Тяжелое В.Н., Сопоцинский О.И. Искусство средних веков. Византия, Армения и Гру­зия. Болгария и Сербия. Древняя Русь. Украина и Белоруссия. (Малая история ис­кусств). — М., 1975

наука и техника: культурное измерение

Наука и техника являются сегодня теми определяющими факторами, которые сообща оказывают огромное влияние на пути развития челове­ческой культуры, человека как субъекта культуры, нашей планеты, как естественного места обитания не только творца науки и техники — чело­века, но и всего живого.

Именно созданной человеком науке и технике и тому технологиче­скому прорыву, который они совместно осуществили в XX столетии, ци­вилизация обязана тем сравнительно высоким уровнем жизни, который характерен для индустриально развитых стран современности и той уве­ренностью, которая свойственна образованному человеку. Вместе с тем развитие науки и техники привело к появлению неизвестных ранее угроз, вставших перед человечеством именно в XX веке (ядерное оружие), и к предчувствию еще больших потрясений и катастроф, к которым, вполне возможно, может привести неконтролируемое развитие науки и техни­ки в будущем («машинизация» и «виртуализация» общества, «технокра­тия техногенные катастрофы, непредсказуемость последствий генных исследований и пр.).

Осознание того факта, что наука (в первую очередь — естественно­научные дисциплины) и техника радикально изменили мир и человека и меняют его в настоящее время, не осталось незамеченным ни самими учеными и инженерами — творцами науки и «техносферы», ни сторон­ними, однако небезучастными наблюдателями процесса научно-техни­ческого развития — философами, социологами, культурологами и пр. В течение XX столетия в среде научного сообщества были предприняты по­пытки осмысления истории науки, анализа факторов, которые позволя­ют (или препятствуют) ученым совершать научные открытия; предписа­ний, регулирующих работу научного сообщества и научных институтов; каналов влияния культуры на науку (Т. Кун, П. Фейерабенд, К. Поппер, И. Лакатос и др.). С другой стороны, гуманитарными науками изучались культурные предпосылки, обусловившие возникновение феномена нау­ки именно в европейской культуре; прослеживалась взаимосвязь между внедрением в общество достижений науки и техники и изменением всего строя человеческой жизни; делались попытки осмысления науки и тех­ники как феномена, указывающего на сущностной (для понимания бытия человека в целом) результат его активных действий по преобразованию

мира; делались прогнозы по поводу судьбы человека в все более наукоем­ком и технонасыщенном мире (Н. Бердяев, В.Вернадский, О. Шпенглер, М. Хайдеггер, К. Ясперс, Э. Тоффлер и др.).

Томас Кун (Kuhn Thomas Samuel 1922-1996 гг.) — американ­ский историк и философ науки. Наиболее известной работой То­маса Куна является «Структура научных революций» (1962), в ко­торой постулируется тезис о том, что науку следует воспринимать не как постепенно развивающуюся и накапливающую знания по направлению к истине («нормальная наука»), а как явление, про­ходящее через периодические революции, — «смены парадигм». С культурологической точки зрения, данная работа Куна интересна тем, что в ней демонстрируется укорененность науки в пространст­ве жизненного мира и культуры породивших ее эпох, исследуются механизмы взаимодействия «реальной» и «мифологической» ком­понент в науке, как главном проекте европейской культуры.

Томас Кун

СТРУКТУРА НАУЧНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ РОЛЬ ИСТОРИИ

оо<х>оо<х>о<х><ххх><ххх><х><х>оо<х>с>оо

Ключ к фрагменту: Традиционно науку представляют себе как массив формул и теорий, описывающих мир, наработанных в ходе веков планомерных исследова­ний путем проб и ошибок на пути к единственным ответам на все сформулиро­ванные в науке конкретные вопросы. История науки, однако, свидетельствует о том, что все научные истины являются лишь узаконенными вариантами реше­ний тех или иных проблем, рядом с которыми в свое время существовали не менее научные решения. То, как одно из конкурирующих решений становится «наукой», а второе «предрассудком», достойно пристального внимания.

