Такой длинный палисад с акациями

	Война (1942 г или 1943) Неля во дворе дома, после того как Галина сметает снег с открытой разряженную елку вынесли во двор. Веранды.
	Неля, соседка Люся и Галочка после Наша детское дружество выступления в хоре в Доме культуры (зима 1943 года). (лето 1943 года).

	Володя (зима 1943 года)
	Школьные годы (Вова - 5 класс, Галина - 8 класс, Неля - 10 класс)

Что я помню из самого раннего в этом доме, ведь мне было 4 или 5 лет, когда мы переехали?

Вечер, очевидно, зимой. Электрический свет. Мама у стола в столовой моет посуду после ужина, а папа с нами на полу играет. Притворился мертвым. Мы его тормошим, а он не шевелится. Мы, как заплачем! Он вскочил, рассмеялся, обнял, мы обрадовались.

Еще помню, как принесли домой корзину плетеную с елочными игрушками, и там были и пресловутые тетки в коричневых поддевках, и кот-повар в розовом платье, и коза-дереза в голубой юбке, и балерина, и рыбки, и масса фонариков. Помню Новый год и елку, которую устроили в зале. Тогда было модно устраивать елки дома и приглашать друзей с детьми. И вот такой прием я помню у нас. В зале была елка, вернее наряженная сосна, очень пушистая, густая и до потолка. А в столовой раздвинут и накрыт чайный стол с пирогами, печеньями, плюшками. Стол был, вроде, для взрослых, но за него и детей сажали. А под елкой были кульки с подарками, которые раздавали в конце вечера. Из гостей почему-то помню только входящих Лидию Саввишну (зав. аптекой) с мужем и своим сыном Борисом Карякиным, моим будущим одноклассником. Елку проводила всегда мама. Она в молодости работала в детских яслях и знала много игр и всяких хороводов. Она и пела хорошо. Ей тогда было 30 лет, а папе 35. И вот мы, то вокруг елки ходили с ружьишками (песенка такая была), то что-то еще приговаривали, то в терем-теремок играли, а взрослые были в другой комнате за столом с самоваром. Ну и вино, наверное, было, этого я не помню. Помню только, что наши рюмочки маленькие называли наперстками, это уж мама позже говорила.

Много помню рассказов мамы об этом времени. Например, что я была худая и плохо ела, и если под вареньем на кусочке хлеба проглядывало масло, то я отказывалась есть. А Галочка кругленькая была, и все пыталась подъесть за мной, говоря: "Мама, она же не хочет". Как выглядела Галинка? Ее тогда звали Галочкой, а имя Галинка придумал Вова, когда мы были уж почти подростками. Таких, как она со мной на фото, в светленьких платьицах, я ни себя, ни ее не помню. Хотя рассказ мамы такой. Когда нас поставили, и фотограф отходил к аппарату, чтобы снять, приговаривая: "Сейчас птичка вылетит», Галинка срывалась с места и шла к аппарату за фотографом, спрашивая: "Где птичка?» И вот, я взяла ее крепко за руку и сказала: "Штой, шнимать будут". Поэтому у меня на фотографии такое суровое лицо и хорошо видно, как крепко я ее держу.

А вот как Галинку ужалила пчела. Прямо перед лестницей в дом. И, как она плакала и приговаривала: "И кабытейка слетела..." У нас были беленькие соломенные тюбетеечки. Это отчетливо помню. Еще помню такой случай. Я вечером встала с постели (на горшок, наверное) и увидела, что полотенце упало на пол и лежит под кроватью. Я залезла под кровать и подняла его. А мама: "Вот какая молодец, что подняла полотенце!" Осталось: "Как же хорошо, когда мама похвалит".

И еще помню, как в маминой спальне мне читали книжку "Цветик-семицветик". Помню книжку Михалкова "Дядя Степа": "Ищут пожарные, ищет милиция..." Особенно нужно отметить мамино чтение. Она читала очень эмоционально. Все представляешь. И вот, когда она читала сказку "Три поросенка" и говорила с выражением: "Дунул волк в последний раз". Галинка не выдерживала и просила: "Мама, хватит, пойдем спать". Не могла она вынести этого дутья волка. И еще помню, как мама на день рождения подарила мне голубенький небольшой грузовик, и весь кузов у него был нагружен, как кирпичом, конфетами ирисками или соевыми кирпичиками. Выдумщица мама была.

