Полная тьма, ни одной звезды 4 страница

– Я не знаю. Возможно. Не стой, помоги мне.

Дополнительная лопата стояла прислоненной к стороне коровника около расколотых остатков крышки колодца. Генри схватил ее, и мы начали сгребать грязь и камни из кузова грузовика с той скоростью, на которую только были способны.

Когда машина окружного шерифа с золотой звездой на двери и мигалкой на крыше, остановилась у колоды (еще раз обратив Джорджа и куриц в бегство), мы с Генри сидели без рубашек на ступенях веранды, и разделяли последнюю вещь, сделанную Арлетт Джеймс: кувшин лимонада. Шериф Джонс вышел, подтянул пояс, снял свой «Стетсон», зачесал назад поседевшие волосы, и вернул обратно шляпу вдоль линии, где заканчивалась белая кожа его лба и начиналась медная краснота. Он был один. Я воспринял это как хороший знак.

– Добрый день, джентльмены. – Он бросил взгляд на наши обнаженный торсы, грязные руки, и потные лица. – Тяжелый денек выдался?

Я сплюнул.

– Моя чертова ошибка.

– Правда?

– Одна из наших коров упала в старый колодец, – сказал Генри.

– Правда? – вновь спросил Джонс.

– Правда, – ответил я. – Хотите стакан лимонада, шериф? Арлетт сделала.

– Арлетт? Она решила вернуться?

– Нет, – сказал я. – Она взяла свою любимую одежду, но оставила лимонад. Попробуйте.

– Я попробую. Но сначала я должен воспользоваться вашей уборной. Когда мне стукнуло пятьдесят пять или около того, кажется, я должен мочиться на каждый куст. Это чертовски неудобно.

– Она рядом с дальним концом дома. Просто идите по дорожке и ищите полумесяц на двери.

Он рассмеялся, словно это была самая забавная шутка, которую он слышал за весь год, и пошел вокруг дома. Притормозит ли он, чтобы заглянуть в окна? Скорей всего, если он хорошо знал свое дело, а я слышал, что это так. По крайней мере, в молодости.

– Пап, – сказал Генри. Он говорил тихим голосом.

Я посмотрел на него.

– Если он узнает, у нас не останется другого выбора. Я могу солгать, но не могу больше убивать.

– Хорошо, – сказал я. Это было короткий разговор, но я часто обдумывал его за прошедшие восемь лет.

Шериф Джонс вернулся, застегивая свою ширинку.

– Сходи и принеси стакан шерифу, – сказал я Генри.

Генри пошел. Джонс закончил со своей ширинкой, снял шляпу, зачесал еще немного волосы назад, и вернул ее на место. Его значок блестел на утреннем солнце. Оружие на его бедре было большим, и хотя Джонс был слишком стар, чтобы участвовать в Первой мировой войне, кобура была похожа на собственность Американских экспедиционных войск. Возможно, она принадлежала его сыну. Его сын там погиб.

– Душистая уборная, – сказал он. – Всегда приятно в жаркий день.

– Арлетт имела привычку регулярно туда класть негашеную известь, – сказал я. – Постараюсь сохранить эту традицию, если она не вернется. Поднимайтесь на веранду, и мы посидим в тени.

– Тень звучит хорошо, но думаю я постою. Нужно растягивать позвоночник.

Я сидел в своем кресле на подушке Па. Он стоял рядом со мной, глядя вниз. Мне не нравилось находиться в этом положении, но я старался не обращать внимания. Генри вышел со стаканом. Шериф Джонс отпил лимонада, распробовал вкус, затем сделал большой глоток и причмокнул губами.

– Хорош, верно? Не слишком кислый, не слишком сладкий, то, что нужно. – Он засмеялся. – Правда, я похож на Златовласку? – Он допил остаток, но покачал головой, когда Генри предложил снова наполнить его стакан. – Ты хочешь чтобы я мочился у каждой ограды на обратной дороге к Хемингфорд Хоум? А затем всю дорогу до Хемингфорд Сити?

