Кризис церковно-государственных отношений в России к 1943 году

К началу ХХ века, российское общество, внешне религиозное, на самом деле отошло от православия очень далеко. Русская Православная Церковь превратилась всего лишь в одну из составляющих государственного механизма. Сложный и неоднозначный процесс ее ослабления и низведения до уровня безынициативной иерархической структуры – бесправной, затравленной и привыкшей подчиняться светской власти, при повсеместном распространении атеизма – начался задолго до 1917 года[14]. В воздухе носилось ожидание какой-то катастрофы. В проповеди на новый 1907 год протоиерей Иоанн Кронштадтский говорил: «Посмотрите, как мир близится к концу; смотрите, что творится в мире: всюду безверие… повсюду хула на Создателя… повсюду в мире вооружения и угрозы войною.… Смотрите и сами судите: мир окончательно растлен и нуждается в решительном обновлении, как некогда через всемирный потоп»[15].

Отношение к самодержавию в среде духовенства не было однозначным. Даже Патриарх Московский и Всея Руси Тихон, в то время архиепископ Литовский, спокойно отнесся к его свержению и подписал в числе ряда других архиереев приветствие Временному правительству[16]. Таким образом, революция не была для России неожиданностью. Но всех масштабов этой катастрофы духовенство еще не осознавало. Первое давление со стороны государства Церковь ощутила уже при Временном правительстве. Кроме имевших место фактов грубого вмешательства советской власти в сугубо церковные вопросы, Временным правительством было принято постановление об объединении всех учебных заведений, включая церковно-приходские школы, которых было около 37 тысяч, в ведение министерства народного просвещения. Постановление объективно подготовило дальнейшие шаги сначала временного, а затем и Советского правительства по усилению бесконтрольного вмешательства властей в дела Церкви[17].

В то же время, Февральская революция, которая сопровождалась рядом антицерковных действий, фактически стала и «религиозной революцией», уникальной в истории Православия. В марте-апреле 1917 года по стране прокатилась волна чрезвычайных епархиальных съездов духовенства и мирян. В соответствии с их решениями, с кафедр были смещены свыше 10 наиболее скомпрометированных архиереев, избранные епархиальные советы значительно ограничили епископскую власть. Вводился выборный порядок замещения всех духовных должностей, коллегиально – представительское начало церковного управления, демократизировалась приходская жизнь[18].

Протопресвитер Николай Любимов, вошедший в 1917 году, после Февральской революции, в состав Священного Синода Русской Православной Церкви вспоминал, что, например, депутация из Владимирской епархии «решительно требовала увольнения архиепископа Алексия; иначе произойти могут в епархии прискорбные эксцессы. В некоторых храмах перестали уже поминать архиепископа. Из 372 членов Владимирского съезда не нашлось ни одного защитника архиепископа и съезд единогласно постановил ходатайствовать об удалении его на покой»[19]. Архиепископ Алексий, будучи вызван для объяснений в Петроград, прислал телеграмму о том, что по болезни приехать, не может, просит дать ему 2-х месячный отпуск, после которого уволить его на покой, дав ему в управление какой-либо монастырь в Москве или Киеве. Синод постановил уволить его, согласно прошению, сразу же, ввиду тревожного состояния епархии, а суждение о его дальнейшей судьбе иметь по окончании его отпуска[20].

Через свободное избрание, тайным голосованием, на Владимирскую кафедру был избран архиепископ Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх[21], 28.11 (11.12).1917 года он был утвержден в должности архиепископа Владимирского и Шуйского Патриархом Тихоном[22].

Демократические выборы при решении вопроса с замещением постов приходскими священнослужителями нередко принимали самые уродливые и гротескно – комические формы. В той же Владимирской епархии, в одном селе, мужики – прихожане миром порешили избрать в диаконы своего «голосистого» односельчанина и, желая видеть, как этот мужик будет выглядеть во время священнодействия, силой и угрозами заставили своего батюшку допустить его к диаконскому служению Божественной Литургии. И этот мужик, облаченный в диаконские священные одежды, начал служить Литургию. Правда, в алтарь священник его не допустил, но, тем не менее, он сказал великую ектенью и две малых и только перед малым входом священник опять взмолился перед прихожанами о прекращении этого лицедейства, угрожая прекратить служение Литургии, и кощунство было прекращено[23].

Но в то же время были и положительные перемены. Церковь получила возможность проведения Поместного Собора и восстановления Патриаршества.

Всего с 5(28) августа 1917 года по 7(20) сентября 1918 года состоялось 3 сессии Собора, затем он был вынужден прекратить работу не завершив ее. 5(18) ноября 1917 года Собор избрал Патриархом Московским и Всея Руси митрополита Московского Тихона (Беллавина)[24].

С первых дней Октябрьской революции стал завязываться трагический конфликт Церкви с новой властью. Само избрание Патриарха происходило в период ожесточенных боев за Московский Кремль, в ходе которых серьезно пострадали его храмы. Большая часть иерархов и клира без энтузиазма или враждебно встретила приход вооруженным путем к руководству страны крайне левого фланга общественно – политических партий[25]. Но Церковь не ввязалась в политическую борьбу, обличения и анафематствования Патриарха Тихона были адресованы не советской власти, как таковой, а обезумевшим людям, попирающим всякие христианские и общечеловеческие законы: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это – поистине дела сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей, загробной, и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной»[26].

Отстраняясь от участия в политике, Патриарх Тихон давал свое благословение священнослужителям, готовым бороться за права Церкви. Так в грамоте от 03(16).04.1918 года, данной им священнику г. Кинешмы Костромской епархии отцу Николаю Юницкому говорилось: «Мы с благодарением приемлем Вашу готовность встать на защиту попираемых ныне прав нашей Матери–Церкви…»[27]. В 1924 году им была награждена наперсным крестом монахиня Феодоровского Переславского женского монастыря Владимирской епархии Алипия (Большакова) за понесенные ею труды по питанию и обслуживанию заключенных и ссыльных архиереев[28].

Ореол Патриаршего служения оказался для святителя Тихона защитой от рук гонителей, заключивших его под домашним арестом, но побоявшихся казнить[29]. Однако реальной возможности управления Церковью он не имел. Его деятельность ВЧК сводила практически к нулю, не позволяя назначенным им архиереям даже доехать до своей епархии направляя их в места заключения и ссылки[30]. Так, например, 4 марта 1923 года епископом Иваново–Вознесенским был назначен епископ Василий (Преображенский). 16 мая 1923 года он был выслан в Зарянский край, сроком на 2 года[31].

Свою борьбу за власть и уничтожение старого строя большевики соединили с борьбой против Русской Православной Церкви, так как она отождествлялась ими со старой Царской Россией. Поэтому многие епископы – первым был убит 12(25).01.1918 года митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) – и тысячи священников, монахов, монахинь и мирян были подвергнуты репрессиям вплоть до расстрела и потрясающих своей жесткостью убийств[32].

Советскими органами разгонялись крестные ходы, на которых присутствовало множество верующих, недовольных антирелигиозной политикой новой власти. Во Владимире при разгоне крестного хода произошло столкновение верующих с красногвардейцами[33]. 3 мая 1918 года, ночью, в Костроме был убит протоиерей Алексий Андронников, 88-летний старец, прослуживший более 60-и лет в одном и том же храме святых страстотерпцев Бориса и Глеба[34].

