Глава 17. Тобиас рассказывает мне все

Тобиас рассказывает мне все.

Когда эрудиты и предатели бежали вверх по лестницам, одна из женщин предупредила группу лихачей, среди которых был Тобиас. Они вылезли по пожарной лестнице, которую еще не заблокировали. Собрались в вестибюле и, разделившись на четыре группы, пошли в атаку одновременно, окружив предателей, сосредоточившихся у лифтов.

Те не были готовы к тому, что им окажут организованное сопротивление. Они думали, что все, кроме дивергентов, будут без сознания. Поэтому и проиграли.

Женщиной‑эрудитом оказалась Кара. Старшая сестра Уилла.

Вздохнув, я скидываю куртку и оглядываю плечо. На коже – металлический диск, размером с ноготь мизинца. От него расходятся в стороны синие полоски, будто кто‑то впрыснул мне под кожу синюю краску. Нахмурившись, я пытаюсь отодрать его и чувствую острую боль.

Стиснув зубы, я вставляю туда лезвие ножа и поддеваю. У меня вырывается крик, но я держусь. На мгновение в глазах темнеет. Я продолжаю отковыривать пластинку изо всех сил, пока она не поднимается над кожей настолько, что я могу схватить ее пальцами. Под диском оказывается игла.

Меня мутит. Ухватившись покрепче, я изо всех сил дергаю. Острие выходит. Оно длиной с мизинец и покрыто моей кровью. Не обращая внимания на стекающую по руке кровь, поднимаю диск к лампе над раковиной.

Значит, нас чем‑то обкололи. Ядом? Взрывчаткой?

Я трясу головой. Если бы они хотели убить нас, когда большинство было без сознания, они бы просто всех перестреляли. Они вкололи это с другой целью.

Кто‑то стучит в дверь. Не понимаю, почему. Я же в общественном туалете, в конце концов.

– Трис, ты тут? – слышу я приглушенный голос Юрайи.

– Ага, – отвечаю я.

Юрайя выглядит лучше, чем час назад. Смыл кровь со рта и перестал быть бледным. Внезапно я поражаюсь тому, насколько он хорош собой. У него пропорциональное тело и черты лица, живые темные глаза и кожа с бронзовым отливом. Наверное, он всегда был симпатичным, поскольку в его возрасте мальчишки так нагло улыбаются, только если знают себе цену.

Совсем не такая, как у Тобиаса. Его улыбка всегда имеет оттенок застенчивости, будто он удивлен, что ты вообще на него посмотрела.

У меня болит горло. Я кладу диск на край раковины.

Юрайя переводит взгляд с меня на иглу, потом на мое плечо.

– Сильно? – спрашивает он.

– Не особенно, – отвечаю я. Беру бумажное полотенце и стираю кровь с руки. – Как остальные?

– Марлен сыплет шутками, как обычно, – рассказывает Юрайя, улыбаясь еще шире, и у него появляются ямочки на щеках. – Линн ворчит. Погоди‑ка, что ты вытащила? – спрашивает он, показывая на иглу. – Боже, Трис, у тебя что, нервных окончаний нет?

– Думаю, надо перевязать.

– Да? – качая головой, переспрашивает Юрайя. – Тебе бы к лицу лед приложить. Все уже очнулись, и вокруг сумасшедший дом.

Я касаюсь челюсти. На ней опухоль, там, где Эрик стукнул меня пистолетом. Надо помазать мазью, чтобы синяка не было.

– Эрик мертв? – спрашиваю я. Не знаю, какой ответ я хочу услышать, «да» или «нет».

– Нет. Правдолюбы решили оказать ему медицинскую помощь, – мрачнеет Юрайя. – Что‑то там насчет уважительного обращения с пленными. Кан уже допрашивает его лично. Нас туда не пустили. Чтобы не создавать беспорядка и все такое.

Я хмыкаю.

– Ага. По‑любому, никто ничего не понял, – он опирается на раковину, стоя рядом со мной. – Зачем вламываться через главный вход и стрелять этими штуковинами, чтобы нас просто вырубило? Почему бы им не убить нас сразу?

– Не знаю, – отвечаю я. – Единственное, что могу предположить – им надо было выяснить, кто из нас – дивергенты, а кто – нет. Но это не может быть единственной причиной.