– Ваш офис переехал? – Спросил я. – Я думал, что вы были здесь в Хоум.

– Я и так тут, верно? День, когда они заставят меня переместить офис шерифа в административный центр, будет днем, когда я уволюсь, и пусть Нар Бердвелл делает что захочет. Нет, нет, это только судебное слушание в Сити. По сути, не более чем бумажная работа, но оно там. И вы знаете, как судья Криппс… или нет, полагаю, не знаете, будучи законопослушным гражданином. Он злой, а если человек появляется не вовремя, его характер становится еще хуже. Поэтому, даже если дело сведется к пустым разговорам, да поможет мне бог, и затем моей подписи на пачке юридической ахинеи, я должен поспешить со своими делами здесь, так ведь? И надеюсь чертов «Мэкси» не сломается на обратной дороге.

Я ничего не сказал на это. Он не говорил как человек, который спешил, но возможно таков был его метод.

Он снял шляпу и еще немного причесал волосы назад, но на этот раз он не вернул шляпу назад. Он серьезно посмотрел на меня, затем на Генри, затем вновь на меня.

– Полагаю, вы знаете, что я здесь не по собственной воле. Я считаю, что дела между мужчиной и его женой их личное дело. Это должно быть так, верно? Библия говорит, что мужчина – глава женщины, и если женщина должна научиться чему‑то, она должна учиться дома у своего мужа. Книга Послания к коринфянам. Будь Библия моим единственным боссом, то я следовал бы ей, и жизнь была бы проще.

– Я удивлен, что мистер Лестер сейчас не с вами, – сказал я.

– О, он хотел приехать, но я пресек это. Он также хотел, чтобы я получил ордер на обыск, но я сказал ему, что не нуждаюсь в этом. Я сказал, что вы или позволите мне осмотреться, или не позволите. – Он пожал плечами. Его лицо было спокойным, но глаза были проницательными и постоянно в движении: осматривались и вглядывались, вглядывались и осматривались.

Когда Генри спросил меня о колодце, я сказал, мы понаблюдаем за ним и решим, насколько он сообразительный. Если он окажется сообразительным, то мы покажем ему сами. Мы не можем выглядеть так, словно у нас есть что скрывать. Если увидишь, что я щелкаю большим пальцем, сказал я ему, это означает, что по моему, нам стоит рискнуть. Но мы должны договориться, Хэнк. Если я не увижу, что ты щелкаешь, я буду держать рот на замке.

Я поднял свой стакан и допил остатки лимонада. Заметив, что Генри смотрит на меня, я щелкнул большим пальцем. Лишь слегка. Это, могло быть мышечной судорогой.

– О, чем, этот Лестер думает? – Спросил возмущенно Генри. – Что мы держим ее связанной в подвале? – Его руки остались по бокам, не двигаясь.

Шериф Джонс от души рассмеялся, его большой живот, задрожал за поясом.

– Я же не могу знать, что он думает? Меня это особо и не волнует. Адвокаты это блохи на шкуре человеческой натуры. Я могу сказать это, поскольку работал на них, а также против них, всю свою взрослую жизнь. Но… – острые глаза, уставились в мои. – Я бы не прочь осмотреться, только потому, что вы не позволили сделать это ему. Он довольно взбешен этим.

Генри почесал руку. Его большой палец дважды щелкнул, пока он делал это.

– Я не пустил его в дом, поскольку он мне не понравился, – сказал я. – Хотя если быть справедливым, думаю я бы невзлюбил и апостола Иоанна, выступай он здесь за команду «Фаррингтон Кол».

Шериф Джонс громко засмеялся над этим: Хо, хо, хо! Но глаза его не смеялись.

Я встал. Это было облегчением, быть на ногах. Стоя, я был на восемь или десять сантиметров выше Джонса.

– Вы можете осмотреть все, что вашей душе угодно.

– Благодарю. Это сделает мою жизнь намного проще, так ведь? Мне еще разбираться с судьей Криппс, по возвращению, и этого достаточно. Не придется выслушивать одну из юридических гончих «Фаррингтон», тявкающую на меня, если я смогу помочь им.

