Часть I 29 страница

1927-XV съезд ВКП(б), курс на индустриализацию

К середине 1920-х гг. в экономике проявились негативные тенденции. В тяжелой промышленности (в основном государственной) дела обстояли плохо. Крупные предприятия были сплошь убыточными. Идти на их денационализацию большевики ни за что не желали. Деньги для субсидирования тяжелой промышленности качали из деревни с помощью налогов и регулирования цен, но их явно не хватало. В самой деревне, страшно пострадавшей во время голода 1921—1922 гг., велась бесперспективная с точки зрения экономики политика ущемления «кулаков» и предоставления льгот бедняцким и середняцким хозяйствам. В итоге с каждым годом деревня, довольствуясь самообеспечением, все меньше и меньше давала продукции на рынок, который, в свою очередь, не мог обеспечить крестьян промышленной продукцией.

В этой обстановке нужно было думать о перспективном плане развития страны. И он вскоре был создан. Власти избрали путь не дальнейшей либерализации экономики, а укрепления роли государства во всех сферах жизни, встав на путь ускоренной индустриализации за счет деревни и общего ужесточения режима в стране. Решение об индустриализации принял в декабре 1925 г. XV съезд ВКП(б), и с 1926 г. планы эти стали осуществлять. Переход на новые рельсы начался с ликвидации институтов нэпа, с резкого усиления карательной политики в отношении крестьян, которые были не заинтересованы в увеличении производства (закупочные цены оставались низкими, а купить на вырученные деньги человеку было нечего). В середине 1920-х гг. страна оказалась на грани продовольственного кризиса. Как в Гражданскую войну, в деревню стали направлять уполномоченных и войска, которые принялись изымать у крестьян недоимки по хлебопоставкам. В ответ на жесткие меры власти в деревне начинаются волнения, стычки с уполномоченными, расправы с «активистами». Власть отвечала крестьянам репрессиями.

В руководстве ожесточились споры о том, что делать дальше – все хорошо помнили «антоновщину». Часть ученых-экономистов во главе с Н. Д. Кондратьевым предложили расширить экономические свободы, дать возможность кулаку и нэпману продолжить накопление. В более умеренном варианте за сохранение экономических свобод ратовали А. И. Рыков, Н. И. Бухарин и М. П. Томский.

Точка зрения Сталина была, в сущности, «левацкой, троцкистской». Он говорил, что индустриализация на основе нэпа невозможна, рыночная экономика для СССР непригодна. Необходимо усиление государственно-административной системы, которая сама сможет разработать и реализовать план быстрейшей индустриализации. Наконец, Сталин считал, что новый этап экономической политики необходимо начать с преобразования деревни, ликвидации «кулака», уничтожения индивидуального хозяйства, создания социалистических объединений, колхозов и совхозов – каналов перекачки в промышленность необходимых для индустриализации ресурсов. Все, кто возражал Сталину и спорил с ним, были названы сторонниками «правого уклона» и поплатились впоследствии за это жизнью.

Николай Бухарин

Среди новых «правых» оказался и Н. И. Бухарин, бывший до этого верным сторонником Сталина в его борьбе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым. Он и обеспечивал Сталину большинство при равенстве сил в Политбюро (Троцкий, Зиновьев Каменев с одной стороны, Сталин, Рыков и Томский – с другой). Как и Сталин, Бухарин был непримирим к Зиновьеву и Каменеву, требовал от них раскаяния, публичного «искупления вины». Одни историки считают, что на место распавшегося триумвирата (Сталин, Зиновьев и Каменев) пришел «дуумвират» (Сталин и Бухарин), причем в 1926—1928 гг. наступил пик политической карьеры Бухарина, его расцвет как «вождя». В эти годы он формулировал теорию партии: был главным редактором «Правды», имел даже свою «школу» теоретиков из Института красной профессуры. Бухарин также руководил международным коммунистическим движением, будучи первым лицом в Коминтерне. Роль же Сталина ограничивалась якобы только организационными вопросами и ведением кадров партии. Конец дуумвирата наступил с того момента, когда Сталин сам захотел стать теоретиком партии и сверг ненужного ему Бухарина.

