Общее понятие о языке художественной литературы

Язык художественного произведения — совокупность языковых средств, используемых в данном литературном произведении.

Язык существует в жизни независимо от литературы, но взависимости от ее специфики приобретает особые свой­ства, которые позволяют говорить о существовании «язы­ка художественной литературы». Любое литературное про­изведение пользуется особым языком, который зависит от жанра, эпохи, личности писателя и целей, которые он пе­ред собой ставит. В поисках новых средств изобразитель­ности писатель даже может нарушать языковые нормы. Например, русские футуристы (Маяковский, Хлебников, Северянин и другие) создавали неологизмы, нарушали грамматические и синтаксические нормы и т. д.

Язык художественных произведений отличается специ­фическими особенностями. Его основными свойствами яв­ляются образность, иносказательность, эмоциональность, авторская оригинальность. Большое значение имеет прин­цип отражения жизни в произведениях — реалистический, романтический, модернистский и т. д.

18 Повествование и образ повествователя.

Начнем с анализа эпической речи как более сложной. В ней отчетливо

выделяются две речевые стихии: речь героев и повествование. (Повествованием в литературоведении при­нято называть то, что остается от текста эпического произведения если из него убрать прямую речь героев).

Повест­вователь — это особый художественный образ, точно так же приду­манный писателем, как и все остальные образы. Как всякий образ он представляет собой некоторую художественную условность, при­надлежность вторичной, художественной реальности. Именно поэто­му и недопустимо отождествление повествователя с автором даже в тех случаях, когда они очень близки: автор — реальный живой че­ловек, а повествователь — созданный им образ. Другое дело, что в некоторых случаях повествователь может выражать авторские мысли, эмоции, симпатии и антипатии, давать оценки, совпадающие с авторскими и т.п. Но так бывает далеко не всегда, и в каждом кон­кретном случае нужны доказательства близости автора и повество­вателя; из этого ни в коем случае нельзя исходить как из чего-то само собой разумеющегося.

Образ повествователя — особый образ в структуре произведения Основное, а зачастую и единственное средство создания этого образа — присущая ему речевая манера, за которой просматривается оп­ределенный характер, способ мышления, мировоззрение и т.п. Что мы, например, знаем о повествователе в «Повести о том, как поссорил­ся Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»? Кажется, очень не­многое: ведь нам неизвестны его возраст, профессия, социальное поло­жение, внешний облик; он не совершает на протяжении повести ни одного поступка... И все-таки характер перед нами как живой, и это только благодаря чрезвычайно выразительной манере речи, за кото­рой стоит определенная манера мышления. В течение почти всей по­вести повествователь представляется нам наивным, простодушным провинциальным чудаком, круг интересов которого не выходит за пределы уездного мирка. Но последняя фраза повествователя — «Скучно на этом свете, господа!» — меняет наше представление о нем на прямо противоположное: это горькое замечание заставляет нас предположить, что первоначальные наивность и прекраснодушие были лишь маской умного, ироничного, философски настроенного человека, что это была своего рода игра, предложенная читателю ав­тором, специфический прием, который позволил глубже высветить нелепость и несообразности, «скуку» миргородской, а шире — челове­ческой жизни. Как мы видим, образ оказался сложным, двуслойным и очень интересным, а ведь создан он был при помощи исключитель­но речевых средств.

