Глава 14. Я разгладила рукой клочок бумаги, на котором нацарапала эти строчки, когда проснулась после той последней ночи во Франции

Я разгладила рукой клочок бумаги, на котором нацарапала эти строчки, когда проснулась после той последней ночи во Франции. Сейчас казалось, будто это приснилось мне тысячу лет назад и одновременно будто только вчера.

Я все думала, куда можно будет вставить этот фрагмент, и теперь поняла.

Еще я поняла, почему та ночь оставила такие сильные воспоминания, что они, пережив века, преследовали меня в сновидениях.

– Доброе утро, – произнес Грэм чуть хрипловатым после сна голосом. Он был в джинсах и рубашке, но расстегнутой. – Ты не видела Ангуса?

– Он встал со мной. Потом на улицу бегал, – ответила я. – С ним все в порядке.

Спаниель, свернувшийся калачиком под моим рабочим столом, не меняя удобной позиции, поднял глаза и, удостоверившись, что его никто не звал, снова погрузился в блаженную полудрему.

Грэм сказал:

– Нужно было и меня разбудить.

– Я подумала, тебе нужно отдохнуть.

– Хм, да? – Его смеющиеся серые глаза встретились с моими и заставили меня покраснеть. – Ты имеешь в виду, после моих вчерашних упражнений?

– Э‑э‑э…

– Да ладно, не такой уж я старый, – сказал Грэм и встал, чтобы доказать это. Он уперся обеими руками в спинку моего кресла, наклонился и поцеловал меня, отчего у меня снова захватило дух. И он понял это. Он снова улыбнулся. Растрепанный и счастливый, он показался мне похожим на мальчишку. – Доброе утро, – снова сказал Грэм.

Каким‑то образом я смогла ответить:

– Доброе утро.

– Хочешь кофе?

– Да, пожалуйста.

Грэм выпрямился и пошел на кухню. Чашки, которые я вчера выставила на тумбочку, стояли нетронутые рядом с полным чайником. До них руки у нас так и не дошли. После того, как мы вошли, я пять минут стояла там, где сейчас стоял он, спиной к комнате, как идиотка, нервно болтая всякую чушь, а потом его руки вдруг обвили меня, повернули, он поцеловал меня, и я словно провалилась в пропасть.

Одним словом, это было незабываемо. И меня вовсе не удивляет, что воспоминание о том, что я только что пережила с Грэмом, врезалось в мою память так же, как воспоминания Софии о ее ночи с Мори.

Я смотрела на его спину, наблюдая за его движениями, когда он спросил:

– Много уже написала?

– Да. Закончила сцену.

– Я в ней есть?

Конечно, это было сказано в шутку, но я ответила честно:

– Ну, в какой‑то степени.

Грэм немного повернул голову, покосился на меня и поднял бровь.

– Да? И кто же я там?

– Это не совсем ты. Но он очень на тебя похож.

– Кто на меня похож?

– Джон Мори.

– Мори. – Он как будто начал копаться в своих архивах, выискивая нужную информацию.

– Он солдат из французского полка Ли. Его прислали сюда с Хуком, чтобы подготовить местную знать к возвращению короля.

– Солдат. – Грэм усмехнулся и опять взялся за кофе. – Не самый худший вариант.

– Вообще‑то, он офицер. Подполковник.

– Даже лучше.

– Его старший брат был лэрдом Аберкарни.

– Ах, это те Мори, – сказал Грэм и кивнул. – Из Стратхэрна. Я немного знаю об этой семье, разве что тот знаменитый эпизод, когда один из лэрдов, Джеймс Мори, не участвовал в битве при Каллодене из‑за того, что его слуга ошпарил ему ноги кипятком, вот бедолага! Из‑за этого он не смог сражаться вместе с Красавчиком принцем Чарли. Но в восьмом году он был еще маленьким.

Я слушала его и в уме поражалась: неужели это тот самый «ребенок совсем маленький, полтора года», о котором говорил Мори в тот день, когда они впервые отправились на прогулку с Софией, и который, как он жаловался, мог не узнать его при встрече?

– Нужно будет почитать об этой семье. Должен же я знать, кем ты меня выставляешь. Джон Мори, ты сказала?

– Да.

– И какая у него роль в твоей книге?

– Ну, он… герой.

Чайник закипел, но Грэм не обратил на него внимания. Он снова обернулся и посмотрел на меня теплыми глазами.

– Герой?

Я кивнула.

– Я думал, у тебя все построено вокруг Натаниэля Хука.

– Хук там пробыл очень недолго. Он уехал встречаться с дворянами, а Мори остался в Слэйнсе на май и начало июня.

– Понятно.

Чайник угрюмо замолчал, как будто понял, что сейчас он нам не нужен. Грэм наконец развернулся ко мне полностью и оперся спиной о тумбочку, удобно сложив руки на расстегнутой рубашке.

– И что он успел натворить, твой Джон Мори, пока оставался там?

– Да всякое, разное. – На этот раз я не покраснела, но по выражению его глаз поняла, что это меня не спасло.

– В этой истории есть женщина?

– Почему бы нет?

– Что ж, тогда… – Его намерения были понятны еще до того, как он оторвался от тумбочки, и все равно я рассмеялась, когда он подхватил меня, легко, будто я вообще ничего не весила, и бережно прижал к груди.

– Грэм!

Его руки сжались сильнее.

– Нет. Ты же сказала, что любишь, чтобы в твоих книгах все было как в жизни. – Он понес меня в спальню. – А отец велел мне всячески тебе помогать, – прибавил он.

Зазвонил телефон.

С трудом осознавая, что происходит, я перекатилась на другой край кровати, накрутив на себя скомканные покрывала и простыни. На подушке я увидела вмятину в том месте, где лежала голова Грэма, пока мы спали. Но самого его не было.

Тут мне смутно начало вспоминаться, как он уходил. Как он поцеловал меня, как поправлял одеяло, но я, хоть убей, не могла вспомнить, что он говорил. И я представления не имела, который сейчас час и вообще какой день недели. В комнате было почти совсем темно.

В гостиной продолжал разрываться телефон, я встала и взяла трубку.

– Ты дома! Хорошо, – сказал отец. – Я тебе раньше звонил, но ты не отвечала. Где ты была? – Вряд ли я могла ему рассказать, где была, и тем более, почему не отвечала на звонки, особенно когда телефон зазвонил впервые, сразу после обеда. Я обрадовалась, что отец сейчас не находится рядом и не видит моего лица.

– Просто выходила по делам.

– Опять собирала сведения для книги?

Как же все‑таки хорошо, что он не видел меня!

– Да, что‑то вроде того.

– Ну хорошо, милая. Настало время нам с тобой серьезно поговорить. Мне позвонил Росс Макклелланд.

– И что? – сказала я, собираясь слухом перед неминуемым вопросом.

– Он узнал, что Анна Мэри Патерсон была похоронена в августе 1706 года, недалеко от Керкубри. В деревне.

Не дождавшись от меня никакой реакции, он прибавил:

– Поэтому, я думаю, тебе пора рассказать мне, откуда ты все это узнаешь.

– Не могу.

– Но почему? – изумился он.

– Потому что ты решишь, что я свихнулась.

