Глава 9. В этот утренний час в Каслвудском лесу было тихо

В этот утренний час в Каслвудском лесу было тихо. Грачи не суетились в кронах деревьев, хоть я и приметила нескольких, примостившихся на самом верху на голых узловатых ветках и молча провожающих меня взглядом.

Садовые гномы, сегодня более приветливые, насмешливо глазели на меня из своего укрытия у дорожки, ведущей к двери аккуратного домика с выбеленными стенами. Доктор Уэйр тоже был рад моему приходу.

– Как продвигается книга? – спросил он, пропуская меня в переднюю, наполненную уютом и ощущением старины.

– Хорошо, спасибо.

Он повесил мою куртку на вешалку.

– Проходите в кабинет. Элси только что отправилась с подругой в Питерхед за покупками. Она расстроится из‑за того, что не встретилась с вами.

Все говорило о том, что он собрался в полной мере насладиться часами одиночества: у кожаного кресла в кабинете – аккуратная стопка книг, на журнальном столике замер в ожидании один из больших граненых стаканов, из которых мы пили при первой встрече, с щедрой порцией виски. Заметив мой взгляд, доктор Уэйр пояснил:

– Утренние пять капель. Люблю, знаете, начинать день, как это делали в старину. Терпеть не могу раскисшие хлопья на завтрак.

Я улыбнулась.

– Мне казалось, утренние пять капель – это эль с тостом.

– Тост я уже съел. И в Шотландии у нас все немножко по‑другому делается. Мужчина может на завтрак выпить эля и съесть тост, но он не будет мужчиной, если не закончит глотком доброго шотландского виски.

– Понятно.

Он тоже улыбнулся.

– Но вам я могу заварить чай.

– Я бы и сама не отказалась от пяти капель, если вы не против.

– Конечно. – Брови его едва заметно приподнялись, но он совсем не выглядел изумленным, когда я, как и в прошлый раз, села в чинцевое кресло у окна и поставила рядом свой стакан для виски.

– Итак, – промолвил он. – Что вас привело ко мне этим утром?

– Вообще‑то у меня вопрос.

– Что‑то насчет Слэйнса?

– Нет. Насчет медицины.

Он удивился.

– Медицины?

– Я просто… – Это оказалось сложнее, чем мне думалось. Я взяла стакан. – Это имеет отношение к памяти.

– О чем именно вы говорите?

Ответить на этот вопрос без пространного рассказа было невозможно, и я начала с самой книги, с того, что никогда раньше со мной не происходило ничего подобного, и с того, что у меня появлялось ощущение, будто я пишу не для того, чтобы излагать свою историю, а скорее для того, чтобы самой следить за ее развитием. Еще я рассказала ему, как выбрала Софию Патерсон, которая была моим предком, на роль главного персонажа.

– Она родом не отсюда, – сказала я, – а из окрестностей Керкубри, это на западе. Я ввела ее в рассказ только из‑за того, что мне нужен был кто‑нибудь, какая‑нибудь женщина, которая могла бы связать всех исторических персонажей.

Доктор Уэйр, как все хорошие доктора, слушал, не перебивая, но тут он кивнул, показывая, что понимает меня. Я продолжила:

– Вся закавыка в том, что кое‑что из написанного мной, оказывается, происходило в действительности.

И в качестве примера я рассказала о том, как угадала имя капитана Гордона, и о том, что нарисованный мною план замка полностью совпал с тем планом, который он мне дал. Рассказала я и о своей вчерашней прогулке вдоль берега. О том, что я была там не одна, я не упомянула, описала лишь охватившее меня ощущение, что уже когда‑то здесь ходила.

– Но в этом ничего страшного нет, – говорила я, – потому что я не сомневаюсь: у всего этого есть какое‑то простое объяснение. Я провела очень много исследований, готовясь к этой книге, и, наверное, прочитала где‑то все эти подробности, увидела какие‑нибудь фотографии, а теперь просто вспоминаю то, что когда‑то знала, но забыла. Но… Как бы это сказать, чтобы не показаться сумасшедшей? Но некоторых деталей того, что я написала, я попросту не могла знать. Об этом я не могла нигде прочитать. – Я рассказала о совпадении года рождения Софии и смерти ее отца, о его завещании, которое дало нам имя ее дяди. – Мой отец нашел эти документы, узнал эти даты только потому, что я сказала ему, где искать. Вот только мне неизвестно, откуда я сама это узнала. Как будто… – Я снова замолчала, подыскивая слова, а потом, поскольку иного выхода не оставалось, задержала дыхание и нырнула как в омут с головой: – Мой отец все время говорит, что я так люблю море, потому что оно у меня в крови, потому что наши предки были корабелами из Белфаста в Северной Ирландии. Он, конечно, это не буквально имеет в виду, но, после того, что произошло, я думаю: бывает ли такое на самом деле? Может ли быть у человека генетическая память?

Глаза доктора за стеклами очков сделались серьезными.

– Вы имеете в виду, можете ли вы обладать воспоминаниями Софии?

– Да. Такое возможно?

– Любопытно, – произнес он и на минуту задумался. Потом снова заговорил: – Современная наука пока не полностью понимает, как работает память. Мы даже не понимаем, как она формируется или когда начинает работать – после рождения или еще в утробе. Можем ли мы, люди, как вы говорите, нести память в генах? Психологи юнгианской школы скажут, в широком смысле, что подобная вещь существует; что некоторые из нас обладают знаниями, основанными не на опыте, а на опыте наших общих предков. В их представлении это своего рода глубинный инстинкт, – пояснил он. – То, что Юнг называл «коллективное бессознательное».

– Я слышала этот термин.