Мы вошли в дом, я впереди, а Генри шел последним. После нескольких приветственных замечаний о том, насколько опрятной была гостиная и насколько чистой была кухня, мы пошли по коридору. Шериф Джонс бегло заглянул в комнату Генри, а затем мы достигли главной достопримечательности. Я толкнул дверь в нашу спальню со странным чувством уверенности: кровь вернется. Она будет повсюду на полу, расплескана на стенах, и впитана в новый матрац. Шериф Джонс увидит. Затем он повернется ко мне, отцепит наручники, которые висели на его мясистом бедре напротив револьвера, и скажет: я арестовываю вас за убийство Арлетт Джеймс, так ведь?

Не было никакой крови и никакого запаха крови, потому что у комнаты было несколько дней, чтобы проветрится. Кровать была застелена, хотя не так, как стелила ее Арлетт; мой способ был скорее армейского стиля, хотя мои ноги спасли меня от войны, которая забрала сына шерифа. Нельзя идти убивать фрицев, если у тебя плоскостопие. Мужчины с плоскостопием могут убивать только жен.

– Милая комнатка, – заметил шериф Джонс. – Освещается ранним светом?

– Да, – сказал я. – И всегда остается прохладной во второй половине дня, даже летом, поскольку солнце с другой стороны. – Я подошел к шкафу и открыл его. То чувство уверенности вернулось, сильнее, чем когда‑либо. Где стеганое одеяло? – скажет он. – То, что лежало в середине верхней полки?

Он, конечно, не сказал, но с готовностью подошел, когда я пригласил его. Его острые ярко‑зеленые глаза, почти кошачьи – забегали туда, сюда, и повсюду.

– Куча шмоток, – сказал он.

– Ага, – согласился я, – Арлетт нравилась одежда, и ей нравились почтовые каталоги товаров. Но раз она взяла только один чемодан, – у нас всего два, и другой все еще там, видите его в дальнем углу? – я должен сказать, что она взяла только те, что ей больше всего нравились. И те, что были практичны, полагаю. У нее было две пары слаксов и пара синих джине, и они исчезли, даже при том, что она не любила штаны.

– Впрочем, штаны хороши для путешествия, так ведь? Для мужчины или женщины, штаны хороши для путешествия. И женщина могла выбрать их. Ну, если конечно она спешила.

– Полагаю, что так.

– Она взяла свои лучшие драгоценности и фотографию своих родителей, – сказал Генри позади нас. Я слегка вздрогнул; я почти забыл, что он был там.

– Забрала? Ну, полагаю, что она должна была забрать.

Он еще раз осмотрел одежду, затем закрыл дверцу шкафа.

– Хорошая комната, – сказал он, неспешно возвращаясь в коридор со своей ковбойской шляпой в руках. – Хороший дом. Женщина должна быть сумасшедшей, чтобы покинуть хорошую комнату и хороший дом вроде этого.

– Мама много говорила о городе, – сказал Генри, и вздохнул. – У нее была идея открыть какой‑то магазин.

– Магазин? – Шериф Джонс посмотрел на него ярко‑зелеными глазами кошки. – Ну и ну! Но на подобное требуются деньги, верно?

– У нее есть те акры ее отца, – сказал я.

– Да, да. – Стыдливо улыбнулся он, как будто забыл про те акры. – И может быть, это к лучшему. «Лучше, жить в пустоши, чем с сердитой женщиной с едким языком». Книга притчей Соломоновых. Ты рад, что она ушла, сынок?

– Нет, – сказал Генри, и слезы хлынули из его глаз. Я благословил каждую.

– Тише, тише, – сказал шериф Джонс. И после этого безразличного утешения, он наклонился, оперившись руками на свои пухлые колени, и заглянул под кровать. – Кажется, там женская пара обуви. Разношенная. Похоже удобная для ходьбы. Не убежала же она босой?

– Она носила парусиновые туфли, – сказал я. – Как раз те, что исчезли.