В большинстве случаев даже в большом но объему произведении выдерживается одна повествовательная манера, но это не обязательно должно быть так, и с возможностью незаметного, не заявленного из­менения повествовательной манеры по ходу произведения следует всегда считаться. (Заявленная смена повествователей, как, например, в «Герое нашего времени», не представляет такой сложности для ана­лиза.) Хитрость здесь в том, что повествователь вроде бы один и тот же, а на самом деле в разных фрагментах текста он разный по своей речевой манере. Например, в «Мертвых душах» Гоголя основная пове­ствовательная стихия аналогична повествованию в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» — маска наивности и простодушия скрывает иронию и лукавство, которые иногда прорываются явно в сатирических авторских отступлениях. Но в патетических авторских отступлениях («Счастлив путник...», «Не так ли и ты, Русь...» и др.) повествователь уже не тот — это писа­тель, трибун, пророк, проповедник, философ, — словом, образ, близ­кий, почти тождественный личности самого Гоголя. Аналогичная, но еще более сложная и тонкая структура повествования присутствует в Романе Булгакова «Мастер и Маргарита». В тех случаях, когда рас­сказывается о московских пройдохах из Варьете или Массолита, о по­рождениях шайки Воланда в Москве, повествователь надевает речевую маску московского обывателя, мыслит и говорит в его тоне и Духе. В рассказе о Мастере и Маргарите он романтичен и восторжен. В повествовании о «князе тьмы» и в ряде авторских отступлений (Нонет, никаких Караибских морей нет на свете...», «О боги, боги мои, как грустна вечерняя земля!..» и др.) предстает умудренным опытом философом, чье сердце отравлено горечью. В «евангельских» главах по­вествователь — строгий и точный историк. Такая сложная повество­вательная структура соответствует сложности проблематики и идей­ного мира «Мастера и Маргариты», сложной и в то же время единой личности автора, и понятно, что, не разобравшись в ней, невозможно ни адекватно воспринять особенности художественной формы рома­на, ни «пробиться» к его непростому содержанию.

18Существует несколько форм и типов повествования. Две основные повествовательные формы — это повествование от первого и от третьего лица. При этом следует учитывать, что каждая форма может применяться писателями в самых различных целях, но в общем виде можно сказать, что повествование от первого лица усиливает иллю­зию достоверности рассказываемого и зачастую акцентирует внима­ние на образе повествователя; при этом повествовании автор почти всегда «прячется», и его нетождественность повествователю выступа­ет наиболее отчетливо. Повествование же от третьего лица дает авто­ру большую свободу в ведении рассказа, поскольку не связано ни с какими ограничениями; это как бы эстетически нейтральная сама по себе форма, которая может быть применена в разных целях. Разно­видностью повествования от первого лица является имитация в худо­жественном произведении дневников (журнал Печорина), писем («Бедные люди» Достоевского) или иных документов.

Особой формой повествования является так называемая несобст­венно-прямая речь. Это повествование от лица нейтрального, как правило, повествователя, но выдержанное полностью или отчасти в речевой манере героя, не являясь в то же время его прямой речью. Писатели новейшего времени особенно часто прибегают к этой форме повествования, желая воссоздать внутренний мир героя, его внутреннюю речь, через которую просматривается определенная ма­нера мышления. Эта форма повествования была излюбленным при­емом Достоевского, Чехова, Л. Андреева, многих других писателей. Приведем в качестве примера отрывок несобственно-прямой внут­ренней речи из романа «Преступление и наказание»: «И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня под ворота­ми; он сообразил, что, кроме дворников, там стояло тогда еще не­сколько человек <...> Так вот, стало быть, чем разрешился весь этот вчерашний ужас. Всего ужаснее было подумать, что он действи­тельно чуть не погиб, чуть не погубил себя из-за такого ничтожного обстоятельства. Стало быть, кроме найма квартиры и разговоров о крови, этот человек ничего не может рассказать. Стало быть, и у Порфирия тоже нет ничего, ничего, кроме этого бреда, никаких фак­тов, кроме психологии, которая о двух концах, ничего положительного. Стало быть, если не явится никаких больше фактов (а они не должны уже более являться, не должны, не должны!), то... то что же могут с ним сделать? Чем же могут его обличить окончательно, хоть и арестуют? И, стало быть, Порфирий только теперь, только сейчас узнал о квартире, а до сих пор и не знал».

