Спасает лишь Бог! — весомо поправил говорившего апостол

...Широко была открыта дверь капитанской каюты и на «Амфитриде».

Триерарх, выйдя из нее лишь проверить, как дела на палубе, казалось, забыл про сон и отдых после тяжелой ночи. Узнав от келевста, по чьим молитвам был спасен корабль, он подошел к апостолу со словами благодарности, но так увлекся шедшей там беседой, что уже больше часа находился среди его окружения.

Чудесное спасение изменило и отношение фракийцев к апостолу. Они по-прежнему сидели на своей скамье, но их лица, обращенные в его сторону, уже не были такими суровыми, как в начале плавания. Даже Теон, старательно делая вид, что это его не касается, тоже старался не пропустить ни единого слова. Приблизились к апостолу и его недавние враги, у которых, казалось, иссякли все каверзные вопросы…

Все, кроме работающих гребцов и занятых матросов были здесь.

Лишь Юний с Янусом не принимали участия в этой беседе. Они спали прямо на мокрой палубе, тесно прижавшись друг к другу.

Проснувшийся первым Юний с трудом разлепил глаза, смутно соображая, куда это завела его очередная попойка.

Увидев себя на корабле и вокруг — одно только море, он встряхнул головой, чтобы отогнать это видение. Но затем разглядел апостола, спящего рядом Януса и разом все вспомнил.

«Д-да… — подумалось ему. — Ну и занесло же меня на этот раз!»

Он захотел подняться, но что-то мешало ему. Юний с недоумением огляделся и обнаружил, что привязан собственным поясом к бронзовому кольцу в палубе.

«Он что, боится, что я сбегу от него прямо посреди моря?» — усмехнулся он, покосившись на Януса, и тут же похолодел, вспомнив про золотой слиток, и спешно ощупал себя. Золотой слиток был на месте.

«Хвала богам!» — с облегчением выдохнул он.

С трудом развязав морской узел, Юний накрепко подпоясался, и сел, не зная, что делать дальше.

Хотелось пить и есть. Он машинально открыл опустошенную вчера суму и с приятным изумлением обнаружил, что она снова полна. Правда, не так, как вчера, и в ней не было колбас и аттических пирожков, но зато был сыр с лепешкой и самое главное — в амфоре, пусть хоть и на донышке — снова плескалось вино!

Утолив жажду, Юний принялся есть, от нечего делать слушая то, что говорит апостол.

Апостол рассказывал о своем учителе, называя его то Господом Богом, то Иисусом Христом. А потом поведал притчу о сеятеле, которую слышал от Него самого.

Жадный, как все эллины, до всего нового и любопытного, Юний даже жевать перестал в ожидании услышать что-то необычное. Притча от самого Бога — будет что рассказать потом друзьям! Но, дослушав до конца, он разочарованно пожал плечами: «Ничего не понимаю…» Ну, вышел человек сеять, ну разбросал свои семена, которые разлетелись кто куда. Одни на камни, другие в густую траву, третьи на взрыхленную почву, где проросли и дали урожай. И это всё?!

Да как только можно слушать такое?

Но слушали все. Причем, с самыми серьезными лицами, стараясь не пропустить ни слова.

И это было самое странное.

Непонятное.

И любопытное…

***

...День — вечер — ночь — день...

Мгновениями казались часами...

Капитан, едва освободившись после погрузки-выгрузки в очередном порту, снова подходил к апостолу и слушал, слушал его.

Ночь — день... вечер — утро...

Наконец "Амфитрида" бросила якорь в гавани небольшого городка Византия.

Матросы во главе с капитаном обступили собравшегося сходить на берег апостола.

— Оставайся! — уговаривал его триерарх. — Я буду счастлив повезти тебя с учениками дальше!

Пассажиры, в свою очередь, упрашивали апостола посетить Фракию, чтобы он сказал и их землякам, что приблизилось царствие Божие и нужно покаяться.

— Они даже не станут слушать нас!

— Спаси их!

— Спасает лишь Бог! — весомо поправил говорящего апостол.

— Вот и расскажи им про него! Ведь они даже не знают о Нем!

Апостол задумался, словно прислушиваясь к чему-то.

И, наконец, сказал:

— Хорошо! Только я пойду к вам морским побережьем.

— Я покажу тебе путь! — с готовностью предложил Теон.

— И мы с тобою! — присоединились к нему еще два фракийца.

Остальные, в том числе и немало огорченный этим Садал, торопились домой, к семьям и, посовещавшись, решили продолжить путь морем.

Апостол с ласковой улыбкой попрощался с командой "Амфитриды", независимо от того, раб то был или келевст.

И спустился по трапу.

— Жаль! — глядя ему вслед, вздохнул триерарх и сказал стоявшему рядом рулевому: — Одно лишь утешает меня — что целых три дня и две ночи я имел счастье видеть и слушать этого Божьего человека. Признаюсь тебе, в начале пути я был немало огорчен, что надо заходить в каждый порт, а теперь даже рад этому: иначе вместо трех дней было бы всего полтора... И даже скажу больше, это — самый лучший и богатый рейс в моей жизни!

Он изо всех сил замахал руками апостолу.

И тот ответил капитану легким кивком.