– Дорогая… – Даже на таком расстоянии я услышала, каким серьезным сделался его голос. – Ты помнишь, когда вышла твоя первая книга и я спросил, откуда ты берешь свои истории, ты ответила, что слышишь голоса и просто записываешь, что они говорят?

Я помнила.

– Так вот, – сказал он, – если я тогда не отправил тебя в сумасшедший дом, почему ты думаешь, что…

– Это другое.

– Попробуй. Поделись.

– Папа, ты инженер.

– Ну и что? Это значит, что я приземленная личность?

– Это значит, что ты не веришь в вещи, которые невозможно доказать.

– А ты попробуй, – терпеливо повторил он.

Я вздохнула поглубже и рассказала, по необходимости вставляя факты, которыми снабдил меня доктор Уэйр, надеясь, что это придаст моему рассказу научности. И в конце концов подытожила:

– Так что я, похоже, унаследовала ее воспоминания, и жизнь здесь, в Слэйнсе, каким‑то образом заставила их всплыть оттуда, где они хранились.

Последовало недолгое молчание, потом он сказал:

– Интересно.

– Вот видишь? Ты думаешь, что я сошла с ума.

– Я это говорил?

– А тебе и не надо. Я помню твою реакцию, когда тетя Эллен сказала, что видела привидение.

– Ну, привидение – одно дело, а ДНК – совсем другое, – возразил он. – С ДНК всякое возможно. Знаешь, например, что в генеалогии сейчас используют ДНК для прослеживания определенных линий наследственности? Если проверить кровь Росса Макклелланда и мою, у нас в ДНК будут одинаковые маркеры, потому что мы оба происходим от одного человека.

– От отца Дэвида Джона Макклелланда, – сказала я, нахмурившись.

– Совершенно верно. Хью. У него было два сына: Дэвид Джон и Уильям, но он умер, когда они еще были маленькими, и оба мальчика каким‑то образом оказались в Северной Ирландии. Думаю, их отправили на воспитание к родственникам. Шотландские пресвитериане к тому времени уже обосновались в Ольстере, но по‑прежнему посылали своих сыновей искать жен в Шотландии, и, скорее всего, именно поэтому наши Макклелланды вернулись в Керкубри. Уильям нашел жену и больше не вернулся в Ирландию. А Дэвид нашел Софию.

Если я не ответила сразу, то только потому, что не хотела лишний раз напоминать себе о том, что у Софии не сложилось с Мори. Увлекшись их романом, я не думала о том, что у него может быть несчастливый конец.

– А как жаль, – вздохнул отец, – что тебе не передалась память Дэвида! Как бы мне хотелось узнать хоть что‑нибудь о первых годах его жизни в Ирландии, до женитьбы. Семейная Библия появилась уже после этого.

Отвечая больше на его тон, чем на слова, я сказала:

– Я знаю.

– Что?

– Ты ведь не веришь мне.

– Милая, верю я тебе или нет, не имеет никакого значения. Сам я не могу даже предположить, как ты узнаешь все эти имена и даты, поэтому считаю, что твоя генетическая теория ничем не хуже остальных.

– Спасибо и на этом.

– То есть я‑то хотел надеяться, что ты нашла какую‑нибудь книгу, мне неизвестную, или что‑то в этом роде.

– Извини, что обманула твои надежды.

– Тебе незачем извиняться, – возразил он. – Ты помогла мне углубиться на два поколения Патерсонов. И, как я уже сказал, я буду прислушиваться к тому, что ты скажешь.

Я достаточно хорошо знала отца, чтобы понимать: это обещание – не пустые слова, он будет искать документальные свидетельства любых «подробностей» из жизни Софии, которые я вспомню, с таким же усердием, как если бы я нашла их в книге.

И все же я не стала говорить ему о том, что брак Софии с нашим Макклелландом мог быть не первым ее браком, что за три года до этого она могла связать себя узами брачного договора с молодым подполковником, служившим французскому королю.

Этим я пока делиться не хотела.

Все равно отец не смог бы найти этому доказательства, а даже если бы он и нашел что‑то, какая‑то глубинная часть моего сознания хотела до поры до времени сохранить секрет Софии, как она сама хранила его много лет назад.

Я подчинилась инстинкту, хотя и знала, что это иррациональное чувство. Сцену я уже написала, и, когда книга выйдет из печати, ее прочитают другие люди и секрет перестанет быть секретом. Но я чувствовала ответственность перед Софией и Мори, на этот короткий промежуток времени я должна была сохранить их счастье, помочь им продлить его хоть ненадолго… Пусть и знала, что его, как песок, просыпавшийся сквозь пальцы Софии, невозможно было удержать.

X

«Это все равно, что ждать, когда на твою шею опустится топор палача», – думала София.

Лишь вчера в Слэйнс вернулся полковник Хук, усталый и изможденный после нескольких дней, проведенных в седле. А этим утром на заре «Отважный», французский фрегат месье де Лигондэ, снова появился и на всех парусах подошел к берегу, в точном соответствии с полученным ранее указанием три недели оставаться в море.

Сердце у Софии было не на месте. Она не могла смотреть на Мори, который сейчас сидел за обеденным столом на своем обычном месте, напротив нее, потому что не хотела, чтобы он увидел ее терзания. И хорошо, подумала она, что все остальные настолько заняты разговором, что даже не заметили того, что ни одно из прекрасных блюд миссис Грант не вызвало у нее аппетита: ни устрицы, ни баранина, ни дичь. Смесь самых аппетитных запахов, которые раньше не оставили бы ее равнодушной, сегодня не манила ее совершенно. Толкая кусок мяса вилкой по тарелке, она слушала, как граф Эрролл расспрашивает Хука о встречах с вождями кланов.

– Почти все, – сказал Хук, – поставили свои имена под присягой, в которой обещают королю Якову свои мечи и верность. Они обещают оказать всяческую помощь и защиту королю, когда он прибудет. Если теперь вы подпишете присягу от своего имени и от имени тех, кто уполномочил вас подписываться за них, я с радостью отвезу ее в Сен‑Жермен и передам лично в руки королю.

Брови задумчиво сдвинулись над проницательными глазами графа.

– Кто не подписал?

– Что, простите?

– Вы сказали, что подписали «почти все». Кто не поставил свое имя под присягой?

– А! – Хук напряг память. – Лишь двое. Герцог Гордон и граф Бредалбейн. Хотя оба обещали мне поддержку. Герцог Гордон сказал, что в здравом уме не станет подписывать бумагу, которая призывает короля Якова прибыть в Шотландию, где ему грозит опасность.

Молодой граф посмотрел через стол в сторону Мори и спокойным, бесстрастным голосом напомнил Хуку:

– Я знаю многих в этой стране, кто так же рискует за меньшее.

Хук кивнул:

– Мне это хорошо известно. Я просто передал слева герцога Гордона. Лично я считаю, что и он, и Бредалбейн не захотели подписывать больше из осторожности, чем из‑за беспокойства о короле.

Граф пожал плечами.

– Да, Бредалбейн восемьдесят лет берег свою голову и за это время стал слишком осторожным, чтобы ставить свою подпись под чем‑нибудь, кроме собственных писем.

– Возможно, вы правы. – Хук посмотрел на графа. – И вы настолько же осторожны?