Они и исчезли. Выцветшие зеленые, те, что она называла своей обувью для работы в саду. Я запомнил их прежде, чем начать засыпать колодец.

– Эх! – сказал он. – Еще одна загадка решена. – Он потянул посеребренные часы из кармана своего жилета и сверился с ними. – Ну, мне пора выдвигаться. Время не стоит на месте.

Мы пошли обратно через дом, Генри, шел в конце, возможно для того, чтобы незаметно вытереть свои глаза. Мы пошли с шерифом к его седану «Максвелл» со звездой на двери. Я собирался спросить его, хочет ли он осмотреть колодец – я даже намеривался окликнуть его – когда он остановился и посмотрел на моего сына с пугающей добротой.

– Я останавливался у Коттери, – сказал он.

– Правда? – сказал Генри. – Останавливались?

– Говорю тебе, в эти дни я должен поливать практически каждый куст, но я всегда воспользуюсь уборной, если есть поблизости, только при условии что люди содержат ее в чистоте, и мне не придется волноваться об осах, пока я жду, когда из моего дружка вытечет немного жидкости. А Коттери опрятные люди. И у них симпатичная дочь. Примерно твоего возраста, верно?

– Да, сэр, – сказал Генри, поднимая голос чуть‑чуть на сэр.

– Полагаю, ты запал на нее? А она на тебя, судя по тому, что сказала ее мать.

– Она так сказала? – Спросил Генри. Он казался удивленным, но и довольным также.

– Да. Миссис Коттери сказала, что ты волнуешься насчет своей мамы, и что Шеннон рассказала ей то, что ты сказал ей насчет этого. Я спросил ее, что же это было, а она ответила, что у нее нет права говорить об этом, но я могу спросить Шеннон. Так, я и поступил.

Генри посмотрел на свои ноги.

– Я сказал ей держать это в тайне.

– Ты же не собираешься винить ее за это? – Спросил шериф Джонс. – Я имею в виду, когда здоровый мужик вроде меня со звездой на груди спрашивает небольшую девушку вроде нее, о том, что она знает, немного сложновато хранить молчание, верно? Она просто вынуждена рассказать, так ведь?

– Не знаю, – сказал Генри, все еще глядя вниз. – Возможно.

Он выглядел не просто несчастным; он был подавлен. Даже при том, что пока все шло так, как мы рассчитывали.

– Шеннон сказала, что у твоих мамы и папы был здесь большой спор о продаже той сотни акров, и когда ты встал на сторону отца, миссис Джеймс довольно сильно тебя ударила.

– Да, – сказал Генри бесцветно. – Она слишком много выпила.

Шериф Джонс обернулся ко мне.

– Она была пьяна или просто навеселе?

– Нечто среднее между этим, – сказал я. – Будь она абсолютно пьяна, она отсыпалась бы всю ночь вместо того, чтобы встать, упаковать чемодан и скрыться как вор.

– Думал, что она вернется, как только протрезвеет?

– Да. Отсюда более чем шесть километров до нормальной асфальтированной дороги. Я был уверен, что она вернется. Кто‑то, должно быть, проезжал мимо и подвез ее прежде, чем ее голова прояснилась. Возможно, это был водитель грузовика, едущий по автомагистрали Линкольн‑Омаха.

– Да, да, я тоже это предположил. Уверен, что вы получите весточку от нее, когда она свяжется с мистером Лестером. Если она хочет стоять на своем, если она не передумает, ей понадобятся деньги, чтобы осуществить это.

Стало быть, он тоже понимал это.

Его глаза сузились.

– У нее вообще были какие‑нибудь деньги, мистер Джеймс?

– Ну…

– Не стесняйтесь. Исповедь полезна для души. Католики придерживаются подобного, не так ли?

– Я держал коробку в своем комоде. Там было двести долларов, отложенных на оплату сборщикам урожая, когда они начнут работу в следующем месяце.

