Часть I 30 страница

Коллективизация решила также и столь болезненную для партии проблему хлебопоставок. Колхозы стали инструментом насильственного, внеэкономического «решения продовольственной проблемы», а в сущности – инструментом изъятия почти бесплатного продовольствия. Теперь не было нужды в экономических рычагах поощрения товарообмена между городом и деревней. Все стало проще: главной задачей колхозов было выполнение строго в установленные сроки (под угрозой тюрьмы и ссылки) плана хлебозаготовок, а также поставок множества видов продукции и сырья.

При повсеместном падении производства заготовка зерна, по словам Сталина, в 1933 г. увеличилась с 500—600 млн пудов до 1200—1400 пудов, а вывоз хлеба за границу (несмотря на страшный голод на Украине) рос необычайно быстро: 1928 г. – 1 млн центнеров, 1929 г. – 13 млн, 1930 г. – 48,3 млн, 1931 г. – 51,8 млн центнеров. Так и были «найдены» средства на индустриализацию.

Павлик Морозов

В 1932 г. на всю страну прогремела история крестьянского мальчика Павлика Морозова из села Герасимовка Свердловской области. Его отец Трофим, председатель сельсовета, обладая властью, использовал ее с корыстными целями: отбирал имущество у раскулаченных, за деньги давал необходимые справки спецпоселенцам. Когда его разоблачили и судили, то его сын Павел выступил на суде с показаниями против отца, который к тому же недавно ушел из семьи. Отца посадили, а дед Павлика Сергей Морозов, как сказано в деле, был «сердит на внука, ругал его за то, что тот давал показания на суде». Конфликт в семье обострился, когда Павлик отказался выходить из пионеров, да еще вступил в отряд «содействия органам милиции» и помогал властям изымать спрятанное у крестьян оружие, «лишний» хлеб. Так Павлик стал осведомителем, что вызвало особую ненависть к нему в семье. 3 сентября 1932 г. Сергей Морозов зарезал Павлика и его младшего брата, 7-летнего Федора, ставшего невольным свидетелем. Убийцу разоблачили и расстреляли. Посмертно 13-летний Павлик Морозов, благодаря усилиям пропаганды, стал образцом для подражания пионеров, образцом юного героя, для которого интересы социализма, государства были превыше всего.

Он удостоился памятников, его именем называли пионерские дружины, ему посвящали пионерские песни с припевом «И Павлик Морозов живой!». Поступок Павлика вдохновлял на нечто подобное множество детей-пионеров. В общественном же мнении образ Павлика Морозова стал символом гнусного доносительства. Спор о моральной оценке поступка Павлика поднялся в конце 1980-х гг. и привел к тому, что в апреле 1989 г. на специальном заседании ЦК Всесоюзной пионерской организации подтвердил неизменность оценки поступка Павлика и правомерность внесения его имени в «Книгу почета» пионерской организации. Особо примечательно, что пионерские начальники предписали «сообщить об этом через средства массовой информации всем пионерам и их родителям…» – вероятно, как информацию к размышлению последних.

1933 – Голод на Украине

Одним из следствий жестокой политики хлебозаготовок стал страшный голод – «голодомор» на Украине, поразивший ее в 1933 г. В 1930—1932 гг. на общем фоне резкого упадка сельского хозяйства из-за коллективизации происходило непрерывное повышение норм поставок хлеба государству. При урожае в 5 млн т в 1931 г. Украине предписали сдать в закрома государства 7,7 млн т. Поэтому у крестьян выбрали весь наличный хлеб. В следующем, низкоурожайном, 1932 г. все повторилось. Следствием в 1933 г. стал массовый падеж скота и людской «голодомор». По всей Украине люди стали свидетелями жуткой народной трагедии: опустевшие села и деревни с домами, полными умерших и умирающих взрослых и детей, массовое людоедство, тысячи беженцев, устремившихся в Россию, где они, опухшие и почерневшие от голода, скитались по улицам городов, прося кусок хлеба, а потом умирали в парках и привокзальных скверах. При этом хлеб на Украине был – в хлебохранилищах под Киевом, в Броварах, имелся запас в 1 млн т зерна. Но умирающий украинский народ никто не спасал. Более того, отряды «активистов» и НКВД регулярно наезжали в умирающие села и устраивали «контрольные проверки» в поисках «излишков продовольствия». При этом власти издевались над людьми, отбирая у них последнее.

