Гор-р-рько! ― во весь голос то и дело кричала Горбуша

Ник не обманул.

Огромный зал самого большого из коттеджей был заполнен до отказа.

Пришлось даже еще одалживать столы и лавки в Покровском.

Сами жители села, впервые оказавшись в такой роскоши, только ошеломленно качали головами и переговаривались:

— Да… ну и живут же люди!

— Ага! За наш счет!

— Да будет тебе! Не все же богатые нечестно зарабатывают. Да и потом есть такие, что делятся с остальными. Вспомни, как помог восстановить храм отец Ника. И его самого теперь хотя бы возьми. Мало того, что все это организовал, так опять ведь, говорят, Покровку спасает!

— Какая же все-таки бывает в жизни красота…

— Так бы и не уходила отсюда!

— Тише, тише! Молодые идут…

В отличие от дворца ЗАГСа, музыка здесь была живая.

Самый настоящий, столичный камерный квартет.

По команде Молчацкого он заиграл свадебный марш Мендельсона.

И в зал вошли Стас с Леной, шлейф за которой придерживали теперь уже четыре девочки, и Ваня с Викторией.

Молодожены, как подсказал им Молчацкий, поклонились отцу Михаилу, родителям, гостям и чинно сели за уставленный различными деликатесами и богато украшенный пышными розами стол.

Увидев впервые Лену в таком платье, Виктория сразу же так и зашипела на Ваню:

— Ты что, решил опозорить меня?!

— Я? Чем?! — опешил Ваня.

— Почему не заказал и мне такое же платье через своего Ника?

— Так у тебя же есть, и оно тебе очень нравилось на нашей свадьбе. Ты сама говорила, что оно — лучшее в городе, со дня его основания!

— То в городе, а это, наверное — во всем мире. И не у меня… Скорее бы все это кончилось! После свадьбы мы немедленно уезжаем домой! К па-апе! Я сама поведу нашу машину!

— «Лексус?!» — ахнул Ваня. — Да ведь ты же меньше двухсот километров в час не ездишь. А в таком состоянии — и все двести сорок будут! По нашим дорогам?! Подушки безопасности, конечно, спасут нас при аварии на любой скорости, но ведь такую машину разобьешь!

— Тебе машину жалко, а мне главное быстрей уехать отсюда и от такого стыда! — не успокаивалась Виктория.

Неизвестно, чем бы закончилась эта их первая серьезная размолвка, если бы не Молчацкий.

Он взял микрофон.

С чувством и очень красиво сказал все, что положено в самом начале.

Сам, задавая всему торжеству тон, прекрасным голосом, спел знаменитую песню про свадьбу:

«А эта свадьба, свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала…»

И начались…

Тосты-поздравления…

Песни, которые пели артисты — причем, такие, кого жители Покровки только по телевизору могли увидать.

Как ни отговаривался по смирению Григорий Иванович — но чин и положение обязывали — ему пришлось поздравлять молодых одним из самых первых.

Сразу же после отца Михаила.

Пожелав им счастья, раздав подарки, он виновато сказал, оказавшись рядом со Стасом:

— Вот, видишь как получилось… Убеждал тебя в одном, а на деле все получилось совсем по-другому. Оказывается, и правда никогда нельзя говорить никогда. Диоклетиан и тот сумел не вернуться к власти. А я…

— Так вы же ведь для людей! И во славу Божию! — напомнил Стас.

И увидел в глазах Григория Ивановича — слезы.

— Вот спасибо, утешил! — благодарно обнял тот Стаса. И, поднимая рюмку с красным вином или соком — трудно было понять, крикнул: — Горько!

Этот первый, законный пред Богом и перед людьми, поцелуй Стас запомнил на всю жизнь.

Как призналась ему потом Лена — и она тоже…

Свадьба продолжалась.

Тосты сменяли тосты…

А затем в зале появилась… Горбуша!

Виной тому был дядя Андрей.

Он принес изготовленную им, представлявшую настоящее произведение искусства, клетку.

Протянул ее Стасу с Леной.

И тут же послышались шутливые голоса:

— Неужели это для невесты?

— Вот это порядок будет в доме, не то, что у нас!

— Нет, — серьезно ответила Лена. — Это не для меня!

— А для кого же?