Другие историки полагают, что на самом деле Бухарин не был теоретиком, а оставался лишь блестящим журналистом-популяризатором, и не более того. Сравниться с Лениным в умении мыслить стратегически он не мог, часто ошибался. Как острили оппозиционеры, глядя на сталинское руководство: «Замечательное у нас Политбюро: два заикала (это Молотов и Рыков заикаются), один ошибала (Бухарин) и один вышибала (это, конечно, товарищ Сталин)».

В 1928 г. между Бухариным и Сталиным «пробежала черная кошка» – они заспорили по поводу индустриализации и коллективизации. По-видимому, Бухарин действительно был противником ликвидации нэпа, а также возражал против жесткого и быстрого построения социализма за счет крестьянства. А для Сталина именно такой план «победы социализма» являлся кратчайшим путем к абсолютной власти, и ради этого он смёл, как пешку с шахматной доски, любимого им прежде «Бухарчика». Сделать это не представляло труда. За спиной Бухарина стояли только двое его сторонников в Политбюро, Томский и Рыков, да «Стецкие-Марецкие» – так называли недруги молодых, образованных теоретиков марксизма, «красных профессоров». При этом ни амбиций, ни воли лидера, ни практических средств борьбы со Сталиным у Бухарина не было.

Меру его растерянности и аппаратной наивности демонстрирует история лета 1928 г., когда он начал тайные переговоры с Каменевым (а через него с Зиновьевым) с целью добиться их поддержки в деле устранения Сталина от власти. Однако, начав переговоры с бывшими врагами, он вступил на скользкий путь закулисной борьбы, в которой Сталину не было равных и в которой генсек являлся истинным гением, расчетливым и жестоким. Бухарина же переполняли эмоции, он явно колебался, не зная, как справиться со Сталиным, и при этом отчаянно боялся интриг всемогущего генсека.

Вся эта бухаринская интрига сразу же провалилась. Сторонники Троцкого (сам он сидел в ссылке в Алма-Ате) сумели получить запись переговоров, сделанную Каменевым, и тотчас, к ужасу Бухарина, опубликовали ее в тогдашнем «самиздате». В итоге «за беспринципность» Бухарина сняли с поста главного редактора «Правды», исключили из Политбюро, а позже, как и его сторонников Рыкова и Томского, удалили из партии и жизни. Начались чистки партийных рядов от всех бывших «уклонистов» разных направлений.

Внешняя политика СССР в 1920-е – нач. 1930-х

В январе 1920 г. Антанта сняла блокаду с Советской России. Это означало конец войны и де-факто признание политической реальности. Бывшую Россию большевики полностью контролировали, они отстояли ее единство (с утратой Польши, Прибалтики и некоторых других территорий), и с этим фактом мировому сообществу предстояло мириться. В том же году последовала серия мирных договоров с новообразованными соседними государствами: Финляндией, Эстонией, Латвией, Литвой и Польшей. Важнейшими для Советской России, исключенной за сепаратный Брестский мир из числа победителей в мировой войне, стали отношения с побежденной и униженной в 1918 г. в Версале Германией. В 1922 г. в Генуе была созвана конференция, рассмотревшая ситуацию с долгами царской России. Приехавшие туда советские дипломаты – нарком по иностранным делам Г. В. Чичерин, М. М. Литвинов, Л. Б. Красин – не моргнув глазом отказались оплачивать старые российские долги как государствам, так и частным лицам и даже потребовали возместить ущерб, нанесенный за время интервенции, и предоставить Советам льготные кредиты. Конференция провалилась. Но время в Италии Чичерин со товарищи провели недаром. Они нашли общий язык с Германией. Недалеко от Генуи, в местечке Рапалло, был заключен советско-германский договор о взаимном дипломатическом признании. С тех пор началось интенсивное советско-германское торговое и военное сотрудничество. Тысячи советских специалистов можно было видеть на военных заводах Германии. Немцы же (в обход Версальского договора) готовили в России, в специальном учебном центре под Липецком, своих пилотов, самолеты для которых фирма «Юнкерс» собирала под Москвой. Там же (а также в Казани) немецкие танкостроители строили и испытывали танки – предшественники знаменитых «тигров». Под Саратовом немецкие инженеры вместе с русскими конструировали и испытывали те виды вооружений, которые Германии было запрещено иметь по Версальскому договору (химическое оружие, некоторые виды артиллерии). Советские командиры учились в Берлине, в Академии Генштаба, и в пехотной школе в Дрездене. Словом, на протяжении всех 1920-х и в начале 1930-х гг. Германия была ближайшим торговым и военным партнером СССР. Неслучайно, что до 1941 г. в Красной армии языком «вероятного противника» считался не немецкий, а польский язык. Только с приходом к власти Гитлера советско-германское сотрудничество начинает сворачиваться.