Она в то время работала зав. Райздравом и часто уезжала в район. Мы с Галочкой, наверное, были на няне Федоровне (дальняя родственница тети Тани Баскаковой, жившей в доме, в котором сейчас Еремины живут, по диагонали от дома № 31). Смутно помню саму Федоровну, а вот оладьи-кашники, которые она пекла из вчерашней пшенной каши на столе, отчетливо помню, как сейчас. Стол стоял, почему-то, часто посередине комнаты. На столе стоял самовар, а питье нам устраивали из толокна. Я даже пакетики с картинкой овса на них помню. Вот была такая размеренная жизнь. Помню соседей Ненашевых, Женьку и Витеньку, их дом, покрытый соломой, люльку в сенцах. Они в это время начали строить новый дом, который и по сей день стоит. Женька стал военным и преподает в Харьковском военном институте. А Витенька - врач в Борском.

И вот, очевидно, в лето 1939 года мама ездила на курсы повышения квалификации в Ленинград. Для нее это был неописуемый восторг и праздник. И виденного ею и в Москве, и в Ленинграде, и привезенных открыточек и буклетиков хватило нам потом на долгие зимние вечера уже во время войны. И это, очевидно, послужило толчком моему интересу к искусству во всей последующей жизни. Мама привезла нам столько обновок! Говорила: "Так истратилась, что в дорогу осталась с куском хлеба и соленым огурцом". Может, на обратном пути ей подсадили в Куйбышеве и меня? Как-то, смутно поезд помню.

И привезла нам по пальтишку и синей шапочке с цветочками. (Мы в этих нарядах на фотографии.) И по платью: Галинке синего цвета с бордовой вышивкой в крестик, а мне коричнево-бордовое с бежевой вышивкой. Я в нем потом в школу пошла. Помню, как нам купили деревянные лопатки и повели в фотографию. Есть фото, где мы с этими лопатками. Очевидно, в этот же день сделали фотографию, на которой папа, мама и мы в этих пальтишках. На фото дата: февраль 1940 года. Я вычислила, что мама на ней с шестимесячной беременностью Вовкой.

Помню, как роились пчелы. Как папа бежал по Ташкентской улице к Елхам, чтобы догнать рой, но не догнал. Забегая вперед, скажу, что видела, как папа поймал рой. Но это было уже после войны, когда мы снова жили в доме совсем раннего нашего детства по Первомайской, 31. Папа побежал за роем и бросил белую простыню на плетень у Ненашевых. Родственники тех Ненашевых по Первомайской, 41 жили и здесь у нас в соседях. Пчелы сели на простынь и прироились. Теперь главное было поймать матку. Она крупная, гораздо больше размером рабочих пчел. Матку папа поместил в раевню, а дальше уже стрясал или половником собирал пчел в эту самую раевню. Раевня - 2-х ведерное холщовое ведро со спецкрышкой. Пчелы за маткой послушно идут. Правда, папу штук сорок пчел ужалило, он потом пополневшим ходил и температура поднялась. Потом раевня ставится в погреб, чтоб остудить пыл пчел. Приготавливается новый улей, туда помещаются рамки и матка. К улью, к летку его, ставится наклонно широкая доска, и половником на нее из раевни высыпают пчел, а они как солдатики большой колонной шествуют внутрь улья. Я это с восторгом наблюдала в обоих домах моего детства. А какое счастье было, когда качали мед! Приносили ящики с низкими рамками. Они назывались «магазин». Если ячейки закупорены воском – «магазин» готов. Воск срезали и нам давали пожевать. У знакомых (своей не было) брали медогонку. Она представляет собой крашеную металлическую бочку диаметром, наверное, в один метр, да и высотой тоже в метр, с конусным дном и краником внизу. В медогонку по внутренней части цилиндра ставятся и укрепляются рамки. Там есть для этого устройство. И потом специальной рукояткой и спец. механизмом эти рамки крутятся, а центробежная сила выбрасывает мед на внутреннюю поверхность медогонки. Потом рамки переворачивают. А в конце, через кран внизу, мед выливают в глиняные обливные горшки. И, конечно, приглашают нас детей в кухню, наливают мед в мисочки, а в бокалы молоко, дают белый хлеб, и мы угощаемся! Дитячье счастье!