– Теория спорная, хотя и объясняет до определенной степени действия некоторых приматов, как, например, шимпанзе, которые, вырастая в неволе и не имея никаких контактов с сородичами, от которых могли бы чему‑то научиться, тем не менее демонстрируют навыки, которые ставят исследователей в тупик. Они могут, например, использовать камень, чтобы расколоть скорлупу ореха, и прочее. Однако большинство постулатов теории Юнга невозможно подтвердить или опровергнуть. Грубо говоря, он считает, что, скажем, свойственный почти всем людям страх высоты мог быть передан нам каким‑нибудь бедным, незадачливым доисторическим человеком, который грохнулся с горы, но выжил, чтобы запомнить этот урок. Весьма сомнительное предположение, – заявил он. – Да и потом, «коллективное бессознательное» не имеет отношения к вспоминанию каких‑то определенных событий.

– У меня они очень определенные, – уточнила я.

– Это я понял. – Он снова оценивающе посмотрел на меня, словно я была пациенткой на приеме. – Если это было дежавю, я бы направил вас завтра к специалисту. Дежавю может быть побочным эффектом некоторых видов эпилепсии или свидетельствует о повреждении мозга, но такое бывает реже. Однако то, о чем вы говорите, – это нечто большее. Когда это началось?

Прикинув в уме, я ответила:

– Наверное, когда я впервые увидела замок.

– Это интересно.

– Почему?

– Вы упомянули, что та женщина, ваш предок, родом с западного побережья Шотландии.

– Да.

– Поэтому вряд ли она когда‑либо видела Слэйнс.

– Нам известно, что она родилась в Керкубри. Что вышла там замуж. Люди в то время не разгуливали по всей стране.

– Что верно, то верно. И, следовательно, как вам могли передаться ее воспоминания о Слэйнсе, если она никогда здесь не бывала?

На этот вопрос у меня ответа не было. Не появилось его и к тому времени, когда я ушла, находясь в некотором ошеломлении, не столько от разговора, сколько от того факта, что выпила виски с утра.

По дороге я чуть было не прошла мимо Джимми Кита, который выходил из своего дома, несомненно собираясь на обед в «Святого Олафа».

– Так, так, – радостно приветствовал он меня. – Как сегодня поживаете?

Я, признаться, не совсем понимала, как поживаю, но ответила:

– Спасибо, хорошо.

И мы немного поболтали о том о сем, в основном о погоде, которая в этот день выдалась особенно серой и унылой.

– Нужно будет деньги из счетчика забрать, а то я на этой неделе пропустил.

Я уже и забыла об этом.

– У меня монеты почти закончились.

– Так я сегодня к вам и наведаюсь. Не хотите же вы в такой‑то день без света остаться.

Пока мы поднимались по Уорд‑хиллу, я время от времени косилась на него, пытаясь понять, кто из его сыновей на него больше похож. У Стюарта, размышляла я, его прямой нос и природное обаяние, в то время как Грэм в большей степени перенял у отца грубоватость, крепкую фигуру и уверенную походку. «Странная все‑таки штука – генетика, – подумала я. – Почему один человек передал двум своим детям такие разные черты?»

Впрочем, похоже, ни один из его сыновей не научил отца, как заставить счетчик на моей двери работать без ключа. Он достал из него накопившиеся монеты и снова отдал их мне, а я в обмен вручила ему десятифунтовую банкноту и поблагодарила.

– Пустяки. Не стоит. – Он осмотрелся вокруг. – У вас тут все в порядке?

– Да, спасибо.

За ним через окно гостиной на севере были видны руины Слэйнса, но я специально отводила в сторону взгляд. Нельзя сказать, что я хотела отвлечься от книги, просто события последних дней несколько выбили меня из колеи, и мне отчаянно хотелось развеяться. Вдруг я сказала:

– Джимми…

– Да?

– Я могу уехать на несколько дней.

– Конечно? И куда собираетесь?

Куда собираюсь? Хороший вопрос.

– В Эдинбург. Может быть. Мне нужно провести кое‑какие исследования для книги.

– Так вы к концу недели вернетесь, я надеюсь?

Я подумала об экскурсии, которую мне пообещали на субботу, и с уверенностью ответила:

– Да.

– Это потому я спрашиваю, что мой другой сын сказал мне, что приедет в субботу, и я тут решил, что вы захотите встретиться с ним. Он лектор, историю читает в университете, я уже говорил вам, и я подумал, что он может знать что‑нибудь такое, что пригодится вам.

Первым делом я удивилась тому, что Грэм не признался отцу, что уже встречался со мной, но попыталась не показать этого. Наверняка у него были на то причины.

Джимми, ничего не заметив, сказал:

– Приходите к нам на обед в воскресенье. Только пира не обещаю. Я могу, и то если повезет, приготовить хороший ростбиф.

Против его улыбки устоять было невозможно, и потому я просто ответила:

– Я приду.

По правде говоря, я в любом случае не отказалась бы от возможности провести еще какое‑то время с Грэмом. Но его отцу об этом я, разумеется, не стала говорить.

– Чудненько, – улыбнулся Джимми. – Поезжайте в свой Эдинбург, когда хотите, красавица, и не грызите себя. Я коттедж догляну и дымник, если что, слажу… – Тут он спохватился, как будто вспомнил, что я не местная, и начал было объяснять свои слова, но я остановила его.

– Не нужно, все в порядке. Я все поняла.

– Ну да? И что ж я вам сказал, ну?

– Вы сказали мне, что я могу не беспокоиться, что вы присмотрите за коттеджем и проследите, чтоб дымоход не засорился.

Джимми усмехнулся.

– Надо ж! Совсем неплохо вы наш дорический разумеете, если никогда раньше не слыхали его.

Тогда я не придала этому значения, но предположила, что он, наверное, прав. Если подумать, некоторые из моих персонажей из Слэйнса у меня в голове разговаривали на дорическом диалекте, и, хотя я и переводила их речь на простой английский, чтобы потом меня не проклинали читатели, все их выражения были мне понятны. Точно так же, как мне было понятно все, что говорит Кит.