К 1922 году по суду расстреляно белого духовенства 2691 человек, монашествующих мужчин 1962, монахинь и послушниц 3447, без суда расстреляно не менее 15 000, ликвидировано более 700 монастырей[35].

Повсеместно закрывались и церковные учебные заведения профессионального религиозного образования. Так, в 1918 году, были закрыты Костромская духовная семинария[36], Шуйское Духовное училище[37] и целый ряд других учебных заведений.

Однако Церковь не сдавалась, делались попытки активизации церковной деятельности за счет открытия новых епархий.

Первые попытки советского правительства уничтожить Русскую Православную Церковь с помощью одной грубой силы оказались неудачными. Превратившаяся в царской России в бюрократический аппарат, перед лицом гонений, она вновь осознает себя Церковью, мистическим организмом, Телом Христовым. В этом была причина того, что многие, ранее религиозно индифферентные люди, во время гонений, не задумываясь, отдавали свою жизнь за свои религиозные убеждения. Революция вскрыла тот духовный нарыв, который созрел в Российской Церкви и обществе, способствовала уходу из Церкви тех, кто находился в ней из меркантильных побуждений (впоследствии из них будет создано движение обновленцев), а также способствовал религиозному сопротивлению тех, кто до революции не шел в Церковь, видя в ней бюрократическую машину. Октябрь 1917 года ознаменовал начало гонений на Церковь. Начались закрытие учреждений профессионального религиозного образования, убийства священнослужителей, разгон крестных ходов. Не смог завершить своей работы проходивший в крайне тяжелых условиях Поместный Собор.

Попытки ввести в Церкви выборное начало на местах во многих случаях выродилось в гротескные ситуации, в силу которых на должность священнослужителей выбирались люди, весьма далекие от Церкви. Но, тем не менее, можно сказать, что в чем-то революция оказалась для Русской Православной Церкви явлением положительным, освободившим ее от того неестественного состояния, в котором она находилась в царской России, начиная с Петра I. Правда, за освобождением этим последовало новое порабощение Церкви государством, но уже совсем иным государством, в совсем иных формах и на иных условиях.

В наступлении на Русскую Православную Церковь, особенно на Патриарха Тихона, большевики прибегли к помощи модернистской схизмы обновленцев. Это движение разбивалось на несколько более или менее радикальных группировок, преследовавших среди прочих следующие цели: второбрачие священников–вдовцов, отмена традиционного монашества и, в этой связи, введение женатого епископата. Замена церковно-славянской Литургии русскоязычной и ее сокращение, обширная проповедь с актуальной тематикой. Однако единства в этих требованиях у обновленцев не было. Они всячески поддерживали большевиков, чтобы с их помощью уничтожить Патриаршую Церковь. Большевики же поддерживали обновленцев, чтобы расколом ослабить Патриаршую Церковь. На практике это покровительство выражалось в предоставлении обновленцам большей части храмов, причем самых крупных[38].

Часть духовенства, не разделявшая реформаторских устремлений обновленчества, но напуганная кровавым террором признала раскольническое Высшее Церковное Управление; одни по малодушию и в страхе за собственную жизнь, другие в тревоге за Церковь.

16 июня 1922 года правящие архиереи Владимирский Сергий, Нижегородский Евдоким и Костромской Серафим напечатали в «Живой Церкви» (печатном органе раскольнического движения) воззвание, в котором признавали каноничность обновленческого ВЦУ и призвали свою паству и всю Церковь подчиниться ему.

Митрополит Владимирский (Страгородский) был одним из самых авторитетных архипастырей Русской Церкви. Его временное отпадение, вероятно, было вызвано надеждой, что ему удастся перехитрить и обновленцев, и стоящее за их спиной ГПУ. Зная о своей популярности в церковных кругах, он мог рассчитывать, что вскоре окажется во главе ВЦУ и, постепенно сумеет выправить обновленческий курс этого учреждения. Его викарный епископ Афанасий (Сахаров), возглавивший борьбу с раскольничеством во Владимирской епархии, на первых порах тщетно пытался переубедить митрополита. Но, в конце–концов, митрополит Сергий и сам убедился в пагубности выпущенного воззвания, покаялся в содеянном и вернулся в лоно канонической Православной Церкви. Через покаяние вернулся в церковь из раскола и архиепископ Костромской Серафим (Мещеряков)[39].

В Ивановской области обновленцы действовали особенно активно. Необходимо отметить, что в связи с созданием в 1929 году Ивановской промышленной области 3 июля 1929 года, состоялся пленум обновленческого Ивановского епархиального управления, на котором присутствовали представители Костромской, Владимирской и Ярославских епархий. Пленум вынес решение об образовании Иваново–Вознесенской митрополитанской области[40].

Начало деятельности обновленцев в Иванове датируется 1922-1923 годом. В архивном фонде отдела общего управления Иваново – Вознесенского губисполкома есть дело о создании епархиального комитета группы «Живая церковь» (обновленцы). Устав группы был утвержден 24 декабря 1922 года, заявление же о регистрации Иваново–Вознесенского епархиального управления обновленцев, направленное в губисполком, датируется 7 июля 1923 года[41]. Характерно, что православный архиерей Ивановской епархии того времени, архиепископ Иерофей (Померанцев), перешел к обновленцам и в дальнейшем находился в конфронтации с православными архиереями Ивановской епархии, назначенными Патриархом Тихоном – епископом Василием (Преображенским) и архиепископом Августином (Беляевым)[42].

В г. Иваново обновленцам был передан целый ряд храмов, среди которых можно отметить переданную им в 1924 году Скорбященскую церковь на Дмитровке (угол улиц Рабфаковской и Кузнецова), церковь Троицы в Авдотьине, Покровский собор, на месте которого в настоящее время выстроен дворец искусств. Из сохранившихся по сей день храмов, принадлежавших в 20-30-е года обновленцам, можно отметить Успенскую кладбищенскую церковь (деревянную), Преображенский собор на улице Колотилова, использовавшийся с 1931 года одновременно православной и обновленческой общинами. Последняя перешла в него из закрытого в 1931 году Покровского собора. В 1935 году обновленцам была передана Введенская церковь в центре города[43].

Поначалу советская власть охотно поддерживала обновленческое движение, предполагая, что оно в кратчайшие сроки сумеет подорвать в народе веру и отвратить народ от религии. Основания для этого могло им дать, например, заявление одного из лидеров обновленческого движения В. Красницкого, сделанное им в печатном органе этого движения, называвшемся «Живая церковь»: «Революционные священники не постеснялись одни, без монаха – епископа, войти в митрополичью крестовую церковь…, а потом – сесть за стол в митрополичьей гостиной и открыть действия своего революционного епархиального управления. …Революционная стихия победила в Петрограде и на церковном фронте»[44].

После таких заявлений можно ли удивляться, например, тому, что начальник Ивановского губотдела ОГПУ писал в секретной инструкции о передаче Покровского собора г. Иваново обновленцам: «Передача является крайне желательной, даже необходимой. Группа, подавшая заявление на получение Покровского собора, принадлежит к легализованной Советским правительством Синодской церкви, которая пользуется тремя небольшими церквами на окраине города, в то время как черносотенная тихоновская церковь держит в своих руках все центральные храмы города»[45].

Нужно отметить, что первоначально обновленцы вообще пользовались большой поддержкой со стороны советских органов власти. Но это не способствовало повышению их авторитета в глазах верующего народа. В одном из секретных документов государственных Органов в сентябре 1923 года отмечается: «За последнее время Тихоновщина захлестывает все больше и больше обновленческое движение, которое идет на убыль и остается лишь благодаря некоторым стойким обновленцам. Обновленцы все больше и больше теряют свой авторитет в глазах приверженцев»[46].