В этой людоедской политике Центра не было какого-то особого «антиукраинского следа» – так поступали по всей стране. Голод и высокая смертность по тем же причинам поразили плодородные земли Поволжья, Центрального Черноземья, а также Нечерноземья, Южного Урала, Северного Казахстана. Там погибло не менее 1-4 млн человек. Но Украине пришлось хуже других частей страны – от голода погибло 7 млн человек. Особая вина за трагедию лежит на руководстве Украины во главе с С. В. Косиором и П. П. Постышевым, которое усердствовало больше других местных лидеров, стремясь выслужиться перед Сталиным.

В Москву постоянно поступали данные о массовом голоде и смертности, но им не верили. В 1933 г. Сталин получил письмо писателя М. Шолохова, который сообщал о страшном произволе при хлебозаготовках на Дону. В ответ Сталин писал, что крестьяне устаивают «саботаж и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию без хлеба… что уважаемые хлеборобы по сути вели „тихую войну“ с Советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов». Именно такая идеологическая установка власти и привела к голоду 1933 г.

Культ личности Сталина

После изгнания из партии и высылки за границу Троцкого Сталин перенес огонь на его сторонников и тайных доброжелателей в партии. Теоретическим обоснованием стала «теория» Сталина об ужесточении классовой борьбы по мере приближения к социализму. В 1930—1933 гг. были подавлены несколько выступлений партийных функционеров, недовольных политикой Сталина. Наиболее опасной по замыслу, но наивной по исполнению была акция, предпринятая в 1932 г. М. Н. Рютиным и П. А. Галкиным. Рютин написал прокламацию – манифест «Ко всем членам ВКП(б)», которую распространял среди коммунистов. В манифесте он призвал товарищей сместить Сталина – «злого гения партии» и «могильщика революции». Но Сталин – это не анемичный Николай II, и дореволюционные приемы борьбы с ним при помощи манифестов и листовок уже были невозможны. Бунтарей изолировали, исключили из партии, а потом и уничтожили.

Все же остальные писали и говорили с трибун о Сталине иначе, чем Рютин. Возник и усилился культ личности Сталина, начало которого историки относят ко времени необыкновенно пышного празднования 50-летия Сталина в декабре 1929 г. Уже тогда в адрес живого человека были сказаны самые восторженные восхваления и эпитеты, которые потом свыше 20 лет ежедневно повторяли по всей стране. Символичным стало решение Политбюро 20 октября 1930 г. обязавшее Сталина «немедленно прекратить хождение по городу пешком». Чуть позже, в 1934 г., возникает официальная биография Сталина, изданная миллионами экземпляров на многих языках. В эти годы начался вал переименований в честь вождя городов, колхозов, кораблей и всего, что могло носить чье-то имя. В конце концов в 1949 г. даже возник проект переименования Москвы в Сталинодар.

Январь 1934 – «Съезд победителей»

Так назвали в один и тот же год свое торжественное собрание единомышленников-партийцев Киров (на XVII съезде ВКП(б) в Москве в январе 1934 г.) и Гитлер (на съезде нацистской партии в Нюрнберге в сентябре 1934 г.). Съезд в Москве стал подлинной победой Сталина. В отчетном докладе он подводил триумфальные итоги достигнутого. Оказалось, что Советский Союз «сбросил с себя обличье отсталости и средневековья», экономика процветает, страна превратилась из аграрной в промышленную. Тогда же впервые за точку отсчета взяли 1913 г., позволявший выгодно оттенить социалистические успехи, особенно в отраслях, которые в 1913 г. были неразвитыми. Шквал оваций сопровождал отчетный доклад Сталина и не менее восторженные выступления ораторов. Переполненный счастьем С. М. Киров восторженно и бессвязно восклицал: «Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить, на самом деле, посмотрите, что делается. Это же факт!»

