости этих обобщений
с теми, к которым годом раньше пришел в своей книге Оболенский,
а еще раньше — Де-Роберти.

В данном случае Введенский от характеристики способов осознания историко-философского процесса (пункт а) пришел к характеристике особенностей самого этого процесса (пункты б и в). Тем не менее он называет все три особенности «идейной стороной историко-философского процесса», выделяя при этом его «общепсихологическую основу», некий «психогенез». Здесь он переходит к проблеме объяснения возникновения «идей-типов», «идей-сил». Вопрос о генезисе различных «идей-типов» представляется Введенскому, по-видимому, нерешенным, и сам он его не рассматривает. Он ограничивается ссылкой на одну, по его мнению, в целом неудовлетворительную, попытку того же самого Л. Штейна, ставящего эти типы в зависимость от психофизиологических темпераментов философов (речь идет об известных четырех темпераментах, теория которых возникла на основе учения Гиппократа).

Однако Введенского интересуют не столько причины, обусловливающие разнообразие философских концепций и возможность их «самоутверждения» (пункт б), сколько причины, в силу существования которых эти концепции устремляются к единству, к «общему синтезу»,
к самоограничению, что является «несомненным фактом, проходящим через всю историю философии и начертанным на ее страницах яркими письменами». Таким образом осуществляется смыкание его концепции со взглядами Оболенского на то, что последний называл «формами самосохранения» и субъективными условиями как развития философии, так и перспектив ее развития и особенностей происходящей в рамках последнего борьбы течений.

Вообще все дальнейшее развитие концепции Введенского чрезвычайно напоминает теоретическое построение Оболенского, обнародованное годом раньше. Основой единства устремлений всех философов является «духовное самосохранение», «нравственные мотивы философского постижения всеединой Истины». Достижение этой основы возможно посредством осмысления функции философии в жизни человека и человечества, ее целостного осознания как феномена. Философия для Введенского «ценна лишь постольку, поскольку содействует достижению... цели духовного самосохранения человека, выработке его нормального типа, его нравственному усовершенствованию, за которым приходит и всякое другое. Философия есть... не что иное, как стремление к правильному жизнепониманию, основанному на истинном миропонимании».

С этой точки зрения можно дать всеобщую генеральную квалификацию всех философских учений за всю историю их существования, можно разделить их уже не на множество «идей-типов», а всего лишь на два основных борющихся типа миросозерцания: «светлое и темное», «жизнерадостное и жизневраждебное». «Историко-философский процесс с этой точки зрения есть... приближение к конечному идеалу нравственной свободы... с конечной перспективой успокоения в вечном, предвосхищаемом пока... лишь мыслью, подвигом дела, эстетическим созерцанием, вообще всем тем, что выводит человека из состояния животности и животной порабощенности¹¹.

Все эти рассуждения Введенского о сущности историко-философского процесса завершаются как рассмотрением объективных и «субъективно-личных целей изучения» этого процесса, так и определением его с объективной стороны, с которой «историко-философский процесс есть... борьба идей-сил, определяемая общепсихологическими условиями мысли... и направляемая высшими идеалами человечества». Задачами науки истории философии с этой стороны являются: I) «систематика, классификация и схематизация типов мысли»; 2) «изучение психогенеза, идей-типов и определяемых ими систем»; 3) изучение истории философии как «части кулътурно-исторического процесса», направленного к обретению «нравственной свободы», некоей «евтихии» (искуплению от «мировой скорби»).

«Субъективно-личные цели... изучения» истории философии, по мнению автора, суть: 1) «пропедевтика к самостоятельным занятиям философией» и 2) «подведение итогов развития общечеловеческой мысли». Однако самое главное, самое существенное — это 3) «действительно высокая цель изучения истории философии», которая состоит в том, что, наблюдая эту «мировую трагедию знания», мы «находим свое собственное положение в отношении к тому трагическому, к тем задачам жизни и вопросам, борьба из-за которых составляет собственное содержание трагедии». В трагедии философии «совершается трагическая борьба за последние истины и верховные интересы разума», которые интересуют нас и поныне. И тот, кто изучает историю философии, созерцая эту борьбу, «находит сам себя, свою ноуменальную сущность, познает метафизический характер, оформляет свои идеалы», вырабатывает «свое миро- и жизнепонимание».