— Неужели для Стаса?

— И не для моего Стасика. Сейчас сами увидите, для кого!

И попросила Ника с мамой привезти сюда прямо в этой клетке Горбушу.

— Может, не надо? — шепнула ей мама.

— Нет, она была свидетельницей моих горестей, так пусть и порадуется вместе со мной!

Горбуша, увидев столько света и такое множество народа, так растерялась, что поначалу даже не захотела выходить из открытой клетки.

Но потом осмелела и села на удобном резном выступе кресла между Стасом и Леной.

Увидев сверкающие бриллианты на шее Виктории, она зажмурилась от восторга.

Что, к счастью, вовремя заметила Лена.

— Горбуша, — предупредила она. — Если ты хоть один камушек оторвешь, то я тебе все перышки пересчитаю!

— Здр-р-равствуйте! — к бурному восторгу зааплодировавших людей, поклонившись, каркнула ей Горбуша.

— Это еще что такое… Ты научил? — наклонившись к Стасу, удивленно спросила Лена.

— Понимаешь… она — сама! — попытался объяснить Стас.

Но Лена не поверила:

— Ну да, конечно!

— Да честно тебе говорю! Ни с того ни с сего вдруг стала повторять все, что ей скажешь.

— Все-все?

— Ну да! Причем, говорить даже то, что слышала раньше.

— Какой кошмар! — прижав ладони к щекам, ужаснулась Лена.

— Кар-шмар-рр! Кошмар-р-р-р! — тут же радостно подтвердила Горбуша.

— Надо же, еще и ворону на свадьбу принесли! — проворчала Виктория.

— А что тут такого? — удивился Ваня.

— А что хорошего? Ты хоть понимаешь, что это — плохая примета!

— Я ведь тебе сто раз говорил: не верь в приметы, и не будут сбываться! — как только мог мягко сказал Ваня, у которого тоже понемногу начало портиться настроение.

Горбуша, тем временем, освоившись и успев подружиться с некоторыми гостями, уже важно расхаживала по столу.

Почти все предлагали ей сыр.

Но Лена объяснила, что вороны не любят сыра.

— А как же тогда басня Крылова? — изумились гости.

— Ну, это, так сказать, писательский домысел! — авторитетно заявил Владимир Всеволодович.

И Лена со значением сказала Стасу:

— Вот видишь, какая великая ответственность лежит на писателях за каждое написанное ими слово? Так что у тебя все должно быть точнее, чем, как говорится, в аптеке!

— В оптике! — язвительно усмехнулась подслушивавшая разговор Виктория.

Стас впервые за все время свадьбы вздохнул.

То ли по поводу того, что сказала Лена.

Или из-за поведения Виктории.

— А знаете, — к счастью, отвлекая его от грустных мыслей, громко сказал дядя Андрей. — Ведь эти вороны чем-то похожи на нас, людей. Иду я однажды через поле. Гляжу: две вороны летят. Впереди, судя по всему, ворон. А следом за ним — ворона. И все ему: «Кар! Кар! Кар!» Досаждает, одним словом. В конце концов, ворон не выдержал. Оглянулся. И совсем как мужик, которому надоела своим приставанием жена, как гаркнет: «Как-р-р». Та сразу развернулась. И полетела в обратную сторону.

Гости рассмеялись.

А Лена, воспользовавшись тем, что все были отвлечены рассказом, научила говорить Горбушу слово «горько».

Когда гости, увлекшись выступлениями артистов или своими разговорами, долго не призывали их целоваться, она подзывала Горбушу, кормила икрой, которая уж очень ей понравилась, и что-то шептала.

— Гор-р-рько! – во весь голос, к радости Стаса и все возрастающему раздражению Виктории, тут же кричала ворона.

Что охотно подхватывалось всеми.

И обе пары молодых вновь и вновь целовались.

В конце концов, Горбуша уже без всяких напоминаний, забыв про то, что всегда ела только из рук Лены, клевала икру во всех концах стола и кричала «Горько».

Довольно поглядывала на свою счастливую хозяйку.

И тоже была по-своему счастлива.

Одного только не хватало вороне после столь обильной еды.

Газеты.