1924 – «Полоса признаний» СССР и «экспорт революции»

С 1924 г. началась так называемая «полоса признаний» СССР, в том числе странами бывшей Антанты, хотя отношения с великими державами не были теплыми. Внешняя политика СССР строилась на сугубо идеологической основе. Капиталистические государства – заклятые враги страны Советов, столкновение с ними неизбежно. Однако во время мирной передышки нужно (из тактических соображений) поддерживать с ними отношения, «брать» у них идеи и достижения в науке и технике, покупать саму технику, учить на их заводах своих людей до тех пор, пока на Западе не вспыхнет пламя мировой революции. Рабочий класс и коммунистические партии «капстран» рассматривались не просто как естественные союзники СССР, а как его агенты, «передовой отряд» (а в сущности, «пятая колонна»). Предполагалось их всячески поддерживать, а фактически – брать на содержание. Но при этом, гласила доктрина, следует всегда быть начеку, чтобы отбить повторную интервенцию Антанты.

Относительно интервенции трудно сказать, кому следовало больше ее опасаться. Созданный в 1919 г. III Интернационал (Коминтерн), полностью зависимый от РКП(б) и заседавший в Кремле, являлся идейным и организационным штабом подрывных действий в других странах, занимался откровенным «экспортом революции». Национальные компартии, входившие в Коминтерн, были, в сущности, отделениями большевистской партии, а их руководители жили в Москве, «кормясь» прямо из рук большевиков. В 1922 г. Н. Бухарин предложил внести в программные документы Коминтерна положение о том, что «каждое пролетарское государство имеет право на красную интервенцию». И хотя эти слова в уставные документы III Интернационала вписаны не были, на практике тайная интервенция осуществлялась постоянно. Как только в европейских странах усиливалось забастовочное движение, возникала политическая напряженность, в Москве это воспринимали как сигнал к началу «мировой революции».

Вспыхнувший огонь классовой борьбы в странах Запада из Москвы пытались всячески раздуть: посылали в эти страны крупные суммы денег (в том числе – фальшивых), золото, оружие, помогали создавать подполье, тайно направляли туда крупных партийных функционеров, чекистов и военных вроде Радека или Тухачевского. Когда в Гамбурге готовился «красный путч», доставленное из СССР оружие хранили в порту на складах советского Дальфлота. Но путч не состоялся. В 1924 г. 5-я (террористическая) секция Коминтерна устроила чудовищный взрыв воинских складов в Бухаресте. Ими был разрушен королевский дворец и здание парламента. Чехословацкая полиция раскрыла заговор коминтерновцев с целью подрыва заводов «Шкода». В том же году взрывом во время службы в одном из крупнейших православных храмов Софии советские агенты пытались спровоцировать гражданскую войну в Болгарии.

Осенью 1924 г. в Коминтерне объявили о возникновении «революционной ситуации» в Эстонии, туда стали тайно перебрасывать десятки красных командиров. Путч начался 1 декабря в Таллиннском порту, но, не поддержанный населением, он был жестоко подавлен полицией и войсками. Примечательно, что к началу мятежа советские войска были подтянуты к эстонской границе, чтобы при первых же успехах мятежников прийти «на помощь восставшим трудящимся». В 1927 г. Англия, первая из великих держав установившая отношения с СССР, разорвала их, обвинив СССР во вмешательстве во внутренние дела королевства. Так это и было – большевики перевели на счета бастовавших английских шахтеров огромные суммы денег, провоцировали руководство их профсоюзов на вооруженное выступление против власти.

Если попытки разжечь «мировой пожар» в Европе в середине 1920-х гг. провалились, то пожар революции в Азии казался таким реальным и перспективным! Об этом большевики мечтали с самого начала. В тяжелейших условиях Гражданской войны, в августе 1919 г., Троцкий писал, что создан план формирования конного корпуса в 30—40 тыс. всадников «с расчетом бросить его на Индию». Отношения СССР с азиатскими соседями (Турцией, Афганистаном, Монголией, Китаем) строились исключительно с учетом именно этой перспективы. Победитель Врангеля в Крыму Фрунзе и другие красные командиры вдруг оказались на другом берегу Черного моря, помогая Ататюрку победить греков – «прихвостней Антанты». Советские специалисты (среди них известный чекист Яков Блюмкин), а также оружие и деньги вдруг всплыли в далекой Внешней Монголии, которую удалось фактически отделить от ослабевшего в гражданской войне Китая.