Впечатление было такое, будто я все же слышала раньше это наречие. Слышала так часто, что запомнила…

Мой взгляд невольно обратился к окну и Слэйнсу.

Джимми, улыбаясь до ушей, сказал:

– Ну ладно, пора мне. Удачи в исследованиях, красавица.

И я поблагодарила его.

Но какая‑то часть меня была не уверена, что мне сейчас нужна эта самая удача. «Одно дело, – думала я, – задавать вопросы, и совсем другое – получать на эти вопросы ответы».

В конце концов я решила, что герцог Гамильтон – наименее опасная кандидатура для исследований. Да и мне действительно было нужно узнать побольше об этом человеке, поскольку, судя по всему, именно он, хоть лично, хоть заочно, будет играть ключевую роль в моей книге. В том, что в Эдинбурге мне удастся найти о нем информацию, я не сомневалась.

Во время подготовки к книге мне уже приходилось несколько раз бывать там, но я все время прилетала самолетом прямиком из Франции и останавливалась на несколько дней в квартире Джейн, в которую сама хозяйка наведывалась раз в месяц, когда ей нужно было поработать вне своего офиса в агентстве. Штаб‑квартира этого крупного литературного агентства находилась в Лондоне, но Джейн работала в нем так давно и так успешно, что, когда она вышла замуж за Алана, они обустроили еще один офис в Эдинбурге лично для нее. С тех пор еще несколько агентов перебрались в Шотландию, поэтому ей уже не приходилось так часто, как раньше, приезжать из Питерхеда, и все же случалось это достаточно регулярно, и надобность в квартире не отпадала.

Это было уютное местечко: две комнаты, удобно расположенные в самом центре города. Если бы мне захотелось, я бы за пару минут дошла пешком до Холирудхауса, который веками стоял в окружающем его величественном саду за большими железными воротами. Я могла обойти его кругом или даже попытаться получить разрешение на то, чтобы посетить покои самого герцога Гамильтона, там я могла бы разузнать всякие детали его быта, чтобы потом использовать их для сцен между Софией и герцогом Гамильтоном в начале моей истории.

Но я этого не сделала.

Я бы никогда не призналась себе, что не пошла туда отчасти из‑за того, что не хотела знать, как выглядят эти комнаты, боялась, что и они окажутся точь‑в‑точь такими, какими я нарисовала их в своем воображении.

Вместо этого я сказала себе, что на этой неделе у меня просто нет времени и что мне предстоит корпеть над множеством еще не изученных документов.

Потому в среду я начала день с того, что комфортно расположилась в хорошо знакомой читальной комнате архива, чтобы не спеша и с чувством изучить частную корреспонденцию герцога Гамильтона.

Письма, которые он писал и получал, помогли мне гораздо лучше понять этого человека, его двойственную роль патриота и предателя, хотя я и сомневаюсь, что он когда‑либо таковым себя считал. Мне показалось, что он в первую очередь служил самому себе, а потом уже кому‑либо иному. Все его политические и личные решения, которые столь многие его друзья находили странными и непостижимыми, о чем и писали в своих письмах, можно было с математической точностью привести к одному простому знаменателю: личная выгода герцога.

Постоянно испытывая нужду в средствах, он женился на богатой наследнице с большими владениями в Англии, и потому, дабы не лишиться этого основного источника доходов, вряд ли стал бы делать то, что так или иначе могло раздражать англичан. Он произносил в парламенте речи против унии, но, когда другие хотели противостоять объединению силой, а не словами, сдерживал их пустыми обещаниями до тех пор, пока не заканчивался удобный момент, давая таким образом возможность унии окончательно сформироваться. Дураком он не был, и в письмах своих не оставил ни единого прямого указания на то, что негласно поддержал образование унии в обмен на милость и деньги англичан, но я, зная, каким он был человеком, понимала, что он не стал бы рисковать своей репутацией, если бы это не сулило ему выгоду.

Я четко понимала, кого имела в виду графиня в последней написанной мною сцене, когда сказала Хуку: «Есть подозрение, что он состоит в переписке с двором в Лондоне…»

Кто‑то закашлял.

Я оторвала глаза от бумаг и увидела молоденькую девушку, работницу архива.

– Вы… – несколько взволнованно произнесла она. – Простите, вы ведь Каролин Макклелланд, да?

– Да, это я. – Я вежливо улыбнулась, сообразив, что это, наверное, поклонница.

– Я прочитала ваши книги, – поведала она. – Все‑все. Они прекрасны.

– Что ж, спасибо. Очень приятно это слышать.

– Я люблю историю. Ну, это естественно, иначе бы я тут не работала. Но вы заставляете историю оживать! Правда!

Я снова поблагодарила ее и нисколько не покривила душой. Когда человек к моей персоне настолько небезразличен, что находит время, чтобы подойти ко мне и рассказать, как любит мои книги, для меня это важно. Я ценю такую связь. Поскольку я работаю за компьютером в одиночестве, напоминание о том, что в конце долгого процесса написания книги находятся читатели, которые получают удовольствие от моих историй, было мне приятно. Ведь именно таким читателям, как эта девушка, мои книги были обязаны успехом.

Поэтому я положила ручку и спросила:

– Как вас зовут?

– Кирсти.

– Одну из героинь в моей новой книге зовут Кирсти.

Она просияла.

– Так это вы для своей новой книги что‑то изучаете? – Она посмотрела на мой стол. – Бумаги Гамильтона?

– Да. Четвертый герцог – тоже один из моих персонажей, так что я проверяю факты. – Тут я заметила, что люди вокруг нас начали собираться, и покосилась на часы. Действительно, уже было время закрытия. «Надо же, как незаметно день прошел», – подумала я.