– И мистеру Коттери, – напомнил Генри. Шерифу Джонсу он сказал, – У мистера Коттери есть кукурузоуборочный комбайн. «Харрис Гигант». Почти новый. Он классный.

– Да, да, я видел его в палисаднике. Здоровый ублюдок, да? Простите мой польский. Деньги все исчезли из коробки?

Я кисло улыбнулся, только это не я улыбался; Заговорщик был главным с тех пор, как шериф Джонс остановился у колоды.

– Она оставила двадцатку. Очень щедро для нее. Но Харлан Коттери никогда и не просил больше двадцатки за использование его комбайна, так что все в порядке. А когда дело дойдет до сборщиков, полагаю, что в банке Штоппенхаузера дадут мне краткосрочную ссуду. Если конечно он не должен оказывать содействие компании «Фаррингтон». В любом случае, мой лучший работник прямо здесь.

Я попытался растрепать волосы Генри. Он смущенно уклонился.

– Ну, теперь у меня есть куча новостей, чтобы рассказать мистеру Лестеру, верно? Ему не понравиться ни одна из них, но если он столь же умен, как сам думает, то полагаю, что он узнает достаточно, чтобы ожидать ее в своем офисе, и довольно скоро. У людей есть привычка появляться, когда у них заканчивается наличка, так ведь?

– Сталкивался с этим, – сказал я. – Если мы закончили, шериф, мы с сыном лучше вернемся к работе. Этот бесполезный колодец стоило закопать три года назад. Моя старая корова…

– Элфис. – Генри говорил как во сне. – Ее звали Элфис.

– Элфис, – согласился я. – Она вышла из коровника и решила прогуляться по крышке, и та рухнула. Не повезло даже умереть самостоятельно. Мне пришлось пристрелить ее. Пойдемте к дальнему концу коровника, я покажу вам свою расплату за лень с ее проклятыми торчащими ногами. Мы собираемся похоронить ее прямо там, где она лежит, и с этого момента я собираюсь называть его старый колодец Уилфреда Глупца.

– Ну, я бы глянул, отчего нет? Это нечто, чтобы увидеть. Но мне еще спорить со старым злым судьей. В другой раз. – Кряхтя, он забрался в машину. – Спасибо за лимонад, и за то, что были столь любезны. Вы, могли быть намного менее любезны, учитывая, кто послал меня сюда.

– Все в порядке, – сказал я. – Все мы выполняем свою работу.

– И несем наши кресты. – Его острые глаза снова взяли на прицел Генри. – Сынок, мистер Лестер сказал мне, что ты что‑то скрывал. Он был уверен в этом. И ты ведь скрывал?

– Да, сэр, – сказал Генри своим бесцветным и от этого таким страшным голосом. Будто все его эмоции улетели, как те вещи в ящике Пандоры, когда она открыла его. Но не было никакой Элфис для нас с Генри; наша Элфис умерла в колодце.

– Если он спросит меня, то я скажу ему, что он был неправ, – сказал шериф Джонс. – Адвокат компании не должен знать, что мать мальчика прикладывала к нему руку, пока была пьяна. – Покопавшись под своим сидением, он достал длинный S‑образный инструмент, который я хорошо знал, и протянул его Генри. – Ты спасешь спину и плечо старику, сынок?

– Да, сэр, с радостью. – Генри взял заводную рукоятку и пошел к капоту «Максвелл».

– Следи за запястьем! – крикнул Джонс. – Она дергается как бык! Затем он повернулся ко мне. Любознательный блеск исчез из его глаз. Как и зеленый цвет. Они выглядели унылыми, серыми и жесткими, как озерная вода в облачный день. Это было лицо человека, который мог идти по железной дороге на волоске от своей жизни и не терять ни минуты на сон, идя по ней.

– Мистер Джеймс, – сказал он. – Я должен спросить вас кое‑что. Как мужчина мужчину.

– Ладно, – сказал я. Попытавшись приготовиться к тому, что я был уверен, последует дальше: Есть ли другая корова в том колодце? Та, которую зовут Арлетт? Но я был неправ.