Сформулировав эту концепцию сущности историко-философского процесса и определив задачи науки истории философии, Введенский считает необходимым предостеречь как от ее субъективистской, так и объективистской (фаталистической) трактовок. Субъективизм — при этом Введенский ссылается на работу Дильтея «Einleitung in die Geistwissenschaften» [Введение в науки о духе] (Leipzig, 1883. B. I. S. 916) — стремится доказать, что «искомая нами (в истории философии. — З. К.) истина есть... истина, нами обладаемая. История философии помогает нам возвести ее к ясности сознания». Но на самом деле все обстоит совсем наоборот: «Не потому мы находим в мировом целом... метафизическое, что втихомолку внесли его туда из самих себя, тогда как там его совсем и нет... но совершенно наоборот, потому только и в себе самих мы его находим, что оно заложено в мировом целом, служа его основой, а мы суть часть мира».

Однако ложен и объективизм (по-видимому, Введенский имел здесь в виду Гегеля, хотя и не называл его), полагающий, «будто в закономерно-необходимой связи явлений мысли... мы имеем перед собой на страницах истории уже готовую, как бы отлитую в определенные формы, истину о мире и жизни, так что нам остается лишь внешне принять ее¹²». Приходится констатировать, что, начав с осуждения гегелевской мысли о подчиненности историка философии при воспроизведении им историко-философского процесса определенной идее, Введенский своим пониманием этого процесса и его исследования полностью подтверждает верность гегелевского положения. Ибо все элементы его концепции, от начала и до конца, подчинены именно такой, избранной самим Введенским, идее, сводимой к необходимости формирования особого перечня различных «типов» мировоззрения, к определению их судьбы в истории философии по «продольному» способу их организации, к объяснению «общепсихологических основ», «психогенеза» для понимания причин возникновения и существования «идей-типов». Кроме того, следует указать на те моменты, которые играют важную роль на заключительной стадии развития его концепции и выражены в идеях о цели «духовного самосохранения» человека в процессе философствования, о восхождении к «идеалу нравственной свободы» и о доведении всех этих действий до религиозного завершения. В результате все это в своей совокупности говорит об абсолютной «порабощенности» автора весьма предвзятой нравственно-религиозной точкой зрения, хотя независимо от нее в процессе построения своей концепции он и формулирует ряд интересных положений из области закономерностей историко-философского процесса и методов его исследования.

Что касается А.Н. Гилярова, то он в своем введении в философию затронул вопрос о принципе обзора (а следовательно, и построения) истории философии. Гиляров хочет изобразить историю философии «в простой и естественной (?) схеме, не предвзятой, как у Гегеля, и не в чисто внешних подразделениях, как во всех (?) историях философии, но в таком порядке, чтобы каждый период объяснялся без всяких натяжек из многообразных общественных и духовных условий, ему предшествующих и современных». Это наивное представление о том, будто можно излагать историю «не предвзято», терпит крах в первых же строках его работы. «Предвзятость», т. е. некий философский взгляд на историю философии, в соответствии с которым она будет изучаться, вводится сразу же и гораздо менее убедительно, чем у Гегеля. «Своеобразность творческой личности» и «общественные и духовные условия», что расшифровывается как «разнообразные воздействия... экологических, общественных, политических, религиозных, художественных и научных» условий, — вот тот весьма неопределенный принцип, в рамках которого сама философия в значительной мере вытесняется идеологемами, сформированными «общественными условиями»¹³. Впрочем, строя на этих основах периодизацию истории философии, автор не соблюдает им же самим сформулированного принципа и создает весьма странную и произвольную конструкцию.

