Парменид

О жизни Парменида (ок. 540 до н. э. или 520 до н. э. — ок. 450 до н. э.) нам тоже почти ничего неизвестно. Мы знаем лишь то, что его акме приходится на 475 г. до н. э.; родился и жил он в городе Элее; происходил из знатного рода и принимал активное участие в политике; написал законы для Элеи; в конце жизни посвятил себя философии.

О философии Парменида нам известно немного. Его произведения не дошли до нас целиком, и нам приходится довольствоваться лишь отрывками из них. Такая неосведомленность тем более обидна, поскольку в лице Парменида мы обнаруживаем первые шаги уже достаточно абстрактной, достаточно сложной философии. Эта философия как бы «выныривает» вдруг из тьмы веков, и приходится только гадать, что явилось причиной и основой такого взлета - у предшественников Парменида мы обнаруживаем образцы достаточно простого философствования.

Парменид начинает свою философию с размышлений о сущности бытия. Уже в этом пункте мы сталкиваемся с первым принципиальным отличием Парменида от прежних философов. До Парменида философы размышляли о природе. Парменид же абстрагирует это понятие до термина «бытие», охватывая своей мыслью все существующее, или сущее. Это достаточно высокий уровень абстракции, поскольку в термине «бытие» Парменид избавляется от всех конкретных характеристик вещей мироздания и объединяет эти вещи в единый класс лишь на одном основании – на основании факта существования.

Осуществив такую операцию, Парменид не пускается галопом в рассуждения о том, как устроен мир, а предпочитает задаться вопросом о том, что есть бытие и чем оно не является. Таким образом, в основание своей философии Парменид кладет анализ исходных понятий своего философствования. И анализирует он их чисто логическим образом. Эту особенность философствования мы также встречаем впервые у Парменида.

Размышляя о том, что есть бытие, Парменид обнаруживает любопытную вещь. Если мы скажем, что бытие есть, то мы не допустим какого-либо противоречия: то, что есть, есть – это, очевидно, так. Но вот если мы заявим, что небытие также существует, то мы будем противоречить сами себе – то, чего нет, есть (или существует). Из этого простейшего языкового и логического анализа Парменид выводит свое первое основоположение: «Бытие есть; небытия нет».

Обычно на лекции, изложив эти доводы, я задаю студентам вопрос: «Есть ли возражающие?» Возражающих обычно не находится. Кто же будет спорить с тем, что то, что есть, есть, а то, чего нет, нет? «Хорошо, - говорю я, - теперь перейдем к выводам, которые делает Парменид. А выводы таковы: если бытие есть, а небытия нет, то не существует движения, множественности предметов и их качественного разнообразия. Бытие неподвижно, едино и однородно». Видели бы вы лица моих студентов! Подозреваю, что в этот момент они думают: «Ну вот, началось! Нас предупреждали, что все философы – жулики, болтуны и мастера обмана!» Да и вы читатель, если внимательно читали предшествующие главы, можете воскликнуть: «Прав был старик Гераклит, когда назвал Пифагора (а в лице его, видимо, и остальных философов) предводителем мошенников!»

Но никакого мошенничества здесь нет. Есть определенный интеллектуальный экстремизм, есть интересная попытка раздвинуть границы мыслимого, но мошенничества нет.

Разберем случай с движением. На лекции я обычно прибегаю для объяснения этого пункта к пачке сигарет. Я поднимаю эту пачку на некоторую высоту над столом и отпускаю ее, после чего она благополучно падает на стол. Простейший пример движения. Наши глаза это движение констатируют, и уши подтверждают эту констатацию, поскольку воспринимают звук падения. С точки зрения чувственного восприятия все очевидно, но Парменида наше чувственное восприятие не интересует. Его интересует логика событий. Исследуем эту логику.

Описать движение пачки можно следующим образом. В определенный момент времени эта пачка занимает определенную точку в пространстве, то есть она пребывает там или, иначе говоря, она там есть, она бытийствует там. В следующий момент времени эта пачка занимает другую точку пространства и так далее. Но как же быть с предыдущей точкой? Мы говорим о том, что пачка переместилась из этой точки пространства в другую, то есть ее там теперь нет. Иными словами, для описания этого факта мы прибегаем к понятию небытия. Таким образом, для того, чтобы описать, а, значит, и помыслить движение, мы должны использовать два философских понятия, два представления – бытие и небытие. Но только что мы вместе с Парменидом выяснили, что небытия нет, что пользоваться понятием «небытие» невозможно, поскольку мы с неизбежностью упираемся в этом случае в логическое противоречие.