– Но почему они сделали это сейчас? В смысле сначала они попытались создать армию, с помощью контроля сознания, но теперь? Не вижу смысла.

Прижимая бумажное полотенце к руке, я хмурюсь. Он прав. У Джанин уже есть армия. Зачем уничтожать дивергентов?

– Джанин не хочет просто всех убить, – медленно объясняю я. – Она считает, что это нелогично. Если не будет фракций, общество перестанет функционировать. В каждой фракции людей учат выполнять определенные задачи. Она хочет всех контролировать.

Я смотрю в зеркало на свое отражение. На челюсти отек, на коже отметины от ногтей. Некрасиво.

– Видимо, она планирует очередную симуляцию, – продолжаю я. – Такую, как и раньше, но ей нужна гарантия того, что человек либо подчинится, либо будет мертв.

– Но ведь симуляция продолжается определенное время, – рассуждает Юрайя. – Она бесполезна, если ты не собираешься достичь определенной цели прямо сейчас.

– Правильно, – вздыхаю я. – И я не знаю.

Я беру в руку иглу.

– И что это такое? Если очередной укол для симуляции, он одноразовый. Зачем же стрелять такими штуками во всех? Просто чтобы мы потеряли сознание? Никакой логики.

– Не понимаю, Трис, но сейчас нам надо что‑то делать в огромном здании, переполненном перепуганными людьми. Пошли, сделаем тебе перевязку.

Он замолкает.

– Не сделаешь одолжения? – спрашивает он после паузы.

– Какое?

– Не говори никому, что я дивергент.

Он прикусывает губу.

– Шона – моя подруга, и я не хочу, чтобы она начала бояться меня.

– Конечно, – с трудом улыбаясь, отвечаю я. – Оставлю при себе.

Я не сплю всю ночь, вытаскивая иглы из людей. Через пару часов я перестаю тратить время на любезности и просто дергаю изо всех сил.

Узнаю, что мальчика‑правдолюба, которого Эрик застрелил в упор, звали Бобби. Сам Эрик в стабильном состоянии, и из сотен людей в «Супермаркете Безжалостности» лишь порядка восьмидесяти избежали укола. Из них семьдесят лихачей, в том числе – Кристина. Я гадаю, что же это за иглы, сыворотка симуляции и все остальное, пытаясь думать на манер наших врагов.

Утром, закончив работу по вытаскиваю игл, я бреду в кафетерий, потирая глаза руками. Джек Кан объявил, что в полдень будет собрание, так что, возможно, после еды мне удастся нормально вздремнуть.

Ко мне подбегает Калеб. Осторожно обнимает меня. Я вздыхаю с облегчением. Я уже думала, что помощь брата мне никогда не понадобится, но, видимо, такого не случится. Я на мгновение расслабляюсь, и тут вижу за плечом Калеба – Тобиаса.

– Ты в порядке? – брат оглядывает меня. – У тебя подбородок опух…

– Ничего особенного, – отвечаю я. – Просто отек.

– Я слышал, они нашли несколько дивергентов и принялись их расстреливать. Слава богу, тебя там не было.

– На самом деле, меня тоже нашли. Но убили только одного, – тру переносицу, чтобы избавиться от головной боли. – Но я в порядке. Когда ты сюда пришел?

– Минут десять назад. Вместе с Маркусом, – объясняет он. – Как единственный наш законный представитель, он счел своим долгом находиться здесь. Мы узнали о нападении час назад. Один из бесфракционников увидел, как лихачи вломились в здание, но эти новости дошли не сразу.

– Маркус жив? – удивляюсь я. Мы не видели его гибели, когда бежали из района Товарищества, но я думала, что он точно мертв. А теперь я, наверное, разочарована, поскольку ненавижу Маркуса за его обращение с Тобиасом? Или чувствую облегчение, поскольку последний из лидеров Альтруизма еще жив? А можно ли чувствовать и то и другое одновременно?

– Он и Питер сбежали и вернулись в город, – отвечает Калеб.

Я вовсе не чувствую облегчения от того, что жив Питер.

– И где он сейчас?

– Там, где можно было ожидать.

– У эрудитов, – констатирую я, качая головой. – Что за…

Мне в голову не приходит ругательства, достаточного, чтобы охарактеризовать его. Видимо, пора расширять словарный запас.

Калеб вздрагивает, но затем кивает и касается моего плеча.