Потом это же повторилось и в самом Китае, в лагере Гоминьдана, где советские агенты и спецы (в том числе командарм В. Блюхер) учили военному делу «товарищей китайцев», подкармливали коммунистов, готовя их к захвату власти. Однако в 1927 г. вся эта работа пошла насмарку. Сменивший умершего Сунь Ятсена – главу Гоминьдана – Чайн Кайши за одну ночь вырезал тысячи китайских коммунистов и установил полный контроль над страной. Неудивительно, что отношения с Китаем разом испортились. В 1929 г. вспыхнул вооруженный конфликт на КВЖД, дипломатические отношения были разорваны. Не сопутствовал успех вмешательству СССР и в гражданскую войну в Афганистане на стороне свергнутого эмира Амануллы. Переодетый в афганскую одежду, но с русскими криками «Ура!» отряд В. М. Примакова бил его врага Бачаи-Сакао. Но потом Аманулла бежал за границу Афганистана, и советские войска пришлось отвести в Туркестан из взятого ими города Мазари-Шарифа на севере Афганистана. И тем не менее и тогда, и позже щедрой рукой голодающая Советская Россия всякий раз помогала всем тем силам в азиатских странах, которые казались хотя бы чуть-чуть красными или хотя бы пользовались антиколониальной (по преимуществу антибританской) фразеологией.

В целом же внешняя политика СССР отличалась двойственностью. У нее были два центра – Наркоминдел и Коминтерн, ставившие противоположные цели. В то время как лощеные советские дипломаты во фраках вели светские беседы на приемах и раутах в Берлине, перекрашенный и остриженный Радек в глубоком подполье, на складе в порту Гамбурга давал инструкции немецким коммунистам, как составлять воззвание о восстании, а чекист Берзин рисовал схемы и объяснял, как лучше захватывать почту, телеграф, мосты и склады с оружием, создавать «ядро» Красной армии. Впрочем, противоречий и страшных конфузов в такой политике двойных стандартов, а тем более споров двух советских ведомств, никогда не было. Всюду сидели коммунисты, причем советские посольства были резидентурой Коминтерна (имелись даже отделы по управлению местной компартией), а нити от «марионеток» в Германии и других странах сходились в Кремле, где сидел их главный «кукловод».

Сталинская эпоха – довоенный период (1929—1939)

Сталинская индустриализация

Поспешно разработанный в 1929 г. пятилетний план предусматривал, казалось бы, невыполнимые объемы и невероятные темпы строительства. «Темпы решают все!», «Нет таких крепостей, которые бы большевики не взяли» – эти лозунги, брошенные Сталиным в народ, определили всю работу аппарата. Но самым популярным лозунгом (и одновременно приказом) стал призыв «Пять – в четыре!», т. е. выполнение пятилетки в четыре года. Поспешность оправдывалась ожиданием капиталистического вторжения. Сталин утверждал, что если не успеть за 10 лет построить то, что Европа строила за 100 лет, то «нас сомнут!».

Финансовое обеспечение индустриализации достигалось за счет резкого усиления налогообложения нэпманов, да и просто горожан и крестьян, а также за счет повышения цен, общего снижения жизненного уровня людей, активного (порой в невиданных масштабах) вывоза за границу и продажи по демпинговым ценам природных богатств России, особенно леса, нефти, золота, пушнины, остро необходимого стране продовольствия. За бесценок начали распродавать шедевры крупнейших музеев. Коллекциям Эрмитажа и других музеев был нанесен страшный, невосполнимый урон. Проданы были даже бесценные для русского народа книги первопечатников XVI в. Из людей «выдавливали» припрятанное на черный день золото и драгоценности. В ход шли разные способы: от держания заподозренных в хранении золота в тюрьмах в невыносимых условиях до открытия торгующих за валюту, но привлекательных в бедной стране магазинов – «торгсинов».