Без которой ей, воспитанной в строгости Леной, было ну просто никак нельзя…

И тут вдруг увидев, как во время возникшего жаркого спора, один из гостей для большей убедительности своих слов, сбегав к вешалке, принес местную газету и расстелил ее на столе, она ястребом метнулась к ней и…

Виктория даже хмыкнула от удовольствия.

Но злорадствовать, как оказалось, было еще рано.

Едва первый конфуз прошел, Лена смущенно объяснила, в чем дело.

И это привело гостей в новое восхищение необыкновенной вороной.

— Надо же, не только умеет говорить, но еще и воспитанная! — удивилась деревенская соседка Владимира Всеволодовича. — Я свою кошку и то никак к этому приучить не могу, а тут какая-то птица….

— Кошка — дор-рянь! Кошка — др-янь! Кошкар-раул! — взъерошилась, услышав знакомое слово, Горбуша.

И была любимицей, привлекавшей внимание всех столов, до тех пор, пока слово не взял Ник…

После того, как детский хор из приютских детей ну просто ангельскими голосками спел песню про старый забытый храм, что Русь нам оставила, он сказал:

— А я-то не мог понять, зачем мне весь этот поселок. А вот зачем! — он обвел широким движением руки детей. — Для них! Я покупаю его и в присутствии вас, Григорий Иванович, официально заявляю, что отдаю для приюта, куда можете завозить детей-сироток и из трудных семей хоть со всей области! Хотя бы на лето, если из-за школы нельзя зимою. А если останется место, то пару коттеджей можно определить под дома-богадельни для тех, кому негде и не на что жить! Уже на всю их оставшуюся жизнь…

Григорий Иванович только руками развел, показывая, что у него даже слов нет пока, чтобы по достоинству оценить такой щедрый подарок.

А Ник продолжал:

— Все участки, которые остались у жителей Покровского и в других деревнях, я скупаю! По любой цене! Завтра же сюда приедет нотариус, и мы все оформим.

— Спасибо тебе, сынок! — со всех концов послышались голоса. — Вот выручил, так выручил!

— Выр-ручил! Выр-ручил! — подтвердила Горбуша. — Горько!!!

Стас с Леной — Ваня и Виктория лишь для виду пододвинулись друг к другу — поцеловались.

— Да это вам спасибо! — дождавшись новой паузы, поклонился Ник и, не вдаваясь в подробности, за что он благодарит облагодетельствованных им людей, приказал:

— Саша!

И показал один палец.

Водитель, как всегда, кивнул и вышел.

Пока он ходил, Ник протянул Лене с Викторией давно уже обещанные подарки.

Это были две одинаковые книги.

В обложках из чистого золота.

В которые были вставлены крупные изумруды, топазы и аметисты.

Глаза Виктории вспыхнули еще сильнее, чем у Горбуши, когда та увидела ее бриллианты.

Настроение у нее сразу же поднялось.

Даже не обращая внимания на название, она погладила драгоценные камни и что-то прошептала Ване.

— Да ты что — это же Евангелие! — ужаснулся тот.

— Ну и что? — удивилась Виктория.

Лена же, поцеловав Евангелие, с сожалением увидела, что оно издано мелким шрифтом.

Но не подала виду.

К тому же, ведь можно читать и через увеличительное стекло!

Одарив невест, Ник не забыл и студентов-свидетелей.

Лена со Стасом вкратце рассказали ему об их нелегкой судьбе.

И он, обращаясь к ним, сказал:

— Мне тут сообщили по секрету о том, что на следующей неделе вы тоже станете мужем и женой. Так вот, не имея возможности, в виду своей обычной занятости, я хочу сделать вам подарки прямо сейчас.

И Ник с таинственным видом принялся рыться в карманах своего костюма.

— Неужели забыл? — вдруг растерянно пробормотал он.

— Да что вы!

— Не надо! — принялись успокаивать его Олег с Ириной.

— У нас все есть!

Но это был просто розыгрыш.

— Знаю я, что может быть у студентов — в лучшем случае, угол в семейном общежитии! — усмехнулся Ник.

И, достав, наконец, из бокового кармана связку ключей, протянул их Олегу.

— Что это? — не понял тот.