В повествовательной речи здесь возникают слова, характерные для героя, а не повествователя (частично они выделены курсивом самим Достоевским), имитируются структурные речевые особенности внутреннего монолога: двойной ход мыслей (обозначенный скобка­ми), отрывочность, паузы, риторические вопросы — все это свойствен­но речевой манере Раскольникова. Наконец, фраза в скобках — это уже почти прямая речь, и образ повествователя в ней уже почти «рас­таял», но только почти — это все же не речь героя, а имитация его ре­чевой манеры повествователем. Форма несобственно-прямой речи разнообразит повествование, приближает читателя к герою, создает психологическую насыщенность и напряженность.

Разделяют персонифицированных и неперсонифицированных по­вествователей. В первом случае повествователь — одно из действующих лиц произведения, часто он имеет все или некоторые атрибуты литера­турного персонажа: имя, возраст, наружность; так или иначе участвует в действии. Во втором случае повествователь есть фигура максимально условная, он представляет собой субъект повествования и внеположен изображенному в произведении миру. Если повествователь персонифи­цирован, то он может быть либо главным героем произведения (Печорин в последних трех частях «Героя нашего времени»), либо второстепен­ным (Максим Максимыч в «Бэле»), либо эпизодическим, практически не принимающим участия в действии («публикатор» дневника Печо­рина в «Максиме Максимыче»). Последний тип часто называют пове­ствователем-наблюдателем, иногда этот тип повествования чрезвы­чайно похож на повествование от третьего лица (например, в романе Достоевского «Братья Карамазовы»).

В зависимости от того, насколько выражена речевая манера пове­ствователя, выделяются несколько типов повествования. Наиболее простым типом является так называемое нейтральное повествование, построенное по нормам литературной речи, ведущееся от третьего лица, причем повествователь неперсонифицирован. Повествование выдержано в основном в нейтральной стилистике, а речевая манера не акцентирована. Такое повествование мы встречаем в романах Тур­генева, в большинстве повестей и рассказов Чехова. Заметим, что в этом случае можно с наибольшей вероятностью предполагать, что по своей манере мышления и речи, по своей концепции действительнос­ти повествователь максимально близок к автору.

Другой тип — повествование, выдержанное в более или менее ярко выраженной речевой манере, с элементами экспрессивной сти­листики, со своеобразным синтаксисом и т.п. Если повествователь персонифицирован, то речевая манера повествования обыкновенно так или иначе соотносится с чертами его характера, явленными при помощи других средств и приемов. Такой тип повествования мы наблюдаем в творчестве Гоголя, в романах Толстого и Достоевского, в творчестве Булгакова и др. В этом случае тоже возможна макси­мальная близость между повествователем и автором (например, у. Толстого), но здесь надо быть уже очень осторожным, так как соот­ветствия между позициями автора и повествователя могут быть, во-первых, очень сложны и многоплановы (Гоголь, Булгаков), а во-вто­рых, здесь возможны случаи, когда повествователь является пря­мым антиподом автора («Нос» Гоголя, «История одного города» Щедрина, повествователи в «Повестях Белкина» Пушкина и др.).

Следующий тип — повествование-стилизация, с ярко выраженной, речевой манерой, в которой обычно нарушаются нормы литературной речи — ярким примером могут быть рассказы и повести А. Платонова. В этом третьем типе выделяется очень важная и интересная разновидность повествования, называемая сказом. Сказ — это повествование, в своей лексике, стилистике, интонационно-синтаксическом построении и про­чих речевых средствах имитирующее устную речь, причем чаще всего простонародную. Исключительным и, пожалуй, непревзойденным мастерством сказа владели такие писатели, как Гоголь («Вечера на, хуторе близ Диканьки»),Лесков, Зощенко.

В анализе повествовательной стихии произведения первостепен­ное внимание необходимо уделять, во-первых, всем видам персо­нифицированных повествователей, во-вторых, повествователю, об­ладающему ярко выраженной речевой манерой (третий тип), и в-третьих, такому повествователю, чей образ сливается с образом ав­тора (не с самим автором!).