Но все же индустриализация осуществлялась прежде всего за счет коллективизации. Разоренная ею деревня стала огромным резервуаром материальных ценностей и рабочей силы для строек пятилетки. О прежней, характерной для середины 1920-х гг., безработице не шло уже и речи – наоборот (учитывая масштабы строек при господстве на них ручного труда), людей не хватало. Это дало мощный стимул для развития принудительного труда. Разраставшаяся система ГУЛАГа получила обширное поле деятельности – все чаще на стройках социализма рядом с комсомольцами-добровольцами работали заключенные.

Немалую роль в успехе индустриализации сыграли поставки техники и приезд специалистов из Германии, США, Англии, Франции, Италии. Иностранными машинами и станками, купленными за золото, были оборудованы новые заводы и фактически все открытые в эти годы электростанции. Без фирмы американского гидростроителя Купера не построили бы Днепрогэс. Без американских инженеров-автомобилестроителей не появились бы отечественные грузовики и легковые машины. Сотни советских инженеров и техников можно было встретить на предприятиях крупнейших промышленных центров Европы, где они, посланные партией, осваивали передовые технологии. Горы советского золота, обещания выгодных концессий привлекали иностранные фирмы. По некоторым данным, советские закупки техники в 1931 г. составили треть от всего мирового экспорта машин и оборудования, а в 1932 г. – около половины мирового экспорта.

Идейное обеспечение индустриализации достигалось умелой, талантливой пропагандой, построенной на романтическом восприятии мира молодежью, основной рабочей силой; на желании молодых людей заново построить собственную жизнь; на свойственном людям патриотизме, стремлении изменить свою страну, сделать ее могучей и процветающей. Культ техники, особенно авиации («И вместо сердца – пламенный мотор»), призыв овладевать техникой, романтика открытий и освоения дальних окраин страны – все это порождало подлинный энтузиазм молодежи, готовой мириться «с временными трудностями», а в сущности – с ужасными условиями труда и жизни.

На этом фоне не формально (как это было позже) воспринимались призывы вождей усилить темпы, показать «ударный труд», «развернуть соревнование», которое обычно приводило к повышению норм. В эти движения по доброй воле вовлекались тысячи людей, тем более что благодарность власти победителю оказывалась зримой и вполне материальной. Везде передовиков, «ударников», «стахановцев», «ипатовцев» (по именам зачинателей движений – шахтера Стаханова и кузнеца Ипатова) окружали почетом. Они сидели в президиумах вместе с вождями, их отмечали орденами, отправляли отдыхать в санатории, усиленно питали особыми пайками, им создавали лучшие условия труда, чем их товарищам (и часто за счет последних).

Но изображать, что «вся страна как один человек» устремилась выполнять и перевыполнять планы пятилеток (а до войны их провели почти три), является сильным преувеличением. Для большинства пятилетки обернулись увеличением норм обязательного, почти подневольного, тяжелого труда, ужесточением дисциплины, резким падением уровня жизни, убожеством обыденного существования с коммунальной теснотой, грязью, вшами, недоеданием, карточками и очередями за всем необходимым.

Современные историки сходятся на том, что объявленные при Сталине результаты первых пятилеток, якобы выполненных «по основным показателям», не соответствуют действительности. По большинству показателей планы оказались невыполненными, а провозглашенное тогда же «превращение СССР в индустриальную страну» – мифом. СССР еще долго оставался аграрной страной. Но и то, что было сделано, позволило СССР по объемам производства выйти на 2-е после США место в мире. За 10 предвоенных лет построили не только отдельные железные дороги (Турксиб, Караганда-Балхаш и др.), огромные предприятия (например, Сталинградский тракторный, Горьковский автомобильный заводы), но и целые новые отрасли (тяжелое машиностроение, авиационная, автомобильная, химическая промышленность и др.), а также гигантские промышленные комплексы и центры, среди которых выделяются Магнитка, Кузбасс, Бакинский нефтяной район. Словом, за годы первых пятилеток СССР совершил подлинный экономический скачок.

7 ноября 1929 – Выход статьи Сталина «Год великого перелома»

О намерении резко изменить жизнь 130 млн крестьян страна узнала 7 ноября 1929 г. из статьи Сталина «Год великого перелома» в «Правде». Там было заявлено, что страна как один человек переходит «от мелкого и отсталого хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию», что наступил «коренной перелом в недрах самого крестьянства» и в колхоз «пошел середняк», да как! – целыми селами, уездами, округами!