17 октября 1928 года в Покровском соборе г. Иваново – Вознесенска состоялся епархиальный съезд обновленцев[47].

Но и обновленцы не долго пользовались покровительством со стороны советской власти. Со временем предоставленные им храмы стали пустеть, в немногочисленных же приходах Православной Церкви собиралось все больше верующих. Своими интригами обновленцы способствовали аресту Патриарха Тихона в мае 1922 года. Когда ему стало ясно, что Церкви придется долго сосуществовать с советской властью и что обновленческий раскол в союзе с государством представляет угрозу для традиционного православия, он начал искать, исходя из принципа политической лояльности соответствующую гражданскую позицию Церкви во враждебном к религии государстве, стараясь придать ей новозаветную основу. Он сделал официальное заявление, в котором сказал, что раскаивается в своей антисоветской деятельности, решительно отмежевывается как от зарубежной, так и от внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции[48].

Продемонстрированная в «раскаянии» Патриарха Тихона лояльность по отношению к советскому государству отвела от Церкви самую страшную угрозу и позволила со временем преодолеть обновленческий раскол, представителям которого с середины 20-х годов даже большевики отказали в поддержке.

У обновленцев один за другим стали отбирать пустующие храмы, но православным их не возвращали, а уничтожали или же использовали в хозяйственных целях. В 1931 году в г. Иваново были снесены Троицкий и Покровский соборы, в 1937 году Спасская церковь в Хутурове, в 1938 году была закрыта Успенская кладбищенская церковь, в 1938 году была закрыта Введенская церковь, в 1940 году закрыли Преображенский собор[49]. Вообще, по справедливому замечанию Ивановского ученого–краеведа А.М. Тихомирова, «в 1930-е годы интерес к обновленцам утратили не только верующие, но и поддержавшие их органы власти, поскольку обновленцы не сумели разрушить православие»[50].

Закрытие храмов зачастую происходило следующим образом. Обновленцы захватывали церкви, но содержать их не могли. Накапливали большую задолженность, а затем церковь сдавали государству и в то же время подавали заявление на другую церковь. Так было с закрытием Преображенской и Троицкой церкви в г. Шуе и с общиной в г. Середе[51].

А в 1937 году гонениям со стороны государственной власти подверглись и обновленцы. В Ивановской области причиной для гонений были обвинения в контрреволюции.

В связи с принятием Конституции СССР в 1936 году у духовенства и верующих появилась надежда на прекращение прежней политики властей, направленной на попирание прав и религиозных свобод верующих, в том числе на возвращение отобранных и закрытых ранее молитвенных зданий. Духовенство всерьез собиралось использовать и другие права, впервые предоставленные им Сталинской Конституцией.

На декабрь 1937 года Советское правительство объявило выборы в Верховный Совет СССР, на 1938-1939 годы – в республиканские и местные Советы, и духовенство кое-где намеревалось баллотироваться в депутаты. В Горьковской, Ленинградской, Ярославской, Сталинградской, Кировской областях, в Чувашии, Татарии, Дагестане, кандидатуры священнослужителей были выдвинуты в депутаты Совета.

Опасность проникновения «поповских элементов» в Советы побудила руководство ЦС СВБ направить в партийные организации директиву немедленно усилить антирелигиозную работу в массах. В результате в большинстве мест обрушились репрессии на духовенство, секты, опять стали административным путем в массовом порядке закрываться Церкви и молитвенные дома. Духовенство не было избрано в Советы, но это была «заслуга» НКВД, арестовавших всех потенциальных кандидатов накануне их выдвижения[52].

В Ивановской области в 1937 году была «выявлена контрреволюционная группа» обновленческих епископов, которую возглавлял обновленческий архиепископ Ивановской митрополии Александр Адвентов. В группу входили епископ Серафим Андриевский, епископ Палладий Селецкий, епископ Николай Потехов, архиепископ Николай Автономов, архиепископ Софроний Ясневич, всего 17 человек. Епископы эти имели в своем административном руководстве достаточно незначительные территории. Многие из них просто исполняли служение приходских священников или благочинных. Деятельность группы, якобы «выражалась в подготовке обновленческого духовенства и верующих к предстоящим выборам в Советы по новой Конституции, которую участники группы имеют в виду использовать в контрреволюционных целях, в частности, предполагают выдвинуть своих кандидатов в низовой советский аппарат для защиты интересов религии и Церкви. На группе обсуждался вопрос о необходимости укрепления приходских советов надежными кадрами с тем, чтобы они (приходские советы) в предстоящих выборах могли оказать нужное влияние на верующих в интересах церкви»[53].

В деле НКВД говорится также о попытке создания на территории Советского Союза, так называемой «автокефальной» церковной организации, которая имела бы непосредственную связь с заграницей через восточных патриархов. Влившись филиалом в иностранную церковь «антисоветские элементы» имели бы сильную защиту и покровительство заграничных церковных организаций. По этому делу был расстрелян архиепископ Александр Адвентов[54].

В январе 1938 года в г. Иваново было возбуждено дело против нелегальной контрреволюционной организации церковников, так называемой «Автокефальной черной церкви». Организация эта якобы была создана обновленческим духовенством и ставила перед собой следующие задачи:

1. Создать массовую антисоветскую организацию церковников, для чего добиваться объединения всех церковных группировок.

2. Систематически и организованно вести борьбу с мероприятиями Советской власти, добиваясь сохранения Церкви в СССР.

3. Развертывание активной контрреволюционной агитации с тем, чтобы создать враждебное отношение к существующему строю и тем самым обострить внутреннее положение во время интервенции.

4. Насаждение тайного монашества, как наиболее враждебного и контрреволюционно устойчивого кадра организации.

5. Вредительство в колхозах.

К отягчающим обстоятельствам НКВД относило то, что вся эта деятельность проводилась под прикрытием обновленчества и показаний лояльности Советскому Правительству[55].

В состав «контрреволюционной организации» «Автокефальная черная церковь» якобы входили следующие лица: архиепископ Евстафий, митрополит Тихон Попов, митрополит Пимен, митрополит Петр, епископ Арсений Белевский, протоиерей Михаил Тархов, митрополит Александр Введенский, митрополит Николай Автономов, митрополит Александр Смоленский, епископ Владимир, епископ Серафим Андриевский, епископ Андрей и другие[56].

Контрреволюционные группы были якобы созданы в Московской области – несколько групп (г. Москва) – осуществляет руководство, «центр» организации; в г. Можайске – 1 группа, руководит иеромонах Парфений; в г. Орехово-Зуево – 1 группа, руководит священник Леонид Фаустов; в Ивановской области несколько групп; во Владимире – 1 группа, руководитель заштатный священник Петр Щукин; в г. Александрове – 1 группа, руководитель – заштатный протоиерей Михаил Тархов; в Калужской области – одна группа с центром в г. Калуга, руководитель – епископ Андрей; в Новосибирске возглавляет митрополит Александр Введенский; в Брянской области – 1 группа с центром в г. Брянске, руководитель епископ Владимир[57].

По этому делу были расстреляны: епископ Серафим (Андриевский); протоиерей Михаил Тархов; протоиерей Александр Никитин; священник Петр Щукин[58].