– Боюсь, что сегодня я только начала, – сказала я Кирсти и улыбнулась. – Думаю, завтра утром снова сюда наведаюсь.

Глаза ее радостно загорелись.

– А если я… – сказала она, смешалась и начала снова: – Если я принесу книжку…

Я знала, о чем она хочет попросить.

– Конечно. Приносите, что у вас есть. Я с удовольствием подпишу.

– О, это было бы чудесно!

От ее восторга у меня и самой на душе потеплело. Правда, при этом сделалось немного неловко.

Придя в архив на следующее утро, я смутилась еще больше. И не только потому, что она принесла мои романы (издания в твердых обложках, явно много раз перечитанные), но еще и взяла на себя труд подобрать материал, который, по ее мнению, мог мне пригодиться для работы.

– В основном это бумаги, семейные бумаги, имеющие отношение к вашему герцогу Гамильтону. Здесь нет писем известных людей, и об их существовании мало кто знает, но, я помню, кто‑то в прошлом году тоже интересовался герцогом и говорил, что они здорово помогли ему.

Я была тронута, поэтому подписала все книги, снабдив автографы самыми лучшими пожеланиями, и приписала слова благодарности за помощь.

Письма, которые нашла она, оказались более интересными, чем письма самого герцога. Всегда интересно узнавать о человеке по описаниям его современников. За пару часов я уже знала о нем столько, что полагала, будто меня уже ничто не сможет удивить.

Однако мнение мое изменилось, когда я перешла к очередному письму.

Это оказалось одно из нескольких посланий некоего эдинбурского лекаря младшему брату, и датировано оно было 19 апреля 1707 года. Первую половину страницы он описывал своего умирающего пациента, а потом продолжил:

Вернувшись домой, я встретился с мистером Холлом, которого ты, несомненно, должен был запомнить после обеда у его сиятельства герцога Гамильтона и которого герцог нынче весьма чтит и ценит. Мистер Холл был очень бледен, но, когда я спросил его, он заверил меня, что вполне здоров и просто устал за время продолжительного путешествия, которое ему пришлось совершить по делам его сиятельства. Он пять дней провел в седле, возвращаясь с севера, из Слэйнса, замка графа Эрролла, куда он препроводил юную родственницу графа, недавно прибывшую из Вестерн‑ширс. Эта леди, по фамилии не Хэй, а Патерсон, привлекла к себе герцога Гамильтона своим добрым нравом и тем обстоятельством, что родители ее умерли в Дарьенскую кампанию, которую его сиятельство почитает величайшим несчастьем, постигшим наш народ. Его светлость решил помочь оной леди в ее путешествии на север, для чего и приставил к ней мистера Холла провожатым.

Сим добродетельным поступком его сиятельство снова явил истинное великодушие к тем, кто обращается к нему в час нужды…

Далее следовала еще целая страница восхвалений герцога Гамильтона, но я пропустила эту часть и снова вернулась к началу.

Мне нужно было прочитать все это еще несколько раз, чтобы поверить в то, что слова, факты, изложенные на этой бумаге, мне не почудились… Что все, о чем я писала в своей книге, происходило в действительности, а вовсе не являлось плодом моего воображения.

Однако граница между действительностью и вымыслом настолько размылась, что теперь я понятия не имела, где заканчивается одно и начинается другое. Да и что теперь делать, мне тоже было непонятно.

Первым моим побуждением было поделиться новостью с доктором Уэйром, рассказать ему, что я нашла доказательство того, что София Патерсон действительно бывала в Слэйнсе. Мало того, это произошло именно в то время и при таких обстоятельствах, которые я сама лично описала. Но, когда я позвонила, доктора не оказалось дома. Элси сказала мне, что вернется он, скорее всего, в воскресенье, потому что поехал к брату в Глазго.

– Ясно, – вздохнула я.

– Если что‑то важное, я могу…

– Нет‑нет, не нужно. Я могу подождать и до воскресенья.

Но это показалось мне долгим сроком. Мне не хватало совета и поддержки доктора, когда я вернулась домой в Краден Бэй в пятницу поздно вечером, слишком уставшая, чтобы обращать внимание на ощущение тревоги, которое, как всегда, охватило меня на тропинке над гаванью.

Вечер был тихим и спокойным. Путь мне освещала зимняя луна, и, приближаясь к коттеджу, я увидела теплый свет, льющийся из окон: это Джимми оставил его включенным для меня. Внутри все выглядело таким, как я оставляла. Но мои персонажи, голоса которых я уже начала слышать у себя в голове, говорили о другом. Голос графини отчетливо произнес: «Многое переменилось после вашего последнего пребывания в Слэйнсе».

Я не сомневалась, что она права.

И потому подошла к компьютеру, который терпеливо дожидался меня на длинном выскобленном столе, и нажала кнопку включения.

V

Всю неделю Слэйнс принимал гостей.

Они приезжали верхом, по одному, из окутанных тенью земель, лежащих на севере и северо‑западе. По их одеянию и повадкам София понимала, что все это люди важные, и хоть каждого из них представляли ей, словно они явились сюда лишь для того, чтобы приветствовать ее в этих краях, она догадывалась, что это делается для отвода глаз, ибо после этого каждого из них проводили к полковнику Хуку, и они какое‑то время оставались наедине.

Первого из прибывших представили как лорда Джона Драммонда, отчего сердце Софии на несколько секунд остановилось и снова забилось только тогда, когда она убедила себя, что ее дядя Джон не мог подняться из могилы и явиться за нею в Слэйнс. Потом, как видно, и графиня сообразила, что к чему, и быстро произнесла:

– София, это Джон, мой племянник.

Вошел молодой человек с приятными манерами. Позже София узнала, что он был младшим сыном того самого герцога Пертского, который, по рассказам, был весьма близок к изгнанному королю, и юный лорд Драммонд не скрывал того, что тоже является якобитом.