На самом деле этого не происходило. Колхозы, в которые объединялись бедняки, существовали давно и влачили жалкое существование. Они не охватывали даже 10% крестьянских хозяйств. Осенью 1929 г. никакого чуда не произошло. Просто началось массовое насилие над людьми. Крестьян буквально сгоняли в колхозы, запрещая работать на своей земле, а скот и инвентарь собирали на колхозных дворах. Местные органы власти начали подлинное соревнование под лозунгами «Кто больше!», придавая всей компании политический характер («Кто не идет в колхоз, тот враг советской власти!»). После обсуждения первых результатов коллективизации, в самом начале 1930 г., Сталин решил завершить ее «в основном» к лету 1930 г. Начался новый виток произвола под негласным лозунгом «Лучше перегнуть, чем недогнуть». Местные руководители лезли из кожи вон, чтобы не быть обвиненными в «правом уклоне» и нежелании выполнять директивы партии. Один из секретарей райкома так усердствовал, что сообщил в центр о завершении коллективизации на 100,6%. Следствием насилия стало массовое сопротивление крестьян коллективизации. Повсюду резали скот (его поголовье за коллективизацию сократилось в 2-3 раза), в некоторых округах, особенно на юге России, крестьяне оказывали вооруженное сопротивление властям. Настоящая партизанская война развернулась на Северном Кавказе (Дагестан, Чечня, Карачай) и в Средней Азии. Всего за 3 месяца 1930 г. произошло более 2700 массовых выступлений, охвативших около 1 млн человек. Это было похоже на начало новой гражданской войны, «антоновщины», которой так боялось партийное руководство.

2 марта 1930 г. – на пике народного возмущения действиями власти – в «Правде» появилась новая сталинская статья под названием «Головокружение от успехов», в которой вся вина за «перегибы» интенсивной коллективизации взваливалась на местные власти, дотоле послушно исполнявшие все решения ЦК. Сталин писал: «Нельзя насаждать колхозы силой. Это глупо и реакционно». Народ сразу же откликнулся на статью: образованные колхозы начали разваливаться, «проценты» коллективизации резко упали.

Но вскоре стало ясно, что статья в «Правде» – ловкий, лицемерный маневр, чтобы сбить волну крестьянского возмущения. Не прошло и полугода после ее публикации, как давление властей на крестьян вновь усилилось. Началось новое форсирование темпов коллективизации, график «процента коллективизации» вновь резко пополз вертикально вверх. Завершить так называемую «сплошную коллективизацию» предписывалось по всей стране к весне 1933 г.

Судьба русского крестьянства в эпоху коллективизации

Но все же самым страшным оказалась даже не сама коллективизация, ее беззаконные методы, крайне сжатые сроки «добровольного» объединения в колхозы, а то, что она сопровождалась «ликвидацией кулачества как класса». Разнарядки на создание колхозов выдавались вместе с «контрольными цифрами» на ликвидацию «кулака», а в сущности – состоятельных, домовитых крестьян. За несколько месяцев сотни тысяч семей «кулаков» и «подкулачников» (обязательно вместе с семьями, включая глубоких стариков и грудных детей) были выселены из своих домов, лишены земли, жилья, имущества, посажены в товарные вагоны и отправлены на Север, в Сибирь, Казахстан и другие отдаленные районы страны. Там их безжалостно выбрасывали посреди заснеженного поля, обрекая на гибель всех тех, кто еще не умер в многонедельной дороге. Согласно секретной инструкции ЦИК и СНК от 4 февраля 1930 г. надлежало заключить в концлагеря («не останавливаясь перед применением высшей меры наказания») 49—60 тыс. человек, а в северные и отдаленные районы выселить 178—214 тыс. семей, т. е. примерно 1 млн человек.