– Если бы это было так, – ответил граф, – вы бы сейчас не сидели здесь и под моим замком не стоял бы на якоре французский корабль. Неужели вы полагаете, что до сих пор никто не шепнул королеве Анне о наших делах? Я не сомневаюсь, что она уже все знает или подозревает, и лишь благодаря моему положению мои земли еще не конфискованы. Несмотря на это, последние годы мои мать и отец, упокой Господи его душу, а теперь и я делаем все, что в наших силах, чтобы помочь королю.

– И могу заверить вас, что король благодарен вам за преданность, – поспешно произнес Хук, как будто сообразив, что надавил на молодого человека слишком сильно.

«И действительно, – подумала София, – если бы не графиня и ее сын, королю было бы куда сложнее рассылать своих людей по Шотландии для подготовки восстания». В Слэйнсе они находили приют и поддержку. Ради удобства Хука графиня даже пригласила старого католического священника служить мессы. Больше всего София думала о Мори, о том, что с ним будет, если его схватят. До сих пор она даже не задумывалась о том, как сильно могут пострадать граф и его мать, если их обвинят в государственной измене.

Им придется заплатить, и не только своими землями. Благородное происхождение никогда не спасало от виселицы, наоборот, только быстрее затягивало на шее петлю.

Граф, сидевший во главе стола, обратился к Хуку:

– Я прочитаю вашу присягу и, если вы одобряете ее условии, подпишу ее – и от своего имени, и от имени тех, кто мне доверяет. – Покончив с этим, он вернулся к еде. Проткнув кончиком ножа кусок баранины, он добавил как бы между прочим: – Признаюсь, я удивлен, что вам удалось убедить герцога Гамильтона поставить подпись.

Хук заколебался. Его брови напряженно сошлись к переносице на какую‑то секунду, но София заметила это. Потом его черты приняли прежний вид.

– Говоря о двух не подписавших присягу лордах, я имел в виду тех, с которыми имел возможность лично встретиться и поговорить. К сожалению, герцог Гамильтон был нездоров и не смог меня принять.

– И, следовательно, не подписал? – спросил граф.

– Да.

– Понятно. Что ж, – улыбнулся граф, – иного я и не ждал. – Он пронзил ножом другой кусок мяса. – Моя мать говорила вам, что мы получили письмо от друга герцога, мистера Холла?

Двинув бровью, Хук посмотрел на графиню.

– Разве вы о чем‑то таком упоминали?

Та ответила:

– Прошу меня простить. Оно пришло ночью, когда вы спали. С утренним прибытием месье де Лигондэ оно и вовсе вылетело у меня из головы. Да, мистер Холл просит меня об услуге, он хочет, чтобы я сообщила вам, что он по приказу герцога едет на север, чтобы возобновить переговоры с вами, и поэтому надеется, что вы дождетесь его приезда и пока что не станете делать никаких окончательных выводов, поскольку не сомневается, что вас удовлетворят предложения, которые он привезет.

– Вот как! – Глаза Хука заблестели. Поразмыслив минуту, он обратился к месье де Лигондэ. – В таком случае, не найдете ли вы удобным отойти от берега еще на несколько дней?

«Французскому капитану, – подумала София, – должно быть, довольно неприятно то, что, как только он приплывает к Слэйнсу, его каждый раз просят снова удалиться». Она вовсе не удивилась бы, если бы он послал Хука ко всем чертям, хотя в душе была совсем не против того, чтобы корабль этот поплавал в море еще с месяц. Но, если подобные мысли и появились у самого де Лигондэ, он их ничем не выдал, ибо с учтивым поклоном ответил:

– Хорошо, я сделаю это.

По‑английски он говорил медленно и осторожно, как будто обдумывая каждое слово, однако София догадалась, что язык этот он понимает прекрасно. За разговором француз следил без труда, смеялся над шутками графа, и его черные глаза загорались от восхищения мудрыми словами графини.

К тому же он, видимо, глубоко уважал Мори, который как раз спросил Хука:

– Вы же не думаете, что герцог Гамильтон теперь ответит согласием, после того, как столь долго тянул с ответом?

Хук стал защищаться:

– Я встречался с герцогом Гамильтоном, когда мы оба были намного моложе и делили тюремную камеру в Тауэре. Поверьте, я хорошо знаю его недостатки, и все же я обязан ему за ту дружбу. Если он всего лишь просит меня задержаться еще на несколько дней, чтобы я мог услышать его предложение, разумеется, я выполню его просьбу.

Граф ответил:

– Возможно, герцог опасается, что ваш замысел, полковник Хук, с успехом воплотится без его участия, ибо я не вижу иных причин, способных подтолкнуть его к подобному шагу.

Но Мори понял это по‑другому, о чем не замедлил сообщить:

– Вам не приходило в голову, что герцог всего лишь хочет задержать нас?

– С какой целью? – осведомился Хук.

– Его светлость уже сказал: мы ведем опасную игру, и многие из тех людей, чьи имена стоят под присягой, заплатят дорогую цену, если этот документ попадет в руки королевы Анны – Его глаза встретились с глазами Хука. – Мой брат Уильям подписался как лэрд Аберкарни, не так ли?

– Да, верно.

– В таком случае, полковник, вы простите меня за то, что я не считаю вашу дружбу с герцогом более ценной, чем жизнь моего брата? Или моя?

На минуту наступило молчание, Хук задумался или сделал вид, что задумался над этим аргументом.

– Я вас понимаю, – сказал он наконец, – но не могу пойти против своей совести. Мы подождем мистера Холла еще несколько дней.

Таким образом София получила отсрочку, но ощущение облегчения омрачала мысль, что это ненадолго, что ей осталось нанизать, подобно стеклянным бусинкам на хрупкую нить памяти, еще лишь несколько дней, которые станут ее единственной отрадой, когда он покинет ее. Ибо она понимала, что в конце концов топор опустится и гонец не прискачет с известием о помиловании, которое избавит ее от этой боли.

Он не возьмет ее с собой.

Когда ночью они лежали рядом на кровати, она, как дура, стала просить его об этом, понимая, что означало возвращение Хука: времени у них остается совсем мало. Она наблюдала за ним, изо всех сил стараясь запечатлеть в памяти его черты, его голову на подушке, коротко стриженные волосы, которые наверняка стали бы виться, если бы он отпустил их подлиннее, непривычные к парикам, которые тогда носили солдаты. Теперь она знала, какое ощущение оставляет на пальцах прикосновение к этим черным волосам, знала твердые линии его подбородка и знала, как его по‑детски длинные ресницы опускаются и замирают в минуты спокойствия, после того как он, отдав все силы любви, вытягивается рядом с ней и дыхание его становится ровным и тихим, как во сне.

Но он не спал. Не открывая глаз, он пробормотал в подушку:

– На что ты смотришь?

– На тебя.

– Я думал, за эти дни ты видела меня чаще, чем полагается порядочной девушке. – Веки его лениво приподнялись, губы чуть дрогнули, сдерживая улыбку. – Боишься забыть, как я выгляжу?

Но ответить было не так‑то просто. Она перевернулась на спину и сосредоточила взгляд на тонкой трещине, растянувшейся по потолку подобно разрыву на ткани.

– Джон?

– Да?

– Почему ты никогда не звал меня с собой? Здесь, в Слэйнсе, меня ведь ничто не держит. Появилась я недавно, и, если уеду, никто не станет по мне убиваться.

