Это еще почему? — опешил Ваня

Оттепель, как это и положено для конца января, вскоре сменили морозы.

Сухие.

И в то же время не жгучие.

Самые, что ни на есть, приятные — десятиградусные!

Не только в Покровском, но и в Москве ярко засияло солнце.

Защебетали на все голоса птицы.

Деревья стали пушистыми, светлыми.

Снег заискрился, заиграл красками, словно усеянный мельчайшими бриллиантами, каждый из которых огранил самый искусный на земле мастер.

Прохожие на улицах распрямили плечи.

На лицах появились улыбки.

Трудно было не заметить всего этого великолепия.

Не восторгаться им.

И только, казалось, одному Стасу было не до красот.

Университет — институт — магазин — дом…

Дом — магазин — институт — университет…

Чтобы забыться, он каждую минуту что-то делал.

Машинально ел…

Пил…

Разговаривал с кем-то.

Только уже не по поводу мыслефона.

После беседы с Владимиром Всеволодовичем интерес к новой идее сразу пропал и даже название так и не родившегося прибора изменилось в стиле Лены — на категоричное: «мысли — вон!».

«В смысле — вон!» — как пошел еще дальше обрадованный решением сына Сергей Сергеевич.

Вето на думы о Лене Стас тоже снял буквально на следующий же день.

За невозможностью его выполнить.

И фото, к великому недовольству мамы и новому, правду, уже молчаливому одобрению отца, вернул на прежнее место.

Толку-то прятать его, когда она и так все время перед глазами!

Несколько раз он набирал Ваню.

Но тот почему-то молчал.

Не выдержав, отправил шутливое, в стиле их обычных разговоров, смс-сообщение:

«Смотри, после чужой свадьбы сам не женись!»

После чего телефон друга, как сообщал об этом вежливый женский голос, вообще либо отключился, либо попал в недоступную для связи зону.

И опять институт сменял университет…

Магазин — дом…

Потом начались каникулы.

Когда совсем некуда стало себя девать.

К тому же и магазин из-за того, что один из отделов, несмотря на запрет принимать старинные предметы от черных археологов, внезапно закрылся на строгий учет.

Тогда Стас — почти не разгибаясь в течение двух дней — старательно выпилил детским лобзиком из лишней полочки в стенке красивую рамку.

Вставил в нее фотокарточку Лены.

Навел у себя полный — стерильный — как с удовлетворением отметил зашедший к нему вечером на партию в шахматы, хотя, конечно, был, как всегда весь в работе, папа.

И когда уже не осталось никаких дел в его комнате, Стас начал пылесосить во всей квартире и даже — к великой тревоге мамы, следившей за каждым движением тряпки по современным лицам древних людей, — вытирать пыль с ее любимых ваз.

Так продолжалось до тех пор, пока мама однажды утром за общим завтраком с хитрой улыбкой не спросила:

— Стасик, а какое сегодня число?

— Не знаю… двадцать третье… или двадцать четвертое… кажется, января… — равнодушно пожал плечами Стас. — Какая, собственно, разница?

— А такая, — явно клоня к чему-то своему, не отставала мама. — Что — двадцать пятое!

— И ты совершенно прав — января! — с сочувствием взглянув на сына, вздохнул отец.

— Ну и что? — вяло подковыривая вилкой кусок любимого сыра, безрадостно усмехнулся Стас.

Мама отобрала у него сыр, положила на заботливо намазанный маслом кусок хлеба.

Сделала такой же бутерброд папе.

Подала обоим и торжественно объявила:

— А то, что это — студенческий праздник, Татьянин день!

— Ну, во-первых, начнем с того, что это день, когда Церковь чтит память святой мученицы Татианы, — поправил Стас и, любивший во всем, что касается истории, точности, добавил, — пострадавшей за веру в Христа при в общем-то терпимо и даже благосклонно, чего не скажешь о его окружении, относившемся к христианам — императоре Александре Севере. Это уже потом, когда в 18-м веке в России появился первый университет, а именно после того, как в 1755 году императрицей Елизаветой Петровной был подписан указ о его открытии, по дню, когда он был основан, то есть святой мученицы Татианы, и стали называть праздник студентов. Тогда ведь у нас вообще многие события связывали со святыми. И вели по ним счет времени даже больше, чем по обычному светскому календарю. Например…

В другой раз мама с удовольствием выслушала бы Стаса до конца — сразу видно, так и говорил ее восторженный взгляд, что это речь будущего автора исторических романов!

Но сейчас у нее был иной интерес.

И она перебила сына:

— В университете и институте будут студенческие вечеринки. Куда пойдешь? — спросила она и, словно дело было уже решено, мечтательно вздохнула: — Лично я выбрала бы университет!

— А лично я никуда не пойду!

— Нет, пойдешь! – повысила голос мама.

— Не надо давить на парня! — попросил ее отец.

— Как ты не понимаешь? — наклонившись к нему, зашептала мама. — Мальчику нужно развеяться. Он же весь почернел от тоски! И вообще — клин клином вышибается!

Хорошо, что Стас был полностью углублен в свои мысли, да и с детства был отучен отцом вслушиваться в чужие разговоры.

Хотя, по примеру мамы, иногда делал это…

Но сейчас ему было просто не до того.

Зато Сергей Сергеевич возмутился сразу за двоих:

— Да ты хоть понимаешь, что говоришь? — не зашептал — зашипел он.