Описание получилось, как технический отчет, но я об этом нигде не читала, а просто видела и помню. Папа был хорошим пчеловодом, а мама ему ассистировала.

Вообще отец был генетически с очень умными руками, хоть и левшой. Все делал точно, четко, аккуратно. Смотреть было приятно на его красивую работу. Я видела, как он специальным инструментом с зубчатым колесиком вощил рамки пчеловодные, то есть прикреплял вощину к рамке. Вощина - это раскатанные пластины воска с вдавленными на них шестиугольными луночками-донышками. Пчелы сами вытянут стенки из воска и получатся соты, то есть стаканчики для меда.

А как умело папа набивал погреб снегом! Он огромной специальной лопатой вырезал такие большие кубы в тяжелом мартовском снегу, нес и сбрасывал их в погреб. А мы на санках с корзинками подвозили снег и тоже помогали набивать погреб.

Надо объяснить быт того времени. Холодильников ведь не было. Они появились после войны, и то к концу 50-х годов в городах. А в селе для сохранения продуктов существовали погреба. Погреб - это подземное помещение размером примерно 2,5х3 и высотой 2,5-3 метра. Обшито рубленым кругляком (деревом) с деревянным потолком и лазом с крышкой. Пол земляной. От лаза вниз ставится лестница. С осени в такой погреб спускается картошка (там городится закром), ставятся бочки и в них солятся огурцы, помидоры, иногда арбузы, а в одну из бочек ведрами спускается рубленная для квашения капуста. Всю зиму это там хранится и расходуется. К марту же все из погреба вытаскивается в подвал, и погреб доверху набивается снегом. Закрывается крышкой. Снег оседает постепенно. Его выравнивают, немного прикрывают соломой. На снег ставят продукты: ящики с картошкой, кастрюльки с остатками солений, молоко в горшках и кринках. Снег все лето подтаивает, опускается все ниже, вода уходит в землю. А продукты до августа холодненькие. К осени или к августу снег весь растаивает, и погреб готов к осенним заготовкам.

Но вернемся к перечислению папиных умений. Как он ловко рыл картошку! Одним копком вырывал куст картошки, переворачивал и клал рядом, вроде прямо кучечку картошки. Даже как хлеб к обеду резал левой рукой - было любо смотреть. Такие ровненькие кусочки получались.

А вообще, мастерил дома не много. Обустройство его мало занимало. Все силы отдавал работе, творчеству, где бы ни работал. На фронт пошел в должности агронома колхоза. Так первые письма с дороги и, потом, из Вологды, где проходил первую подготовку к фронту, были полны вкладышей для колхоза, где он все еще решал колхозные дела.

Школьницей, изучая поэзию Маяковского, я прочитала строчки:

Не жить в угоду дома дырам!

Чтоб вся, на первый крик "Товарищ"

Оборачивалась земля.

Вот эта фраза: "Не жить в угоду дома дырам" - зацепила меня и я подумала: "А ведь у нас отец так и живет. Главное в его жизни - это не «дома дыры», а творческая работа". Вечерами он у нас дома часто читал либо историческую литературу, либо научную. У нас ведь дома были труды Вильямса, Костычева, Докучаева, Тимирязева. Отец был очень интересным человеком: толковым, немногословным, точным. Я помню его лицо, когда он в двух-трех словах сказал свое впечатление о книге Тарле "Наполеон". Это потом решило мой выбор, что читать: "Сагу о Фарсайтах" или Тарле "Наполеон", когда на отдыхе в Юрмале мы пришли в библиотеку. Я выбрала Тарле.

Но и смешной случай с папой помню. Он был дальтоником. И вот мама, которая как медик, была в медкомиссии Военкомата, принесла домой альбом по которому проверяли на дальтонизм. Дала нам и сказала: "Нате, поспрашивайте отца по этим картинкам". Мы даже не хохотали, а гоготали, какие немыслимые цвета папа называл или совсем не видел. Он в детстве, в своей Мокруше, когда за ягодами ходил, то совсем ничего не приносил, так как красные ягоды ему виделись зелеными. Мама говорила, чтоб спросили какого цвета наш комод. Папа ответил: "Мама говорит, что бордово-коричневый, а мне кажется темно-зеленый. Зато грибником был отличным.