– Я не могу взять тебя с собой.

Она почувствовала, что трещина, такая же, как на потолке, начала расползаться по ее сердцу. Мори поднял руку, прикоснулся к ее волосам и повернул к себе ее лицо.

– Посмотри на меня, – сказал он и, когда она посмотрела, спокойно сказал: – Я не возьму тебя с собой ни во Францию, ни во Фландрию, на поле боя. Женщина, которую я люблю, не должна жить такой жизнью. – От его прикосновения по ее коже пошло приятное тепло. – Еще не закончится этот год, как король снова ступит на шотландскую землю, и я буду рядом с ним. Он получит корону, и тогда у нас, возможно, появится шанс начать жизнь вместе. Не во Франции, – добавил он, – а здесь, дома, в Шотландии.

Что ей оставалось, кроме как кивнуть и позволить ему поцеловать себя? Ибо, когда она оказывалась в его руках, весь мир как будто улетучивался далеко‑далеко и уже не мог вмешаться в мечту.

Многое бы она отдала сейчас за это ощущение.

Разговор за столом зашел о войне на материке, о нынешнем положении Франции и о пришедшем совсем недавно известии о том, что французские и испанские силы одержали решающую победу у Альманса.

– Исход сражения решил герцог Бервик, – с восхищением в голосе заметил Хук.

Все восхищались герцогом Бервиком. Юному королю он приходился братом по отцу, ибо был сыном герцога Йоркского и Олбани, будущего короля Якова II, и его любовницы Арабеллы Черчилль. Будучи бастардом, на престол он не претендовал, но, благодаря мужеству и недюжинному уму, стал главнейшим защитником своего младшего брата, чем снискал великое уважение всех шотландцев.

Граф Эрролл кивнул.

– Вы наверняка знаете, что наша знать желает, чтобы именно герцог Бервик обеспечил приезд короля Якова сюда.

– В Сен‑Жермене об этом уже известно, – сказал Хук. – И здесь несколько вождей кланов тоже упоминали об этом во время встречи.

– Он единственный, кому можно это доверить, и король должен знать это, – заметила графиня.

– Я не сомневаюсь, что король выберет именно его, если решение будет за ним, – заметил Хук.

София знала, что, когда графиня улыбалась вот так, эта улыбка скрывала напряженную мыслительную работу от того, кого она собиралась о чем‑то спросить.

– А кто, кроме него, может принять подобное решение?

Хук пожал плечами.

– Французский король может иметь право голоса, если посодействует нашему успеху оружием, кораблями и деньгами.

– Я поняла, – сказала графиня, продолжая улыбаться. – А как по вашему мнению, полковник, король Франции желает нам успеха?

Не в первый раз София заметила, как серые глаза Мори с уважением остановились на графине. Потом взгляд его снова обратился на ирландца в ожидании ответа.

Хук удивился.

– Конечно, ваша светлость. Почему бы ему этого не желать?

– Потому что ему также на руку, чтобы Англия узнала о нашем намерении восстановить законного короля, ибо в таком случае англичане наверняка вернут некоторые свои отряды домой для защиты от нас, и королю Франции будет несколько проще противостоять их ослабленным силам на континенте. В нашу войну ввязываться у него нет нужды. Ему достаточно предложить ее. – Закончив излагать свою мысль, она аккуратно подняла на вилке кусочек мяса дичи, как будто вела речь о каком‑то пустяке, наподобие погоды, а не анализировала международную политику Франции.

Граф с легким упреком, но и с явным восторгом произнес:

– Мама!

– По‑моему, пора уже кому‑то за столом назвать вещи своими именами, – спокойно ответила она. – Вы забываете, что мой брат – канцлер юного короля, и я совершенно уверена, что при дворе французского монарха найдется немало тех, кто, преследуя свои цели, сделает все, чтобы наша затея не удалась. Не следует думать, что мистер Мори был случайно прислан сюда именно в то время, когда его арест может погубить все дело. Нам остается только благодарить Господа за то, что мистер Мори достаточно умен, чтобы понимать, в какую игру его хотят вовлечь. – Ее взгляд, полный материнского терпения, остановился на лице Хука. – Не все мужчины настолько опытны.

Граф снова подался вперед, как будто намереваясь что‑то сказать, но она подняла руку.

– Секунду, Чарльз. Прежде чем ты поставишь свое имя под этой присягой, рискнув, возможно, не только своей головой, но и моей, я хочу спросить полковника, насколько он сам уверен в том, что французский король выполнит ее условия и доставит короля на нашу землю в безопасности?

Даже месье де Лигондэ повернулся к Хуку, ожидая ответа. Хук на миг задумался и заговорил, осторожно подбирая слова:

– Я ничего не могу вам обещать, ваша светлость. Могу лишь поделиться своими наблюдениями и тем, что чувствую сердцем. Король Франции вырастил юного Якова вместе с собственными детьми и любит его, как сына. Я не думаю, что он ради политики станет рисковать жизнью нашего молодого короля.

Графиня спросила:

– А нашими?

– Этого я не знаю.

«Честный ответ», – подумала София. Она увидела это в его глазах, которые посерьезнели и наполнились сомнением, охватившим всех, сидевших за столом.

– Я знаю лишь то, что, если мы сейчас не воспользуемся случаем, если не попытаемся, другой такой возможности может не быть. Не думаю, что ваш Роберт Брюс был полностью уверен в победе, когда вышел на поле у Бэннокберна, но он вышел на него. Так же должны поступить и мы.

«Этим он хотел сказать, – решила София, – что безопасная дорога редко ведет к победе».

Она и сама так подумала в тот день, когда впервые согласилась покататься верхом с Мори. Она знала, что ступает на нехоженую тропу, которая не сулит спокойствия и безопасности, и все же выбрала ее, и жизнь после этого изменилась безвозвратно.

София почувствовала лицом тепло и поняла, что он смотрит на нее. Храбро вскинув подбородок, она встретила его взгляд, и огонь, горевший в нем только для нее одной, придал ей мужества.

«Обратной дороги нет», – напомнила она себе, хотя, как и все, сидевшие за тем столом, кто выбрал неизведанный путь и не побоялся следовать за молодым королем Яковом, она не могла предположить, к чему приведет их эта длинная извилистая дорога.

Мистер Холл прибыл через два дня. Уединившись ненадолго с полковником Хуком, он снова уехал, задержавшись лишь для того, чтобы выразить почтение графине, которая вместе с Софией читала в наполненной светом гостиной.

– Вы пообедаете с нами? – спросила его графиня.

– Прошу прощения, но нет. Мне нужно отправляться в обратный путь как можно скорее.

Вскинув бровь, графиня сказала:

– В таком случае позвольте хотя бы моей стряпухе собрать вам еды в дорогу. Это займет не больше пары минут. Не сомневаюсь, что герцог не рассердится на вас за это. – Она вызвала Кирсти, дала ей указания и предложила священнику сесть. – Я читала мисс Патерсон великолепный рассказ мистера Дефо о случившемся несколько лет назад в Англии шторме. Видите ли, она до того, как попасть к нам, жила довольно уединенно и не слышала всех подробностей.

Он кивнул.

– Да, Господь наслал эту кару на грешников, которые отвергли законного короля и отказываются признавать свою ошибку.