– Ты не голодна? Принести чего‑нибудь?

– Да, будь добр, – я растрогана. – Я сейчас отойду ненадолго, хорошо? Мне надо поговорить с Тобиасом.

– О’кей, – Калеб уходит, сжав мне напоследок руку. Он направляется к стойкам кафетерия, тянущимся, кажется, на сотни метров. Мы с Тобиасом стоим в паре метров друг от друга и молчим.

Он медленно подходит.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Меня стошнит, если я еще раз так скажу, – отвечаю я. – Пулю в голову не получила, значит, отлично.

– У тебя так отекла челюсть, как будто у тебя ком еды за щекой. Ты едва не зарезала Эрика, – хмурится он. – И мне нельзя спросить, все ли у тебя в порядке?

Я вздыхаю. Придется сказать ему насчет Маркуса. Но я не хочу делать это здесь, среди толпы.

– Ага, в порядке.

Его рука дергается, будто он хочет прикоснуться ко мне, но не решается. А потом передумывает и, обняв меня, притягивает к себе.

Внезапно мне кажется, что так хорошо было бы, если бы рисковали собой другие. Чтобы я могла вести себя эгоистично, быть рядом с Тобиасом и не тревожить его. Очень хочется застыть так и забыть обо всем.

– Прости, что не сразу пришел на помощь, – шепчет он, уткнувшись в мои волосы.

Я вздыхаю и провожу пальцами по его спине. Я могу стоять рядом с ним, пока не упаду без сознания от усталости. Хотя нет, не могу.

– Мне надо с тобой поговорить, – я отстраняюсь от Тобиаса. – Где‑нибудь в другом месте.

Он кивает. Мы покидаем кафетерий. Когда проходим мимо одного из лихачей, тот вопит вслед:

– Глядите‑ка, Тобиас Итон!

Я уже почти забыла о допросе – о том, что его имя теперь известно всем лихачам.

– Я тут твоего папочку видел, Итон! Прятаться будешь, а? – кричит другой.

Тобиас деревенеет, будто на него наставили пистолет, а не крикнули нечто обидное.

– Ага, прятаться будешь, ты, трус?

Пара человек смеется. Я хватаю Тобиаса за руку и тащу к лифту, прежде чем он что‑нибудь натворит. Сейчас он легко набьет кому‑нибудь морду. Или сделает еще что похуже.

– Я собиралась сказать тебе. Он пришел вместе с Калебом, – объясняю я. – Он и Питер сбежали тогда из Товарищества…

– Чего же ты ждала? – спрашивает он. Не грубо, но как‑то странно, словно не своим голосом.

– Это не та новость, которую выкладывают в кафетерии.

– Откровенно.

Мы молча ждем лифта. Тобиас, прикусив губу, смотрит вперед. Точно так же он ведет себя, пока мы поднимаемся на восемнадцатый этаж. Там пусто. Тишина охватывает меня, мягко, как объятия Калеба. Успокаивает. Я сажусь на одну из скамеек на периферии зала. Тобиас берет стул, на котором во время допроса сидел Найлз, и ставит его напротив меня.

– Вроде здесь два было? – хмурится он.

– Ага, – отвечаю я. – Я, это… он из окна выпал.

– Странно, – Тобиас удивлен. – Так, что ты хотела рассказать? Или только о Маркусе?

– Нет, не только. Ты… ты в порядке? – осторожно спрашиваю я.

– У меня ведь нет пули в башке, да? – отвечает он, глядя на свои руки. – Значит, в порядке. Я бы предпочел сменить тему.

– Я хочу поговорить о симуляциях, – говорю я. – Но сначала о другом. Твоя мать считала, что Джанин нанесет следующий удар по бесфракционникам. Очевидно, она ошиблась. И я не знаю почему. Не похоже, что правдолюбы собираются воевать с эрудитами или…

– Ну, подумай сама, – строго произносит он. – Обдумай детально, как эрудиты.

Я недовольно смотрю на него.

– Что? – спрашивает он. – Если это не получится у тебя, то у остальных вообще нет шансов.

– Хорошо. Ну… потому, что лихачи и правдолюбы – следующие мишени, наиболее логичные. И… бесфракционники живут в разных местах, а мы собраны в одном.