Интерес представляет собой попытка Гилярова проследить на протяжении всей истории философии то, как решались последней основные философские проблемы, которыми он считает онтологию, космологию — этому посвящен первый том его работы, а также гносеологию, психологию, теологию, социологию, этику и эстетику — эти проблемы он намеревался рассмотреть в дальнейшем, что частично ему удалось осуществить во втором издании своего труда, в котором «вступительные главы переработаны» (см. предисловие ко 2-му изданию). Однако это издание, вышедшее в Киеве в 1918–1919 гг., находится уже за пределами того исторического периода, который рассматривается в этой части нашего исследования.

Примечания

¹ Анд В. (Андросов В.). О начале идеализма // Московский вестник. 1829. Ч. IV. С. 99.

² Пролюзия — введение, вступление; от лат. prolusio.

³ Надежин Ф. Очерк истории философии по К.Л. Рейнгольдту. СПб., 1837. С. 1, 2.

⁴ Попутно отметим, что с именем Ф. Надежина связано некое биографо-библиографическое недоразумение, которое хотелось бы здесь устранить. Некоторые историки русской философии приписывают авторство книги «Очерк истории философии по Рейнгольдту» Федору Михайловичу Надеждину (которому посвящены небольшие заметки в «Русском биографическом словаре» (см. том «Нааке-Накенский — Николай Николаевич старший». СПб., 1914. С. 35) и в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Эфрона (см. Т. ХХ. СПб., 1897.
С. 434). Этот протоирей, окончивший в 1837 г. Санкт-Петербургскую духовную академию и умерший в 1876 г., за всю свою жизнь, как это видно из библиографии, приведенной в статье из первого словаря, не написал ни одной книги, хотя, по словам автора этой статьи, «Надеждину принадлежит много проповедей, напечатанных во “Владимирских епархиальных ведомостях”». С сентября 1837 г. он преподавал во Владимирской духовной семинарии.

Уже эти биографические данные заставляют усомниться в самой возможности разговора об авторстве Ф.М. Надеждина: действительно, не мог же студент академии еще до ее окончания написать книгу, требующую больших специальных знаний! Цензурное разрешение на публикацию было дано 15 мая 1837 г., и, следовательно, книга писалась в 1836, а может быть, и в 1835 г., когда Ф.М. Надеждин был еще совсем неоперившимся студентом. Но главное опровержение описываемой версии состоит в том, что на титульном листе обсуждаемой книги мы обнаруживаем совсем другую фамилию автора: Ф. (в качестве инициала употреблена буква «фита») Надежин, а не Надеждин. Выясняется, что автор этой книги — Федор Сергеевич (этого имени-отчества нет на титульном листе, но оно указано в карточке каталога РТБ) Надежин — напечатал еще один труд: «Опыт науки философии» (СПб., 1845). Умер он в 1866 г., т. е. на 10 лет раньше Ф.М. Надеждина (дата смерти также указана в каталожной карточке; установить дату рождения не удалось).

Виновником всей этой путаницы является анонимный автор статьи о Ф.М. Надеждине в упоминавшейся статье из «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Эфрона, который приписал Надеждину авторство обеих названных книг. А для хотя бы короткой справки об их истинном авторе в словаре, к сожалению, места не нашлось.

⁵ Арх. Гавриил (Воскресенский В.В.). История философии. Ч. I. С. 9–10, 3, 4, 5, 7.

⁶ Там же. С. 9–10, 8, 8–10, 12, 15, 17, 18, 20, 22.

⁷ Там же. С. 24, 26–27, 34, 35, 38.

⁸ Имеются в виду его работы «О целях изучения истории философии» (М., 1882; она известна по оттиску из журнала «Православное обозрение») и «Мировая трагедия знания» (Сергиев Посад, 1908; опубликована в «Богословском вестнике» № 1 за 1908).

⁹ Введенский A.И. Мировая трагедия знания. С. 6, 152, 154.