— А что я такого сказала? — удивилась мама. — В университете девушки его уровня. Многие — дети добившихся высоких постов и положения в обществе родителей. То есть, еще и нашего круга. В общем, так, — решительно поднимаясь, сказала она сыну. — Я тебе сейчас все подготовлю: выглажу лучший костюм, рубашку, достану папин галстук-бабочку, в котором он получал государственную премию, ботинки до блеска начищу. Хотя у меня сегодня давление… А там смотри сам. Жаль или не жаль тебе мать после таких трудов…

Сергей Сергеевич хотел остановить ее.

Будучи человеком, готовым отдать людям последнее, собрался даже сказать, что это, собственно, его любимый галстук, в котором он надеется получить еще не одну премию!

Но мама, всем видом подчеркивая, что не желает больше никого слушать, уже направилась к платяному шкафу.

Весь день она старательно гладила утюгом костюм, да не одну, а сразу несколько — на выбор для сына! — рубашки.

Чистила, хотя всегда говорила, что у нее от пахучего черного крема аллергия, обувь.

Разве что только пылинки не сдувала!

Но зато за пару часов до начала студенческой вечеринки все было готово.

Стас, всегда жалевший маму и не желавший огорчать хоть ее, оделся, обулся во все это…

И когда до выхода из дома оставалось всего-навсего несколько минут…

И он, по давней русской традиции, уже в прихожей осторожно — Стасик, не помни брюки! — присел перед дорогой…

В его комнате внезапно раздался телефонный звонок.

— Ванька?! — ворвавшись к себе, даже не поверил своим глазам, посмотрев, от кого звонок, Стас.

Но это был, действительно, он — его друг.

Только… голос какой-то другой.

Важный.

Солидный.

Будто он повзрослел лет на двадцать, а то и больше, за каких-то полмесяца, пока они не общались по телефону.

Говорил Ваня, словно рапортовал, то и дело вставляя армейские слова.

Все у него прекрасно.

По штатному расписанию.

Настроение бодрое.

Почему не звонил? Был занят…

— По службе, ваше благоогородие? — с насмешкой уточнил Стас.

Тут Ваня слегка замялся.

И сказав, что потом все расскажет, добавил, что звонит с вокзала, так как следует гражданским эшелоном в населенный пункт Покровское, представляться по случаю окончания срочной службы родителям и сестре.

— Кстати, Ленке-то что передать? — наконец, нормальным человеческим тоном спросил он. — Чмокнуть что ли от тебя в щечку?

И тут уже Стас, разом сникнув, как робот ответил:

— Если не хочешь ей испортить радость от встречи, то лучше вообще не говори, что звонил мне.

— Это еще почему? — опешил Ваня.

— А потому что она больше меня ни слышать, ни видеть не хочет!

— Чего-о? Это еще с какой стати?!

— Я и сам бы хотел это знать…

— Во новости! — становясь прежним Ванькой, протянул друг. — Ну я ей покажу!

— Да не надо ей ничего показывать… Она и сама не меньше меня переживает, — попросил Стас, уже жалея, что поддержал этот разговор.

Но Ваня, словно был на гарнизонном плацу, прикрикнул:

— Отставить! А ну-ка подожди немного…

Голос его отдалился.

И тут…

Стас явно услышал еще один, другой — женский голос.

Той девушки, которая разговаривала с ним со свадьбы.

Она что-то возражала Ване.

Но тот и ее мигом поставил на место.

— Разговорчики в строю! Это мой друг, и этим все сказано!

И его голос снова стал близким.

— Значит, так, — решительно заявил он. — Принимаю командование на себя! Все финрасходы тоже. От тебя только требуется собрать вещмешок, то есть сумку, и продиктовать данные твоего паспорта.

В голосе Вани появилось что-то такое неумолимо властное, с нотками жестче любого металла, что Стас не мог противиться: даром, что не служил в армии, а чуть было невольно не встал по стойке «смирно».

Пожав плечами, он достал из нагрудного кармана куртки паспорт.

Продиктовал серию и номер.

Кем и когда выдан.

Потом, как зачем-то потребовал Ваня, адрес своего дома…

Маршрут, по которому удобней подъехать к нему.

И только после этого он, наконец, спросил:

— Зачем тебе все это?

— А затем, — торжествуя, ответил ему Ваня, — что сейчас мы купим тебе билет. И ты поедешь с нами — в Покровку!

— Что?! Я? — ужаснулся Стас, только теперь соображая, что ему еще приказано и собирать сумку. — Да ты хоть понимаешь, что говоришь? Никогда! Ни за что! Почему это ты за меня все решаешь? И вообще, кто это — мы? — придя окончательно в себя, с вызовом уточнил он.

И услышал после того, как Ванин голос снова о чем-то переговорил с женским:

— У вас теперь дом, оказывается, совсем недалеко от вокзала?

— Ну да, почти в самом в центре…

— Тогда потерпи немного! И сам все скоро узнаешь! Как и положено настоящему другу — первым!

— Стой! Погоди! — закричал Стас.

— Все, конец связи! — жестко отозвался Ваня.

Отключил свой телефон.

И не отзывался ни на какие вызовы друга.

Выдержка его тоже оказалась железной.

Однако и Стасу терпения было не занимать.

Он снова и снова набирал Ваню.

И вдруг, остановившись, будто натолкнувшись на что-то, ахнул:

— Постой-постой! А ведь в его предложении что-то есть! Я ведь действительно больше всего на свете хотел, но только не знал — как, к ней поехать…