Еще до этих открытых на них гонений многие из обновленческих иерархов и священнослужителей стали приносить покаяние и возвращаться в Православную Церковь. Священник Ефимий Преображенский при возвращении из обновленчества приносил покаяние, во время которого, при скоплении до 500 человек, на заданные вопросы о причинах перехода в свое время в обновленчество заявил о том, что он в обновленцы перешел под давлением органов советской власти для того, чтобы самому не подвергаться преследованиям, а также защитить от них своих детей. С подобными заявлениями выступали и другие[59]. Митрополит Павел (Гальковский), управляющий Ивановской епархией в 1929-1936 годах, принял публичное покаяние от священников-обновленцев Димитрия Невского, Владимира Вознесенского, Николая Свирелина, Ефимия Преображенского и других[60]. Через покаяние вернулся в православие из обновленчества епископ Михаил (Постников), управляющий епархией в 1947 году[61].

Годы Великой Отечественной войны стали временем ликвидации обновленческого раскола. Весной 1943 года началось все нарастающее стихийное возвращение обновленческих приходов в Патриаршую Церковь, однако, окончательный перелом произошел в конце года. Решающими факторами здесь явились избрание митрополита Сергия Патриархом и прием И.В. Сталиным церковного руководства, удовлетворение предложений и пожеланий последнего. Теперь обновленчество утрачивало свою юридическую сущность и в глазах правительства[62].

Всего, по некоторым сведениям, принесли покаяние 25 обновленческих архиереев старого – до 1923 года поставления (т.е. рукоположенные не обновленцами) и 13 архиереев нового поставления. Таки образом, в 1946 году остатки обновленчества практически прекратили свое существование[63].

Ликвидация обновленческого движения сопровождалась давлением на него государственных органов. Советское руководство, прежде всего из прагматических соображений, осенью 1943 года сделало окончательный выбор в пользу Московской Патриархии. Его диктовала Сталину политическая ситуация в СССР и за рубежом. Кроме того, Патриаршая Церковь была кровно заинтересована в ликвидации расколов. К середине 1940 годов обновленчество практически исчезло[64].

Церковно-государственные отношения в СССР в 20-50-е годы изменялась от явных гонений послереволюционного времени и в 30-е годы, до послевоенного потепления и начала новых скрытых гонений в 1958-м году. В 20-е годы большую роль играл процесс насильственного изъятия церковных ценностей; в 1937 году духовенство истреблялось в качестве «врагов народа»; после Великой Отечественной войны, когда Церковь активно доказала свою патриотическую позицию, наступило временное потепление, которое сменилось новыми гонениями при Хрущеве. Если вплоть до 1941 года храмы практически только закрывались, то уже во время войны начинают отмечаться случаи открытия новых храмов, многие из которых будут вновь закрыты при Хрущеве и Брежневе. Изменяется и характер гонений: изучение архивных уголовных дел того времени показывает, что много значил каждый год. По практически одним и тем же обвинениям в 1935 и 1936 году священнослужитель получает 3 года заключения, а в 1937 году – расстрел. Если в 20-30-е годы священнослужителей судят, как контрреволюционеров и врагов народа, то при Хрущеве обычно выдвигают обвинения в экономических преступлениях.

Нужно остановиться и на советском законодательстве в отношении Церкви. 20 января 1918 года был принят, а 23 января опубликован декрет СНК, вошедший в историю под названием «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви». В декрете провозглашалось запрещение религиозным обществам владеть собственностью, лишение их прав юридического лица и национализация церковного имущества[65]. 8 апреля 1929 года ВЦИК и СНК РСФСР приняли постановление «О религиозных объединениях», по которому вся жизнь последних ставилась под контроль государства[66]. Священнослужители исключались из состава «двадцаток», религиозным объединениям запрещалась благотворительная деятельность, частное обучение детей религии, дозволенное Декретом 1918 года об отделении Церкви от государства, интерпретировалось в предельно суженом объеме лишь, как право родителей обучать религии своих детей[67]. И по этому репрессивному закону, по которому «служители культа» были лишены даже избирательных прав, Церкви пришлось жить многие десятилетия, причем были мнения, что и он слишком мягок[68].

1922 год – время, когда 23 миллиона жителей России голодало. Патриарх Московский и Всея Руси Тихон обратился к своей пастве с воззванием, в котором призывал помочь голодающим. Тогда же, по благословению Патриарха был основан Всероссийский Церковный комитет помощи голодающим. В храмах и среди верующих начались сборы средств; в годину величайшей скорби Православная Церковь уверенно и авторитетно становилась во главе движения помощи голодающим. Для советского правительства это было невыгодно, и оно потребовало роспуска Всероссийского Церковного комитета и передачи собранных средств государству.

Однако и полное устранение Церкви от помощи голодающим тоже было не выгодным, и в декабре 1921 года советское правительство предложило Церкви снова начать сбор средств в помощь голодающим. 19 февраля 1922 года Патриарх обратился к православной пастве с воззванием.

Большевики ждали от Патриарха подобного воззвания. Ждали они и деятельного участия Церкви в сборе денежных средств. Но они никак не желали, чтобы Церковь встала во главе движения помощи голодающим и, как бывало в прошлом, призывала к жертвенности, милосердию и любви. А 26 февраля был издан декрет об изъятии «из церковных имуществ, переданных в пользование группам верующих… всех драгоценных предметов из золота, серебра и камней…», в том числе всех священных предметов (драгоценных). Декрет бесповоротно уничтожал добровольность пожертвований, а священство принудительно ставил в положение святотатцев[69]. В Послании от 28 февраля 1922 года Патриарх Тихон объявил: «… 13/26 февраля ВЦИК для оказания помощи голодающим постановил изъять из храмов все священные предметы. С точки зрения Церкви, подобный акт является актом святотатства. Мы, священным нашим долгом, почли выяснить тогда взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верующих духовных чад наших»[70].

Первые выстрелы в ходе кампании по изъятию ценностей прогремели в г. Шуе Ивановской области. «6 марта 1922 года была произведена опечатка кладовых наиболее богатых церквей г. Шуи. 8 марта произведено изъятие из 3-х храмов наиболее бедных: кладбищенского больничного и Ильинского. 15 марта в 10:30 утра секретарь Шуйского укома… получает извещение о насилиях, учиненных против милиции и гарнизона, а также о случаях стрельбы из толпы. Колокольный звон привлек большое количество народа. До 30 красноармейцев были обезоружены. Пулеметная стрельба рассеяла толпу, был убит «гражданин, прицелившийся из русской винтовки в шофера». Остальные жертвы были до появления автомобиля с пулеметами.»[71].

Заключением особой комиссии ВЦИК от 22 марта 1922 года, под председательством П. Смидовича, действия комиссии по изъятию ценностей были признаны правильными и согласованными с распоряжениями центра, но недостаточно энергичными и планомерными. Комиссии по изъятию ценностей было поручено довести работу до конца. Губернским и уездным властям было предложено принять меры к тщательному расследованию всех случаев нарушения общественного порядка в связи с изъятием ценностей, выяснить виновников… дело передать в гентрибунал[72].

В результате волнений при изъятии ценностей в Шуе пять человек было убито и пятнадцать ранено. Делом занялось Иваново–Вознесенское ГПУ. Из Москвы был отряжен в качестве следователя по особо важным делам зампредверхтриба ВЦИК Яковлев.