– Я могу пустить ее имя и описание по телеграфным проводам, если хотите. Она не уйдет дальше Омахи, не так ли? Только не со ста восьмидесятою долларами. И женщина, которая потратила большую часть своей жизни, занимаясь хозяйством, понятия не имеет о том, как скрыться. Ей не понравится в маленьких отелях на Ист‑Сайде, где они дешевле всего. Я мог бы привести ее обратно. Даже за волосы, если хотите.

– Это щедрое предложение, но…

Унылые серые глаза изучали меня.

– Обдумайте это прежде, чем ответите. Порой с женщинами нужно общаться руками, если понимаете о чем я, и после этого они приходят в себя. Хорошая взбучка делает более покладистыми некоторых баб. Обдумайте это.

– Обдумаю.

Двигатель «Максвелл» ожил. Я протянул руку – ту, которой перерезал ее горло – но шериф Джонс не заметил. Он был занят, поддержанием искры в машине и регулированием дросселя.

Спустя две минуты он был не более чем уменьшающемся облаком пыли на фермерской дороге.

– Он даже не захотел взглянуть, – удивился Генри.

– Нет.

И это оказалось очень кстати.

Мы закапывали усердно и быстро, когда увидели, что он приехал, и сейчас не торчало ничего кроме одной из голеней Элфис. Копыто было приблизительно в метре от края колодца. Мухи облаком кружили над ним. Шериф удивился бы, и это нормально, но еще больше он удивился бы, когда грязь перед тем выступающим копытом начала пульсировать вверх и вниз.

Генри бросил свою лопату и схватил мою руку. День был жарок, но его рука была ледяной.

– Это она! – прошептал он. На его лице, казалось, не было ничего кроме глаз. – Она пытается выбраться!

– Хватит быть чертовым дурнем, – сказал я, но не мог отвести взгляд от того круга поднимающейся грязи. Это выглядело так, словно колодец был живым, и мы видели биение его скрытого сердца.

Затем грязь и галька, расступились в стороны, и появилась крыса. Глаза, черные как бусинки нефти, заморгали на солнце. Она была столь же велика как взрослая кошка. В ее усах был клочок запачканной кровью коричневой мешковины.

– Вот черт! – заорал Генри.

Что‑то просвистело в дюймах мимо моего уха, а затем край лопаты Генри расколол голову крысы пополам, пока она была ослеплена.

– Она послала ее, – сказал Генри. Он усмехался. – Крысы теперь ее.

– Ничего подобного. Ты просто расстроен.

Он бросил лопату и пошел к куче камней, которой мы хотели завершить работу, как только колодец будет полностью засыпан. Там он сел и с интересом уставился на меня.

– Ты уверен? Ты точно уверен, что она не преследует нас? Люди говорят, что тот, кто убит, вернется, чтобы преследовать кого бы…

– Люди говорят многие вещи. Молния никогда не ударяет дважды в одно место, разбитое зеркало приносит неудачу семь лет, крик козодоя жалобного в полночь означает, что кто‑то в семье умрет. – Я казался рациональным, но продолжал смотреть на мертвую крысу. И тот клочок запачканной кровью мешковины. От ее сетки для волос. Она все еще носила ее там, в темноте, только теперь в нем было отверстие с ее торчащими волосами. Это выглядит как последний крик моды среди мертвых женщин этим летом, подумал я.

– Когда я был ребенком, я действительно верил, что, если наступлю на трещину, я сломаю позвоночник своей матери, – сказал задумчиво Генри. – Вон, видишь?

Он отряхнул сзади штаны от пыли, и встал около меня.

– Я все же достал ее, я достал эту тварь, верно?

– Ты сделал это! – И поскольку мне не нравилась интонация его голоса – нет, нисколько – я похлопал его на спине.

Генри все еще усмехался.

– Если шериф вернется сюда, чтобы посмотреть, раз уж ты пригласил его, и увидит, что крысы вылезают из тоннеля наверх, у него могут появиться еще несколько вопросов, не считаешь?