<*хх>о<х><><><><><><><^

История, если ее рассматривать не просто как хранилище анекдотов и фактов, расположенных в хронологическом порядке, могла бы стать основой для решительной перестройки тех представлений о науке, кото­рые сложились у нас к настоящему времени. Представления эти возник­ли (даже у самих ученых) главным образом на основе изучения готовых научных достижений, содержащихся в классических трудах или позднее в учебниках, по которым каждое новое поколение научных работников обучается практике своего дела. Но целью подобных книг по самому их назначению является убедительное и доступное изложение материала. По­нятие науки, выведенное из них, вероятно, соответствует действительной

практике научного исследования не более, чем сведения, почерпнутые из рекламных проспектов для туристов или из языковых учебников, со­ответствуют реальному образу национальной культуры. В предлагаемом очерке делается попытка показать, что подобные представления о науке уводят в сторону от ее магистральных путей. Его цель состоит в том, что­бы обрисовать хотя бы схематически совершенно иную концепцию науки, которая вырисовывается из исторического подхода к исследованию самой научной деятельности.

Однако даже из изучения истории новая концепция не возникнет, если продолжать поиск и анализ исторических данных главным образом для того, чтобы ответить на вопросы, поставленные в рамках антиисториче­ского стереотипа, сформировавшегося на основе классических трудов и учебников. Например, из этих трудов часто напрашивается вывод, что со­держание науки представлено только описываемыми на их страницах на­блюдениями, законами и теориями. Как правило, вышеупомянутые книги понимаются таким образом, как будто научные методы просто совпадают с методикой подбора данных для учебника и с логическими операциями, используемыми для связывания этих данных с теоретическими обобще­ниями учебника. В результате возникает такая концепция науки, в кото­рой содержится значительная доля домыслов и предвзятых представлений относительно ее природы и развития..

^ Если науку рассматривать как совокупность фактов, теорий и мето­дов, собранных в находящихся в обращении учебниках, то в таком случае ученые— это люди, которые более или менее успешно вносят свою лепту в создание этой совокупности. Развитие науки при таком подходе — это постепенный процесс, в котором факты, теории и методы слагаются во все возрастающий запас достижений, представляющий собой научную мето­дологию и знание. История науки становится при этом такой дисципли­ной, которая фиксирует как этот последовательный прирост, так и труд­ности, которые препятствовали накоплению знания. Отсюда следует, что историк, интересующийся развитием науки, ставит перед собой две глав­ные задачи. С одной стороны, он должен определить, кто и когда открыл или изобрел каждый научный факт, закон и теорию. С другой стороны, он должен описать и объяснить наличие массы ошибок, мифов и предрассуд­ков, которые препятствовали скорейшему накоплению составных частей современного научного знания. Многие исследования так и осуществля­лись, а некоторые и до сих пор преследуют эти цели.

Однако в последние годы некоторым историкам науки становится все более и более трудным выполнять те функции, которые им предписывает концепция развития науки через накопление. Взяв на себя роль регистра­торов накопления научного знания, они обнаруживают, что чем дальше продвигается исследование, тем труднее, а отнюдь не легче бывает отве­тить на некоторые вопросы, например о том, когда был открыт кислород или кто первый обнаружил сохранение энергии. Постепенно у некоторых из них усиливается подозрение, что такие вопросы просто неверно сфор­мулированы и развитие науки — это, возможно, вовсе не простое накоп­ление отдельных открытий и изобретений. В то же время этим историкам все труднее становится отличать «научное» содержание прошлых наблю­дений и убеждений от того, что их предшественники с готовностью на­зывали «ошибкой» и «предрассудком». Чем более глубоко они изучают, скажем, аристотелевскую динамику или химию и термодинамику эпохи флогистонной теории, тем более отчетливо чувствуют, что эти некогда об­щепринятые концепции природы не были в целом ни менее научными, ни более субъективистскими, чем сложившиеся в настоящее время. Бели эти устаревшие концепции следует назвать мифами, то оказывается, что ис­точником последних могут быть те же самые методы, а причины их суще­ствования оказываются такими же, как и те, с помощью которых в наши дни достигается научное знание. Бели, с другой стороны, их следует назы­вать научными, тогда оказывается, что наука включала в себя элементы концепций, совершенно не совместимых с теми, которые она содержит в настоящее время. Бели эти альтернативы неизбежны, то историк должен выбрать последнюю из них. Устаревшие теории нельзя в принципе счи­тать ненаучными только на том основании, что они были отброшены. Но в таком случае едва ли можно рассматривать научное развитие как простой прирост знания. То же историческое исследование, которое вскрывает трудности в определении авторства открытий и изобретений, одновремен­но дает почву глубоким сомнениям относительно того процесса накопле­ния знаний, посредством которого, как думали раньше, синтезируются все индивидуальные вклады в науку. (С. 17-19) • оооооо<х>о<>оо<х>ооо^