Возникает прелюбопытнейшая ситуация. Глаза и уши – органы чувственного восприятия – свидетельствуют о том, что движение существует. Но разум говорит нам, что этого не может быть, поскольку, допуская факт движения, мы впадаем в непримиримые логические противоречия.

Рассказывают, что однажды один из оппонентов Парменида, узнав о его теории невозможности движения, не стал ему возражать, а лишь принялся прохаживаться перед ним, как бы говоря: «А это что такое?»

Но Парменид не так прост, чтобы его можно было смутить подобными аргументами. Он хорошо продумал свою позицию. Фактически перед ним стоит дилемма: наше чувственное восприятие свидетельствует о том, что движение существует, но разум говорит нам, что это невозможно. Что предпочесть? Парменид как философ выбирает разум.

Он говорит о том, что есть два пути знания. Первый путь есть путь Мнения. Мнение базируется на том, что нам сообщают органы чувственного восприятия. Так как глаза, уши, нос и прочие органы чувственного восприятия есть у каждого человека, этот путь доступен всем. Это путь толпы и профанов. Каждый имеет свое мнение, и все мнения различны. Здесь нет истины. Люди живут в заблуждении, ибо чувства постоянно обманывают нас. Это мир кажущегося.

Второй путь – путь Истины. Истина приобретается в результате зрелого размышления. Истина есть результат деятельности Разума. И истина одна, и она непоколебима.

Таким образом, находчивый оппонент Парменида, который думал своей ходьбой смутить нашего философа, не достиг цели. К чему он апеллирует? Он апеллирует к очевидностям чувственного восприятия. Но с этими очевидностями Парменид уже давно не желает иметь ничего общего. Он доверяет лишь Разуму.

Прав ли Парменид? Отчасти прав. Безусловно, в его позиции есть много интеллектуального экстремизма. Интеллектуалы часто страдают этим. Иной интеллектуал запирается у себя в кабинете, измысливает нечто идеальное и совершенное, а затем выглядывает в окно и обнаруживает, что мир совсем иной. Ну что ж, тем хуже для этого мира. И дальше интеллектуал начинает сражаться с миром во имя Идеи, сконструированной на основе умозрения.

Я очень боюсь интеллектуального экстремизма. Хотя подозреваю, что и сам, как философ, иной раз впадаю в него. Но я уверен, что реальность, мир – эта та непреложная данность, с которой всякий философ должен согласовывать все свои теории. И если теория и жизнь расходятся, то это расхождение должно стать еще одним поводом к тому, чтобы еще раз более тщательно проверить именно теорию на предмет истинности, а не жизнь.

Но у позиции Парменида есть много серьезных оснований. Если бы наука оперировала лишь очевидностями чувственного восприятия, то она не продвинулась бы в сторону истины и на дюйм. Простейший пример. Чувственное восприятие с очевидностью свидетельствует нам, что солнце вращается вокруг земли. Вы выходите на крыльцо и констатируете – весь день вы простояли на месте, наблюдая за солнцем, а оно все время двигалось. То же и с шарообразностью земли. Опыт свидетельствует нам, что если бы земля была шаром, то все воды, находящиеся на ее поверхности, просто стекли бы вниз.

Таким образом, определенные основания для выбора в пользу именно рациональных аргументов имеются.

То же и с множественностью предметов и их качественным разнообразием. В свое время средневековые философы любили использовать следующую интеллектуальную формулу: всякое определение есть ограничение и отрицание. В самом деле, если мы определяем некий предмет как карандаш, то это одновременно означает, что, являясь карандашом, этот предмет не является ручкой, гвоздем, стулом, камнем, облаком, кошкой и так далее до бесконечности. Следовательно, качественная определенность предполагает, что предмет обладает такими-то вот свойствами и не обладает множеством других свойств. Иначе говоря, для описания и осмысления качественной определенности мы исходим из предпосылки о наличии бытия и небытия. Но небытия, согласно Пармениду, не существует. Следовательно, мы не в состоянии логически непротиворечиво мыслить качественное разнообразие предметов.