Что‑то в этой идее ужасно рассмешило Генри. Ему потребовалось четыре или пять минут, чтобы успокоится, и он до смерти напугал ворон с забора, который не пускал коров к кукурузе, но, в итоге он успокоился. К тому времени, когда мы покончили с нашей работой, был уже закат, и мы слышали сов, обменивающихся мнениями, когда они начали свою охоту перед восходом луны с чердака сарая. Камни сверху исчезнувшего колодца плотно лежали вместе, и не думаю, что еще какие‑то крысы будут корчиться на поверхности. Мы не потрудились заменить сломанную крышку; не было никакой необходимости. Генри снова стал походить на самого себя, и я решил, что мы сможем нормально поспать ночью.

– Что скажешь насчет колбасы, бобов, и кукурузной лепешки? – Спросил я его.

– Можно я запущу генератор и включу «Хейрайд Пати» по радио?

– Да сэр, можете.

Он улыбнулся этому, своей старой добродушной улыбкой.

– Спасибо, пап.

Я приготовил достаточно для четырех работников, и мы все съели.

Спустя два часа, когда я глубоко сидел в своем кресле в гостиной и клевал носом над книгой Сайласа Марнера, Генри вышел из своей комнаты, одетый только в свои летние кальсоны. Он укоризненно посмотрел на меня.

– Мама всегда настаивала, чтобы я молился, ты знал это?

Я удивленно уставился на него.

– До сих пор? Нет. Я не знал.

– Да. Даже после когда она уже не смотрела на меня, если на мне не было штанов, поскольку как она говорила, я стал слишком взрослым, и это будет неправильным. Но теперь я не могу молиться, и никогда не смогу. Если я встану на колени, мне кажется, что Бог сразит меня насмерть.

– Если Он существует, – сказал я.

– Надеюсь, что нет. Это одиноко, но я надеюсь, что нет. Думаю, что все убийцы надеются, что нет. Ибо, если нет никакого Рая, нет никакого Ада.

– Сынок, это я убил ее.

– Нет, мы сделали это вместе.

Это было неверно – он был не более чем ребенок, и я обманул его – но это было верно для него, и я думал, что так будет всегда.

– Но ты не должен беспокоиться обо мне, пап. Я знаю, что ты думаешь, что я сбегу – возможно, с Шеннон. Или почувствую себя достаточно виноватым, чтобы поехать в Хемингфорд и признаться тому шерифу.

Конечно, эти мысли приходили мне в голову.

Генри покачал головой, медленно и настойчиво.

– Тот шериф… ты видел, как он смотрел на все? Ты видел его глаза?

– Да.

– Он попытается посадить нас обоих на электрический стул, вот что я думаю, и неважно, что мне не исполнится пятнадцать до августа. Он тоже будет там, смотреть на нас этим жестким взглядом, когда они привяжут нас и…

– Хватит, Хэнк. Достаточно.

Все же не достаточно; не для него.

– … и, нажмут выключатель. Я никогда не позволю этому случиться, если я могу помочь с этим. Те глаза не станут последней вещью, которую я увижу. – Он обдумал то, что он только что сказал. – Никогда, я имею в виду. Никогда не станут.

– Иди спать, Генри.

– Хэнк.

– Хэнк. Иди спать. Я люблю тебя.

Он улыбнулся.

– Я знаю, но я не очень заслуживаю этого.

Он поплелся назад прежде, чем я смог ответить.

И так спать, как говорит мистер Пепис. Мы спали, в то время как совы охотились, а Арлетт сидела в полной темноте с нижней частью своего разбитого копытом лица, повернутого в одну сторону. На следующий день взошло солнце, это был хороший день для кукурузы, и мы работали в поле.

Когда я пришел вспотевший и усталый, чтобы приготовить нам обед, на веранде стояла накрытая крышкой кастрюля. С одного края развивалась записка. В ней сообщалось:

Уилф, мы так сожалеем о твоей беде и поможем, как только сможем. Харлан передает, чтобы ты не волновался о платеже за комбайн этим летом. Пожалуйста, если получишь известие от жены, дай нам знать.