А теперь вернемся в мое, вернее в наше совсем взрослое настоящее время. Завтра 11-го апреля 2003 года едем провожать в последний путь Ниночку Овчинникову, по мужу Большакову. Вот и ушла в «Лету» эта необыкновенно хлебосольная семья. Таких семей я, вроде, больше и не встречала, чтоб оба: и Толя, и Нина были: и радушие, и помощь, и доброта, и радость. Вы, девочки, хорошо их помните по частым походам к ним пешком в Калиновку. А Света одно лето даже немножко жила у них. А я помню Ниночку еще девочкой. Нина - небольшого расточка, ладненькая, хорошенькая. Помню со школьных лет, как ее одноклассницы танцевали на сцене Дома Культуры вальс цветов из балета "Щелкунчик" и Ниночку поднимали на руках вверх. Толя - муж Нины, школу в Борском не кончал, раньше уехал. А впервые я его увидела в курточке с белым воротничком, когда я уже студенткой была и приехала домой на каникулы. И он на каникулах был. Нина закончила мединститут в Ростове. У теток жила, а дед ее жил на задах дома нашего детства. Ниночка туда бегала к дедушке и бабушке. Отец ее - сын этих стариков погиб на фронте. Толя окончил летное училище. Они поженились и уехали по Толиному назначению.

И вот, в 1965 году, весной, иду по Подольску, где мы с Женей тогда жили, после моего окончания института, где с ним встретились и поженились, и вдруг вижу женщину с очень знакомым лицом. Я аж задохнулась. Ведь это же борская! Я не могла пока о ней ничего вспомнить. Видела-то ее еще в школе, а разница в летах наших - четыре года. Для школьных лет это много. Прошло несколько дней. Я со Светой, ей тогда около 3-х лет было, пошла в детскую поликлинику. И вдруг опять вижу эту женщину в белом врачебном халате, стремительно прошедшую мимо меня. И тут вспомнила: Ниночка Овчинникова! Подхожу к регистратуре и спрашиваю: "Вот доктор, только что прошла и ушла, ее не Нина зовут?" Ответ: "Нина Николаевна Большакова". Разговорилась с лечащим врачом Светочки - Надеждой Ивановной: "По-моему эта доктор - моя землячка". Да и смутно помню, что Нина училась в Ростовском меде. Моя врач мне: "Да вряд ли, они недавно с мужем демобилизовались из Даурии, сюда в Сальково (деревня за рекой Пахрой, около Подольска), к ее матери приехали". А еще через несколько дней, соседка по общежитию, где мы жили - Света Степанова, придя тоже из детской поликлиники, говорит: "Доктор, о которой ты спрашивала Надежду Ивановну, действительно твоя землячка, и ее мама работала санитаркой в одном кабинете вместе с твоей мамой в Борской больнице". И третья встреча: захожу в обувную мастерскую - Ниночка стоит в очереди. Я подхожу: "Ну, давайте знакомиться и вспоминать - Неля Целищева". Радость. Пешком прошлись до моего жилья-бытия: общежития на Матросской улице. А потом, через несколько дней, паромом через реку Пахру добрались мы до их домика на пригорке. И тут я увидела на комоде фотографию Толи и воскликнула: "И его я знаю, он тоже борский". Ну, а тетю Настю-то я и вспомнила, и узнала.

Так началась наша тридцативосьмилетняя дружба. А было мне тогда - тридцать один год, Жене - тридцать четыре, а Толе с Ниной по тридцать пять лет. У нас была 3-х летняя Светочка, Светик-семицветик, а у них пятилетняя Олечка, которую они звали часто Ольга. Девочки познакомились, и я помню первую считалку, которой Ольга обучила Свету: "Божья коровка, полети на небо, принеси мне хлеба, черного да белого, только не горелого". Сколько было походов к ним, поездок на пароме, походов в рощу Дубровицы. И сколько было приходов их к нам послушать и полечить Свету. Однажды Свету чуть не положили в больницу с воспалением легких. Женя поехал в Сальково, а Большаковы (началась гроза и ливень) приехали поздно вечером в плащ-палатках, и Нина взяла лечение на себя, отвела диагноз и больницу, и лечили дома. Вы, девочки, и сами, наверное, много хорошего помните про эту семью.