Ключк фрагменту: При ближайшем вглядывании в историю появлений научных открытий оказывается, что «объективная» наука делалась под очень сильным влиянием таких «субъективных» факторов, как личное культурообусловленное мировоззрение ученых и обусловленные историческим контекстом ситуации конфликтов между различными научными группами и их научными программа­ми (парадигмами).

ооооо<хюо<х><ххх>ооооооооо<>о<х>о<> Результатом всех этих сомнений и трудностей является начинающаяся сейчас революция в историографии науки. Постепенно, и часто до конца не осознавая этого, историки науки начали ставить вопросы иного плана и прослеживать другие направления в развитии науки, причем эти на­правления часто отклоняются от кумулятивной модели развития. Они не столько стремятся отыскать в прежней науке непреходящие элемен­ты. которые сохранились до современности, сколько пытаются вскрыть

историческую целостность этой науки в тот период, когда она существо­вала. Их интересует, например, не вопрос об отношении воззрений Гали­лея к современным научным положениям, а скорее отношение между его идеями и идеями его научного сообщества, то есть идеями его учителей, современников и непосредственных преемников в истории науки. Более того, они настаивают на изучении мнений этого и других подобных со­обществ с точки зрения (обычно весьма отличающейся от точки зрения современной науки), признающей за этими воззрениями максимальную внутреннюю согласованность и максимальную возможность соответствия природе. Наука в свете работ, порождаемых этой новой точкой зрения (их лучшим примером могут послужить сочинения Александра Койре), пред­стает как нечто совершенно иное, нежели та схема, которая рассматрива­лась учеными с позиций старой историографической традиции. Во всяком случае эти исторические исследования наводят на мысль о возможности нового образа науки. Данный очерк преследует цель охарактеризовать хотя бы схематично этот образ, выявляя некоторые предпосылки новой историографии.

Какие аспекты науки выдвинутся на первый план в результате этих усилий? Во-первых, хотя бы в предварительном порядке, следует указать на то, что для многих разновидностей научных проблем недостаточно од­них методологических директив самих по себе, чтобы прийти к однознач­ному и доказательному выводу. Если заставить исследовать электриче­ские или химические явления человека, не знающего этих областей, но знающего, что такое «научный метод» вообще, то он может, рассуждая вполне логически, прийти к любому из множества несовместимых между собой выводов. К какому именно из этих логичных выводов он придет, по всей вероятности, будет определено его прежним опытом в других облас­тях, которые ему приходилось исследовать ранее, а также его собственным индивидуальным складом ума. Например, какие представления о звездах он использует для изучения химии или электрических явлений? Какие именно из многочисленных экспериментов, возможных в новой для него области, он предпочтет выполнить в первую очередь? И какие именно ас­пекты сложной картины, которая выявится в результате этих экспери­ментов, будут производить на него впечатление особенно перспективных для выяснения природы химических превращений или сил электриче­ских взаимодействий?