На этом же съезде с покаянными речами выступили Бухарин, Томский, Рыков, а также Зиновьев и Каменев. Действительно, оппозиция была разгромлена, в стране наведен сталинский порядок, имевший многие черты тоталитарности. В начале 1930-х гг. произошло общее усиление единоначалия, укрепились единомыслие и дисциплина. Изданный 7 августа 1932 г. закон «Об охране имущества государственной и общественной собственности» (его называли также «законом о пяти колосках») был особенно свиреп. Не только крупным ворам, но даже «парикмахерам» (так в народе называли воришек, которые ночью ножницами состригали колоски на колхозном поле) грозило либо заключение сроком не менее 10 лет, либо расстрел. В том же году ввели паспорта и прописку. Без паспорта человек не считался гражданином, а был подозрительной личностью, преступником. Колхозники не получили паспортов, поэтому их, как крепостных, прикрепляли пожизненно к колхозам. Страшен оказался и закон 8 июня 1934 г. о наказании «изменников Родины», причем родственники беглеца за границу несли за него ответственность. Их наказывали за недонесение и даже за незнание о намерении человека «изменить Родине». Естественно, еще жестче наказывалось знание о готовящемся преступлении. Так власть принялась бороться с «невозвращенцами» – теми посланными за границу дипломатическими и иными работниками, кто со второй половины 1920-х гг., видя общее движение страны к тоталитаризму, остался за границей.

Максим Горький

В конце 1920-х – начале 1930-х гг. власти «наводят порядок» в художественной литературе и журналистике, хотя уже в середине 1920-х гг. дыхание новой тоталитарной эпохи отчетливо ощущалось. В конце же 1920-х гг. в прессе шельмовали многих писателей: Бориса Пильняка, Евгения Замятина, Михаила Булгакова.

В 1934 г. создается Союз писателей, ставший главным директивным органом советских писателей. Ему предшествовала история с «приручением» властью М. Горького. Как известно, Горький уехал за границу в 1921 г., поселился в Италии, на острове Капри. В отличие от других русских писателей, оставшихся за границей, в СССР его не называли белогвардейцем и даже эмигрантом – уж слишком велико было значение «пролетарского писателя». Когда созрела идея образования Союза писателей, для этой цели решили использовать Горького. С 1928 г. была организованная кампания по возвращению «любимого Алексея Максимовича» в СССР. В Италию шли тысячи писем от коллективов и частных лиц. Горький поддался на уговоры, приехал в СССР погостить раз-другой. Его встречали как небожителя, а в пятый раз, в 1933 г., Горького попросту не выпустили из страны.

Его, прежде отважного борца за справедливость и гуманизм в годы революции, как будто подменили, околдовали. Даже из-за границы он писал Сталину, что в советской прессе слишком сгущают краски, чересчур много печатают самокритики. Сталин утихомиривал своего друга-максималиста: «Мы не можем без самокритики. Никак не можем, Алексей Максимович. Без нее неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократии». Из-под пера Горького стали выходить такие слова, от которых волосы встали бы дыбом у его покойных друзей – гуманистов Толстого, Чехова, Короленко: «Если враг не сдается – его истребляют». Эта знаменитая фраза – подлинный лозунг чекистов – стоит в конце абзаца горьковского письма: «Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, – против нас всё, что отжило свои сроки, отведенные ему историей, и это дает нам право считать себя все еще в состоянии гражданской войны. Отсюда вывод: „…если враг“…» и т. д.

Существует версия о том, что после знаменитого очерка «Ленин», написанного Горьким, Сталин очень хотел, чтобы классик написал книгу о нем. По-видимому, об этом с Горьким велись переговоры. В январе 1932 г. в Италию на его адрес прислали из Москвы «материалы для биографии» Сталина. Несомненно, Горький восхищался Сталиным, называл его «мощным вождем», писал о нем: «Как прост и доступен мудрый товарищ Сталин». Он даже называл Сталина по-холопьи «хозяином» («с хозяином… не успел поговорить, ибо хозяин – нездоров и не был у меня»).

Но произведения о Сталине все не было и не было, также «не вышла… – писал Горький, – пьеса моя о вредителях», не удалась и пьеса «о кулаке». Возможно, причина молчания Горького была в его творческой немощи, с годами он растерял весь свой талант. Как бы то ни было, к 1936 г. Горький не оправдал возлагаемых на него надежд. Возможно, он был отравлен по воле Сталина. По другой версии, профессор Плетнев, лечивший Горького, говорил: «Мы лечили Горького от болезни сердца, но он страдал не столько физически, сколько морально: он не переставал терзать себя самоупреками. Ему в Советском Союзе уже нечем было дышать. Он страстно стремился назад, в Италию. На самом деле Горький старался убежать от самого себя – сил для большого протеста у него уже не было. Но недоверчивый деспот в Кремле больше всего боялся открытого выступления знаменитого писателя против режима». Из последней фразы прямо вытекает упомянутая выше версия об убийстве Горького…