Судебному процессу придавалось большое пропагандистское значение. Распоряжением ВЦИК стали проводиться массовые аресты. После окончания следствия к суду были привлечены девятнадцать человек. Троих – священников Павла Светозарова, Иоанна Рождественского и мирянина Петра Языкова приговорили к расстрелу. 4 мая приговор был утвержден на заседании Политбюро[73].

Органы советской власти не скрывали того, что «тактика заключается не только в выколачивании из храмов золота и серебра на помощь голодающим, а и в том, чтобы этим способствовать разложению Церкви»[74]. В связи с изъятием ценностей участились случаи ограбления Церквей[75].

Сопротивление изъятию ценностей отмечалось не только в Шуе. В селе Яковлеве Савинского района крестьяне заявили комиссии по конфискации церковных ценностей: «Берите что хотите, но Евангелие и крест алтарный не отдадим». В некоторых храмах комиссии проводили по две-три ревизии, изымая все, что имело какую-либо ценность. Всего в ходе этой кампании в Ивановской губернии было конфисковано 366 пудов серебра, золота, бриллианты, жемчуг и другие предметы[76].

Одним изъятием церковных ценностей антирелигиозные репрессии не ограничились. Начался процесс разрушения храмовых зданий, который облегчался тем, что согласно декрету СНК никакие церковные и религиозные организации в России не имели права владеть собственностью, не имели прав юридического лица, все их имущество было объявлено народным достоянием. Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдавались по особым постановлениям местной и центральной власти лишь в бесплатное пользование соответствующим религиозным обществам[77]. Поэтому местные органы власти «по желанию трудящихся» могли легко отобрать у Церкви то или иное здание, кощунственным образом перепрофилировав его, а то и просто уничтожив. Впервые в истории мировой цивилизации, начиная с 1920-х годов, по всей нашей стране началось организованное и планомерное уничтожение церквей, колоколов, икон. Поскольку изменить психологию людей было невозможно, борьба с религией свелась к массовому закрытию и разрушению храмов, что и выдавалось за успехи антирелигиозной работы.

В Ивановской, Владимирской и Костромской губерниях (с 1929 по 1936 год входивших в состав Ивановской промышленной области) закрытие храмов началось практически сразу после революции. Так в 1918 году было закрыто Ивановское реальное училище и домовой храм Спаса, устроенный в нем в 1890 году[78].

Массовое закрытие храмов начинается параллельно с изъятием ценностей. В Иваново – Вознесенске в 1923 году была разрушена церковь Александра Невского, как «мешавшая уличному движению» (она стояла на перекрестке проспекта Энгельса и улицы Садовой). В конце 20-х годов снесли Казанскую часовню, стоявшую на месте современного главпочтамта, закрыли Вознесенский храм на современной площади Ленина и разместили в нем городскую библиотеку[79]. В Шуе и ее окрестностях в первые годы советской власти были закрыты все монастыри и церкви без приходов, изъяты их архивы и библиотеки. В Гавриловом–Посаде прекратилось богослужение в зимней церкви, в 1925 году она была преобразована в клуб, в 1930 в кинотеатр[80].

После смерти Патриарха Тихона правительство не допустило выборов нового Патриарха. В дискуссии о преемственности в иерархических структурах шла речь, как о каноничности кандидатов, так и об их позиции по отношению к государству. Наконец Митрополит Сергий (Страгородский) взял верх над своими внутрицерковными противниками, которые отвергали все попытки устроения церкви в советском государстве, как губительные для души, как служение антихристу, как готовность к компромиссу. Митрополит Сергий, как и Патриарх Тихон, не желавший «отойти ни на йоту от настоящей веры», был, однако, достаточно реалистичен, чтобы не искать место Церкви в катакомбах, а нести тяготы подсоветской жизни вместе со всем многострадальным народом. Декларация митрополита Сергия от 27.09.1927 до самого 1990 года определяла отношение Русской Православной Церкви к государству[81].

В частности, в декларации говорится: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наша радость и успехи, а неудачи – наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому[82], сознается нами как удар, направленный на нас. Оставаясь православными, мы помним свой долг - быть гражданами Союза «не только из страха, но и по совести», как учил нас апостол» (Рим. 13, 5)[83].

Декларация была опубликована в центральной советской прессе и не дала окончательно уничтожить легально существующую Церковь. Но антицерковные репрессии все равно приняли самый широкомасштабный характер.

15 мая 1932 года было опубликовано правительственное Постановление, объявлявшее в стране «безбожную пятилетку». Еще в 1925 году возникла всесоюзная организация «Союз безбожников» (с 1929 года – «Союз воинствующих безбожников»), имевший целый ряд отделений на местах, они вели активную антирелигиозную агитацию. В 1932 году в Иваново–Вознесенске возник театр «безбожник», который выступал со своими антирелигиозными спектаклями перед жителями области, а также за ее пределами[84].

18.02.1930 года облисполком Ивановской промышленной области выпустил циркуляр о порядке расторжения договоров на пользование молитвенными зданиями с группами верующих при неуплате ими платежей по государственному страхованию, налогу со строений и земельной ренты. В нем устанавливалось, что при отказе самой группы верующих от пользования молитвенным зданием, соответствующий горсовет или райисполком принимает меры к передаче этих молитвенных зданий другой группе верующих, в порядке, установленном ст. 34 и 35 Постановления ВЦМК и СНК о религиозных объединениях, причем в объявлении, вывешиваемом на дверях молитвенного здания, должно было указываться, что передача в пользование этих зданий может быть произведена лишь после ликвидации новой группой верующих всех долгов предыдущей группы. При отсутствии заявления о желании взять молитвенное здание и фактической уплаты при этом всех указанных платежей в речение недельного срока с первого дня объявления о передаче, эти молитвенные здания считаются ликвидированными, о чем горсовет или райисполком сообщает облисполкому.

В циркуляре указывалось также, что «при наличии достаточных оснований – требований местного населения и организаций, наличия потребности в помещениях для культурно–просветительских целей и для других государственных и общественных нужд, горсоветы или райисполкомы могут возбудить вопрос о ликвидации пользования этими зданиями и при отсутствии задолженности»[85]. О том, насколько легко было найти эти «достаточные основания» в советское время – говорить не приходится. Предлогом могло послужить все, что угодно, например, то обстоятельство, что на расстоянии менее 1 километра от храма находится школа, а чаще всего – арест священнослужителя или кого-либо из членов приходского совета – «двадцатки». Достаточно было обвинения против одного из членов «двадцатки», чтобы общину объявить распущенной[86].

Началось массовое закрытие церквей. В 1931 году постановлением одного только Нерехтского райисполкома за неуплату налога были закрыты Казанская, Благовещенская и Богоявленская церкви г. Нерехты, церкви в селах Владычнево, Богослово, Троицы, Давыдово, Блазново, Арменки, Пригово, Печенегово, Семеновское, Выдолово, Федоровское, Княжинское, Киеменовское и др.[87] Владимирским окрисполкомом были приняты решения о закрытии церквей в с. Ставрово, Беренцах Гороховецкого района, поставлен вопрос о закрытии Никольской церкви в г. Владимире[88], закрыта церковь в с. Косунове[89].

Закрытия сопровождались множественными нарушениями законности, превышением местными органами власти своих полномочий. В связи с передачей дел по религиозным вопросам облисполкомом обладмуправлению для окончательного оформления и представления таковых на утверждение Президиума облисполкома обладмуправлением был выпущен циркуляр от 10.12.1930, который ограничивал власть райисполкомов в вопросе закрытия церковных зданий. Было отмечено, что райисполкомы при закрытии молитвенных зданий допускали грубые искажения постановлений ВЦИК и СНК от 8 апреля 1929 года. По поводу закрытия церквей имелось большое количество жалоб верующих в административные органы власти[90].