Нина говорила, приезжая к нам: "Что-то забеспокоилась, давно Руховичей нет. Наверное, болеют. Взяла стетоскоп и поехала с Анатолием к вам". Хочется вспомнить самое хорошее, чтоб улыбка не сходила с уст, а горе душит. Уже нету ни Нины, ни Толи, ни тети Насти.

А по жизни случалось, что мы часто оказывались рядом. Живя в Подольске, все лето на пароме ездили к ним. Помню, когда шли к Пахре, трехлетняя Света, сидя на плечах у папы Жени, говорила: "Мама не может меня понести, она большая, ну не сильная". Домик Большаковых стоял на другом берегу реки Пахры на холмике самый первый. Деревня Сальково была за ним, и ее из-за зелени как-то и не видно было, да и малюсенькая она. Прямо у дома можно было сидеть на этом холмике на траве и отдыхать. А вокруг была летняя красота. Чуть правее начинался лес Дубровицы, причем по обоим берегам. Прямо перед нами река и паром. Противоположный берег более крутой, чем Сальковский, и подъем идет влево. Там начинается Подольск. Оттуда с высоты извилистая тропинка спускается к парому. Однажды мы приехали к ним днем в субботу, а Нины нет, она на работе. Сели на травке. Ждем. Смотрим на красоту. И вдруг с горочки слева спускается Ниночка. Идет по этой тропинке: молодая, стройненькая, миниатюрная, в розовой или красной блузочке и белой юбочке. Хорошенькая. Любовались. Красивая картина жизни была.

Или, однажды, гуляя по Дубровицам, подошли к какому-то крутому подъемчику. Кто-то что-то смешное рассказал. Все расхохотались. Нина, уж, полподъема прошла, а тут хохот. Ухватилась за какой-то прутик, почти стебелек, хохочет, а стебелек того и гляди - оторвется, и она упадет. Молодость.

Или такой случай. Сидим на берегу Пахры в купальниках. Воскресенье. Тут же рядом много знакомых - сослуживцев наших. Сидят и лежат. И вдруг видим: на середине реки кувыркается девчонка. А другая от нее плывет. Оказывается, две девочки отплыли на середину реки. Первая - на резиновом круге, а вторая - самостоятельно "по-собачьи". И вот первая перевернулась. Резиновый круг съехал что ли? Голова у нее вниз перевешивает, а ноги вверху оказываются. Она барахтается и переворачивается. Вторая от нее деру дала. Им лет по десять.

Какой переполох образовался на берегу!!! Кто-то командует: "Вылезайте из лодки!" (Лодка была на берегу.) Кто-то другие команды отдает, чего-то советует. И вдруг видим: некто уж к девочкам плывет саженками. Подплыл, водрузил ее правильно в круг и погнал впереди себя к берегу. Оказывается - это Толя Большаков. Реакция у него мгновенная была. Спас девочку. Он говорил: "Она бы утонула". Такой вот эпизод наблюдали.

Вскоре к осени Большаковы квартиру получили "в лесу". Толя ведь демобилизованным офицером был. Он летчик, и к тому времени в сельскохозяйственном институте учился. Место, где они получили квартиру, так и называлось "Шишкин лес". А к весне им военкомат выделил, или сами они сменили ту квартиру на квартиру в деревне Федюково, рядом с г. Видное? А, еще месяца через два в апреле 1966 года, и мы из Подольска переехали в г. Видное. И снова оказались рядом. Мы у них были летними гостями, даже пешком ходили к ним через Сухановский парк. А они у нас зимними. Иногда неожиданный звонок. открываем дверь, а там Нина с Толей и с мешком картошки. А осенью мы эту картошку помогали им рыть.

Оля зимой училась в Видном в музыкальной школе, и тетя Настя ее сюда возила. Я тогда была с грудной Анечкой. Оля в школе, а тетя Настя у нас дома чай пьет. Вот так тесно были переплетены наши жизни. А со сколькими их друзьями мы, а с нашими - они перезнакомились?! Сколько новогодних праздников вместе встретили, в том числе у Плешковых (это семья моей институтской подруги Мили, живущей сейчас в Калининской области), куда ездили на трех машинах. Да, авария на Толиной машине приключилась. Чинили в дороге. Приехали за 10 минут до Нового года.

Жизни прошли рядом. Сверх хорошие люди были. Пусть будет пухом им земля.

Ваша мама.