Социальные механизмы организации потребностей в эпохи античности и средневековья

Глубинное воздействие социальной среды на характер потребностей характерно и для периода Средневековья. Присущее мироотношению этой эпохи восприятие совокупности всего существующего в качестве проявления могущественной воли Творца мотивирует консерватизм социальных связей. Каждое место в социальной иерархии рассматривалось в данном историческом контексте как результат божественного воления, вследствие чего индивид плотно врастал в ту социальную структуру, к которой он принадлежал от рождения: «…идея о данном Богом и природном «месте» призывает человека исполнять на нем свой особый долг. Ценности человека и его жизненные запросы формируются только в сфере значимости этого места. Каждый – от короля до шлюхи – занимает формально «благородную» позицию, с точки зрения которой он на своем «месте» незаменим»[153]. Не успев родиться, ребенок испытывал влияние расширенного круга средневековой семьи, впитывая присущие ему шаблонные модели поведения. Последующий период отрочества был отдан на овладение теми навыками, к которым предпосылало индивида его сословное происхождение: тот, кто предпослан от рождения к ручному труду (laboratories), обучался аграрным умениям или перенимал у старших присущий семье ремесленный навык; предназначенные к молению Господу (oratores) – отправлялись в монастыри и т.д. Таким образом, достигший зрелости индивид ориентировал собственные действия на сословный поведенческий канон и связывал собственную самореализацию с совершенствованием, мастерством исполнения его предписаний. Иными словами, социальная роль шла впереди индивида и строго задавала направление его потребностей.

Уже на уровне повседневности, не говоря о публичных предъявлениях собственного статуса, человек был включен в четкий порядок церемониалов, строго следовал гастрономическим предписаниям, кодексам труда и досуга, нормам межличностных взаимоотношений, установленным как негласно, так и в задокументированном виде для каждого сословия. Забавный в этом отношении пример содержит созданная на закате Средневековья немецкая эпическая поэма «Песнь о нибенлунгах». Бургундский король Гунтер женится на богатырше Брюнхильде. Но в первую брачную ночь случается казус: вместо обильных ласк и томительных поцелуев, невеста подвешивает его на крюк и оставляет его в столь пикантном положении на всю ночь. При этом невеста ни на минуту не забывает об этикете межполового общения, а автор по-прежнему оценивает поруганного жениха как «благородного» и «могучего рыцаря»[154]. Бесспорно, для современного читателя от подобного положения дел веет особо утонченным издевательством и беспрецедентной язвительностью, но ничего подобного текст не подразумевает: для средневекового мировосприятия в порядке вещей признавать мужественность и доблесть Гунтера, несмотря на курьезность сопутствующих ему обстоятельств.

Как мы увидели, на архаическом и средневековом этапе развития потребности человека были прочно связаны с социальным порядком, к которому он принадлежал. Избавление потребностей от общих социальных штампов, развитие их нестандартности является довольно таки поздним приобретением европейской культуры. Процесс интимизации потребностей, конструирования их характера при личном участии индивида начинается лишь с конца XIV столетия.

Прежде чем перейти к рассмотрению реалий Нового времени, следует отметить, что бегство от типичности потребностей совершал и человек высокой античной культуры. Культивируя самостоятельность мышления и инициативность действия в качестве основных человеческих качеств, античная культура способствовала развитию многообразия моделей организации потребностей. Достаточно вспомнить множественность альтернатив, предложенных в этой области эллинистическими философскими доктринами. Этот период был означен провозглашенным киниками отказом от социальных потребностей и проведенным ими отождествлением самореализации со способностью к естественным наслаждениям; стоической проповедью центрирования человеческого желания на исполняемых только личным усилием делах и его избавления от стремлений к выгоде, социальному престижу и славе; реализованным эпикурейцами возвращением к простоте человеческих желаний, освобождающему существование от тяги к излишествам и восстанавливающему умение радоваться простым вещам – простой пище, телесному здоровью, наличию места и возможности сна, дружескому общению. Но, так или иначе, все античные модели воспитания потребностей должны были подготовить публичного человека. Даже после распада полисного пространства, философы, создавая руководства по воспитанию потребностей, способствующих достойной и счастливой жизни, были сориентированы на опыт совместного существования – все разработки по преобразованию потребностей в конечном счете были сориентированы на организацию общины друзей, во взаимодействии полноценно проживающих жизнь. Но аналогичная ситуация личностного пафоса христианской вести не вызвала индивидуализацию потребностей, хотя имелись все предпосылки.

Несомненно, ядром мироощущения средневекового христианина является требование индивидуального подвига во имя прославления всевластия Господа, но необходимость повторения в пространстве персонального опыта Христовых деяний здесь слита с задачей учреждения новой формы совместной жизни – «общины праведников». Именно поэтому все распространившиеся в Средневековье аскетические практики преобразования потребностей не выделяют индивида, делая его вторым после Бога господином своих желаний, а, напротив, конструируют идеальную форму организации потребностей, которая выступает образцом, примером для подражания коллектива.