— Ключи от вашего семейного гнездышка! Я тут недавно по случаю купил трехкомнатную, полностью меблированную квартиру. Правда, не в самом центре Москвы, но, заверяю вас, в очень хорошем районе. Думал, зачем мне она? А надо же — пригодилась! Документы возьмете у моего нотариуса. Он уже получил соответствующие распоряжения, и все остальное лишь дело техники. Вот вам — номер его телефона, а также адрес вашей квартиры.

Ошеломленные студенты переглянулись.

Это была какая-то сказка.

Счастливый сон наяву!

А Ник, достав уже из нагрудного кармана такой толстый, что чуть не лопался, конверт, протянул его теперь Ирине:

— А это вам, как будущей хозяйке. Так сказать, на первое время. Тратьтесь, не экономя! Как только кончатся, я все равно снова наполню его!

Трудно было сказать, кто был более счастлив.

Студенты?

Стас с Леной, при виде их ошеломленных лиц?

Или сам Ник?..

Скорее всего, все вместе!

Тем временем Саша вернулся и протянул еще один дипломат.

Ник взял его и объявил:

— А эти деньги я отдаю на восстановление храма в Кругах. Давай, Ваня, продолжай свое геройство, — кивнул он побледневшему другу. — Поступай скорее в семинарию и становись, наконец, как ты всегда мечтал, священником!

— Что? Попом?! — поперхнулась, откусившая кусок бутерброда с осетриной Виктория.

Ваня попытался остановить Ника…

Отчаянным жестом попросил Молчацкого, чтобы немедленно заиграл оркестр или запели, заглушая Ника своими мощными голосами, обедавшие за большим столом семинаристы.

Но тот лишь беспомощно развел руками.

Мол, что я могу поделать?

И Ник, вручив дипломат вконец растерявшемуся Ване, подбадривающе хлопнул его по плечу:

— А то ведь, как священником станешь, уже этого и не сделаешь! Только под благословение подходить можно будет!

Услышав такое, засмеялись, захлопали в ладоши Стас, Лена, родители Вани и все остальные гости.

Все, кроме Виктории…

На весь зал прогремело: «Внимание! Экстренное сообщение!»

Свадьба продолжалась.

Одно поздравление сменяло другое.

Юрий Цезаревич произнес тост, сказав, что семья — это малая родина, которая немыслима без православной веры.

— Вер-ры! Вер-ры! — подтвердила осоловевшая от обильной еда Горбуша.

— Вон, даже вороны это уже понимают! — кивнул Юрий Цезаревич. — А вам, молодые, я желаю прежде всего взаимного терпения, любви, удачи, ну и, конечно, детишек побольше, ведь само слово «семья» происходит от слова «семеро» и семейного счастья!

Чуть позже, когда многие ушли танцевать, обращаясь к Стасу с Леной (Ваня с Викторией в этот момент о чем-то напряженно спорили), он сказал: — А ты давай, пиши, и ты, Лена, помогай ему — учить, точнее, назидать людей тому, от чего мы, грешные, их отучили… Ведь благодаря твоему стихотворению о том, что «Господи, прости за это обманутых учителей», пусть не сразу, но и я задумался о главном. И вот теперь староста вместо Григория Ивановича в нашем храме…

А Григорий Иванович в это время, стоя с Ником в сторонке, благодарил его, благодарил…

— Да, это я должен благодарить всех, на кого потратился здесь! — отвечал Ник. — Честно говоря, я уже устал от этих проклятых денег. Кручусь как белка в колесе. А тратить особо и не на что. Все, что хотел и даже не хотел — уже есть. А тут хоть польза какая-то. И потом — ведь все то, что я потратил — с лихвой вернется мне за эти самые минуты, пока я говорю с вами...

И снова одни тосты сменяли другие.

В общем, все они были похожи, различаясь лишь в деталях.

Так, что Лена даже не выдержала.

И когда кто-то в очередной раз пожелал молодоженам счастья, здоровья, удачи, робко спросила:

— А не только у дачи, но и дома — можно?

Все засмеялись.

Кто не сразу понял шутку, тому объяснили, отчего смех еще больше усилился.

И так продолжалось до тех пор, пока Ваня, устав от разговора с женой, перехватив взгляд Молчацкого, не показал себе пальцем на грудь.

И знаком дал понять, что тоже хотел бы обратиться к гостям.

Виктория хмыкнула и отвернулась.

Зато опытный актер мгновенно понял его.