Начало «Большого террора»

Это понятие, которое пришло в историографию из знаменитой книги английского историка Роберта Конквиста, имеющей именно такое название, относится к середине 1930-х гг. Хотя террор в виде массовых арестов и казней, как во времена революции и Гражданской войны, вспыхнул вновь (после некоторого ослабления) в 1927—1928 гг. Тогда, после победы над «объединенной оппозицией», десятки тысяч «троцкистов» были исключены из партии, уволены с работы, арестованы, посажены в политизоляторы, высланы в дальние города. К началу 1930-х гг. почти всех их вернули в центр. Пройдя унизительный ритуал раскаяния, многие были восстановлены на работе. Затем тот же путь прошли десятки тысяч рядовых «правых уклонистов» – бухаринцев.

Параллельно с террором внутри партии сажали беспартийных. С «Шахтинского дела» 1928 г. начались массовые расправы с «вредителями» – спецами, а также – по мере укрепления имперской идеологии – с «буржуазными националистами» в республиках СССР. Одновременно выявляли и сажали бывших членов запрещенных после революции партий. С концом нэпа в тюрьмах оказались «нэпманы», с началом коллективизации прошли чистилище ученые-аграрники, а потом чекистская секира обрушилась на головы миллионов «кулаков».

Всего за 1927—1936 гг. потери, понесенные советским народом, составили более 8 млн человек. На этом-то фоне и возник «Большой террор». Начало ему положило убийство С. М. Кирова 1 декабря 1934 г. в Ленинграде, в Смольном. Тогда в город на Неве срочно приехал Сталин, который лично допросил убийцу Кирова Леонида Николаева и других причастных к делу людей. Тайна убийства ленинградского руководителя не раскрыта и до сих пор. Неясны многие обстоятельства самого убийства, а также проведенного чекистами расследования. Одни историки, вслед за Н. С. Хрущевым, считают, что сам Сталин спровоцировал (или через своих людей организовал) устранение опасного для него партийного лидера, а потом развязал кровавую расправу над своими противниками. Другие ученые полагают, что в убийстве Кирова главным мотивом была ревность Николаева. Известно, что его жена являлась любовницей Кирова. Но многие согласны с тем, что гибель Кирова (как и поджог Рейхстага в Берлине в 1935 г., позволивший Гитлеру совершить переворот и установить диктатуру в Германии) была использована Сталиным для решительной расправы со своими реальными, потенциальными и воображаемыми врагами. В обстановке страха и подозрительности террор приобрел гигантские масштабы и охватил не только правящую элиту, но и широкие слои народа.

Уже первые действия Сталина после убийства Кирова отличались продуманностью и решительностью. Как было сказано в «Правде» от 4 декабря, Президиум ЦК на заседании 1 декабря (т. е. в день убийства Кирова!) принял особое постановление, шедшее вразрез даже с тогдашним советским правосудием: «1. Следственным властям вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком. 2. Судебным органам не задерживать исполнения приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников данной категории о помиловании, так как Президиум ЦК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению. 3. Органам Наркомвнудела приводить в исполнение приговор о высшей мере наказания в отношении преступников вышеуказанных категорий немедленно по вынесению судебных органов».

В тот же день поспешно внесли изменения в Уголовно-процессуальный кодекс: следствие по этим делам осуществлять в 10-дневный срок, обвинительное заключение вручать обвиняемым за сутки до суда, дела рассматривать без адвоката, кассационное обжалование и подачу ходатайства о помиловании не допускать, приговор о расстреле приводить в исполнение сразу же после его вынесения. Так была подготовлена «правовая база» террора, открывшая возможности для бесконтрольной расправы с миллионами людей.