¹⁰ См.: там же. С. I55, I54–I55, 155–156, 159–160.

¹¹ Там же. С. 160, 161, 166, 168, 169.

¹² Там же. С. 174, 174-175, 176, 177, 178, 179, 182.

¹³ Гиляров Н. Философия в ее существе, значении и истории. Т. I. Киев, 1916. С. VI; то же. Изд. 2-е. Киев, 1918–1919. С. 167.

7. Историография истории философии как науки

Прежде всего нужно объяснить этот несколько странный заголовок, т. е. тему этого краткого раздела. Речь здесь идет не об историографии философии, т. е. не о сочинениях, в которых воспроизводится историко-философский процесс, а о тех сочинениях, предметом которых являются теоретические проблемы истории философии, проблемы закономерности историко-философского процесса, цели, формы и методология его исследования.

Если не считать отдельных замечаний на эту тему, содержащихся в трудах С. Гогоцкого, П. Тихомирова и А. Козлова, а говорить лишь о работах, выходящих на уровень обобщения этой темы, то окажется, что таковой является лишь одна-единственная брошюра Э. Радлова (Очерк истории историографии философии. М., 1899), являющаяся оттиском его же статьи, напечатанной в журнале «Вопросы философии и психологии» за 1899. Что же касается названных предшественников Радлова, то следует сказать прежде всего о Гогоцком, который в своем «Введении в историю философии» подчеркнул, что «история философии имеет свою историю» — «историю истории философии». Он предлагает начинать ее с ХVII в., хотя и до этого, еще в античности, имели место различные «изложения отрывочных мнений», «сборники полных философских учений» (он перечислял авторов такого рода изданий — историков философии — античных и средневековых). Однако сочинения этих авторов не содержали в себе «никакой идеи последовательного исторического развития и философских школ и учений».

Собственно историю истории философии Гогоцкий разделил на два периода. Первый период — догегелевский, на протяжении которого не было еще выработано «никаких начал для определения в исторической последовательности философских учений, логической связи между ними»¹. Лучшей работой этого периода Гогоцкий считал работу Теннемана. Второй период — гегелевский, о котором Гогоцкий говорил подробней, доводя историю этого направления до Эрдманна, Куно Фишера и Швеглера.

Небезынтересно отметить, что автор уделил особое внимание и русской историографии, упомянув имена А.И. Галича, Ф.С. Надежина, Гавриила и своего ближайшего предшественника О. Новицкого, а также назвав русские переводы зарубежных работ, издания отдельных фрагментов и библиографий.

Обзор историографии истории философии в древности и в новое время, до Льюиса включительно, дал А. Козлов в книге «Очерк из истории философии...», а П. Тихомиров в сочинении «Научные задачи и методы истории философии» рассмотрел эту историографию только применительно к XIX в., примыкая в этой работе к гегелевской традиции. Тихомиров, считая Гегеля первым, «кто понял значение истории философии для самой философии», полемизировал со сторонниками идеи о возвращении истории философии в ее догегелевское эмпирическое состояние, как это стремились сделать Э. Целлер, утверждавший, что «наша задача состоит в отыскании и изображении того, что происходило», и Ф. Ибервег, который по преимуществу излагал философские системы «хроникально» и даже «библиографически»².

Более полно представил историографию теории истории философии Э. Радлов в названной выше работе. Опираясь на классификацию Куно Фишера, следовавшего «за своим гениальным учителем Гегелем», Радлов разделял работы по истории философии на «повествовательные», авторы которых отказывались решать вопрос об истинности философских систем, и «критические». Кроме того, он выделял еще труды по истории философских проблем и философских понятий. Прослеживая историю подготовки гегелевско-фишеровской точки зрения, Радлов усматривает элементы критицизма у различных историков философии, но серьезный теоретизирующий подход к этой науке он обнаруживает, как и Гогоцкий, только у предшественника Гегеля Теннемана.