Поднес микрофон к губам.

И на весь зал прогремело:

—- Внимание! Экстренное сообщение! Слово для очередного тоста предоставляется не кому бы то ни было, а — жениху, точнее, одному из молодоженов, Герою России — Ивану Будко!

Ваня благодарно кивнул Молчацкому и медленно встал.

Вид у него был самым серьезным.

Отчего смех быстро стих.

— Я, конечно, не поэт, как мой друг Стасик, но мой тост будет стихами! — извиняющимся тоном сказал он, показывая глазами на удивленно взглянувшего на него Стаса. — Точнее, стихотворением. Мы его часто читали там, — он мотнул головой в сторону окна, за которым уже было темно. — И я хочу, чтобы вы ценили мирную жизнь здесь. И всех тех, кто ее вам защищает. А главное, желаю, чтобы все вы сами были воины Христовы. В общем, так…

Ваня прокашлялся и, как ни останавливали его мама с женой, наполнил до краев свою рюмку, поднял ее:

Бывает в людях качество одно,

Оно дано нам или не дано:

Когда строчит в горячке пулемет,

Один лежит, другой бежит вперед!

Услышав эти слова, сидевший тихо и неприметно в самом дальнем углу стола церковный сторож Виктор вдруг вздрогнул.

Встал.

Невольно вытянулся по стойке смирно.

Затем быстрым шагом подошел к Ване, положил ему руку на плечо и стал говорить вместе с ним:

И так во всем, и всюду и всегда,

Когда на плечи свалится беда,

Когда за горло жизнь тебя возьмет,

Один лежит, другой бежит вперед!

Они стояли, чем-то похожие на вылитый из суровой бронзы памятник, крепко обнявшись друг с другом, один со Звездой Героя Советского Союза на вылинявшем офицерском кителе, другой — Героя России на солдатской форме, и слезы, не переставая, текли, из их глаз.

В конце концов, Виктор, не выдержав, уткнулся лбом в плечо Вани.

И тот уже один закончил:

Мой первый тост и мой последний тост

За тех, кто поднимался в полный рост!

Стас, прикоснувшись своим пальцем к губам Лены, велел ей не шевелиться…

Свадьба пела, сверкала, звенела на все голоса.

Стасу с Леной было радостно, весело от сознания, что все это для них, и они, наконец, навсегда вместе.

Навсегда — потому что даже смерть после венчания теперь не в состоянии разлучить их.

Одно лишь мешало.

Вся эта праздничная суета и непривычный для них шум.

И уж очень им хотелось, хоть ненадолго остаться вдвоем, очень хотелось побыть только вдвоем.

Когда, без страха согрешить, можно было крепко обнять друг друга.

И даже поцеловаться.

То есть, для начала хотя бы научиться этому…

Во время очередного, медленного танца, который Молчацкий почему-то торжественно назвал «Вальсом невесты», они, не сговариваясь, бочком-бочком подплыли к дверям.

Незаметно выскользнули из огромного, многолюдного зала.

Походили по дому, ища тихого уединенного места.

И найдя небольшую темную комнату, вошли в нее.

Осветив ее, как фонарем, экранчиком включенного телефона, Стас подвел Лену к окну.

И в полной темноте, закрыв глаза, приблизился лицом к ее, тоже доверчиво потянувшемуся к нему лицу…

Позабыв обо всем на свете, они даже и не заметили, как крадучись, в эту комнату вошла Виктория.

Очевидно, она тоже хотела уединиться.

Даже от мужа.

Очнулись, вздрогнув, лишь от ее голоса:

— Пап, ты? Здравствуй!

Лена, стыдливо высвободившись из объятий Стаса, хотела дать понять, что Виктория тут не одна, и они сейчас выйдут.

Но дальше вдруг началось такое, что потребовало пойти на нарушение элементарных правил вежливости.

Потому что всерьез и даже страшно касалось Вани.

Что сразу сообразил Стас.