Для отдельного ученого, по крайней мере, а иногда точно так же и для научного сообщества, ответы на подобные вопросы часто весьма сущест­венно определяют развитие науки. Например... ранние стадии развития большинства наук характеризуются постоянным соперничеством между множеством различных представлений о природе. При этом каждое пред­ставление в той или иной мере выводится из данных научного наблюде­ния и предписаний научного метода, и все представления хотя бы в об­щих чертах не противоречат этим данным. Различаются же между собой школы не отдельными частными недостатками используемых методов (все они были вполне «научными»), а тем, что мы будем называть несоиз­меримостью способов видения мира и практики научного исследования в этом мире. Наблюдение и опыт могут и должны резко ограничить контуры той области, в которой научное рассуждение имеет силу, иначе науки как таковой не будет. Но сами по себе наблюдения и опыт еще не могут опре­делить специфического содержания науки. Формообразующим ингреди­ентом убеждений, которых придерживается данное научное сообщество в данное время, всегда являются личные и исторические факторы — эле­мент по видимости случайный и произвольный. (С. 19-21)

сооосюоооооооооо^^

Ключ к фрагменту: В современной «нормальной» науке «нормальным» считается обучение специалиста по стандартным учебникам тому, как должен выглядеть мир и что в нем надо исследовать. Но закончивший образование ученый, на прак­тике, в своих опытах, нередко сталкивается с аномалиями, которые не вписыва­ются в те схемы, которым его учили и которые он выискивает в природе. Когда количество таких аномалий достигает критической массы, то формулируется новая научная теория, аномалии становятся научными фактами, а старая тео­рия уходит в историю. Происходит «научная революция». Возникает вопрос: при каких условиях происходят эти «революции»?

<ххххххххх>скхх>о<х><х><><>ос><>оооо<х>

Наличие этого элемента произвольности не указывает, однако, на то, что любое научное сообщество могло бы заниматься своей деятельностью без некоторой системы общепринятых представлений. Не умаляет он и роли той совокупности фактического материала, на которой основана деятельность сообщества. Едва ли любое эффективное исследование мо­жет быть начато прежде_? чем научное сообщество решит, что располагает обоснованными ответами на вопросы, подобные следующим: каковы фун­даментальные сущности, из которых состоит универсум? Как они взаи­модействуют друг с другом и с органами чувств? Какие вопросы ученый имеет право ставить в отношении таких сущностей и какие методы могут быть использованы для их решения?

По крайней мере, в развитых науках ответы (или то, что полностью за­меняет их) на вопросы, подобные этим, прочно закладываются в процессе обучения, которое готовит студентов к профессиональной деятельности и дает право участвовать в ней. Рамки этого обучения строги и жестки, и по­этому ответы на указанные вопросы оставляют глубокий отпечаток на на­учном мышлении индивидуума. Это обстоятельство необходимо серьезно учитывать при рассмотрении особой эффективности нормальной научной деятельности и при определении направления, по которому она следует в

данное время. Рассматривая... нормальную науку, мы поставим перед со­бой цель в конечном счете описать исследование как упорную и настойчи­вую попытку навязать природе те концептуальные рамки, которые дало профессиональное образование. В то же время нас будет интересовать во­прос, может ли научное исследование обойтись без таких рамок, незави­симо от того, какой элемент произвольности присутствует в их историче­ских источниках, а иногда и в их последующем развитии.

Однако этот элемент произвольности имеет место и оказывает суще­ственное воздействие на развитие науки... Нормальная наука, на разви­тие которой вынуждено тратить почти все свое время большинство уче­ных, основывается на допущении, что научное сообщество знает, каков окружающий нас мир. Многие успехи науки рождаются из стремления сообщества защитить это допущение, и если это необходимо — то и весь­ма дорогой ценой. Нормальная наука, например, часто подавляет фунда­ментальные новшества, потому что они неизбежно разрушают ее основ­ные установки. Тем не менее до тех пор, пока эти установки сохраняют в себе элемент произвольности, сама природа нормального исследования дает гарантию, что эти новшества не будут подавляться слишком дол­го. Иногда проблема нормальной науки, проблема, которая должна быть решена с помощью известных правил и процедур, не поддается неодно­кратным натискам даже самых талантливых членов группы, к компе­тенции которой она относится. В других случаях инструмент, предна­значенный и сконструированный для целей нормального исследования, оказывается неспособным функционировать так, как это предусматри­валось, что свидетельствует об аномалии, которую, несмотря на все уси­лия, не удается согласовать с нормами профессионального образования. Таким образом (и не только таким) нормальная наука сбивается с дороги все время. И когда это происходит — то есть когда специалист не может больше избежать аномалий, разрушающих существующую традицию на­учной практики, — начинаются нетрадиционные исследования, кото­рые в конце концов приводят всю данную отрасль науки к новой системе предписаний (commitments), к новому базису для практики научных ис­следований. Исключительные ситуации, в которых возникает эта смена профессиональных предписаний, будут рассматриваться в данной работе как научные революции. Они являются дополнениями к связанной тра­дициями деятельности в период нормальной науки, которые разрушают традиции. (С. 21-23)