Прежде всего Сталин свел счеты со своими прежними противниками, которые боролись с ним в 1920-е гг. Убийство Кирова приписали «молодежной части бывшей зиновьевской оппозиции». За спинами убийц якобы стояли Зиновьев, Каменев, Евдокимов и другие зиновьевские активисты, хотевшие «дезорганизовать руководство Советской власти, изменить таким образом нынешнюю политику в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы», имевшей два центра – Московский и Ленинградский. Так был назван главный враг. В архиве Сталина есть собственноручно составленные им 2 декабря 1934 г. списки Московского и Ленинградского центров, причем вначале Сталин поместил фамилии Зиновьева и Каменева в Ленинградский, а потом перенес их в Московский центр. Вскоре – в начале 1935 г. – был назван и главный сталинский опричник. Им стал Н. И. Ежов, который в сентябре 1936 г. сменил на посту наркома НКВД Г. Г. Ягоду.

Характерной чертой террора стали закрытые и открытые судебные процессы над «врагами народа». Сообщения в печати о закрытых процессах были крайне скупы, что позволяет подозревать, что порой никакого судебного разбирательства и не производилось. Так в конце 1934 – начале 1935 г. судили участников «Ленинградского» и «Московского центров» в связи с убийством Кирова. Потом таким же был процесс так называемой «Московской контрреволюционной организации – группы „Рабочая оппозиция“» А. Г. Шляпникова, С. П. Медведева и др. В 1937 г. тайно судили лидеров комсомола (А. В. Косарева, П. И. Смородина и др.), вождей Коминтерна (Б. Куна, Ф. Платтена и других руководителей более десятка иностранных компартий).

Тухачевский и другие военные

Закрытым был процесс над руководством Красной армии. 11 июня 1937 г. маршала М. Н. Тухачевского и еще семерых военачальников из так называемой «антисоветской троцкистской военной организации» приговорили к расстрелу за намерение «ликвидировать Советский Союз и восстановить в СССР ярмо помещиков и капиталистов», убить руководителей партии и «продавать врагам военные тайны». Затем репрессировали маршалов В. К. Блюхера (1938) и А. И. Егорова (1939), участвовавших в расправе над Тухачевским, а также десятки других высших военных чинов. Судили их тайно и, скорее всего, формально. Все они шли по стандартным обвинениям в заговоре и шпионаже. Известного «героя Гражданской войны» командарма П. Е. Дыбенко, чье невежество и бездарность были всем известны, обвинили в шпионаже в пользу США. И ему не помогло даже простодушное признание в письме Сталину: «Я не был ни одной минуты наедине с американцами. Ведь я американским языком не владею». Из 85 членов Военного совета при наркоме обороны пятеро покончили с собой, 76 репрессированы, из них двое умерли в тюрьме, а 66 расстреляны.

Расправы над высшим офицерским составом были частью общей чистки армии. Тогда же шли массовые увольнения из армии офицеров, треть из которых арестовали и репрессировали. С 1 марта по 1 ноября 1937 г. из армии вышвырнули 10 844 лейтенанта и 3788 капитанов, а до 1 марта 1938 г. – 21 268 человек (из них 17 413 – по политическим мотивам, в том числе репрессировали из них почти треть – 5329 человека).

По мнению большинства историков, Тухачевский и ряд крупных военных чинов РККА пали жертвой тонко продуманной провокации германских спецслужб, подбросивших чехословацкому президенту Э. Бенешу фальшивые бумаги с подделанной подписью маршала, якобы сотрудничавшего с германским Генштабом. В январе 1937 г. Бенеш передал их Сталину, что и положило начало террору в отношении командования армии, где якобы обосновались предатели, готовившие «военно-фашистский заговор». Показания о заговоре следователи выбивали из людей всеми средствами. С 1937 г. решением ЦК ВКП(б) были разрешены пытки («применение физического воздействия»), в 1939 г. это решение было подтверждено. Но и само заключение уже становилось страшной пыткой. В марте 1939 г. в жалобе на имя Сталина старший лейтенант С. Б. Торговский писал: «Камера была маленькая, в которой сидело по расчетам устройства только 12 человек, а нас согнали как баранов 90 человек, повернуться было трудно, люди падали в обморок, теряли зрение… сидели в чем мать родила… Люди были рады содрать с себя кожу, лишь бы легче было бы… Я видел, как во время оправки часовые и конвоиры били людей прикладами, толкали людей прямо в испражненные места и люди пачкались, иначе – с людьми обращались очень зверски, чего я не ожидал и никогда не думал».