Общая же периодизация развития историографии теории истории философии, по Радлову, такова. Первый период, который простирается от античности до начала ХVII в., «по времени самый обширный, по содержанию самый бедный... представляет собой лишь самые робкие шаги, первые начатки, совершенно лишенные самостоятельности и всякого философского значения, искания не только методологических основ и определения задачи, сколько самого материала, содержания». Второй период, по характеристике Радлова, мало чем отличался от первого. Он начинается с работы Фосса (ХVII в.) и длится до конца ХVIII в. Наконец, в третий период вводится понятие «духовного развития» в системах Фихте, Шеллинга и Гегеля. С другой стороны, возрастает интерес к истории вообще, издаются специальные журналы. Эти тенденции и были обобщены Теннеманом, а затем Гегелем и Риттером.

Вслед за Гогоцким Радлов охарактеризовал роль Теннемана в становлении истории философии как науки и методологии историко-философского исследования, усматривая его заслугу в том, что он «дал ясный и подробный отчет о задаче истории философии и ее методах». Изложив взгляды Теннемана и подвергнув их критическому рассмотрению, Радлов сделал вывод о том, что Гегель, хотя он и был несправедлив в отношении к своему предшественнику, является его продолжателем³. Радлов критически изложил концепцию Гегеля, отметив, что «со времени Гегеля можно считать историю философии установившейся наукой, как по своему методу, так и по объекту»⁴.

Наконец, Радлов наметил тенденции, возникшие в послегегелевской литературе. Так, Кузен, по его мнению, пытался построить концепцию, в которой место гегелевской идеи о существовании единой линии в развитии философии заняло стремление автора проследить развитие последней по четырем параллельным линиям. Отметил также Радлов желание некоторых историков разрабатывать историю философии как историю филиации проблем и понятий. Таковыми, например, были, по его мнению, попытки Тейхмюллера и Эйкена.

Примечания

¹ Гогоцкий С. Введение в историю философии. Киев, 1871. С. 55, 57.

² Тихомиров О. Научные задачи и методы истории философии. 1907. С. 7, 11.

³ Отдавая должное эрудиции Э. Радлова, следует, однако, отметить, что он несколько сузил рассмотрение вопроса о том, как и благодаря чему происходила подготовка историко-философской концепции Гегеля, и сводил ее истоки в основном к работам Теннемана. В особенности важно отметить игнорирование Радловым роли И. Канта, а также других немецких ученых, которые выступили со своими работами в конце XVIII в. (см. об этом: Каменский З.А. История философии как наука. С. 13–14).

⁴ Радлов Э. Очерк истории историографии философии. С. З, 7, 13, 17.

8. Итоги столетних исканий (1815–1916)

Итак, мы дали обзор истории истории философии как науки в России XIX — начала XX вв. У истоков этого направления философии стоят два человека: учитель и ученик — П. Лодий и А. Галич. Работа Лодия относится к 1815, а Галича — к 1818 г. Заключительным же звеном в этой истории в ее досоветский период следует считать книги А.Н. Гилярова «Философия в ее существе...» и В. Шилкарского «Типологический метод в истории философии»¹. Таким образом, изученная нами история умещается в одно столетие — с 1815 (если пренебречь фрагментарными идеями Стойковича, высказанными им в 1813 г.) по 1916 гг.

Деятели науки, сыгравшие свою роль в этой истории, ввели в русскую философскую мысль целый ряд важнейших и плодотворных идей. Уже в самом ее начале была предложена и обоснована идея истории философии как особой, специальной науки, отличной от самой философии, хотя при этом не отрицалось существование между ними теснейшей связи. В ХVIII и начале XIX вв. была выдвинута противостоящая распространенному в то время эмпиризму идея о необходимости «философической обработки» истории философии (Лодий); утверждалось, что «история философских систем должна быть и сама философскою» (Галич). Отправляясь от этого пункта, ученые разрабатывали пропедевтику истории философии и прежде всего определили ее статус в качестве самостоятельной науки как «рационального воззрения на историю философии» (Новицкий), рассматривали ее как дисциплину с самостоятельным «предметом знания» (Гогоцкий), как одну из «рациональных исторических наук, объясняющих нам прошедшие судьбы настоящего» и в высшей своей форме являющейся «рациональной, или философской», историей философии, как «научную историю философии», как «опытную науку о законах философской мысли» (Оболенский), «как самостоятельную философскую дисциплину» (Трубецкой).