Пять тысяч жен и детей ссыльных «кулаков», поселенных под Вологдой в бараках, писали Председателю ВЦИК М. И. Калинину об ужасающих условиях жизни: «Михаил Иванович! Если бы вы посмотрели жизнь в бараках, вы бы пришли в ужас. В этих бараках не прожить два года, и ни одного из нас не останется в живых. Бараки построены в лесу, в сыром месте, имеют по четверти метра воды. Бараки эти построены из тесу и крыты соломой, так что ветер кругом свистит. Нас в каждый барак заселено по 150 человек. Из продовольствия ничего не получаем, кроме хлеба три четверти фунта, а приварки никакой. Мы взяли с собой продовольствия, но когда увозили, у нас его отобрали в Вологде местные власти, но мы не считаемся с этим, что сало, муку белую отдали, а нам теперь ничего не дают, кроме одного кипятку». Справки НКВД подтверждают высокую (в 6-7 раз выше, чем у местного населения) смертность детей у переселенцев, особенно в первые два года «акции». Детей погибло не менее 350—400 тыс. человек.

Но и тем крестьянам, которые жили на Севере и в Сибири, не было лучше. Их также выселяли, но только еще в более глухие и страшные места. В одном из донесений сибирского начальства, переданного Сталину, сказано: «Работа по конфискации… у кулаков развернулась и идет на всех парах. Сейчас мы ее развернули так, что аж душа радуется; мы с кулаком расправляемся по всем правилам современной политики, забираем у кулаков не только скот, мясо, инвентарь, но и семена, продовольствие и остальное имущество. Оставляем их в чем мать родила».

По данным наркома НКВД Г. Ягоды, в 1930—1931 гг. было выслано на Север и в отдаленные районы страны 1,2 млн человек, в том числе 454 тыс. детей. Под «внутрирайонное» переселение (т. е. в пределах областей) подпало 650 тыс. человек. Итого почти 2 млн человек лишились своих хозяйств, были сорваны со своих мест, подверглись репрессиям. Выселения «кулаков» продолжались и в последующие годы.

В 1931 г. в тюрьме оказывается профессор А. В. Чаянов и его товарищи по выдуманному обвинению в создании «Трудовой крестьянской партии». Советской власти было за что не любить этого крупного знатока сельского хозяйства. Сталин писал: «Простое сложение крестьянских орудий в недрах колхозов дало такой эффект, о котором не мечтали наши предки». Чаянов же думал иначе: «Сама природа сельскохозяйственного предприятия ставит пределы его укрупнению, благодаря чему количественное выражение преимущества крупного хозяйства над мелким в земледелии никогда не может быть большим… Принуждающая воля у коллектива всегда менее напряжена, чем воля единоличного хозяина, работающего в погоне за наибольшей прибылью… Коллективное сознание и воля всегда менее подвижны, более медлительны… и почти не допускают интуиции, столь важной во всяком предпринимательстве… К тому же каждый колхозник вправе сказать: „Зачем я буду работать больше, чем работает мой сосед, раз его и мое вознаграждение будет равным“».

Точных данных о погибших крестьянах нет. Считается, что погибло, как минимум, около 3,5 млн человек. Впрочем, Сталин, по словам Черчилля, сказал ему об уничтожении за время коллективизации 10 млн человек. Коллективизация стала настоящим геноцидом в отношении крестьянства, причем репрессии коснулись лучшей части деревни – расправились с наиболее состоятельными, инициативными, работоспособными, многосемейными крестьянами.

Впрочем, лидеры, да и партийные массы, крайне низко ставили крестьян. На фоне индустриализации крестьянский труд казался убогим, примитивным, отсталым, а крестьяне – людьми второго сорта, реакционным, «некультурным» классом «хозяйчиков», «куркулей», чуждым социализму, подлежащим (по мере движения к коммунизму) ликвидации тем или иным способом. Как бы то ни было, коллективизация принесла чудовищные страдания ни в чем не повинным людям. Своей политикой большевики нанесли невосполнимый ущерб генофонду прежде всего русской нации. Крестьянство как особый, складывавшийся веками тип русского сельского жителя было уничтожено навсегда. Ему на смену пришел колхозник, не заинтересованный в своем труде, привязанный к колхозу, как крепостной крестьянин.

Коллективизация стала огромным поражением народа и страны. Погибли миллионы людей, миллионы были ограблены и разорены. Несмотря на механизацию производства за счет тракторов и комбайнов, произошло резкое падение урожайности, валового объема сельскохозяйственного производства, налицо был упадок животноводства. Для власти оказалось важным другое. Коллективизация стала важной политической и экономической победой большевиков и лично Сталина. Уничтожив экономически самостоятельного и независимого крестьянина, советская власть фактически ликвидировала корни всякой народной оппозиционности, а тем более мятежей, досаждавших большевикам с 1918 г.