София в последнее время, после предупреждения графини о том, что она может увидеть и услышать такое, что совершенно переменит ее взгляды, начала подозревать, что приезд полковника и мистера Мори может иметь какое‑то отношение к заговору дворян, жаждущих вернуть короля Якова в Шотландию и снова посадить его на трон.

О подобных вещах никогда раньше не говорили, но она заметила, что, хотя графиня и двое мужчин за обеденным столом не пили за здравие короля‑изгнанника, свои кубки они как будто случайно проносили над кувшином с водой, а еще живя у дяди, София узнала, что так пьют за того, кто «за водой», имея в виду короля, пребывавшего за Английским каналом.

Она это знала и все же держала язык за зубами, потому что не хотела сердить графиню признаниями в том, что прекрасно понимает все, что происходит в Слэйнсе. Графиня была до того занята гостями и посыльными, которые то прибывали в замок, то покидали его, что София решила оставаться в стороне от происходящего и изображать из себя простушку, пребывающую в неведении.

В том, что полковник ее таковой и считает, она не сомневалась, но насчет мистера Мори уверенности у нее не было. Его серые глаза имели обыкновение спокойно и сосредоточенно наблюдать за ней, словно преследуя какую‑то свою цель, хотя что это была за цель, София не могла сказать. Она лишь предполагала, что этот человек, наверное, многое повидал в своей жизни и обмануть его не так‑то просто. Но в таком случае, если он действительно так умен, как полагала София, он должен видеть и то, что ее взгляды и чувства совпадают с их взглядами и чувствами и что у них нет причин опасаться предательства с ее стороны.

О чем бы там ни догадывался мистер Мори, он со своей стороны не делал ничего для того, чтобы ввести ее в их круг.

В первые дни в замке побывали представители знатных северных родов: лэрд Войн и позже лорд Салтоун, глава одной из ветвей дома Фрейзеров. За ними прибыл и сам лорд верховный констебль граф Эрролл.

На Софию он произвел большее впечатление, чем его портреты: молод, но осторожен в словах и поступках, к тому же наделен независимым и живым умом, унаследованным от матери. В этом человеке чувствовалась какая‑то притаившаяся сила, он был похож на тлеющий огонек, который может в любой миг вспыхнуть ярким пламенем.

Он был полной противоположностью бедного полковника Хука, чье здоровье после приезда в замок продолжало вызывать опасения.

Когда граф Эрролл высказался на этот счет, полковник ответил:

– Боюсь, что все никак не отойду от путешествия. Я почувствовал недомогание, как только мы выехали из Версаля.

Впервые столь открыто был упомянут двор короля Франции, и полковник Хук, как будто вдруг осознав свою опрометчивость, бросил быстрый взгляд на Софию. Впрочем, как и все остальные. Кроме графа Эрролла. Тот просто произнес:

– Надеюсь, вы оставили обоих их величеств, и короля Франции, и нашего короля Якова, в добром здравии и расположении духа?

На какой‑то миг воцарилась тишина, потом графиня предостерегающим тоном произнесла:

– Чарльз…

– Да, матушка? – Движением плеч сбросив плащ, он обратил взор на Софию, как и остальные, но лик его оставался безмятежным. – Она ведь член нашей семьи, не так ли?

Графиня сказала:

– Да, конечно, но…

– В таком случае я не сомневаюсь, что она достаточно умна, чтобы понимать, на чем мы стоим. На глупышку она не похожа. Вы же не глупышка? – спросил он Софию.

Видя такое количество устремленных на нее глаз, София не знала, как отвечать, но чуть‑чуть выставила подбородок и храбро покачала головой.

– И догадываетесь, для чего эти джентльмены прибыли в Слэйнс?

Хотя София и смотрела на графа Эрролла, в то мгновение она явственнее ощущала обращенное на нее внимание мистера Мори, чей пронзительный взор не пропустит лжи, а потому сказала:

– По моему разумению, они приехали из Франции, чтобы организовать заговор среди якобитов, милорд.

Юный граф улыбнулся, точно ее откровенность порадовала его.

– Вот видите? – обратился он к остальным, потом опять повернулся к Софии. – И что же, вы сообщите о нас шпионам королевы Анны?

Это явно была шутка. Он знал, каким будет ответ, но она очень четко промолвила:

– Я не сделаю этого.

– Я так и думал. – Тон, которым это было произнесено, указывал на то, что вопрос исчерпан. – И потому я считаю возможным говорить свободно в присутствии этой юной леди. Как должно всем вам.

София с тревогой отметила про себя сомнение, отразившееся на лице полковника Хука, но, заметив легкую одобрительную улыбку, тронувшую уста мистера Мори, успокоилась и даже обрадовалась. Почему ей было так важно его одобрение, она задумываться не стала, вместо этого навострила уши и устремила взгляд на полковника Хука, который наконец смягчился и теперь отвечал на вопросы графа о здоровье тех, кого он последний раз видел при якобитском дворе во французском Сен‑Жермене.

– Что ж, я рад, – отвечал ему граф, – что юный король Яков пребывает в добром здравии. Сейчас он как никогда нужен этой стране.

Хук кивнул.

– Он знает об этом. Теперь он отбросил последние сомнения и полагает, что настало время вернуться и поднять Шотландию с колен.

– Если мне не изменяет память, он так полагал еще два года назад, когда мы только затевали это предприятие. Однако, – терпеливо продолжил граф, – даже хорошо, что он сомневался тогда, ибо ныне гораздо больше его соотечественников готовы встать на его сторону. Эти люди убеждены, что с мечом в руке получат больше того, что им сулит этот союз с Англией.

– Правда ли, что пресвитериане на западе могут присоединиться к нам?