С использованием различных подходов и в разных аспектах решались и другие проблемы пропедевтики. Те из ученых, которые подключались к шеллингианской и гегельянской традициям, считали предметом истории философии развитие духа человеческого, процесс постижения им того предмета, который изучает сама философия и который русские историки философии определяли по-разному, но главным образом, во многом совпадая в своих определениях друг с другом, — как последние основания бытия и духа. Однако здесь выявлялась необходимость расчленить науку историю философии на различные структурные элементы и, следовательно, выявить ее составные части. Теоретики по-своему осуществляли подобное расчленение, к тому же используя при этом различные термины, однако в результате вырисовывалась в целом следующая структура.

Во-первых, самое историю философии можно понимать в двух смыслах: в «объективном смысле, как постепенное развитие самого мыслящего духа» (Зедергольм), т. е. как историко-философский процесс, и в субъективном — как воспроизведение этого процесса в сознании. Такое «рассмотрение истории философии должно показать: сперва законы этого постепенного развития, потом его изменения, зависящие от свободы, и, наконец, отношение между обществом и философией в историческом развитии» (Зедергольм).

Осмысливая закономерности историко-философского процесса, исследователи, занимавшиеся этой областью философии, констатировали важнейшую из них — развитие, которое они понимали как диалектику единства и множества (дифференциации). В результате здесь обнаруживался целый узел проблем и частных закономерностей. Историко-философский процесс осознавался как некое единство, которое определялось тем, что при всех различиях, существующих между отдельными философскими системами, создатели их стремились к одному,
к одной цели — постижению истины. Множественность же этих систем, их дифференциация были следствием того, что к этой цели все они шли разными путями, а происходило это в значительной мере потому, что в действие оказывались введенными различные стороны интеллекта. В свою очередь, такое понимание диалектики единства и множественности философских систем выявляло и три другие закономерности: поступательность (прогресс), т. е. связь отдельных моментов этого процесса, формирование типов философских воззрений и тенденцию к кристаллизации некоей единой философии.

Каждая из выделенных закономерностей весьма по-разному трактовалась различными теоретиками, но в целом большинство из них признавало, что в философии имеет место прогрессивное движение.
При этом — во всяком случае так считали представителей гегельянской традиции — сам ход этого движения соответствовал моментам развития идеи, становлению истины в индивидуальном сознании. Сторонники этой точки зрения полагали, что при всем своем разнообразии системы, объединившиеся в некие типы, мигрируют. Поэтому констатируемое многообразие форм философствования не безгранично, и на протяжении всей истории философии просматривается бытование в ней двух течений: материализма и идеализма (употреблялись именно эти термины, хотя и по-разному трактуемые). Синтез же философских систем каждому историку философии представлялся в зависимости от его философских убеждений.

Такое воспроизведение историко-философского процесса требует разработки определенной его методологии. Уже Галич выделял этот структурный элемент науки истории философии, а Гогоцкий посвятил специальный параграф рассмотрению «метода истории философии», понимая его как «течение мыслей, понятий, представлений», «сознательно направленных к определенной цели, к приобретению каких-либо знаний». Характеристику метода давал и Зедергольм; специальный параграф — «Современное понимание научных задач и методов истории философии» — включил в свою работу П. Тихомиров.

Что же касается одной из наиболее разработанных концепций истории философии как науки — концепции Де-Роберти, то она насквозь методологична, поскольку в ней автором, по существу, ставится методологическая задача: с помощью социологического метода дать анализ данной формы развития человеческого сознания. Приступая к решению поставленной задачи, Де-Роберти был озабочен преодолением «методологических затруднений», т. е. выработкой методологии, позволяющей справиться с ними. А Шилкарский считал содержанием своей монографии разработку «типологического метода в истории философии».