— Глядите, глядите! — вдруг закричал кто-то из учеников, показывая на причалившее судно.

— Да это же "Паллада"!

— О, Боже! Что с нею стало…

— Точней, от нее – осталось…

— Да, потеряла Афина свое копье! — ухмыльнулся Юний.

Но, заметив сошедшего на мостовую порта вместе с римским сенатором и триерархом своего старшего брата, нырнул в толпу учеников.

Янус посчитал за лучшее немедленно последовать вслед за ним.

— Для чего ты вызвал охрану порта? — слышали они надломленный голос капитана Сизифа. — Зачем приказал опять заковать гребцов?! Ты же обещал выкупить их на свободу!

— Да! Ну и что? — с усмешкой отвечал сенатор. — К этому меня вынудили обстоятельства. А теперь, когда все позади, я не вижу необходимости освобождать их! Хватит и того, что один из них уже получил свободу!

— Но ведь он погиб, выручая нас! — поддерживая капитана, осторожно заметил Ахилл.

— Какая разница? — равнодушно пожал плечами сенатор. — Для раба смерть — самая скорая и надежная свобода.

— Так ты, выходит, обманул его? — не веря своим ушам, во все глаза уставился на него Ахилл.

Но сенатор и на это знал, что сказать.

— Почему обманул? — надменно спросил он. — Это была военная хитрость, благодаря которой, кстати, все мы сейчас живы! Сам Божественный Август, между прочим, пообещав в Сицилийской войне свободу тридцати тысячам рабов, если те поддержат его в решающей битве, победив, отказался выполнять обещанное! Что я, по-вашему, достойнее самого Августа? Или богаче его?!

— Но ведь ты обещал... — с легкой растерянностью напомнил Ахилл. — Дал слово сенатора!

— Запомни, — выделяя каждое слово, ответил ему Мурена. — Все римляне, от патриция до последнего плебея, бывают искренними только раз в жизни: когда составляют завещание!

Он гордо вскинул подбородок и направился к стоящей в гавани под римским знаменем (волчица, вскармливающая мальчиков-близнецов) боевой триреме.

Ахилл бросился было за ним, но, понимая, что это теперь бесполезно, остановился.

Было видно, что сенатор сразу забыл о нем, как забывают игроки после игры свои игральные кости.

Даже если они и подарили выигрыш ценою в жизнь.

Капитан Сизиф тоже посмотрел вслед сенатору, потом — удаляющемуся со своими учениками апостолу…

И, прежде чем пойти к начальнику порта с докладом о происшедшем, крикнул гребцам:

— Эй, вы! Слышите ли вы меня?

— Да! — послышались в ответ недружные, угрюмые голоса рабов.

— Слышим...

— Куда мы теперь денемся?..

— Чего тебе еще нужно от нас?

— О боги! Я сам не знаю, что это вдруг со мной... Что-то случилось после того, как меня вернул к жизни этот учитель! — зашептал Ахиллу капитан Сизиф. — Да, я мечтал о триере, но теперь я не смогу строить ее, пока сам не выкуплю на свободу последнего из этих гребцов... Я так хотел сразу взяться за дело. И месяц назад, клянусь Посейдоном, взялся бы, не задумываясь ни о чем и ни о ком! Но теперь, видят боги, — или его Бог? — кивнул он на удаляющегося апостола: — Не могу иначе!..

— Так слушайте же! — снова закричал он рабам. — Я дам вам свободу! Я — капитан Сизиф! Сегодня же я выложу все заработанные за этот рейс деньги за первого из вас! Вы выберете его сами, по жребию. Потом — второго, третьего… И, клянусь Посейдоном, я не успокоюсь, пока не дойду таким образом до пятидесятого!

Крепко пожав руку благородного капитана Сизифа, Ахилл нанял для своих вещей носильщика и отошел от «Паллады».

Он принялся ходить между кораблями, показывая их владельцам подорожную и послание, наконец, договорился с капитаном сицилийского «Аполлона», что тот завтра утром примет его на борт.

И пошел отдыхать подальше от шумной и вороватой гавани — в городскую гостиницу...

По пути от своего временного слуги, который, как и все портовые носильщики, был чрезвычайно словоохотливым и в курсе всех последних новостей, он узнал, что христиане — так называли себя этот апостол и его ученики — за очень короткое время и правда сумели отвратить от богов их предков и обратить в свою веру очень многих людей. И действительно наговорил про них столько всего ужасного до самых настоящих нелепостей, что Ахилл, написав в гостинице письмо жене, попросил, чтобы та рассказала Элии, в какую опасную неприятность попал ее жених. Так что пусть эта римлянка лучше сразу забудет его!

Довольный тем, что сам поступил столь благородно, он зевнул и хотел сразу уснуть.

Но…

Несмотря на то, что в этом месте, и правда, было спокойно и тихо, после всего случившегося сон никак не приходил к нему.

К тому же, то сладко волновали, то тревожили мысли.

Новая, куда более дальняя дорога.

Как примет его Рим?

И самое главное — удастся ли попасть на прием к Нерону?

Ведь от этого зависела не только участь его отца, о которой, впрочем, все меньше и меньше вспоминал Ахилл.

Но и вся его дальнейшая жизнь.

Он все думал…

Думал…

Да так и прободрствовал до самого рассвета