В Коврове за закрытие церкви велась большая борьба. Постановлением Владимирского губисполкома от 16 ноября 1928 года и Ковровского уписполкома от 20 апреля 1929 года о закрытии Спасо–Преображенской церкви в г. Коврове было отменено постановление Президиума ВЦИК от 20 марта 1930 года. Однако местная власть проявила настойчивость и, постановлением ВЦИК от 20 июня 1931 года, храм был закрыт[91].

Несмотря на попытки верующих и пытающихся соблюдать законность представителей власти, как-то ограничить антирелигиозный террор и беспредел, он продолжал нарастать. Все также отмечались факты незаконного действия местных низших органов власти (например, в августе 1932 года отмечались незаконные действия местных с/совета с. Новоселки при закрытии церкви)[92]. В 1931 году со стороны облисполкома Ивановской промышленной области (ИПО) не было препятствий даже к слому Георгиевского придела в Успенском соборе г. Владимир[93]. Решением исполкома Ивановского областного совета от 11 сентября 1940 года, этот уникальный памятник, построенный в 1158 году, расписанный Рублевым, Иконниковым был передан под склад зерна Владимирской базы «Заготзерно», а 6 июня 1941 года поменял владельца и перешел к антирелигиозному музею[94].

Тем более не жалели советские органы власти те храмы, которые не представляли такой большой исторической и культурной ценности.

Постановлением президиума Ивановского облисполкома от 2 октября 1937 года были закрыты Крестовоздвиженская, Покровская, Всехсвятская и Воскресенская церкви г. Шуи, здания переданы Шуйскому горсовету на местные нужды[95].

С церквей в селах Исаково, Горки, Старково, и др. Юрьев–Польского района в 1935 году были сняты колокола и сданы в металлолом[96]. В Юрьевецком районе в селах Соболево, Завражье, Дорках, Столпино были разобраны ограды церквей, чтобы полученный материал использовать на строительство школ. Это притом, что внутри указанных оград имелись действующие кладбища! Учитывая это, райисполком обязали установить деревянные ограды[97].

Закрывали не только православные храмы. Дело об изъятии костела в г. Костроме у католической общины тянулось около года, с середины 1930 до августа 1931 года. В результате костел был изъят, несмотря на жалобы верующих[98]. Постановление Президиума Костромского окрисполкома была ликвидирована мечеть в слободе Татарской Костромского района в 1930 году, здание передано под избу-читальню[99].

О масштабе репрессий того времени против священнослужителей и верующих позволяет судить следующая информация: «С 9 по 17 сентября 1937 года в Шуйском районе были арестованы почти все священники, диаконы, церковные старосты и ревностные миряне. В Шуйской тюрьме их запугивали, били, пытали, требуя признания в антисоветской деятельности. Следственные материалы тех лет почти не содержат достоверных данных. Для ареста достаточно было священнического или диаконского сана. Участь многих была одинакова: и тех, кто соглашался подписывать выдумки следователей, и тех, кто отвергал презренную ложь, несмотря на пытки и устрашения, всех ждал расстрел»[100].

Достигнув к началу 1934 года пика, гонения на Православную Церковь затем начинают постепенно ослабевать. Но эта оттепель была весьма кратковременной. Антицерковные гонения, вспыхнувшие вновь в связи с убийством С.М. Кирова, в 1935-1938 годах шли по нарастающей линии[101]. К 1941 году по стране было репрессировано за веру 350 тысяч человек (в том числе не менее 140 тысяч священнослужителей). Из них 150 тысяч было арестовано в 1937 году (80 тысяч расстреляно). К осени 1938 года антирелигиозная политика государственных органов достигла пика своего развития. А 7 октября Президиум Верховного Совета РСФСР постановил отменить положение о Центральной и местной комиссиях по рассмотрению религиозных вопросов. Это означало уничтожение самой возможности контакта Церкви и государства[102].

В конце 1938 года период открытого, активного наступления на Церковь подходил к своему завершению. В закрытых циркулярах различных административных органов стали появляться указания проявлять сдержанность в ликвидации храмов[103].

Епархий, как административных единиц в 1939 году уже почти не существовало, и отдельные приходы поддерживали нерегулярную связь с Патриархией[104].

Закрытие храмов продолжалось вплоть до самой Великой Отечественной войны. В 1941 году постановлением Ивоблисполкома был закрыт целый ряд церквей: в селе Березники Комсомольского района, селе Оделево Середского района, в селе Красноармейское Сергеевского сельсовета Шуйского района, в селе Приклон Меленковского района, в селе Иваново–Шуйское Суздальского района, в г. Суздаль, в селе Красное Суздальского района, причем часть церковных зданий было разрешено использовать в культурно-просветительских, а часто в хозяйственных целях[105].

Развитие внутрицерковной жизни и церковно-государственных отношений в советской и постсоветской России нельзя рассматривать в отрыве от развития государственного законодательства в отношении религии. Уже в Декрете «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», опубликованном 23 января (5 февраля) 1918 года, последовательно проводился принцип секуляризации государства, которая со временем все нарастала.

Советское государство ни в коей мере не собиралось считаться с внутренними установлениями, иерархией каких бы то ни было религий, и Православия в том числе. Церковь была поставлена в условия полулегального существования.

Согласно с постановлением народного комиссариата юстиции и внутренних дел от 19 июня 1923 года «ни одна религиозная организация не имеет права вмешиваться, как власть имущая, в деятельность какой-либо другой религиозной организации против ее воли… ибо отдача в ее пользование храма или молельни местным исполнительным комитетом происходит не в пользу какой либо церковной иерархии, а лично тем гражданам, которые подпишут договор с исполнительным комитетом»[106].

Тем самым государство подрывало основу для деятельности Русской Православной Церкви, основой которой является иерархичность. Исходя из смысла этого постановления, каждый приход оказывался «самоуправляемым», его актив, следуя букве советского права, вполне мог игнорировать распоряжения епископа.

Русская Православная Церковь – единая организация, с единой иерархией и ей естественно было обладать в целом единым имуществом. После октябрьской революции все церковное имущество было национализировано, право же бесплатного пользования церковными и молитвенными зданиями было предоставлено исключительно группам верующих или религиозным обществам, причем, всякого рода центральные организации (всероссийские, епархиальные и т.д.), а также съезды религиозных обществ и избираемые ими исполнительные органы, не могли: 1) обладать культовым имуществом или получить его по договору; 2) заключать какие бы то ни было имущественные договоры и сделки; 3) устанавливать принудительные сборы[107]. Таким образом, вся высшая церковная иерархия практически оказывалась лишенной источников существования, так как не только все имущество было у нее отнято, но и появились законодательные препятствия к получению обязательных взносов от приходов.

Согласно Постановлению ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 года религиозные общества и группы верующих были лишены прав на статус юридического лица. Каждое религиозное общество или группа верующих могли пользоваться только одним молитвенным помещением. Число учредителей религиозного общества должно было составлять не менее 20 человек[108]. Духовенство было решено избирательных прав.