Графиня посмотрела на него, и София заметила веселые искорки в ее глазах.

– Добрейший мистер Холл, неужели вы считаете, что Бог станет насылать на страну такой яростный ветер за ее грехи? Право, если бы это было так, весь мир наполнился бы такими ураганами, что не осталось бы ни единого здания, ибо все мы небезгрешны. Не англичане продали независимость Шотландии в нашем парламенте. – Она улыбнулась, чтобы смягчить напоминание о том, как проголосовал герцог. – Впрочем, давайте надеяться, что, если Господь нашлет на нас ветер, он будет раздувать паруса короля Якова. – Повернув книгу, она какое‑то время смотрела на нее. – Мистер Дефо – прекрасный писатель. Вы, случайно, не встречались с ним в Эдинбурге?

– С Даниэлем Дефо? Как же, встречался с ним несколько раз, – сказал мистер Холл. – Но, признаться, этот человек мне не понравился. Он хитер и осторожен. Слишком осторожен, я бы сказал.

Поняв, что он имеет в виду, графиня с любопытством поинтересовалась:

– Вы верите, что он шпион?

– Я слышал, что он задолжал правительству королевы Анны огромные суммы и ему нельзя верить. Герцог разделяет мои взгляды.

– Не сомневаюсь. – Графиня закрыла книгу и отложила ее в сторону. – Возможно, герцог найдет способ предупредить меня, если узнает о других шпионах королевы, чтобы они не попали сюда, в Слэйнс.

София ахнула, потому что по изменившемуся тону графини мистер Холл не мог не догадаться: она намекает на свое мнение о его хозяине и о том, кому он предан. Но мистер Холл, похоже, не заметил укола.

– Я передам ему вашу просьбу, – пообещал он.

На что графиня улыбнулась, точно показывая, что не может спорить с таким приятным собеседником, и произнесла:

– Это очень любезно с вашей стороны.

На этом разговор завершился, потому что в гостиную вошла Кирсти с коробкой для мистера Холла, в которую она положила холодное мясо, хлеб и эль.

Они вышли во двор, чтобы проводить его, где к ним присоединились граф с полковником Хуком и даже Мори, который появился следом за ними. Мастиф Хьюго выбежал ему навстречу и, глядя на него влюбленными глазами, гавкнул, как будто призывая к игре, но Мори лишь рассеянно потрепал его по массивной голове. Когда мистер Холл ускакал, он повернулся и, в нескольких словах попросив разрешения удалиться, ушел, незаметно для остальных бросив на Софию такой выразительный взгляд, что она поняла: это был сигнал следовать за ним.

Помог Хьюго. Он с горестным видом лег на землю, и графиня, пожалев его, сказала:

– Бедный Хьюго! Каждый раз, когда Рори уходит, ему кажется, что его бросили.

«И не только Хьюго», – подумала София. Кирсти тоже места себе не находила с того самого дня, когда Рори поручили объехать всех лордов, от имени которых граф Эрролл подписал присягу, с известием о том, что дело сделано. Но у Кирсти по крайней мере была работа, которой она могла заниматься, и София, с которой можно было поговорить. Мастиф же остался один.

– Я погуляю с ним, – неожиданно предложила София. – Ему понравится. Мы далеко не пойдем.

Графиня согласилась, и София, сходив в конюшню за поводком, повела за собой собаку в сторону, противоположную тому направлению, куда удалился Мори.

– Теперь веди себя хорошо, – тихонько сказала она мастифу. – Или у меня будут неприятности.

Но Хьюго был до того рад человеческой компании, что, похоже, был готов идти за Софией куда угодно, и, когда они наконец вышли на берег к дюнам и нашли там сидящего Мори, счастью Хьюго не было предела, что он и выразил как умел: завилял хвостом, растянулся на песке во весь рост и с удовлетворенным ворчанием перекатился на спину, подставляя живот для ласк.

– Прочь, огромное глупое животное, – сказал ему Мори, но почесал похожую на бочку мохнатую грудь. – Знаю я тебя, ты меня на кусочки разорвешь, если тебе дадут команду, и слезинки не прольешь.

София села рядом с ним.

– Хьюго тебя не обидит, – сказала она. – Он любит тебя.

– Любовь здесь ни при чем. Он – солдат, как и я, и исполняет приказы.

Он посмотрел на море, и София не стала спрашивать, какие приказы получил он. София понимала, что с отъездом мистера Холла у полковника Хука не осталось причин задерживаться в Слэйнсе, и, когда вернется французский корабль, Хук и Мори уплывут.

Но он вызвал ее сюда не для того, чтобы рассказывать о том, что ей и так уже было известно, и она достаточно хорошо его знала, чтобы понимать: что‑то другое тяготит его.

– Что с тобой, Джон? Тебя беспокоят вести, которые привез мистер Холл?

Он, похоже, усмотрел что‑то забавное в таком предположении и горько усмехнулся.

– Предложение герцога Гамильтона – пустая трата чернил и бумаги, и он знал это, когда писал его. Вот что меня беспокоит.

– Ты все еще думаешь, что он хотел задержать тебя?

– Да, возможно. Но это не все. Я не сомневаюсь, что английский двор переманил герцога на свою сторону и он хочет разыграть нас, как карточную колоду… Но какие карты у него на руках и каковы правила игры, я пока что не знаю. – На его лице отразилось огорчение. – Ему уже слишком многое известно, но также он понимает, что ему известно далеко не все, и я боюсь, что это может толкнуть его на новое предательство. Будь осторожна, милая. Если он явится сюда, следи за своими словами и чувствами. Он не должен узнать, – добавил он, – что ты моя.

Он произнес это с такой заботой и любовью в голосе, что у нее потеплело на душе, хотя от самих слов ее пробрало холодом посильнее, чем от свежего ветра, дующего с моря. Она не думала об опасности, которая угрожала ей, все ее мысли были о нем. Но он был прав. Если станет известно, что она – жена Мори, она превратится в разменную фигуру для тех, кто хочет его поймать.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Я не хочу, чтобы ты страдала за мои грехи.

– Я буду осторожна, обещаю.

Удовлетворившись ее ответом, он снова пихнул развалившегося мастифа и повеселевшим голосом заметил:

– Думал я тебе посоветовать, пока меня не будет, не выходить из Слэйнса без этой зверюги, но теперь вижу, что от него все равно проку не будет.

Она не смогла сдержать улыбку.

– Ты же только что сказал, что он тебя разорвет на кусочки, если ему приказать.

– Да, но ты посмотри на это. – В доказательство своих слов он покачал ленивую собаку с боку на бок. – Он почти заснул.

– Это потому, что он доверяет тебе, – пояснила София, – и знает, что мне ничего не грозит. Если бы мне угрожала опасность, он бы первый стал меня защищать.

– Не первый, – возразил Мори.

А потом снова посмотрел на море, на далекий горизонт, и София, притихнув, тоже посмотрела туда и вдруг почувствовала прилив спокойствия от вида скользящих по небу облаков, маленьких комков белоснежного пуха, которые свободно и беззаботно танцевали над самой водой и летали наперегонки, то останавливаясь, то срываясь с места, то меняя форму по своему желанию.

Потом одно облако, которое казалось более спокойным, чем остальные, привлекло ее внимание, и постепенно она поняла, что это не облако.

