Г. Михайловский несколько смягчается: стало быть, вы и сами теперь видите, что не вполне? — Как не видеть! да ведь не вполне ещё и у дарвинистов 1, не вполне даже

Интересно, что противники Дарвина долго твердили, да и до сих пор ещё не перестали твердить, что его теории недостаёт именно

«»223

В субъективной социологии, а ведь это совсем другая опера.

Упоминание о дарвинистах вызывает новый приступ раздражения в нашем авторе. — Что вы ко мне лезете с Дарвином! — кричит он. — Дарвином увлекались хорошие господа, его многие профессора одобряли, а за Марксом кто идёт? Одни рабочие, да никем не патентованные приват-звонари науки.

Распеканция принимает столь интересный характер, что мы поневоле продолжаем внимать ей.

В книге «О происхождении семьи и проч.» Энгельс говорит, между прочим, что «Капитал» Маркса был «замалчиваем» цеховыми немецкими экономистами, а в книге «Людвиг Фейербах и конец классической философии» указывает, что теоретики экономического материализма «с самого начала обратились, главным образом, к рабочим и встретили у них ту восприимчивость, которой и не ожидали от представителей официальной науки». Насколько верны эти факты и каково их значение? Прежде всего «замолчать» на продолжительное время что-нибудь ценное едва ли теперь возможно даже у нас, в России, при всей слабости и мелкости нашей научной и литературной жизни. Тем паче невозможно в Германии с её многочисленными университетами, с её всеобщей грамотностью, с её бесчисленными газетами, листками всевозможных направлений, с значением в ней не только печатного, но и устного слова. И если некоторая часть официальных жрецов науки в Германии и встретила «Капитал» на первое время молчанием, то едва ли можно объяснять это желанием «замолчать» работу Маркса. Вернее предположить, что мотивом молчания было недоумение, рядом с которым быстро выросли и горячая оппозиция, и полное почтение, и в результате теоретическая часть «Капитала» очень быстро заняла уже

Монблана» фактических доказательств. В этом смысле высказался, как известно, Вирхов на съезде немецких естествоиспытателей и врачей в Мюнхене в сентябре 1877 г. Отвечая ему, Геккель верно заметил, что если теория Дарвина не доказывается теми фактами, которые известны нам уже теперь, то никакие новые факты ничего не скажут в её пользу.

«»224

Бесспорно высокое место в общепризнанной науке. Совсем не такова судьба экономического материализма, как исторической теории, со включением и тех перспектив в направлении будущего, которые находятся в «Капитале». Экономический материализм, несмотря на своё полувековое существование, не оказал до сих пор сколько-нибудь заметного влияния на научные сферы, но действительно очень быстро распространяется в рабочем классе» 1.

Итак, после непродолжительного молчания быстро выросла оппозиция. Это так. До такой степени горячая, что ни один доцент не получит звания профессора, если он признает правильной хотя бы «экономическую» теорию Маркса; до такой степени горячая, что всякий, даже самый бесталанный, приват-доцент может рассчитывать на быстрое повышение, если только ему удастся придумать хоть пару завтра же всеми забываемых возражений против «Капитала». Что правда, то правда: очень горячая оппозиция…

И полное почтение… И это верно, г. Михайловский: действительно почтение. Такое же точно почтение, с каким теперь китайцы должны смотреть на японское войско: хорошо, мол, дерётся, и неприятно попасть под его удары. Таким почтением к автору «Капитала» были и до сих пор остаются проникнуты немецкие профессора. И чем умнее профессор, чем больше у него знаний, тем больше у него такого почтения, тем яснее сознаёт он, что ему не опровергнуть «Капитала». Вот почему ни одно из светил официальной науки не решается атаковать «Капитал». Светила предпочитают посылать в атаку молодых, неопытных, нуждающихся в повышении, «приват-звонарей».

Туда умного не надо, Вы пошлите-ка Реада, А я посмотрю…

Что и говорить: велико почтение этого рода. А о другом почтении мы не слыхали, да и не может быть его в профессоре, потому что не сделают в Германии профессором человека, проникнутого им.