– Я слышал, что о таком поговаривают. Пресвитериан эта уния привела в ярость. Более того, обладая одной из самых хорошо вооруженных и сплоченных армий в этой стране, они не собирались сидеть сложа руки, а действительно намеревались идти на Эдинбург с тем, чтобы низложить парламент.

Мистер Мори, до сих пор остававшийся в тени, не смог промолчать:

– Но сделай они это, никакой унии не было бы?

– Почти наверняка – да. Тем более что четверо дворян из графств Ангус и Перт предложили сделать то же самое, – сказал граф.

– Святая кровь Христова! – воскликнул мистер Мори. – Почему же они не сделали этого?

Молодой граф и его мать быстро переглянулись.

– Их отговорил от этого человек, мнение которого они ценят.

– Кто?

– Его сиятельство герцог Гамильтон.

– Я не верю! – тут же отозвался полковник Хук.

– Мне доподлинно известно, что это так, – заверил его граф. – Также мне известно и то, что ваш друг герцог, который эти два месяца с таким нетерпением ждал вашего прибытия, едва вы ступили на шотландскую землю, сменил тон. Каждому, кто готов его выслушать, он теперь заявляет, что вы прибыли слишком поздно, что король уже забыл о своем народе и мы более не можем надеяться на его возвращение.

– Ложь!

Рука графа легла на рукоять сабли, но тут вмешалась графиня и встала между двумя мужчинами.

Примиряющим тоном она произнесла:

– Я же говорила вам, полковник, многое переменилось после вашего последнего пребывания в Слэйнсе.

– Да уж. – Он отвернулся. Бледность и тревогу, разлившиеся по его лицу, уже нельзя было целиком приписать болезни.

Граф сказал:

– Я помню, полковник, о вашей давней дружбе с герцогом, но его речи оскорбляют многих, а тайные интриги с посланником королевы Анны в Шотландии усиливают недоверие наших благородных друзей. Первым об их темных делишках узнал герцог Атол, который, как вам известно, человек честный. Он не замедлил призвать к ответу герцога Гамильтона. Тот поначалу все отрицал, но, когда герцог Атол предоставил простые и неопровержимые доказательства, ему пришлось сознаться, хотя ему и удалось убедить Атола, что преследовал он одну цель: ввести в заблуждение англичан. Как вы понимаете, эта отговорка никого не удовлетворила. Привело это к тому, что большинство его бывших друзей открыто разорвали с ним отношения, и лишь немногие из нас не отказали ему от дома. Сейчас доверие к нему строится только лишь на словах, прозвучавших из вашего двора в Сен‑Жермене. Король Яков вполне понятно выразился, что никто в Шотландии не должен открыто объявлять о своих взглядах, пока этого не сделает герцог Гамильтон, и что все мы должны следовать его указаниям, поскольку ему благоволит наш король.

– Я полагаю, – сказал Хук, – эти указания были повторены в письмах с известием о моем прибытии, которые были посланы и вам, и всем остальным.

– Да, так и было. И я, как всегда, не ослушаюсь воли моего короля. Однако мне придется сообщить ему, что его тайное послание уже передано предателем нашим врагам, ибо я собственными глазами видел другое письмо, написанное секретарем посланнику королевы Анны в Шотландии, в котором также говорится о вашем путешествии и о его целях. Там же были указаны и имена тех, кто сопровождал вас в поездке.

Хук был ошеломлен.

– Но…

– Я не намерен судить поступки герцога Гамильтона и не хочу очернять его в ваших глазах накануне переговоров. Я лишь хочу сказать, что этот человек очень непрост, что вам следует принять к сведению то, что я рассказал, и быть настороже, чтобы он не узнал, о чем вы будете разговаривать с остальными лордами.

После того, как он произнес эти слова, и до того, как Хук кивнул головой, времени прошло несколько больше, чем требовалось для понимания их смысла. Хотя София не видела лица Хука, она почувствовала, что эти несколько секундой взвешивал услышанное, точно так же, как ее дядя Джон взвешивал любой поворот дела, прежде чем обернуть его в свою пользу. Даже голос у Хука, когда он заговорил, звучал так же, как у ее дяди, и потому показался ей неубедительным.

Хук сказал:

– Милорд верховный констебль, ваш совет в высшей степени полезен. Я благодарю вас за него и обязательно приму меры, которые вы предлагаете.

София не могла доказать, что он лжет, и высказывать свое мнение в такой компании ей было неуместно, но, будь она мужчиной, она бы предупредила графа Эрролла, что его сиятельство герцог Гамильтон – не единственный, кому не стоит доверять.

– Ты чем‑то встревожена? – спросила графиня.

Когда София подняла на нее взгляд, чтобы ответить, игла, которой она вышивала, соскользнула с узла и больно уколола ее в краешек ногтя. Сжав зубы, она выждала, пока боль утихнет, и лишь потом сказала:

– Вовсе нет, уверяю вас. Просто никак не могу ровно стежки положить.

Графиня помолчала немного, а потом произнесла теплым голосом:

– Мой сын поступил правильно, доверившись тебе. Ты не можешь лгать так, чтобы это не отражалось на твоем лице. – Опустив взгляд на свое вышивание, она твердо произнесла: – Мы не можем требовать, чтобы ты хранила наши тайны. Так полагает полковник Хук, и я считаю, что он прав.

София осторожно обронила:

– Полковник – близкий друг вашей семьи, кажется.