– Джон…

– Да, – сказал он. – Я вижу.

Хьюго уловил изменение тона Мори и одним долгим движением перекатился на лапы и поднял нос, принюхиваясь к ветру, к тому самому ветру, который гнал к ним эти белые раздутые паруса.

– Пойдем, – сказал Мори, встав и протянув руку. – Нам лучше вернуться.

Слова эти прозвучали отрывисто, как будто он не хотел терять ни секунды, и Софию, с ужасом думавшую о предстоящем расставании, это холодность огорчила.

– Я надеялась, что тебя не обрадует возвращение месье де Лигондэ, – сказала она ему с обидой. – Тебе так не терпится уехать?

Его сосредоточенный на далеком корабле взгляд обратился на нее и наполнился терпеливой добротой.

– Ты же знаешь, что нет. Но это, – он кивнул в сторону быстро приближающихся парусов, – это не месье де Лигондэ.

Корабль был еще слишком далеко, и София не могла рассмотреть его флаг, но, доверяя зрению Мори, она взялась за его протянутую руку и встала на ноги. А потом, чувствуя себя так, как, должно быть, чувствует себя лисица, убегающая от своры гончих, она в сопровождении Хьюго поспешила за Мори обратно по тропинке вдоль моря и вверх, на возвышающийся над берегом холм.

– Почему это ваш капитан Гордон не сходит на берег? – спросил граф Эрролл мать, которая стояла рядом с ним у окна гостиной со сложенными за спиной руками и, слегка нахмурив брови, смотрела на корабль, который уже встал на якорь недалеко от берега.

– Не знаю, – ответила графиня. Голос ее был негромким и спокойным. – Сколько времени прошло после их появления?

– Думаю, примерно час.

– В высшей степени странно.

Софии не понравилось напряжение, которое воцарилось в комнате. Не помог и голос Мори, который стоял за ее креслом так близко, что она чувствовала его кипучую энергию, сдерживаемую лишь силой воли.

Полковник Хук тоже какое‑то время стоял, потом сел рядом с Софией в кресло с тростниковой спинкой. Его лицо все еще хранило признаки недомогания, которое не отпускало его во время путешествия и в плавании, несомненно, проявится с новой силой. После разговора с мистером Холлом его настроение переменилось. Он стал менее сдержанным и производил впечатление чрезвычайно расстроенного человека.

Оснащенный тяжелыми пушками, с почти полусотней солдат на борту, корабль капитана Гордона, который появился словно ниоткуда и встал между Слэйнсом и открытым Северным морем, довел и без того взвинченного Хука почти до нервного срыва.

– Ради всего святого! – воскликнул он. – Почему бы просто не послать туда лодку и не узнать, что он задумал?

Графиня повернулась. По сравнению с нетерпеливым Хуком она казалась совершенно спокойной.

– Мы можем это сделать, но у меня нет оснований сомневаться в преданности капитана. Если он решил держаться в стороне, уверена, у него есть на то причины, и, вмешавшись, мы можем навредить себе еще больше.

Ее сын согласился.

– Сейчас самое правильное – ждать, – сказал граф.

– Ждать! – эхом повторил Хук с некоторым отвращением в голосе. – Ждать чего? Пока солдаты подойдут к нам по суше и мы окажемся здесь, как голуби в голубятне без окон?

– Если мы окажемся в ловушке, – холодно произнес Мори таким тоном, словно напоминал Хуку о манерах. – Они не имеют никакого отношения к тому, что мы задержались в Слэйнсе на несколько дней. Насколько я помню, это было ваше решение. И теперь вам бы следовало взять вину на себя и нести ее достойно, а не перекладывать это бремя на тех, кто проявил к нам одну лишь доброту.

София сообразила, что до сих пор он никогда не говорил так много перед остальными, чему те, похоже, удивились. Однако слова его попали в точку, и Хук смиренно произнес:

– Прошу меня простить.

Граф бросил благодарный взгляд на Мори, потом снова повернулся к высокому окну и виду, открывавшемуся из него на море. Какое‑то время граф стоял неподвижно, потом нахмурился и произнес:

– Что он делает?

Его мать, тоже смотревшая в окно, ответила:

– Он отплывает.

Хук подскочил на месте.

– Что? – Он встал с кресла и бросился к окну. – Так и есть! Святые небеса, он встал под паруса!

Тут уже все подошли к окну и увидели, как расправились и наполнились ветром белые паруса и большой корабль начал медленно отходить от берега. Человеческие фигурки суетливо бегали по палубе, направляя его движение. Синего камзола среди них София не увидела.

Мори первым заметил показавшийся из‑за южного мыса второй корабль. Это тоже был фрегат.

– Держу пари, – сказала графиня, – что это капитан Гамильтон, тот самый, о котором нам говорил капитан Гордон.

София вспомнила, как капитан Гордон рассказывал о своем младшем товарище, который, следуя за ним, мог что‑то заподозрить, если бы увидел, как часто французские корабли появляются у Слэйнса, что могло бы все усложнить.

– Капитан Гамильтон не поддерживает якобитов, – заметила графиня и, явно расслабившись, прибавила: – Это объясняет, почему капитан Гордон не сошел на берег.

Второй фрегат проплыл мимо замка, не останавливаясь. На его мачте ярко реял флаг объединенного британского флота. Он был меньше корабля Гордона, но Софии он показался больше похожим на хищника, и она была рада, когда он скрылся из виду.

Первым от окна отвернулся граф Эрролл.

– По крайней мере, – сказал он, – теперь мы знаем, где находятся фрегаты, и похоже на то, что до их возвращения у нас есть несколько дней. Теперь для месье де Лигондэ путь открыт.

И это, несомненно, обрадовало всех. Лишь София, стоявшая у окна, не нашла в этом известии утешения. Из‑за яркого солнца, отражавшегося от воды, у нее заболели глаза.

Пробудило ее прикосновение руки к плечу.

– София! – Голос графини прозвучал совсем рядом. – София!

Веки ее задрожали и открылись, глаза, озадаченные спросонья, уже через миг покосились в сторону, но Мори там не оказалось. Лишь на подушке сохранился едва заметный отпечаток его головы. С усилием она приподнялась и села, завернувшись в покрывала.

Солнце, взошедшее лишь недавно, бросало на подоконник косые лучи света, все еще бледного, но с примесью рассветного великолепия.

– Что случилось?

– Прибыл французский корабль.

Только теперь София заметила, что графиня, несмотря на столь ранний час, была полностью одета и бодра. София, в своей ночной рубашке, встала и медленно прошла через всю комнату к окну. В некотором отдалении от берега она увидела высокие мачты «Отважного», приближающегося к замку.

– Одевайся и спускайся вниз, – велела графиня. – Последний раз поедим за одним столом и пожелаем полковнику Хуку и мистеру Мори удачи перед дорогой.

София кивнула и услышала, как закрылась дверь, когда графиня вышла из комнаты, но она словно приросла к месту, на котором стояла, ее взгляд был прикован к парусам французского корабля, как будто она могла усилием воли задержать его приближение.

Она до того сосредоточилась на нем, что едва не пропустила движение на краю поля зрения, когда другой корабль появился из‑за линии берега тенью акулы. Это был второй британский корабль, который они видели накануне, фрегат капитана Гамильтона.