Так же обстоит дело и со множественностью предметов. Когда мы говорим о количестве, то это количество всегда определено. Если в комнате стоит один стул, то это означает, что в комнате нет двух, трех, четырех и так далее стульев. То есть и здесь мы неявно прибегаем к понятиям бытия и небытия. Отсутствие качества или количества есть небытие этого качества и этого количества в данной точке времени и пространства. А небытия, как выяснил Парменид, нет.

Парменид убежден: то, что нельзя логически непротиворечиво помыслить и описать, то - не существует. Классический пример тому – круглый квадрат. Безусловно, эту мысль Парменид не выражает столь же сложно, как это сделал я в предыдущих строках и абзацах. Скорее всего, до таких подробностей он не додумался. Но об этом можно лишь гадать, поскольку большая часть произведения этого философа канула в лету, и нам доступен лишь тот фрагмент текста, в котором он говорит следующее: «Мыслить и быть одно и то же». (26, с. 287) Парменид полагает, что если мы мыслим небытие, то оно уже приобретает сущность бытия, поскольку оказывается существующим в нашем мышлении. А небытие существовать не может. Следовательно о несуществующем мы мыслить также не можем.

Здесь, как справедливо указывает А. Н. Чанышев (27. С. 218), Парменид явно запутался между предметом мысли и мыслью о предмете. Мы вполне можем мыслить нечто, что не существует. Например, мы можем размышлять о кентавре. Но это не наделяет кентавра характеристикой существования. Образ кентавра действительно существует в нашей мысли, но кентавр не существует в реальности. Для того чтобы различить эти моменты, нужно классифицировать значения бытия или, иначе говоря, виды существования. Эту классификацию впервые осуществил Аристотель в четвертом веке до н. э. Парменид же еще не осознал необходимости такого различения. Отсюда и путаница. Но если бы он не поставил вопрос о бытии и небытии и не впал в столь странные ошибки, то, возможно, у Аристотеля не было бы оснований для классификации родов и значений бытия и ему пришлось бы исследовать этот вопрос первым, а, значит, он, скорее всего, совершил бы те же ошибки, что и Парменид.

Как же выглядит подлинная реальность, бытие? Согласно Пармениду, бытие не порождено и неуничтожимо, неизменно, неподвижно, равно себе, сферообразно и едино. Все эти характеристики бытия он выводит, стараясь мыслить бытие без какой-либо примеси небытия. В итоге обнаруживается чудовищный разрыв между миром, который мы знаем, благодаря нашему чувственному восприятию, и миром, который открывается нашему разуму на основании «логически правильного» мышления.

В тексте я часто использую термин «логика». Это не совсем корректно. Лишь Аристотель в IV веке до н. э. поставил точку в деле создания этой философской дисциплины. Он же рефлексивно определил ее законы. До Аристотеля логика как наука не существовала, но Парменид и прочие интуитивно чувствовали сущность логически правильного мышления и на нее ориентировались.

В этом месте я рискну сделать следующее предположение. Я думаю, что Парменид пытается указать на нестыковки и грубые швы, которые проходят по полотну реальности.

Каждый человек живет с ощущением неразрывности, связанности и подлинности повседневной реальности. Он подобен рыбе, свободно и естественно плавающей в воде (вода здесь и есть повседневная реальность). Но представьте такой сюжет, утром вы просыпаетесь, завтракаете и во время завтрака наливаете стакан молока. Затем вы отворачиваетесь на секунду к шкафу и, обернувшись, обнаруживаете, что стакан с молоком со стола исчез. Зажмурившись и открыв глаза, вы находите пропавший стакан вновь на столе. «Кажется, я еще не проснулся» - говорите вы себе. В автобусе вы уступаете место старушке, она благодарно вам улыбается и вдруг ощеривается вампирскими клыками. Вы зажмуриваетесь и трясете головой, а открыв глаза, видите вполне обыкновенную старушку. «Похоже, я заболел» - говорите вы себе. Придя в офис, вы обнаруживаете ту же суету, что и всегда. Но внезапно вы видите, как ваша коллега, торопливо направляясь с документами в кабинет начальника, вдруг на середине комнаты подпрыгивает и некоторое время висит в воздухе. После чего, как ни в чем ни бывало, продолжает свой путь. Возможно, ваши изумление и испуг станут причиной того, что в этот момент вы внезапно проснетесь и радостно отметите: «Слава Богу, я не проспал работу!».