– Правильно, – соглашается он. – Кстати, когда Джанин напала на альтруистов, она получила всю хранившуюся у них информацию. Мать сказала, что альтруисты собрали информацию о дивергентах среди бесфракционников. Следовательно, после нападения Джанин узнала, что среди бесфракционников самый высокий процент дивергентов. Уж точно выше, чем среди правдолюбов. Следовательно, атака на них будет менее успешна.

– Правильно. А теперь расскажи мне снова о сыворотке, – говорю я. – В ней мало компонентов, так?

– Два, – кивает он. – Собственно сыворотка, вызывающая симуляцию, и приемопередатчик. Приемопередатчик получает информацию от компьютера и передает в мозг, получает информацию от мозга и передает в компьютер. Жидкость меняет состояние сознания.

– Приемопередатчик рассчитан на одну симуляцию? Что происходит с ним потом?

– Рассасывается, – отвечает он. – Насколько мне известно, эрудитам не удалось создать приемопередатчик, который работал бы дольше. Хотя симуляция, когда напали на альтруистов, длилась намного дольше, чем все, мне известные.

У меня в голове заседают его слова «насколько мне известно». Джанин большую часть своей жизни провела, экпериментируя с сыворотками. Если она продолжает охотиться на дивергентов, то наверняка упорно продолжает разрабатывать все новые версии.

– К чему ты клонишь, Трис? – спрашивает он.

– Ты же это уже видел? – я показываю на повязку на плече.

– Не особо, – отвечает он. – Я и Юрайя целое утро таскали на четвертый этаж раненых эрудитов и предателей.

Я сдвигаю повязку и демонстрирую прокол в коже. Кровь уже не идет, а вот синие линии никуда не делись. Потом сую руку в карман и достаю иглу, которую вытащила из себя.

– Напав, они не пытались нас убить. Они стреляли в нас этим.

Он касается моей кожи, окрашенной в синий цвет. Я раньше не замечала, но он, оказывается, изменился со времени, когда я проходила инициацию. Слегка отпустил бородку, волосы тоже отросли, достаточно, чтобы разглядеть их каштановый оттенок.

Берет у меня из руки диск с иглой. Стучит по пластине.

– Судя по всему, пустой. Значит, внутри была эта синяя штука, которая теперь в твоей руке. Что случилось после того попадания?

– Они кинули какие‑то цилиндры, из которых шел газ, и все потеряли сознание. Кроме меня, Юрайи и еще одного дивергента.

Тобиас явно не удивлен, и я смотрю на него, прищурившись.

– Ты знал, что Юрайя дивергент?

– Конечно. Я вел у него симуляции, – пожимая плечами, отвечает он.

– И не говорил мне?

– Личная информация. И опасная.

Я чувствую, как во мне снова закипает гнев. Сколько еще всего он скрывает от меня? Но потом успокаиваюсь. Конечно, он не должен был говорить мне, что Юрайя дивергент. Из уважения к нему. Вполне логично.

Я прокашливаюсь.

– Знаешь, ты спас наши жизни. Эрик хотел нас перестрелять.

– Я думаю, нам хватит считать, кто кому и сколько раз спас жизнь, – он замолкает.

– Ладно, – отвечаю я, чтобы прервать паузу. – После того, как мы выяснили, что почти все уснули, Юрайя побежал наверх, чтобы предупредить остальных, а я – на второй этаж. Эрик собрал всех дивергентов у лифтов и начал рассуждать, кого из нас он прихватит с собой. Сказал, что ему позволили взять двоих. Понятия не имею, зачем ему вообще кто‑то понадобился.

– Странно, – удивляется Тобиас.

– Есть идеи?

– Предположим, с помощью иглы тебе ввели приемопередатчик, – отвечает он. – А газ представлял собой аэрозольный вариант сыворотки. Но зачем…

Он морщит лоб.

– Она просто решила всех усыпить, чтобы выяснить, кто из нас – дивергенты.

– Ты думаешь, единственной целью нападения было напичкать нас приемопередатчиками?

Он качает головой, а затем внимательно смотрит на меня. Его глаза темно‑синие, настолько мне знакомые, что, кажется, сейчас они поглотят меня целиком. На мгновение я задумываюсь о том, как этого хочу. Уйти отсюда и от всего, что здесь происходит.

– Думаю, ты сама догадалась, – говорит он. – Но ждешь, чтобы я с тобой поспорил. А я не собираюсь этого делать.