ОООООООООСкХХ»^

Ключ к фрагменту: В истории науки научные революции связаны с именами, ко­торые у всех на слуху: Коперник, Галилей, Ньютон, Эйнштейн и многие другие. Надо отдавать себе отчет в том, что любая научная революция (например, пе­реход от гелиоцентрической к геоцентрической модели в описании Солнечной

Системы) буквально ломает то знание о мире, которое считалось «научным» до появления новой теории. Ученые очень инертны в деле пересмотра своих воз­зрений на мир, и если таковое происходит, то этот процесс длится достаточно долго, поскольку требует и невыгодного для карьеры и статуса признания своей неправоты со стороны оппонентов новой теории, и глобальной смены ориенти­рования в картине мира в целом.

оооооооооооо^

Наиболее очевидные примеры научных революций представляют со­бой те знаменитые эпизоды в развитии науки, за которыми уже давно закрепилось название революций. Поэтому в... разделах, где предпри­нимается непосредственный анализ природы научных революций, мы не раз встретимся с великими поворотными пунктами в развитии нау­ки, связанными с именами Коперника, Ньютона, Лавуазье и Эйнштейна, Лучше всех других достижений, по крайней мере в истории физики, эти поворотные моменты служат образцами научных революций. Каждое из этих открытий необходимо обусловливало отказ научного сообщества от той или иной освященной веками научной теории в пользу другой тео­рии, несовместимой с прежней. Каждое из них вызывало последующий сдвиг в проблемах, подлежащих тщательному научному исследованию, и в тех стандартах, с помощью которых профессиональный ученый оп­ределял, можно ли считать правомерной ту или иную проблему или за­кономерным то или иное ее решение. И каждое из этих открытий пре­образовывало научное воображение таким образом, что мы в конечном счете должны признать это трансформацией мира, в котором проводит­ся научная работа. Такие изменения вместе с дискуссиями, неизменно сопровождающими их, и определяют основные характерные черты на­учных революций.

Эти характерные черты с особой четкостью вырисовываются из изуче­ния, скажем, революции, совершенной Ньютоном, или революции в хи­мии. Однако те же черты можно найти (и в этом состоит одно из основных положений данной работы) при изучении других эпизодов в развитии нау­ки, которые не имеют столь явно выраженного революционного значения. Для гораздо более узких профессиональных групп, научные интересы ко­торых затронуло, скажем, создание электромагнитной теории, уравнения Максвелла были не менее революционны, чем теория Эйнштейна, и сопро­тивление их принятию было ничуть не слабее. Создание других новых тео­рий по понятным причинам вызывает такую же реакцию со стороны тех специалистов, чью область компетенции они затрагивают. Для этих спе­циалистов новая теория предполагает изменение в правилах, которыми ру­ководствовались ученые в практике нормальной науки до этого времени. Следовательно, новая теория неизбежно отражается на широком фронте научной работы, которую эти специалисты уже успешно завершили. Вот почему она, какой бы специальной ни была область ее приложения, нико­гда не представляет собой (или, во всяком случае, очень редко представ­ляет) просто приращение к тому, что уже было известно. Усвоение новой теории требует перестройки прежней и переоценки прежних фактов, внут­реннего революционного процесса, который редко оказывается под силу одному ученому и никогда не совершается в один день. Нет поэтому ничего удивительного в том, что историкам науки бывает весьма затруднительно определить точно дату этого длительного процесса, хотя сама их термино­логия принуждает видеть в нем некоторое изолированное событие.