И прикоснувшись своим пальцем к губам Лены, велел ей молчать, не шевелиться…

— Пап! — совершенно незнакомым — жестким и властным голосом — сказала отцу Виктория. Будто она была генералом, а не он. — Срочно пришли за мной самолет. Ах, да, в этой глуши даже аэродрома нет… Ну тогда — вертолет. Да, я хочу немедленно уехать отсюда. Нет, одна. Ничего я опять не капризничаю. Ну и что, что нелетная погода и вертолетчики могут разбиться? На то они и военные, чтобы погибать. А того, что твоя дочь тут погибнуть может — ты не боишься? Да нет, никто мне не угрожает. Наоборот. Пылинки разве что не сдувают. Как это тогда — почему? Со скуки! Тут, оказывается, все — святоши. И этот их земной рай, с их разговорами о Боге, святых, чудесах и вере, для меня — самый что ни на есть ад! А мой рай — с лучшими курортами, ночными барами и дискотеками, разговоры и интересы моих друзей — станет адом для Вани. Ну и что — что у нас должен быть ребенок? Эта проблема вполне решимая! И вообще, если хочешь знать, он не Ваньки! Точнее, не от Ваньки… Как от кого? От старшего лейтенанта Неустроева. Помнишь такого? Ты говорил, что он, под стать своей фамилии, выше полковника, как ему ни помогай, не поднимется! А тут этот Герой подвернулся. И ты еще насоветовал. Вот я на Ваньку все и списала! Как это непорядочно? Все так сейчас делают! И если что — потом со спокойной совестью получают алименты. Нет, ты погоди, не бросай трубку. Я ведь тебе самого главного еще не сказала! Представляешь — оказывается, он даже не собирался становиться офицером! Что? Кем же тогда хотел быть? Ты даже не поверишь — попом! Ну да, священником! Как это — даже еще лучше? Ты что, хочешь, чтобы твоя дочь была попадьей?! С полным подолом детишек мал-мала меньше?! Ну, ты даешь… Может, ты и сам в Бога веришь? Что-о?! Как это с самой службы в Афганистане?.. А чего же тогда столько лет молчал и меня вере не научил? Ах, Бог у тебя в душе! Да лучше бы ты крестик на шее носил и в храм, хоть раз в год захаживал, тогда, может, и я бы об этом задумалась. В общем, так! Если максимум через два, нет — через полтора часа за мной не прилетит твой личный вертолет, он у тебя, ты сам говорил, всепогодный и всегда наготове, я пойду на вокзал пешком. Через поле. В пургу. Прямо в свадебном платье и туфельках! И наверняка замерзну. Ты меня знаешь. Так что — до свидания, папочка, или — прощай!

Вика, коротко грязно выругалась, по-мужски шумно выдохнула и — выскочила из комнаты.

— Ой, Стасик, что же теперь делать?.. — прижав ладони к щекам, испуганно прошептала Лена.

— Одно ясно — Ване сейчас говорить это никак нельзя, — подумав, сказал Стас. — Он ведь после контузии, к тому же, я видел, шампанского пригубил, а пить ему никак нельзя — такое сразу может начаться… Нет, сначала нужно его, как следует, подготовить… А еще лучше вот что! Давай-ка с тобой помолимся. Ты же ведь знаешь, что если двое или трое соберутся во Имя Господне и станут просить о чем угодно, то посреди них будет всегда — Сам Христос! Ну так что — начали?

— Да! — охотно поддержала эту идею Лена. — А кому?

— Святому апостолу, его мощи как раз сейчас на мне, вот они, — сняв с себя, положил на ладонь крест-мощевик Стас. — Нашим и Ванькиному с Викой, ах ты, у нее же, как у некрещеной — их нет, небесным покровителям и Ангелам-хранителям. Всем святым, которые только нас услышат, само собой, отцу Тихону, Пресвятой Богородице, чтобы они умолили Бога управить все, не как Вике, Ване или нам с тобой хочется — а как то угодно Господу! То есть, все предадим в Его святую волю. Ну что мы с тобой можем? А Он может — всё. Пусть не сразу, но зато основательно и — навсегда!

— Да, — согласилась Лена. — Вика ведь сгоряча все это сказала, глядишь, сейчас одумается и перезвонит отцу. Да и он у нее, судя по всему, верующий, порядочный человек. Может, даже сам прилетит, чтобы все это дело уладить. Ты, как всегда, прав. Давай лучше помолимся. И, — поцеловав крест-мощевик, она помогла Стасу надеть его на себя, — пойдем к гостям. А то они нас наверняка уже там заждались!..