– Они сделали приемопередатчики длительного действия, – я поняла.

Он кивает.

– Значит, нас посадили на крючок, чтобы проводить симуляции, и не одну, – продолжаю я. – Столько, сколько потребуется Джанин.

Он снова кивает.

Мое дыхание прерывается.

– Действительно, скверно, Тобиас.

В коридоре, ведущем из зала допросов, он резко останавливается и опирается о стену.

– Значит, ты пошла на Эрика, – интересуется он. – Это было во время нападения или потом, когда вы были у лифтов?

– У лифтов, – отвечаю я.

– Одного не понимаю. Ты оказалась внизу. Могла просто сбежать. Вместо этого ты бросилась одна в толпу вооруженных лихачей. Готов поспорить, пистолета не имела.

Я сжимаю губы.

– Так? – спрашивает он.

– Почему ты решил, что у меня не было пистолета? – я скорчила мину.

– После той ночи, когда напали на альтруистов, ты прикоснуться к нему не могла, – отвечает он. – Я понимаю почему, после того случая с Уиллом, но…

– Это совершенно ни при чем.

– Разве? – он поднял брови.

– Я сделала то, что должна была сделать.

– Ага. Но теперь тебе пора завязывать, – он подходит ко мне. Но коридоры в здании достаточно широкие, чтобы я могла сохранить приличную дистанцию. – Тебе надо было остаться в Товариществе. Держаться подальше от всего.

– Нет, не надо, – отвечаю я. – Ты думаешь, лучше меня знаешь, что мне нужно? Ты понятия не имеешь. В Товариществе я с ума сходила. А здесь я, наконец, почувствовала себя… нормальной.

– Странно, учитывая, что вела ты себя, как псих, – не понимает он. – Выбор той ситуации, в которой ты оказалась вчера вечером, – никакая не отвага. И даже не глупость. Мания самоубийства. Тебе совсем твоя жизнь не дорога?

– Дорога, еще как! – огрызаюсь я. – Я просто хотела сделать хоть что‑то полезное.

Пару секунд он просто глядит на меня.

– Ты больше, чем лихачка, – тихо говорит он. – Но если ты хочешь вести себя, как они, без причины бросаясь в бой очертя голову, бороться с врагами, не обращая внимания на этичность поступков, – вперед, пожалуйста. Я думал, ты умнее, но, видимо, ошибся!

Я сжимаю кулаки.

– Не надо оскорблять лихачей, – завожусь я. – Они приняли тебя, когда тебе было некуда деваться. Доверили важную работу. Среди них ты нашел друзей.

Я опираюсь на стену и смотрю в пол. Плитки во всем «Супермаркете Безжалостности» черные и белые, везде. Здесь они уложены в шахматном порядке. Если расслабить глаза и дать им расфокусироваться, то я увижу ровно то, чего не признают правдолюбы, – серый цвет. Возможно, я и Тобиас тоже не признаем полутонов. В глубине души.

Я чувствую себя слишком тяжелой, тяжелее, чем может выдержать мой скелет. Кажется, я сейчас провалюсь сквозь пол.

– Трис.

Я молчу.

– Трис.

Я наконец‑то поднимаю взгляд.

– Я не хочу потерять тебя.

Мы стоим еще минуты две. Я не высказываю то, что у меня на уме. Возможно, он прав. Часть меня желает уничтожения, воссоединения с родителями и Уиллом, чтобы у меня больше за них душа не болела. А другая часть хочет жить, чтобы увидеть, как все закончится.

– Значит, ты ее брат? – спрашивает Линн. – Кажется, ясно, кому достались все хорошие гены.

Видя выражение лица Калеба, я смеюсь. Он слегка морщит губы, а глаза его расширяются.

– Когда тебе надо возвращаться? – спрашиваю я его, толкая брата локтем.

Вцепляюсь зубами в сэндвич, который он мне принес. Мне неспокойно рядом с Калебом. Смешанные чувства при виде жалких остатков родной семьи и жалких остатков моей жизни с лихачами. Что он подумает о моих друзьях? И что моя фракция будет думать о нем?

– Скоро, – отвечает он. – Не хочу никого беспокоить.

– А я и не знала, что Сьюзан сменила имя на «Никто», – я удивлена.