Очень часто наши сны содержат множество логических и онтологических нестыковок. Онтологическое полотно сна часто уродуется грубыми швами, через которые проступают зазоры, указывающие на то, что это - иллюзорная реальность. И чем больше таких нестыковок, тем больше растет ваше изумление, которое в какой-то момент приводит к тому, что вы просыпаетесь.^[28]

Реальность, которая предстает перед нами посредством нашего чувственного восприятия, хорошо связанна, последовательна и достаточно логична – по крайней мере, нам так кажется. И вот Парменид испытывает эту реальность недоверчивым разумом и обнаруживает массу логических противоречий. Глаза и уши не замечают ничего подозрительного, а разум обнаруживает полную невозможность и бессмысленность происходящего. Неизбежно возникает мысль, что мы имеем дело с иллюзорной реальностью, чрезвычайно сильно отличной от реальности подлинной.

Трудно сказать, продвинулся ли Парменид в своих размышлениях столь далеко. Возможно, что да. Но тогда это его продвижение оказалось почти невостребованным античной философией. Если такое продвижение состоялось, то тогда Парменид может быть назван первым феноменалистом^[29] в истории философии.

Похоже, Парменид хорошо осознавал тот чудовищный разрыв, который существует между его представлениями о подлинном бытии и повседневными представлениями большинства людей. Кроме того, как феноменалист, если он был таковым, Парменид столкнулся с серьезной проблемой: как человек повседневности, он должен жить и сталкиваться с реалиями этого мира. Иными словами, движение не существует, но сам Парменид движется; множества и качественного разнообразия предметов нет, но сам Парменид отличает камень от дерева и хлеб от воды. Решая эту проблему, он счел полезным к двум первым путям знания – знание как мнение и знание как истина – добавить третий – путь мнения, достойного похвалы. И с этого места Парменид начинает рассуждать как типичный натурфилософ, размышляющий о Природе. Таким образом, получается, что мнения по своей природе различны. Есть мнения профанов и дилетантов, и они есть вздор. Мнения же мудрецов типа Фалеса или Анаксимена достойны того, чтобы придерживаться их на пути понимания сущности той иллюзорной реальности, в которую мы погружены.

Впрочем, еще раз хочу напомнить, что все вышеизложенное есть лишь реконструкция философии Парменида. Как всякая современная реконструкция, она, скорее всего, придает его философии ту логичность, последовательность и систематичность, к которым привык современный рациональный ум. Вполне возможно, что у самого Парменида этих логичности, последовательности и систематичности просто не было. То что представляется нам очевидно-обязательным и естественным, скорее всего, таковым не являлось для Парменида. Находясь у истоков формирования рационального мышления, наш философ не имел возможности быть безупречно рациональным.

В заключение приведу несколько отрывков из поэмы Парменида «О природе».

«Ныне скажу я, а ты восприми мое слово, услышав,

Что за пути изысканья единственно мыслить возможно.

Первый гласит, что «есть» и «не быть никак невозможно»:

Это – путь Убежденья (которое Истине спутник).

Путь второй – что «не есть» и «не быть должно неизбежно»:

Эта тропа, говорю я тебе, совершенно безвестна,

Ибо то, чего нет, нельзя ни познать (не удастся),

Ни изъяснить…

Ибо мыслить – то же, что быть…

Можно лишь то говорить и мыслить, что есть; бытие ведь

Есть, а ничто не есть: прошу тебя это обдумать.

Прежде тебя от сего отвращая пути изысканья,

А затем от того, де люди, лишенные знанья,

Бродят о двух головах. Беспомощность жалкая правит

В их груди заплутавшим умом, а они в изумленьи

Мечутся, глухи и слепы равно, невнятные толпы

Коими «быть» и «не быть» одним признаются и тем же

И не тем же, но все идет на попятную тотчас».

(26, с. 295 – 296)

Весьма любопытно, что поэма Парменида начинается как художественное аллегорическое произведение. Вначале поэмы Парменид, ведомый девами солнца, совершает сказочное путешествие к чертогам богини Дике (богиня справедливости), которая и открывает ему тот строй мыслей, который фигурировал в нашем изложении в качестве его философии. Таким образом, выходит, что идеи Парменида не изобретены им самим, а являются божественным знанием, которое он как медиум возвещает человечеству. Насколько все это является аллегорией, а насколько серьезным заявлением, остается лишь гадать. Но древние мудрецы весьма часто избирали именно такую форму изложения, чтобы изначально повысить степень авторитетности своих взглядов. Что здесь от сознательной мистификации, а что от искренней веры в некое мистическое озарение, трудно сказать.