Язык как структура человеческого существования

Обращение к организации человеческой жизни коллективными практиками показало, каким образом человек формируется как носитель социального, а не естественного способа поведения. Основным инструментом трансляции социальных навыков выступает язык, чья изменчивая реальность закрепляет в себе весь спектр человеческих возможностей, наличествующих в определенной культуре.

Социальная определенность человеческого поведения означает, что человек на уровне оценок, мотиваций, стратегий действия задействует смыслы, соотносящиеся с существующим социальным порядком. Эти смыслы представлены системой повсеместно используемых в культуре языковых значений. Иными словами, значимость действия, высказывания, события устанавливается человеком благодаря языку, который вплетен в каждую структуру человеческого бытия.

При освещении языковой специфики человеческого существования важно определить, чем именно это уникальное свойство человека отличается от сходного, на первый взгляд, признака, присутствующего у других живых существ и крайне актуальных для современного сознания компьютеров. Главная отличительная характеристика человеческого слова состоит в том, что оно – как в его исторически-ранней форме пантомимического ритуала, так и в развитой форме членораздельной речи – не задано событием, в контексте которого оно произносится, тогда как способность к выражению животных и машин ограничена неизменными, утилитарными откликами на создающееся ситуации.

Дело в том, что животная коммуникация и машинный язык строго мотивированы запрограммированным поведением: сигналы животных являются продолжением инстинктов, способствующих выживанию и воспроизводству вида; компьютерный язык, в свою очередь, строится на успешных алгоритмах решений заранее просчитанных затруднительных ситуаций. Именно это качество обеспечивает абсолютный успех реализуемой здесь коммуникации. Например, трубление слона однозначно понимается всем стадом как предупреждение об опасности, пение гиббона – как признак зарождающегося сексуального возбуждения, а компьютер куда быстрей, чем человек, разрешает сложную математическую задачу. Конечно, проблем с внутривидовым пониманием у животных и машин попросту нет, но вот сформулировать новый отклик на ситуацию, отличную от всех известных ранее, они неспособны, поскольку присущий им способ выражения неотрывно привязан к типичным для их существования обстоятельствам.

Человек вследствие нетипичности собственного существования – его оторванности от инстинктов – способен не только кодировать ситуацию в знак, но и создавать новое высказывание на все ранее сформулированные. Сталкиваясь с потаенностью какого-либо события, человек способен испытать интуитивный проблеск, что это событие невыразимо привычными словами, что оно требует совершенно новый словарный запас. В таких ситуациях столкновения с непонятным всем нам знакомо острое переживание недосказанности, чувства косности нормативного использования языка, следующего за ним вопрошания, сменяющегося рождением нового высказывания.

Иными словами, межчеловеческая коммуникация во всей совокупности ее проявлений (слово, мимика, жест) превышает автоматически отправляемые сигналы. Она существенно отличается от призывных сигналов животных, поскольку собственным предметом способна иметь непонятное и как следствие – создавать новые выразительные подступы к нему, то есть формулировать абсолютно новые высказывания. Когда речь теряет это силовое напряжение выхода к непонятному и подменяется автоматическим воспроизводством заученных фраз, она превращается закрытый, безличный и предсказуемый слепой язык. Но таковое в границах человеческого опыта предстает в буквальном смысле слова дурацким. Советский философ языка и литературовед Ю.М. Лотман приводит показательный анекдот об языковой инертности дурака, не способного высказать ничего нового. Встречает человек двух дерущихся мужиков и вследствие своего молчаливого разглядывания происходящего оказывается избит, приходит домой и жалуется матери, на что та отвечает: «Ну и дурак же ты, ведь можно было бы догадаться сказать: «Сейчас совет вам добрый дам, скорей расстаться надо вам». В следующий раз этот же человек встречает свадьбу и, вспомнив материнское напутствие, говорит: «Сейчас совет вам добрый дам, скорей расстаться надо вам». Позже повествуя об этом матери, вызывает ее причитания: «Ну, какой же ты у меня дурак, следовало сказать: «Живите дружною семьей, куда один, туда другой». Выйдя на улицу и встретив похоронную процессию, дурак с полным чувством собственного достоинства произносит: «Живите дружною семьей, куда один, туда другой»[21].

Иначе говоря, уникальной характеристикой человеческого языка является присущая ему свобода оперирования с непонятным – возможность конструирования осмысленного высказывания о неизвестном ранее. Ангелы, как говорил Данте, не имеют языка, ибо они лицезрят бесконечность во всей полноте и постольку слишком счастливы, чтобы говорить о чем-то. Животные, продолжает Данте, также не имеют языка, потому что для всего, что они воспринимают чувствами, существует заранее заготовленный инстинктивный ответ. Человек, одновременно лишенный полноты бесконечности и инстинктивной оснащенности, всегда нечто недопонимает в порядке существования и именно постольку обращается к новым формам высказывания[22]. Постольку потребность в коммуникации, основанием для которой служит непреодолимое наличие множественности языков, имеет парадоксальный мотив. Наше общение вызвано жаждой встречи с труднопонимаемым: мы заинтересованы в коммуникации именно с носителями того языка, который затрудняет автоматическое, привычное для нас понимание мира. И сверх этого, чем более неизведанней является реальность, открываемая языком собеседника, тем более ценным в познавательном и в социальных аспектах становится наш совместный коммуникативный опыт.