– Ха‑ха, – корчит он рожу.

Насмешки между братьями и сестрами вроде должны быть естественными, но это не про нас. В Альтруизме не приветствовалось любое поведение, которое могло поставить в неловкое положение другого человека. В том числе и шутки с насмешками.

Я чувствую, насколько осторожно мы общаемся, как нащупываем новые пути теперь, когда погибли наши родители, а мы оказались в разных фракциях. Каждый раз, глядя на него, я понимаю, что это – последний близкий человек, оставшийся у меня в целом мире. Чувствую отчаяние, желая удержать его рядом и сократить разделяющую нас пропасть.

– Сьюзан – другой перебежчик от эрудитов? – спрашивает Линн, втыкая вилку в стручковую фасоль. Юрайя и Тобиас еще стоят в очереди, позади пары десятков правдолюбов, которые препираются, выбирая еду.

– Нет, жила по соседству, когда мы были детьми. Из Альтруизма, – отвечаю я.

– У тебя с ней роман? – спрашивает она Калеба. – Не думаешь, что это глупая затея? В смысле, когда все закончится, вы окажетесь в разных фракциях, будете жить в разных местах…

– Линн, ты когда‑нибудь заткнешься? – говорит Марлен, кладя ей руку на плечо.

В противоположном конце зала я замечаю Кару и кладу сэндвич на тарелку. Аппетит пропал. Я гляжу на нее, опустив голову. Она уходит в дальний конец кафетерия, где за двумя столами сидят немногие беженцы из числа эрудитов. Большинство из них сменили синие одежды на черно‑белые, но не сняли очки. Я пытаюсь переключиться на Калеба, чтобы не смотреть на них, но и он начинает таращиться на эрудитов.

– У меня шансов вернуться к эрудитам не больше, чем у них, – говорит он. – Когда все кончится, у меня не будет фракции.

Впервые я замечаю, с какой печалью он говорит об Эрудиции. Я и не понимала, как тяжело далось ему решение оставить их.

– Может, пойдешь, сядешь с ними, – предлагаю я, кивая в сторону беженцев‑эрудитов.

– Я их не знаю, – он пожимает плечами. – Ты же помнишь, я пробыл во фракции всего месяц.

Подходит Юрайя и с мрачным видом бросает поднос на стол.

– Я подслушал разговоры насчет результатов допроса Эрика, в очереди, – говорит он. – Очевидно, он практически ничего не знает о планах Джанин.

– Что? – переспрашивает Линн, со стуком кладя вилку на стол. – Как такое может быть?

Юрайя пожимает плечами и садится.

– А я не удивлен, – говорит Калеб.

Все изумленно глядят на него.

– Что? – спрашивает он, краснея. – Просто было бы глупо доверить все свои планы одному человеку. Намного умнее дать по небольшому кусочку каждому из тех, с кем ты работаешь. В таком случае, если кто‑то тебя предаст, потеря не столь велика.

– Ого, – говорит Юрайя.

Линн подбирает вилку и снова ест.

– Слышала, у правдолюбов хорошее мороженое делают, – Марлен оглядывается на очередь. – Сама понимаешь, типа «Хреново, конечно, что на нас напали, но здесь, по крайней мере, десерт дают».

– Мне уже лучше, – коротко отвечает Линн.

– Может, не так вкусно, как пирожные в Лихачестве, – мрачно произносит Марлен. Вздыхает, и прядь обесцвеченных каштановых волос падает ей на глаза.

– Хорошие пирожные у нас были, – говорю я Калебу.

– А у нас – газировки классные, – отвечает он.

– А, но все равно у вас не было утеса над подземной рекой, – морщит брови Марлен. – Или комнаты, где можно встретиться со всеми своими кошмарами сразу.

– Нет, – отвечает Калеб. – И, честно говоря, меня все вполне устраивает.

– Не‑жен‑ка, – нараспев тянет Марлен.

– Все твои кошмары? – переспрашивает Калеб, и у него загораются глаза. – А как это происходит? В смысле, кошмары создает компьютер или твой мозг?

– О боже, – Линн роняет голову на руки. – Началось.

Марлен принимается описывать симуляции. Я погружаюсь в звуки голосов вокруг меня и доедаю сэндвич. Потом, несмотря на звон вилок и шум разговоров сотен людей, опускаю голову на стол и засыпаю.