С любовью, Салли Коттери.

PS: Если Генри приедет навестить Шенн, я отошлю с ним черничный пирог.

Я с улыбкой засунул записку в передний карман своего комбинезона. Наша жизнь после Арлетт началась.

Если Бог вознаграждает нас на земле за добрые дела – Ветхий Завет предполагает, что это так, и пуритане, конечно, верят ему – тогда возможно, сатана вознаграждает нас за злые. Я не могу утверждать это наверняка, но могу сказать, что это было хорошее лето, с большим количеством жары и солнца для кукурузы и достаточным количеством дождей, чтобы сохранять наш акр овощного сада освеженным. В некоторые дни были гром и молния, но ни разу одного из тех наносящих вред урожаю ветров, которых так боятся фермеры на Среднем Западе. Харлан Коттери появлялся со своим Харрис Гигант, и тот ни разу не сломался. Я волновался, что компания «Фаррингтон» могла вмешаться в мой бизнес, но она не сделала этого. Я без проблем получил свою ссуду от банка, и полностью все выплатил к октябрю, поскольку в том году цены на зерно были заоблачные, а грузовые пошлины Большой Западной Дороги упали до предела. Если вы знаете свою историю, вы знаете, что две вещи – стоимость продукции и стоимость морской перевозки – поменялись местами в 1923 году, и остались таковыми с тех пор. Для фермеров в середине 1923 года, началась Великая Депрессия, когда Чикагская сельскохозяйственная биржа обвалилась следующим летом. Но лето 1922 года было столь же прекрасно, как любой фермер мог только надеяться. Только один инцидент омрачил его, имея отношение к другой из наших коровьих богинь, и об этом я вскоре поведаю вам.

Мистер Лестер приезжал дважды. Он попытался придраться к нам, но у него не было повода, и должно быть, он понимал это, поскольку выглядел он довольно измотанным тем июлем. Я предполагаю, что его боссы донимали его, и он только следовал указаниям. Или пытался. В первый раз, он задавал много вопросов, которые в действительности вообще были не вопросами, а инсинуациями. Полагал ли я, что моя жена попала в аварию? Могла попасть, но я так не думаю; или связалась бы она с ним, чтобы произвести наличный расчет за те сто акров или просто приползла назад на ферму с ее (метафорическим) хвостом между ногами. Или полагал ли я, что она столкнулась с каким‑то подлецом на дороге? Подобные вещи ведь происходят, время от времени? И это, конечно, было бы удобно для меня, так ведь?

Во второй раз, когда он появился, выглядел он отчаянным, а также затравленным, и сразу выпалил: моя жена попала в аварию прямо тут на ферме? Вот, что произошло? Вот, почему она не объявилась ни живой, ни мертвой?

– Мистер Лестер, если вы спрашиваете меня, убил ли я свою жену, ответ нет.

– Ну, разумеется, вы так скажете, не так ли?

– Это ваш последний вопрос, сэр. Садитесь в грузовик, уезжайте, и не возвращайтесь сюда. Если вернетесь, я врежу вам топорищем.

– Вы отправитесь в тюрьму за нападение! – В тот день на нем был целлулоидный воротник, и он весь перекосился. Можно было почти испытать жалость к нему, когда он стоял там с воротником упирающимся в нижнюю часть его подбородка, с потом проделывающим борозды через пыль на его полном лице, дергающимися губами и выпученными глазами.

– Ничего подобного. Я предупредил вас убраться с моей собственности, это мое право, и я намереваюсь послать заказное письмо в вашу компанию, заявив о том же. Вернетесь вновь, и это будет уже незаконное вторжение, и я изобью вас. Учтите предупреждение, сэр. – Лapc Олсен, который снова подвез Лестера в своем красном фургоне, практически обхватил уши руками, чтобы лучше слышать.

Когда Лестер достиг пассажирской двери грузовика, он обернулся с вытянутой рукой и указывая пальцем, как адвокат со склонностью к театральности в зале суда.