Специально выяснялся вопрос о целях признанной объективной истории философии. Они сводились к историческому обоснованию современной философской теории и к подготовке синтеза философских идей, к приведению всех этих систем к единству. Все эти попытки осуществления историко-философского исследования предлагалось проводить в различных формах — в форме социологического (Де-Роберти), типологического (Шилкарский) и других типов анализа.

Терминологически осовременивая предложенные вниманию читателя экспозицию и структуру истории философских наук и обобщая все сказанное выше, можно прийти к выводу о том, что эта наука изучала, во-первых, свою пропедевтику, во-вторых, закономерности историко-философского процесса, в-третьих, цели и формы историко-философского исследования и, в-четвертых, его методологию.

Являлось ли то, что было накоплено русской наукой истории философии в результате своего столетнего развития, оригинальным? Этого нельзя утверждать, как, впрочем, ничего подобного нельзя сказать и в отношении любой национальной совокупности взглядов на обсуждаемую проблему (особенно это верно для эпохи, о которой у нас шла речь — о XIX и XX вв.), если под оригинальностью понимать несвязанность с мировой наукой. Мы же отразили эти связи даже в самих названиях большинства разделов данной работы, посвященных разбору шеллингианской, гегельянской и позитивистской традиций.

В связи с этим следует отметить два обстоятельства. Во-первых, хотя русские представители истории философии как науки и опирались на фундаментальные принципы западных мыслителей, в особенности Гегеля, сама систематизация и разработка концепций у тех из них, которые не ограничивались отдельными замечаниями, а предлагали именно концепции, носила вполне самостоятельный характер, и в этом смысле перед нами предстают творческие теоретические разработки. А во-вторых, в данном контексте нас не очень-то интересует именно этот аспект прослеженной истории. В большей мере нам интересен вопрос о том, какую же совокупность идей данная отрасль философии ввела в русскую общественную мысль, сделала ее достоянием последней, какие принципы рассмотренная теория предлагала для проведения конкретных историко-научных исследований? И следует признать, что позитивные и многообещающие результаты столетней напряженной работы значительного отряда деятелей русской историко-философской мысли состоят в том, что отечественная наука об истории философии сумела предложить теорию, которая открывала широкие перспективы в деле освоения многовекового философского развития человечества и что таким образом в свою очередь выстраивались опоры для построения новых философских теорий.

Разумеется, на этом пути было допущено немало просчетов, возникали противоречивые ситуации, совершались и прямые ошибки. Обо всем этом мы уже говорили в ходе предшествующего изложения. Но об одной вполне закономерной исторической недоработке — закономерной потому, что историко-философское знание в то время еще не достигало достаточного для ее преодоления уровня систематизированности, — все же хотелось бы сказать в этом кратком заключении. Речь идет о структуре историко-философского знания. Только что нами было сказано о том, что3 эта структура представляет собой с нашей точки зрения. Однако это лишь частное мнение, которое сформировалось к 90-м годам XX в. и было соответствующим образом обосновано. Конечно же, подобная точка зрения просто не могла быть известна ни в конце XIX, ни в начале XX вв. Поэтому в указанный период, в соответствии со сложившейся практикой, ученые писали лишь о различных проблемах, связанных со всеми составными элементами структуры истории философии, но не представляли себе эту структуру как нечто целое. Естественно, что по той же причине отсутствия подобного представления не могли они предпринять и попыток проведения соответствующего научного исследование. Преодолеть этот недостаток, выявить структуру рассматриваемой научной дисциплины как единого целого предстояло новым поколениям ученых. Смогли ли они решить эту задачу, а если смогли, то как, — на эти вопросы и должно ответить исследование истории философии как науки в последующие 80 лет.