Страшны были допросы по ночам с помощью «конвейера», когда сменявшие друг друга следователи не давали человеку заснуть сутками, слепили его ярким светом, держали «в стойке» и при этом зверски избивали или травили собаками. Капитан Д. Н. Нешин в письме к Мехлису писал, что ему устраивали «джаз» (или, по другим показаниям, «футбол»): ставили в центр круга из 18—20 сотрудников НКВД и били ногами и кулаками, перебрасывая его от одного к другому, как мешок с шерстью.

Упорствующих шантажировали расправой с семьей, обещали подвергнуть пыткам жену, детей – для НКВД не было ничего святого. Страшна судьба женщин, попавших в пыточную камеру. «Женщины, – сообщал свидетель, – даже в женских камерах с женщинами стеснялись говорить о безобразных действиях с ними следователей.»

Пытки применялись и к высшим чинам армии. Следователь Головлев в 1955 г. показал: «Блюхера я видел дважды, 5 и 6 ноября. Он был невероятно сильно избит. Все лицо у него представляло сплошной синяк и было распухшим. Допрашивал его Иванов с участием Берии… Я спросил у Иванова, будучи поражен видом Блюхера, – было такое впечатление, будто он попал под танк: „Что это значит?“ Иванов мне ответил: „Ему здорово попало“». Маршал (еще не лишенный высокого звания!) даже не дожил до суда. Его забили до смерти, и он умер в мучениях 9 ноября 1938 г. А на деле Тухачевского, под смертным приговором которого раньше подписался Блюхер, до сих пор сохранились следы крови пытаемого полководца.

1936-1938 – «Московские процессы»

Так за границей стали называть несколько открытых, тщательно подготовленных, отрежиссированных (и, как считают некоторые историки, даже отрепетированных) судебных процессов. По форме это были публичные суды над реальными и вымышленными сторонниками Троцкого, находившегося за границей. Таким стал процесс над Зиновьевым, Каменевым, Бакаевым, Евдокимовым и другими членами так называмого «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского блока» (август 1936 г.). Затем в январе 1937 г. был процесс над Ю. Л. Пятаковым, К. Б. Радеком, Г. Я. Сокольниковым, Л. П. Серебряковым и еще 13 участниками «Антисоветского троцкистского центра», якобы созданного по «прямому указанию» Троцкого. Эти блоки и центры были «организованы» следователями во время жесточайших допросов в камерах пыток по указанной выше схеме. Все участники процессов обвинялись в самых тяжких преступлениях: в антисоветской и диверсионно-вредительской деятельности, в терроризме, а также в шпионаже.

Обвинения на этом и других процессах строились исключительно на признании самих обвиняемых. Доказательная база обвинения отсутствовала. Главный обвинитель А. Я. Вышинский не пользовался объективными доказательствами, часто прибегал к демагогии, говорил в основном вещи голословные, всячески оскорбляя обвиняемых: «Этим „политическим“ деятелям, – говорил он на одном из процессов, – ничего не стоило развинтить рельсы, пустить поезд на поезд. Ничего не стоило загазовать шахту и спустить в шахту десяток или несколько десятков рабочих. Ничего не стоило из-за угла убить инженера, честно работающего. Поджечь завод. Взорвать в динамитной яме забравшихся туда детей». Большая часть обвиняемых была приговорена к расстрелу. Проведенные процессы были признаны Сталиным удачными, и указом от 20 июля 1937 г. прокурор СССР А. Я. Вышинский был награжден орденом Ленина «за успешную работу по укреплению революционной законности и органов прокуратуры».

В марте 1938 г. был организован последний из крупных процессов по так называемому «Антисоветскому правотроцкистскому блоку». К нему привлекли людей из высшей советской элиты – Бухарина, Рыкова, Ягоду, Раковского и др. Обвинения им были самые страшные: организация убийств Кирова, Горького, председателя ОГПУ Менжинского, Куйбышева, диверсии и вредительство на производстве. Так, один из обвиняемых, М. А. Чернов, признался, что по его заданию «погублено 25 000 лошадей», что «они специально прививали рожу и чуму свиньям».

Стандартными и бездоказательными стали и обвинения в шпионаже в пользу иностранных разведок, как и в заговоре, подготовке «повстанческих кадров», в намерении расчленить СССР. Кроме того, Бухарину и другим «заговорщикам» приписывалось намерение сорвать Брестский мир 1918 г., арестовать и убить Ленина, Сталина, Свердлова. Из 21 обвиняемого 18 приговорили к расстрелу. Так Сталин расправился с «ленинским руководством партии» – наиболее крупными деятелями большевиков.