На «совершенно законных основаниях» советской властью проводились в жизнь дичайшие надругательства над религиозными чувствами миллионов верующих (во время изъятия церковных ценностей, ликвидации мощей). Причем, если изъятие церковных ценностей еще можно, если не оправдать, то объяснить, то надругательство над мощами почитаемых народом святых, не имеет никакого разумного объяснения. Согласно постановлению Наркомгоста «Местные исполкомы при соответствующей агитации последовательно и планомерно проводят полную ликвидацию мощей, опираясь на революционное сознание трудящихся масс, избегая при этом всякой нерешительности и половинчатости при проведении своих мероприятий»[109].

Конституция СССР 1936 года, провозглашавшая равноправие граждан и свободу совести, тем не менее, предоставляла лишь право на «свободу отправления религиозных культов и свободу антирелигиозной пропаганды»[110].

Таким образом, неравноправие верующих и атеистов было закреплено конституционно. Безбожники имели все возможности для активной деятельности, а религиозным объединениям воспрещалось: «1) создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимся в их распоряжении имуществом для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей; 2) оказывать материальную поддержку своим членам; 3) организовывать как специально детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т.п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь»[111]. Существовал и еще целый ряд запретов.

В руках атеистов были все средства массовой информации, «Союзу воинствующих безбожников» делегировались самые широкие права: для Церкви же любая попытка говорить о каких-то своих правах, была чревата обвинением в контрреволюции.

Процедура закрытия храмов была предельно легкой, а открытия крайне тяжелой.

Исходя из всего этого, даже, если бы не было красного террора в отношении духовенства в годы гражданской войны и сталинских репрессий, то и тогда жизнь Русской Православной Церкви в правовом поле советского государства была бы необычайно тяжелой. А, учитывая масштабы репрессий против духовенства и верующих, можно говорить о том, что Церковь в СССР сохранилась лишь чудом Божиим.

Потепление в церковно-государственных отношениях наступило в годы войны. Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года, в день всех святых, в земле Российской просиявших. Начавшаяся война не только не обострила отношения противоречия между Русской Православной Церковью и государством, но напротив подтолкнула Церковь подчинить свою деятельность патриотическому долгу – защите Отечества.

В первый же день войны к народу обратился Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий. О нападении Германии на СССР он узнал, вернувшись в свою скромную резиденцию из Богоявленского собора г. Москвы, где в тот день служил Литургию. Митрополит сразу же ушел к себе в кабинет, написал и собственноручно напечатал на машинке «Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви». «Несмотря на свои физические недостатки – глухоту и малоподвижность, - вспоминает позднее архиепископ Димитрий (Градусов), - митрополит Сергий оказался на редкость чутким и энергичным – свое послание он не только сумел написать, но и разослать по всем уголкам необъятной Родины»[112].

В своем послании митрополит Сергий писал: «Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину… Не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божьею помощью и на сей раз, он развеет в прах фашистскую вражескую силу… Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она своего народа и теперь… Положим же души своя вместе с нашей паствой… Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу»[113].

Затем последовали послания с аналогичным содержанием. Митрополит Сергий выступил с поддержкой партизанского движения и резко осудил епископов, оказавшихся на оккупированной фашистами территории, приветствовавших и благословлявших гитлеровскую армию[114]. С аналогичными обращениями выступили и другие православные иерархи.

Послания главы Русской Православной Церкви носили не только призывной и консолидирующий характер, но имели и разъяснительные цели. В них определялась твердая позиция Церкви по отношению к захватчикам и войне в целом независимо от положения на фронте. Так, 4 октября 1941 года, когда Москве угрожала смертельная опасность, и население переживало тревожные дни, митрополит Сергий выпустил послание к Московской пастве, призывая верующих к спокойствию[115]. Митрополит Сергий, митрополит Алексий (Симанский) и Николай (Ярушевич) выпустили за время войны около 30 патриотических обращений к духовенству и верующим, размножавшихся в большом количестве и приурочивавшихся к тому или иному событию или празднику[116].

В посланиях иерархов и проповедях священников Церковь не только утешала верующих в скорби, но и поощряла к самоотверженному труду в тылу, мужественному участию в боевых операциях, поддерживала веру в окончательную победу над врагом, способствуя тем самым формированию высоких патриотических чувств и убеждений среди тысяч соотечественников. Кроме того, и от имени Церкви подвергались осуждению дезертирство, сдача в плен, сотрудничество с оккупантами. Все это способствовало изживанию пораженческих настроений, получивших определенное распространение в первые дни войны и, в конечном итоге, создавало «нравственные условия победы», которые в значительной мере изменили ход военных событий[117].

Проявления патриотической деятельности Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны многообразны. Архиереи и священники не только словом поддерживали народ, но многие из них участвовали в войне в рядах действующей армии.

Так священник Владимирской епархии Сергей Фестинатов (с 1944 года – епископ Владимирский и Суздальский Онисим) был призван в 1942 году на защиту Родины. За заслуги в рядах армии и в тылу он был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.»[118]. Управляющий Ивановской епархией в 1963-1964 годах архиепископ Леонид (Лобачев) участвовал в войне в сане архимандрита в звании старшины. В 1943 году был ранен. За воинскую доблесть был награжден орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены», «За победу над Германией»[119]. Протоиерей Борис Васильев, до войны диакон Костромского кафедрального собора, в Сталинграде командовал взводом разведки, а затем сражался в должности начальника полковой разведки[120]. Многие священнослужители прошли через тюремное заключение и ссылку, но, несмотря на это, мужественно встали на защиту Родины, когда началась Великая Отечественная война. Таким образом, например, клирик Владимирской епархии протоиерей Николай Сергеевич Сушко[121].

С конца 1943 года призыва священнослужителей в действующую армию не производилось; воевавшие же, как правило, с фронта возвращались к приходскому служению, что было связано с той высокой оценкой, которую советское правительство дало патриотической деятельности Русской Церкви в годы Великой Отечественно войны.

Нужно отметить также, что священно – церковнослужители и иные церковные работники проходили воинское служение весьма усердно.

Активно участвовали священнослужители и в партизанском движении. На оккупированной территории они являлись подчас единственным связующим звеном между населением и партизанами. Священники укрывали отставших при отступлении своих частей красноармейцев, сбежавших из лагерей военнопленных, вели патриотическую агитацию среди населения, сами вступали в ряды антифашистских отрядов. Десятки священнослужителей были награждены медалями «Партизану Великой Отечественной войны»[122]. Верующими были и многие из советских представителей комсостава. Доподлинно известно, что начальник Генштаба - маршал А.М. Василевский был сыном Кинешемского церковнослужителя. Верующим был маршал Л.А. Говоров, после Сталинградской битвы стал посещать православные храмы маршал В.Н. Чуйков; верующим был также маршал Ф.И. Толбухин (брат его, протоиерей, служил все годы блокады в Ленинграде) Начальник Генштаба В.Н. Шапошников носил финифтевый образ святителя и чудотворца Николая. О Г.К. Жукове известно, что он во всё время войны имел при себе образок святого Георгия Победоносца, которым благословила его мать[123].

16 февраля 1944 года при взятии города Луги советскими войсками генерал Лобанов вызвал в деревню Заозерье ранее помогавшего партизанам священника М.С. Образцова и предложил ему в присутствии населения окрестных деревень отслужить благодарственный молебен за одержание Победы. После молебна генерал публично поблагодарил священника за антифашистскую деятельность. В отчёте уполномоченного Совета по делам РПЦ в Марийской АССР за 1944 год отмечалось: «К великому сожалению, Церковь посещает даже командный состав воинских частей. Характерный случай: верующие переносили в сентябре месяце икону из Цибикнурской церкви в Йошкар-Олу, и по пути следования к этим иконам прикладывались… командиры воинских частей и жертвовали деньгами – было собрано 17 000 рублей»[124].