– Близкий друг моего брата Джеймса, герцога Пертского. Последние несколько лет они много вместе работали. Два года назад брат впервые отправил полковника Хука из Франции к нам в Слэйнс и начал искать поддержки среди местной знати. Но тогда было другое время. Уния тогда была лишь предметом споров, и никто не верил, что это случится, что хранители этой страны продадут ее независимость за гроши. Тогда никому в голову не могло прийти, что нужно спешить и совсем скоро произойдет то, что происходит сейчас и с нами. Дело в том, что когда королева Анна умрет (а здоровье ее говорит о том, что конец уже близок), линия Стюартов на британском престоле прервется. Англичане собираются отдать корону иноземному принцу, ганноверскому курфюрсту, и это случится, если мы не вернем короля Якова из Франции, чтобы он занял принадлежащее ему по праву место. С правлением Марии и Анны мы мирились, потому что они были сестрами истинного короля, рожденными от крови Стюартов, и все же по закону трон должен принадлежать Якову, а не Анне. Когда Анны не станет, он должен будет перейти к нему, потому что вся Шотландия воспротивится ганноверскому наследнику. – Она с силой затянула узел и перекусила нитку. – Наверняка полковнику Хуку на этот раз повезет больше и он сумеет убедить наших дворян договориться с нашим другом королем Франции, который готов предоставить нам помощь, как только мы возьмемся за оружие.

София не ставила под сомнение намерения полковника Хука. Лишь чутье заставляло ее подозревать, что его цели могут отличаться от того, что представляли себе другие, но чутья, хоть оно и не подводило ее никогда, было недостаточно для того, чтобы выдвигать обвинения против незнакомого человека. К тому же…

– Он говорит, что скоро уезжает.

– Да. Завтра отправляется к лорду Стормонту, чтобы повидаться с герцогом Атолом. Моему сыну тоже предлагали ехать, но тот посчитал неразумным отправляться в подобное путешествие, ибо только что вернулся домой после полугодового отсутствия. Если он так скоро снова приблизится к Эдинбургу, да еще станет искать общества столь известных якобитов, это даст правительству повод подозревать, что готовится какой‑то заговор. Теперь, когда парламент распущен и первые люди страны разъехались по разным странам, полковник Хук и так рискует, отправляясь в путешествие через все королевство, чтобы встретиться с нашими дворянами. По‑моему, он собирается поделить страну на две области: одну он объедет сам, а другую поручит мистеру Мори, но мой сын лично хочет взяться за это.

– Почему? – поинтересовалась София.

Графиня продела в иголку багряную шелковую нить.

– За мистером Мори охотятся. – Она произнесла так, будто в этом не было ничего постыдного, даже наоборот, это было поводом для гордости. – Еще три года назад англичане назначили награду за его голову. Пятьсот фунтов стерлингов обещано тому, кто его схватит.

Игла вновь соскочила и больно уколола палец Софии, когда та уронила руки на колени.

– Пятьсот фунтов! – Никогда прежде она не слыхала, чтобы за чью‑то голову давали такую огромную награду. Даже десятую часть этих денег большинство людей сочтет состоянием.

Имена неугодных короне часто можно было видеть на объявлениях, и она знала, что обычно за их поимку предлагали не больше пяти фунтов, и эта куда более скромная сумма порой заставляла людей предавать друзей. «Какие должны быть друзья у мистера Мори, – подумала София, – если за его голову дают пять сотен?»

– Его хорошо знают к югу от Тэя, – продолжила графиня, – в его родных краях, но полковник считает, что в северных провинциях ему опасаться нечего, и ничто не помешает ему заключить договор с горцами.

София нахмурилась:

– Но почему… – Она замолчала, недоговорив.

– Да, дитя мое? – спросила графиня.

– О, простите. Меня это не касается. Просто я подумала… Наверняка были и другие люди, которые могли поехать с полковником Хуком. Зачем королю Якову понадобилось посылать именно мистера Мори сюда, в Шотландию, где для него опаснее всего?

– Некоторые мужчины сами выбирают наиболее опасный путь.

София знала, что это правда. Ее отец был таким.

– Но, если его схватят… – начала она и снова осеклась, потому что не хотела думать о том, что может случиться, если его узнают и арестуют.

Графиня с отстраненным видом промолвила:

– Если его схватят, наши планы могут открыться. – Она закончила вышивать цветок, над которым работала, и одним четким движением челюсти перекусила кроваво‑красную нить. В ее взгляде на Софию читалось удовлетворение, сходное с тем, которое испытывает учитель, глядя на ученика, который без труда постигает уроки. – Вот почему, – сказала она, – мой сын беспокоится.

София и сама, проснувшись на следующее утро, все еще чувствовала тревогу. Ей снились лошади, взволнованно бьющие копытами в землю у стен замка, облака пара, вылетающие из их ртов, когда они всхрапывали, и нетерпеливо перекрикивающиеся человеческие голоса. Она очнулась ото сна в окружении полутьмы. В окно был виден тонкий бледно‑розовый разрез, отделивший серое море от неба. София знала, что пройдет еще час, прежде чем семья и их гости начнут просыпаться и выходить к завтраку. Однако продолжать лежать она была не в силах и потому через несколько минут встала, оделась и вышла из спальни в поисках компании.

В кухне не было никого. Миссис Грант поставила на огонь котелок, но самой ее нигде не было видно, как и остальных слуг, состоящих при кухне. Кирсти она тоже не нашла. Предположив, что та могла пойти к Рори, София направилась в конюшни, но там она нашла только Хьюго, развалившегося с безразличным видом на своей подстилке из шерсти и соломы. Лошадей охранять ему было не нужно – они отсутствовали. Кроме единственной кобылы, той самой, которая привезла Софию в Слэйнс из Эдинбурга и с которой она свалилась во время прогулки с графиней. Кобыла понуро повесила голову, словно вид пустующих стойл навевал на нее тоску. Когда София погладила бархатистый нос, веки кобылы лишь слегка дрогнули, принимая ласку.

– Значит, они уехали, – тихо промолвила София.