Месье де Лигондэ тоже заметил его и, должно быть, догадался, что перехватчик спешит к нему не с добрыми намерениями. Французские корабли у берегов Шотландии считались каперами, богатой добычей для таких людей, как капитан Гамильтон. София, затаив дыхание, наблюдала за тем, как огромный нос «Отважного» стал разворачиваться, а паруса начали менять форму и отчаянно завертелись, ловя ветер. «Давай же! – произнесла она про себя. – Ну давай!»

Но капитан Гамильтон был уже близко. Еще немного, и он окажется на расстоянии пушечного выстрела.

Суставы на пальцах Софии побелели, когда она вцепилась в подоконник так, будто могла сама налечь на штурвал французского корабля и ускорить его разворот.

На борту «Отважного» началось какое‑то новое движение. Флаги на стеньге и бизань‑мачте слетели вниз, и на их месте взвились стяги других цветов. София узнала голландский флаг и старый шотландский белый крест на синем полотнище. «Это сигнал, – подумала вдруг она, – сигнал, который месье де Лигондэ и Гордон условились подать, чтобы корабли смогли узнать друг друга при встрече».

Вот только кораблем, который сейчас приближался к французу, командовал не капитан Гордон.

Капитан Гамильтон, как будто не заметив смены флагов, продолжал сокращать расстояние между своим кораблем и «Отважным».

А потом низко над водой растянулось белое облако, раздался раскатистый грохот и эхо пушечного выстрела.

София подскочила. Она почувствовала удар этого ядра у себя в груди и беспомощно перевела взгляд на «Отважного», чтобы увидеть причиненные повреждения.

К ее облегчению, французский корабль продолжал идти с той же скоростью и как будто совсем не пострадал. А потом третий корабль, очень большой, медленно показался из‑за северного мыса и предстал всей своей мощью под надутыми утренним ветром огромными парусами. Снова громыхнула пушка, и София увидела, что на этот раз стрелял третий корабль, не в месье де Лигондэ, а в море, явно не желая попасть в кого‑нибудь.

Это был корабль капитана Гордона, но она не понимала его намерений, пока капитан Гамильтон не начал с неохотой разворачиваться и менять курс.

«Этот выстрел, – подумала София, – был приказом Гамильтону прекратить погоню». Как капитан Гордон объяснит своему коллеге причину этого, она даже не могла представить, но не сомневалась, что он сумеет найти какой‑то благовидный предлог.

Корабль уже подплывал настолько близко к Слэйнсу, что София смогла рассмотреть самого капитана, стоявшего у правого борта у грот‑мачты. Потом он повернулся, как будто для того, чтобы отдать приказ команде, и в волне белых брызг большой корабль прошел мимо и устремился на юг за кораблем капитана Гамильтона. Лишь «Отважный» остался в море, покачивая на волнах парусами.

– Нас услышат, Джон.

– Не услышат. – Он прижал ее к забору у садовой калитки, загораживая плечами. Тяжелые ветки сирени у него за спиной и над ними наполняли тенистый уголок сладким густым ароматом.

Вокруг свет умирающего дня уступал место сумеркам, и София вдруг поняла, что не может оторвать взгляд от лица Мори, как слепнущий человек, который не может насмотреться на любимые вещи, прежде чем их навсегда скроет ночь. А ночь наступала, она знала это. У скалистого берега под стенами Слэйнса на волнах молчаливо покачивался «Отважный». Когда стемнеет, от него отплывет лодка, которая заберет Хука и Мори.

София не хотела, чтобы он запомнил ее плачущей. Она заставила себя улыбнуться.

– А что, если полковник Хук тебя ищет?

– Ну и пусть ищет. Мне нужно заняться своими делами до отъезда. – Он нежно прикоснулся пальцами к ее волосам. – Ты думала, я могу оставить любимую без поцелуя на прощание?

Она покачала головой и, когда он поднял ее лицо к своему, ответила на его поцелуй со всей страстью, переполнявшей ее душу, с безмолвной жаждой, которая не захотела усмиряться и захлестнула ее волной. Губы ее дрожали, она знала это, но, когда он посмотрел на нее, она крепко сжала их и попыталась придать себе мужественный вид.

Но оказалось, что это было ни к чему, потому что Мори лишь какую‑то секунду молча и серьезно смотрел на нее, а потом, обняв одной рукой за плечи, а вторую запустив ей в волосы, прижал к груди крепко‑крепко, точно хотел сделать ее частью себя. Его голова опустилась, и по щеке Софии скользнуло теплое дыхание.

– Я вернусь к тебе.

Говорить она не могла, поэтому только кивнула, и его голос стал тверже.

– Поверь мне. Пусть даже сам дьявол встанет у меня на пути, я вернусь к тебе, – сказал он. – И когда король Яков наденет корону, я перестану быть преступником и уйду из армии. У нас будет свой дом, – пообещал он, – и дети, и ты будешь носить на пальце кольцо, чтобы весь мир знал, что ты моя. – Чуть отклонившись, он жестом хозяина убрал с ее щеки локон. – Ты стала моей, – сказал он, – с той самой минуты, когда я увидел тебя впервые.

Это была правда, но она побоялась, что ей изменит голос, и промолчала. Все, что она могла, – это позволить ему читать по своим глазам.

Руки его на мгновение оторвались от нее, потом вернулись, чтобы вложить маленький круглый предмет, гладкий и теплый, в ее мягкую податливую ладонь.

– Возьми, чтобы ты сама в этом не сомневалась.

Ей и смотреть не нужно было, чтобы понять, что он дал ей, и все же она подняла руку и подставила предмет под меркнущий свет: тяжелый серебряный квадрат с красным камнем посередине на широком серебряном кольце.

– Я не могу взять перстень твоего отца.

– Можешь. – Он решительно закрыл ее ладонь с перстнем. – Я, когда вернусь, заберу его, а взамен дам тебе золотое. Но до тех пор я хочу, чтобы ты хранила его у себя. Все, кто знал моего отца, знают и этот перстень. Пока меня не будет, если тебе когда‑нибудь понадобится помощь, покажи перстень моим родным, и о тебе позаботятся. – Увидев, что она продолжает сомневаться, он прибавил с улыбкой: – По крайней мере так он не пропадет. Я столько вещей на поле боя потерял – не перечесть.

Она сжала пальцы на перстне, не желая думать о том, какие опасности его ждут.

– Когда тебе нужно вернуться в полк?

– Как только прикажут. – Встретив ее взгляд и увидев в нем страх, он сказал: – Не волнуйся, любимая. Я долго оставался в живых до того, как увидел твое милое лицо, а теперь еще больше поберегусь. Обещаю не лезть на рожон.

Ничего этого он не будет делать, она прекрасно это понимала. У него не такая натура. Когда нужно сражаться, он сражается всем, что у него есть, не осторожничая, так уж он создан. «Некоторые мужчины, – однажды сказала ей графиня, – сами выбирают наиболее опасный путь».

София понимала, что он так говорит только для того, чтобы снять тяжесть с ее сердца, поэтому притворилась, что верит. Какими бы широкими ни были его плечи, ей совсем не хотелось, чтобы вдобавок к своим заботам он взвалил на себя и ее тревоги.