Кроме того, создание новых теорий не является единственной катего­рией событий в науке, вдохновляющих специалистов на революционные преобразования в областях, в которых эти теории возникают. Предписа­ния, управляющие нормальной наукой, определяют не только те виды сущностей, которые включает в себя универсум, но, неявным образом, и то, чего в нем нет. Отсюда следует (хотя эта точка зрения требует более широкого обсуждения), что открытия, подобные открытию кислорода или рентгеновских лучей, не просто добавляют еще какое-то количество знания в мир ученых. В конечном счете это действительно происходит, но не раньше, чем сообщество ученых-профессионалов сделает переоцен­ку значения традиционных экспериментальных процедур, изменит свое понятие о сущностях, с которым оно давно сроднилось, и в процессе этой перестройки внесет видоизменения и в теоретическую схему, сквозь ко­торую оно воспринимает мир. Научный факт и теория в действительности не разделяются друг от друга непроницаемой стеной, хотя подобное раз­деление и можно встретить в традиционной практике нормальной науки. Вот почему непредвиденные открытия не представляют собой просто вве­дения новых фактов. По этой же причине фундаментально новые факты или теории качественно преобразуют мир ученого в 'той же мере, в какой количественно обогащают его.

В дальнейшем мы подробнее остановимся на этом расширенном поня­тии природы научных революций. Известно, что всякое расширение по­нятия делает неточным его обычное употребление. Тем не менее я и даль­ше буду говорить даже об отдельных открытиях, как о революционных, поскольку только таким образом можно сравнить их структуру с харак­тером, скажем, коперниканской революции, что и делает, по моему мне­нию, это расширенное понятие важным. <...> (С. 23-25)

Источник: Кун Т. Введение. Роль истории // Структура научных революций. — М.,

С. 17-27.

Козырев Дмитрий Николаевич — российский философ науки и техники. Ниже помещен фрагмент выполненного Д.Н. Козыревым аналитического обзора имеющихся на сегодняш­ний день философских и общекультурных постановок вопроса о роли техники в жизни че­ловека и современной цивилизации.

Дмитрий Николаевич Козырев ФИЛОСОФИЯ ТЕХНИКИ В СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ

ооооо<х>о<><х>ос>о<х><>оо<><ххюоо<х><:>о

Ключ к фрагменту: Созданная человеком техника — это одна из форм материа­лизации человеческой активности в мире. Как положительные, так и отрица­тельные стороны техники требуют пристального внимания и изучения.

0000<Х>000<><><Х><><Х><><>С<>000<>00<>000

<...> Конец XX в. придал размышлениям о сущности техники особый смысл: для современного этапа философии техники характерно внима­ние к теме ответственности субъекта технического действия (в первую очередь, инженера). Не случайным стало появление понятия «техноэти- ка»: будущее человечества неизбежно определяется тем, насколько будет сохранен контроль над сотворенной и постоянно творимой в ходе истории «второй природой». Этот вызов не менее серьезен, чем угроза со стороны стихийных природных сил. И наряду с проблемой ответственности встает сопряженная с ней проблема свободы. Современная техника становится не только физической, но и духовной опорой человека. Сохранение высшего человеческого качества, противодействие властвующему в технической цивилизации духу силы и автоматизма требуют ясного понимания слож­ности связей в структуре «человек — техника — природа».

«Нет человека без техники», — эти слова принадлежит X. Ортеге-и- Гассету. В этой антропологической формуле отмечено необходимое усло­вие бытия человека на Земле: лишь он один из царства животных наделен способностью материлизовать свою волю, вносить с помощью собствен­ных изделий изменения в окружающий мир. Эта неразрывная связь от­мечалась многими философами прошлого (так, можно вспомнить опре­деление человека Б. Франклина: «человек есть животное, производящее орудия»; оно до сих пор признается самым точным объективно-научным определением человека). Однако испанский философ занят не проблема­ми антропогеза — он старается найти некую неизменную в чередовании исторических эпох черту бытия человека, через которую можно постиг­нуть единство человеческого рода. Как до возникновения первых очагов цивилизации, так и ныне, в эпоху научно-технического прогресса, чело­век огражден своего рода «магическим кругом». Круг этот — техника; ме­няются, твердея и утончаясь, лишь его формы, сам же он, подобно тени, неизменно следует за сложной судьбой человека — самого удивительного из феноменов Вселенной. (С. 66-67)