Все эти процессы проходили в обстановке общественной истерии, подогреваемой прессой. На предприятиях и в учреждениях устраивали собрания, на которых «клеймили врагов народа», как сидящих на скамье подсудимых, так и «затаившихся» в каждом советском учреждении. Это было особенно страшно для присутствовавших. Часто бывало, что после такого собрания начинались аресты их участников. Газеты тех времен заполнены резкой, почти площадной бранью в адрес преступников: «вурдалаки», «ублюдки», «черная сволочь», «подонки», «бандиты», «мерзавцы», «твари», «фашистские наймиты» и т. д.

Массовые репрессии

Закрытые и открытые процессы над лидерами партии и государства были лишь верхушкой страшного айсберга террора. Он состоял в массовых арестах, «упрощенном» судопроизводстве, ссылках, отправлении в лагеря, казнях не единиц, а сотен тысяч различных «антисоветских элементов», «шпионов», «вредителей» и прочих «врагов народа». Репрессии коснулись всех категорий населения, включая далеких от политики простых людей – рабочих и крестьян. Начало было положено высылкой из Ленинграда (сразу же после убийства Кирова) «аристократов»: бывших дворян, чиновников, придворных служащих, купцов, предпринимателей. Позже масштабы террора непрерывно разрастались, а обстановка в стране искусственно накалялась, была проникнута миазмами доносительства, страха, истерики.

Особую роль в нагнетании истерии и развязывании массовых репрессий сыграл специальный пленум ЦК в феврале-марте 1937 г. Доклад наркома НКВД Ежова назывался: «Уроки вредительства, диверсий и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов». В докладе Сталина «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» проводилась мысль о дальнейшем обострении классовой борьбы и о широчайшем, невиданном распространении шпионажа и вредительства. Сталин призывал к повышению бдительности, усилению борьбы с троцкистами и другими «врагами народа», проникшими буквально во все учреждения, организации, воинские части. При этом он пенял на самоуспокоенность и доверчивость руководителей.

Однако из отчетов местных партийных лидеров на пленуме было видно, что борьба с «вредителями» по всей стране и так шла полным ходом, повсюду выявлялись скрытые «организации» троцкистов. Поиск врагов приобрел характер паранойи. Их обнаруживали всюду, «следы их грязных лап» виднелись даже на передовицах газет. Главный редактор «Правды» Мехлис сообщал в докладе на пленуме, что редактор харьковской газеты «Коминтерновец» «допускает, что на первой полосе имеется снимок, и на этом снимке т. Сталин – в гробу, под видом, что кто-то читает газету, но все это так обтяпано и обстряпано, что т. Сталин в гробу. А вот другая газета, как будто бы безобидный заголовок: „Всенародное обсуждение Конституции“. А вот подзаголовок: „Сталинская Конституция – гроб…“, а дальше идет новый подзаголовок»…капитализма всего мира»».

Пленум открыл настоящую вакханалию террора, в жернова которого попали новые сотни тысяч людей. Аресты и казни стали проводиться списками на основе доносов и «спецразработок» НКВД. На списках сохранились резолюции высших партийных сановников. Известны так называемые «альбомные дела»: в специальных альбомах на отдельных листах кратко излагалось дело 100—200 человек, приводился их список и оставлялось место для приговора. Сталин, просматривая списки, против каких-то фамилий ставил цифру «1» (расстрел) или «2» (10 лет заключения), судьбы остальных людей решали «судьи» Ульрих, Ежов и Вышинский.

В разгар репрессий в 1937—1938 гг. аресты и расстрелы на местах проходили по спускаемым из центра «планам» с указанием количества подлежащих аресту и «высшей мере социальной защиты», т. е. расстрелу. Поспешно оформленные следователями дела рассматривали так называемые «тройки» судей, причем суд длился считанные минуты, а приговоры выносили на основе знаменитой статьи 58 УК, имевшей полтора десятка подпунктов – один страшнее другого. Приговоренных к смерти убивали в подвалах управлений НКВД и в тюрьмах, а приговоренных к тюремному заключению отправляли в систему ГУЛАГ.