Выходит, это был не сон. Не совсем сон. Пребывая в состоянии полусна‑полубодрствования, она действительно слышала топот лошадей и человеческие голоса, когда полковник Хук и мистер Мори засветло отправлялись в путь: Хук на юг, мистер Мори на север.

Вдруг она ощутила некую внутреннюю пустоту, чувство, сходное с горечью утраты, хотя причин для этого как будто бы не было. Если не считать того, что она не смогла попрощаться.

Не смогла пожелать ему удачи и посоветовать всегда быть настороже в этом краю диких людей, для которых пятьсот фунтов – сказочные сокровища.

Она прижалась лицом к гладкой лошадиной морде, погладила ее и произнесла:

– Да охранит его Господь.

Вдруг, словно ниоткуда, раздался мужской голос:

– Скажите, кто этот мужчина, который заслужил того, чтобы вы о нем молились?

София резко развернулась. Нет, это был не призрак. В двери конюшни, прислонившись плечом к массивному столбу и скрестив руки на груди, стоял облаченный в желтый кожаный камзол мистер Мори. Хьюго не пошевелился и не залаял, хотя обычно облаивал каждого чужака, имевшего неосторожность приблизиться к конюшне. Большая лошадиная голова тоже оставалась спокойной в ее напрягшихся руках.

– Вы же уехали! – изумленно выпалила София, а потом, сообразив, насколько глупо это прозвучало и что некоторым ушам ее слова могли открыть больше, чем ей хотелось, она заставила себя успокоиться и ответила на его вопрос своим вопросом: – Выходит, полковник Хук взял обоих меринов?

– Он взял вороного. На втором по какому‑то поручению графа поехал молодой конюх. Меня же, как видите, оставили.

Последнее предложение он произнес словно в насмешку над собой, однако София почувствовала, что он сам этому не рад. Никогда она не видела, чтобы лицо его было столь суровым и мрачным. Однако черты его смягчились, когда он посмотрел на нее, и хотя мистер Мори не отошел от двери ни на шаг, ей показалось, что он стал к ней чуточку ближе, когда кивнул и спросил:

– В Вестерн‑шире принято ни свет ни заря молиться Господу и разговаривать с лошадьми в конюшнях?

Она отвернулась.

– Мне не спалось. Я услыхала топот лошадей.

– Да, когда они уезжали, тут было довольно шумно. Признаюсь, я и сам пару раз повысил голос. Наверное, это я вас разбудил. – Немного помолчав, он сказал: – Вы, кажется, понравились этой кобыле.

София улыбнулась.

– Мы с ней понимаем друг друга. Однажды она меня сбросила, но я сама была виновата.

– Неужели? Она выглядит слишком смирной, чтобы так себя вести под седлом, и я не могу представить, чтобы вы обращались с ней слишком грубо.

– Нет, я упала только потому, что не удержалась, когда она понесла. За этой милой наружностью скрывается неукротимый нрав.

– Да. Со многими женщинами тоже так.

С этими словами Мори наконец отошел от двери. Она услышала шуршание его сапог по влажной соломе на полу, и, когда осмелилась украдкой покоситься в его сторону, желтый камзол уже находился рядом с ней. Он протянул руку и погладил лошадь по выгнутой упругой шее.

– Ей повезло, что я остался. Какой бы неукротимой она себя не считала, ей бы не понравились твердые горные тропы. Еще больше ей бы не понравилось нести такой груз, как я.

«Так вот почему он не уехал, – подумала София. – Для него не нашлось подходящей лошади».

– Значит, вам придется ждать, пока Рори вернется и отдаст вам мерина?

– Нет. Я не еду. – Он опустил руку, повернулся и оперся обоими локтями о перекладину стойла, отчего одна складка его черного плаща упала на рукав Софии. – Остальные посчитали, что мне будет лучше остаться в Слэйнсе.

София обрадовалась тому, что здравый смысл все же возобладал, но виду не подала. Граф, должно быть, убедил Мори, что оставаться в Слэйнсе безопаснее – здесь, по крайней мере, его не схватят. Хоть он и показывал всем своим видом недовольство этим решением, судя по тому, что она успела узнать о нем за эти несколько дней, София понимала: честь заставит его поступить так, как в большей мере выгодно пребывающему в изгнании королю.

Не зная, можно ли говорить с ним о награде, обещанной за его голову, она сказала только:

– Несомненно, здесь вам будет безопаснее.

– Да, – отозвался он, и в голосе его послышались веселые нотки. – И это напомнило мне, что вы до сих пор не сказали, о ком думали, когда молили Господа о защите.

Она решила, что он просто дразнит ее. Какая разница, о ком она молилась в пустой конюшне? Однако свой голос София не смогла заставить звучать так же беззаботно, и подбородок ее против воли стал подниматься вверх, пока взгляд ее широко раскрытых глаз не встретился с его спокойным взглядом. И она увидела, что он вовсе не смеялся. Ему действительно было интересно.

Солгать ему она не могла. Но и говорить была не в силах. Сердце ее словно подскочило в груди, к самому горлу, и заколотилось там так, что она не могла вымолвить ни слова.

Это и хорошо, потому что ни за что на свете она бы не сказала: «О вас». По крайней мере не здесь, в холодной конюшне, ощущая тепло его плаща на руке, не сейчас, когда его плечи почти прикасаются к ней, а лица их разделяют лишь несколько дюймов. Время как будто остановилось, и ей показалось, что этот миг может растянуться на целую вечность. Но тут между ними просунулся нос кобылы, и к Софии вновь вернулся голос.

– Меня будет искать графиня, – проронила она и, сделав быстрый шаг от стойла, шаг столь стремительный, что сонный Хьюго тут же настороженно поднял голову с подстилки, развернулась и бросилась вон из конюшни, прочь от бдительного мастифа, от кобылы и главное – от мужчины, чей обжигающий, как огонь, взгляд она все еще чувствовала у себя на затылке.