Неоднозначно оценивается деятельность священнослужителей на оккупированных территориях. «Наша жизнь и работа при немецкой оккупации была непрерывной борьбой с немцами за душу русского человека» - так писал один из священников, участников так называемой Псковской Духовной Миссии, работавший на территории, превращенной большевиками за четверть века своего владычества в духовную пустыню, с августа 1941 по февраль 1944 года. Из более чем 400 храмов, действовавших здесь до революции, к началу войны не осталось ни одного. За два с половиной года местное население с помощью 14 приехавших из Риги миссионеров – священников восстановили 330 храмов, оставшихся открытыми и при советской власти вплоть до хрущевских гонений на Церковь. Все, причастные к деятельности Миссии, оставшиеся на территории СССР, были впоследствии арестованы и отправлены в лагеря на верную смерть. «И сегодня – писал один из миссионеров, - нашу борьбу хотят изобразить, как сотрудничество с фашистами. Бог Судья тем, кто хочет запятнать наше святое и священное дело, за которое одни из наших работников, в том числе священники и епископы, погибли от пуль большевистских агентов, других арестовывало и убивало гестапо»[125].

Так, например, в Новгородской области, отступая, оккупанты сожгли Долошинскую и взорвали Северную церкви; в ноябре 1943 года вывезли отцов В. Ерина и А. Георгиевского в Латвию[126].

С первых же дней войны верующие единодушно откликнулись на обращение митрополита Сергия «трудом и пожертвованиями способствовать нашим доблестным защитникам». Все без исключения приходы начали широкий сбор денежных пожертвований и ценных предметов на нужды страны. Так, в течение нескольких месяцев, верующие одного только Троицкого храма в Горьком, внесли в фонд обороны более миллиона рублей[127].

Катастрофический для СССР ход боевых действий в начале войны заставил Сталина мобилизовать для обороны все национальные резервы, в том числе и Русскую Православную Церковь в качестве народной моральной силы, а также Грузинскую Православную Церковь, баптистов и евангельских христиан, мусульман. Сразу для богослужения открылись храмы, священнослужители, включая епископов, были выпущены из лагерей, а антирелигиозная деятельность приостановлена[128]. Находившиеся в действующей армии священнослужители демобилизовываются при согласии вернуться к церковной службе. В сентябре 1941 года были закрыты антирелигиозные издания, распущен «Союз воинствующих безбожников»[129].

Русская Православная Церковь оказала Родине и большую материальную помощь. 30 декабря 1942 года митрополит Сергий обратился к архипастырям, пастырям, приходским общинам с призывом соорудить на пожертвования танковую колонну имени Димитрия Донского. Вся Церковь откликнулась на это благословение. В сроки было собрано свыше 8 миллионов рублей, большое количество золотых и серебряных предметов[130]. В советских документах можно встретить самые разные суммарные цифры патриотических взносов Русской Церкви в годы войны – от 50 миллионов до 10 миллиардов рублей. Но, если первая сумма явно занижена, то вторая представляется завышенной. По подсчетам Московской Патриархии, к лету 1945 года было собрано более 300 миллионов рублей, не считая драгоценностей, вещей и продуктов. Представляется, что общая сумма была больше как минимум на несколько десятков миллионов рублей, так как далеко не везде был организован четкий учет взносов[131].

Кульминацией этого процесса, который можно охарактеризовать, как сближение государства и Церкви в «патриотическом единении», был прием Сталиным 04.09.1943 года Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и митрополитов Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича)[132]. На этой встрече Сталин официально согласился на созыв Архиерейского Собора и проведение выборов Патриарха. 8 сентября 1943 года в Москве состоялся Собор епископов Православной Церкви, созванный для избрания Патриарха Московского и Всея Руси и образования при Патриархе Священного Синода, который единодушно избрал митрополита Сергия Патриархом Московским и Всея Руси[133].

14 сентября 1943 года при СНК СССР был создан Совет по делам Русской Православной Церкви для осуществления связи между правительством и Патриархом по вопросам, требующим разрешения Правительства, и для контроля над правильным применением законодательства о культах[134]. Совет возглавил Г.Г. Карпов и под его руководством отношения между государством и Церковью развивались для советских условий весьма успешно. В большом количестве открывались храмы, священники возвращались из лагерей, снова стал выходить «Журнал Московской Патриархии»[135].

Во время войны позиции Церкви в обществе укреплялись. Этому способствовал ряд факторов. Вот некоторые из них. Фактор первый: тяготы войны, несущие массовые страдания. Трудности военного времени, потери родных и близких, беды и лишения вернули в Церковь часть тех людей, которые покинули ее в предвоенные годы.

Руководство страны во главе со Сталиным вынуждено было считаться с той ролью, которую играет духовенство среди верующих. Нельзя было не учитывать и международный фактор. В антигитлеровской коалиции имелись влиятельные силы, которые следили за положением Церкви в нашей стране. Все эти обстоятельства заставили И.В. Сталина внести существенные изменения в отношения государства и Церкви. Сталин с помощью религиозного вопроса пытался поднять свой престиж перед международной общественностью, укрепить антигитлеровскую коалицию, где были глубоко религиозные традиции[136].

Великая Отечественная война дала Русской Православной Церкви возможность показать всему миру свою ярко выраженную патриотическую позицию, то, что любовь к Родине для нее сильнее обид и ненависти, вызванных годами жесточайших гонений на религию. Проявление патриотического служения Русской Православной Церкви были многообразны: морально-нравственная поддержка населения страны (через послания, обращения, проповеди), сбор денежных средств, драгоценностей, медикаментов, одежды, продуктов в фонд обороны, большое количество священнослужителей проходило во время войны службу в действующей армии, участвовало в партизанском движении и т.д. Все это способствовало потеплению церковно-государственных отношений.

Многие священнослужители участвовали в боевых действиях в рядах советской армии, собирали пожертвования для помощи фронту; многие из священнослужителей – участников войны, были награждены орденами и медалями. Большая патриотическая деятельность Церкви в годы Великой Отечественной войны не могла не получить высокой положительной оценки государства и общества: начали открываться храмы; на пустующие архиерейские кафедры посвящаются архиереи; большое количество духовенства освобождается из лагерей. Создается специальный исполнительный орган для связи Церкви с советским правительством – Совет по делам Русской Православной Церкви при Совнаркоме СССР. В результате всего этого Церковь вновь на некоторое время стала в стране структурой не только терпимой, но и достаточно уважаемой.

К концу войны были открыты кафедральные соборы Владимирской и Ивановской епархий: Успенский в г. Владимире и Преображенский в г. Иваново[137]. Верующими ставятся вопросы об открытии новых храмов. В 1942 году были предприняты попытки открытия церкви в г. Иваново. Ставился вопрос об открытии Благовещенской, Введенской, Казанской церквей[138]. Верующие ходатайствовали об открытии храмов в с. Никологоры, с. Орехово Сокольского района, с. Зарайское Пучежского района, с. Красносельское Гороховецкого района[139], в с. Пруднов, Песчанов, Кидекши и Б. Борисово[140], в г. Александрове[141]. Малое количество этих попыток увенчалось успехом, но процесс открытия храмов начался.