Процесс «цивилизации» человеческих потребностей

Опыт действительной индивидуализации потребностей, привносящий в человеческие желания неповторимую личностную интонацию, открылся европейцу только после заката христианских канонов жизни. Происхождение и поэтапное развитие приватной сферы потребностей, способной к реорганизации вне зависимости от социальных норм, прекрасно описал немецкий социолог ХХ века Норберт Элиас. Для нас значимо, что в своем труде «О процессе цивилизации» он, во-первых, проследил генеалогию психики с высокой дифференциацией и изменяющейся структурой потребностей, во-вторых, описал социальные механизмы, обусловившие её рождение, и, в-третьих, обрисовал все сферы её приложения.

Трансформация средневековой культуры в новую европейскую цивилизацию, охватившая период ХIV–ХVII вв., связана, согласно Элиасу, с возникновением нового антропологического типа, в чьем поведенческом стиле начинают преобладать индивидуальная инициатива, требование приватности, сокрытие естественно возникающих аффектов и стеснение за материально-телесные отправления собственного организма. Данный крайне осторожный и всегда осмотрительный тип рождается вместе с формированием светского придворного круга. Появление индивидуально желающего, переживающего, способного скрывать и контролировать собственные аффекты и органические позывы индивида Элиас объясняет распространением требования хороших манер в высших слоях общества и перекочевавшего оттуда в гущу городской жизни. В нашем контексте это чрезвычайно важно, поскольку речь идет о социальной почве формирования потребностей.

Итак, рождение цивилизованного человека мотивировано утверждением нового способа поведения, во-первых, за столом, во-вторых, в публичном пространстве, в-третьих, в закрытой для взгляда других частной, интимной сфере, сформировавшейся только в этот период. Именно исходящие из этих полей требования к индивиду приводят к замене простотых естественных человеческих желаний на дисциплинированные, находящие для удовлетворения нужный момент и нужное место и в крайней степени индивидуализированные потребности. Иными словами, площадный человеческий тип средневековой эпохи, бравирующий непосредственностью собственных желаний и готовый проживать значимые моменты своей жизни на глазах у всех, сменяется новым типом придворного, строго подчиняющегося социальным кодексам приемлемого и недопустимого и требующего для обнаружения собственного естества непроницаемого для постороннего наблюдения пространства приватности.

Качественное изменение потребностей стартовало с обновлением коллективной практики совместных трапез. Начиная с ХIV века, все более регламентируются застольные поведенческие нормы: устанавливаются правила взаимного расположения вкушающих тел, последовательности приема пищи, усиливается дисциплина телесных проявлений – желудочным газам и рыганиям теперь предписывается задержка. Но главную цивилизующую роль Элиас усматривает во введение в застольный обиход большого количества столовых приборов. Усложнение правил сервировки стола (начавшееся с принуждением каждого к собственной тарелке и ложке и развившегося до выделения для различных блюд особых видов посуды) вызвало усиление индивидуального внимания и дисциплины тела. С этого времени индивид должен был научиться соблюдать гастрономический церемониал во всей его точности – последовательно вкушать блюда, соблюдать правильность вкусовых сочетаний и грациозно использовать при приеме пищи искусственные приспособления. Все это приводит его к установлению нового режима самоконцентрации и табуированию естественных телесных импульсов (вытерания рук о волосы и одежду, хватания ими пищи, терзания пищи зубами и выбрасывания в этом же месте её несъедобных остатков). Элиас замечает, что «…люди, … как это было принято в Средние века, которые брали куски мяса с общего блюда, пили вино из одной чаши, а суп – из одного котелка … находились в иных, чем мы, отношениях, друг с другом»[155]: распространение нового застольного этикета порождает дисциплину двигательной активности тела, научает индивида скрывать естественные аффекты и задерживать физиологические позывы. Так человек дистанцируется от хищнических потребностей собственного естества и становится утонченным господином собственных желаний.

Правила поведения в общественном пространстве также подвергаются жесткой регламентации. Начинается длительный процесс его стерилизации, подразумевающий изгнание из публичной сферы всей совокупности «грязных» отправлений человеческой натуры. Не только мытьё рук, но и соблюдение табу по публичному отправлению таких естественных потребностей как высмаркивание, отхаркивание, сплевывание становится признаком хорошо воспитанного человека: вводится ряд курьезных для нашего слуха поведенческих стандартов, вроде «не плюй далеко, чтобы затем не приходилось отыскивать, куда ты плюнул, чтобы растереть ногой»[156]. Подобные пути денатурализации потребностей приводят к дифференциации (разделению, различению) волевой компоненты личности – теперь предметом контроля индивида может выступить не только дело всей жизни, но и, как отмечал А.С. Пушкин, «краса ногтей».

Кроме того, вводится четкое разграничение между интимной и публичной сферой человеческой жизни. Подобное нововведение мотивировано, согласно Элиасу, окружением аурой приватности пространства сна. Долгое время спальное место не допускало налета интимности – в традиционной культуре спальня как таковая просто отсутствовала: для феодала эпохи раннего Средневековья вполне привычно есть, принимать посетителей и спать в одном помещении. Только в ХIII веке феодальные замки перепланируются с учетом отделения спальни от апартаментов для приемов[157]. Придворная культура окончательно разрушает цельность старинных феодальных замков, признав необходимым сокрытие от общественного внимания места для еженощного отдыха и введя специальные спальные аксессуары – разнообразное ночное белье. Таким образом, индивид приучается к утаиванию одной из самых естественных потребностей – сна.

Значимо, что все вышеописанные практики подавления, сокрытия, утончения природных потребностей усваиваются «изнутри» индивида – вследствие длительного внешнего надзора за точностью выполнения телесных церемониалов рождается индивид в выдрессерованной психикой. Благодаря требованием этикета субъект становится зрителем собственных провинностей и таким образом перерождается в собственного надзирателя. Именно так Элиас объясняет превращение стыда в константу переживаний европейца Нового времени. Отсюда – все его утонченные проявления желания даже при отсутствии внешнего наблюдения.

Итак, введение новых социальных табу, усиление дрессуры спонтанности аффектов и отприродности потребностей обусловили колоссальные психические изменения. Благодаря новому витку самодоместикации человек начинает культивировать индивидуализм внутреннего, открыв для себя значимость сокрытия собственного самочувствия. Это событие хорошо иллюстрирует наставление мастера философской эссеистики ХVI века М. Монтеня: «Нужно добросовестно играть свою роль, но при этом не забывать, что это всего-навсего роль, которую нам поручили. Маску и внешний облик нельзя делать сущностью, чужое – своим. … Достаточно посыпать мукою лицо, не посыпая ею одновременно и сердце. …Господин мэр и Мишель Монтень никогда не были одним и тем же лицом, и между ними всегда пролегала отчетливо обозначенная граница»[158].