– Ты напишешь мне? – спросила она.

– Я думаю, это слишком рискованно. К тому же, – добавил он, чтобы подбодрить ее, – я, наверное, вернусь раньше, чем к тебе доберется мое письмо. Поэтому я решил оставить тебе вот это. – Он вынул из кармана сложенный лист бумаги и протянул ей. – Мне сестра говорила, что девушки любят хранить записки от мужчин, которые напоминают им о том, что мужчины чувствуют.

У нее снова комок подкатился к горлу. Письмо, легшее ей в руку, показалось ей бесценным сокровищем.

Он сказал:

– Если замок будут обыскивать, сожги это. Не хочу, чтобы люди королевы Анны узнали, что я такой нюня. – Но под его внешней строгостью она почувствовала улыбку и, конечно же, поняла, что блеск в ее глазах ему понравился.

София не стала читать письмо – было уже слишком темно, да она и понимала, что потом, когда он уйдет, ей это будет нужнее, – поэтому сжала его в руке вместе с перстнем, который все еще хранил тепло его пальца. Подняв на него глаза, она произнесла:

– Но я ничего не могу тебе дать взамен.

– Тогда дай мне это.

Его глаза вобрали в себя всю темноту наступающей ночи, когда он, у садовой стены под балдахином ароматных сиреневых веток, снова наклонил голову и нашел губами ее уста. Его движение сбило несколько пахучих лепестков, и они легонько опустились на лицо Софии, на ее волосы и руки, но она этого не заметила.

Мори наконец поднял голову, посмотрел на нее и чуть заметно улыбнулся в темноте.

– Вот теперь ты настоящая невеста.

Сначала она не поняла, а потом, заметив, что вся усыпана сиреневыми лепестками, попыталась стряхнуть их, но он остановил ее.

– Нет, – сказал он. – Я хочу запомнить тебя такой.

Они стояли там, в тихом уголке сада, и София почувствовала, как весь мир начал отступать от них, как волна отступает от берега, пока не осталось ничего, кроме нее и Мори, связанных взглядами. Его сильные руки лежали на ней, и между ними висели невысказанные слова, потому что произносить их вслух не было нужды.

Наступила ночь.

София услышала звук открывающейся калитки, потом раздались шаги на гравийной дорожке, а затем последовал громкий нежеланный голос полковника Хука, звавшего Мори.

Мори не откликнулся и не пошевелился. Тогда она снова заставила себя улыбнуться и, придав голосу мужества, сказала ему:

– Тебе нужно идти.

– Да. – Но в то, что она такая храбрая, он все равно не поверил, хотя, похоже, был тронут ее попыткой. – Это ненадолго.

София приказала губам не дрожать.

– Да, я знаю. Со мной все будет хорошо. Я привыкла быть одна.

– Ты не останешься одна. – Он говорил так тихо, что ей показалось, будто слова его унес ветер, который ласково скользнул по ее лицу. – Ты мне как‑то сказала, – прошептал он, – что твое сердце принадлежит мне.

– Да.

– А мое принадлежит тебе. – Он взял ее руку и прижал к груди, чтобы она почувствовала пульсирующую силу. – Оно не поплывет со мной за море. Оно будет с тобой. Ты не останешься одна. – Его пальцы сомкнулись крепче на ее тонких пальцах. – И я не стану целым человеком, пока не вернусь.

– Тогда возвращайся поскорее. – Она не ожидала, что голос ее дрогнет на этих словах и что из глаз потекут слезы.

Снова раздался отдаленный голос Хука, и она попыталась отойти в сторону, чтобы пропустить Мори, но тот еще не закончил прощание. На этот раз поцелуй его был более резким, прочувствованным. Она ощутила всю его горечь и всю силу любви, и, когда их уста разъединились, она прижалась на миг к его груди, не желая покидать его объятия.

Она твердила себе, что не должна больше спрашивать, что не должна его отягощать своей болью, но слова сами по себе слетели с ее уст:

– Как бы мне хотелось поплыть с тобой!

Он не ответил, лишь крепче сжал ее руками.

В глазах у Софии потемнело, и, зная, что он не изменит решения, она все же не смогла не произнести:

– Ты однажды сказал мне, что когда‑нибудь я смогу подняться на палубу.

– Да, – пробормотал он губами, прижатыми к ее лбу. – Ты поднимешься. Но не на этот корабль. – Нежный поцелуй в волосы должен был успокоить ее, но от него у Софии едва не разорвалось сердце.

Шаги Хука приближались.

Времени не осталось. Движимая каким‑то внутренним порывом, она высвободила руки, потянулась к шее и сняла шнурок, на котором висел маленький черный камешек с дырочкой, найденный ею на берегу.

Ей было неведомо, действительно ли в нем, как когда‑то говорила Мори его мать, сокрыты магические силы, способные защитить от любой беды того, кто его носит, но она знала, что Мори он сейчас нужнее. Не произнеся ни слова, она крепко вжала камень в его руку, быстро отошла, прежде чем предательские слезы выдали ее, и бросилась бежать между тенями к двери кухни.

Позади она услышала, как Хук снова выкрикнул имя Мори, на этот раз еще громче. В следующий миг раздались тяжелые шаги Мори по гравийной дорожке, и он произнес неожиданно твердым голосом:

– Я здесь. Все готово?

Что было после этого, София не слышала, потому что уже ворвалась в дверь, не замедляя шага, промчалась мимо миссис Грант с Кирсти и не остановилась, пока не оказалась в своей комнате.

В окно она увидела лунную дорожку на море, пересеченную высокими мачтами «Отважного» с поднятыми парусами, набирающими ветер.

Она почувствовала в руке тяжелый теплый перстень и сжала кулак так сильно, что маленькое колечко больно впилось в ладонь, но она была рада этой боли, потому что могла объяснить ею слезы, которые застилали ей глаза.

Слезами ничего не добьешься, это она хорошо знала. Она проплакала весь день, когда ее отец, обняв их на прощание, отправился к неизведанным берегам, а потом плакала еще сильнее, когда мать отправилась следом за ним, но слезы не помогли им в пути и не вернули их. Плакала она и в ту черную ночь, когда ее сестру с нерожденным ребенком внутри, кричащую и страдающую, унесли, и слезы не скрасили горечь одиночества.

Поэтому сейчас она решила, что не станет плакать.

София знала, что Мори должен плыть, и понимала, почему он не мог отказаться. Но у нее остались его перстень и непрочитанное письмо, напоминающее о его любви, и, самое главное, его обещание вернуться.

«Этого хватит», – подумала она. И все же горячие невыплаканные слезы жгли глаза, и когда все паруса фрегата наполнились ветром и корабль заскользил по воде, направляясь во Францию, София моргнула, и одна предательская слезинка все же просочилась сквозь густые ресницы и медленно скатилась по щеке.

А потом по проложенной ею дорожке пробежала еще одна слезинка. А за ней еще одна.

Она оказалась права. Это не помогло. Она долго стояла у окна, всматриваясь, пока звезды наконец не поглотили раздутые паруса, и хотя все это время слезы скатывались по ее лицу и бесшумно падали, точно горькие дождинки, на сиреневые лепестки, все еще рассыпанные по ее платью, они ничего в ее душе не изменили.

Ведь он уехал, а она осталась одна.