Обед с Багратионом

О хороших отношениях Багратиона с Беннигсеном свидетельствует и довольно подробный рассказ Булгарина, тогда юного гвардейского ротмистра, случайно побывавшего весной 1807 года на одном из обедов Беннигсена в Главной квартире. Рассказ этот очень ярок, даже кинематографичен, он хорошо передает нам облик и манеры Багратиона в то время: «Беннигсен вышел из кабинета вместе с князем Багратионом, за ними следовали А. Б. Фок и несколько генералов. Беннигсен, окинув взором все собрание в приемной зале, сказал: “Здравствуйте, господа”, поздоровался отдельно с некоторыми полковниками и офицерами и, между прочим, удостоил меня этой чести. Мы пошли за ним в столовую. Дежурный адъютант не отставал от меня и посадил возле себя. Я почти не слушал, что он шептал мне на ухо, обращая все мое внимание на два лица, которые приобрели уже европейскую славу, — на Беннигсена и на любимца Суворова, князя Багратиона. Князь был в любимом своем мундире гвардейского Егерского полка. Лицо его было совершенно азиатское. Длинный орлиный нос придавал ему мужественный вид, длинные черные волосы были в беспорядке, вз&гяд его был точно орлиный. Разговариваю о довольно важном предмете, а именно, в какой степени латы и пики полезны преимущественно тем, что производят сильное впечатление в атакуемых и порождают в латниках более смелости, в надежде на защиту от пуль. “Но я научил моих егерей и казаков не бояться этих железных горшков, — сказал князь Багратион. — Хорошей, стойкой пехоте, как наша, — промолвил он, — не страшна никакая кавалерия. Что же касается до пики, то надобно уметь чрезвычайно ловко владеть ею, чтобы она была полезна: в противном случае она только спутает кавалериста. Для наших казаков нет другого оружия, кроме пики, потому что это лучшее оружие в погоне за неприятелем. Но в свалке, как обыкновенно действует кавалерия, сабля или палаш лучше”. Полковник Кнорринг, с длинными рыжими усами (Конно-татарского полка, одетого и вооруженного по-улански), доказывал пользу пик для легкой кавалерии. “Ваши татары почти те же казаки, — сказал Багратион. — Но все же для полезного действия пикой надобно быть одетым как можно легче и удобнее, без затяжки и натяжки, одетым, как наши бесцеремонные казаки ”. Во время этого разговора, тогда очень важного для меня, потому что говорено было о преимуществе кавалерийского оружия, я беспрестанно смотрел на Беннигсена, к которому князь Багратион часто обращался в разговоре, — но Беннигсен молчал. Разговор перешел к вооружению французской кавалерии, к их конным егерям, потом к пехоте, к знаменитым французским стрелкам — Беннигсен все молчал. Но когда разговор перешел к характеру и общим качествам французского войска, Беннигсен сказал: “Французское войско как ракета — если с первого раза не зажжет, то лопнет сама в воздухе”. — Князь Багратион промолвил: “Я люблю страстно драться с французами — молодцы! Даром не уступят — а побьешь их, так есть чему и порадоваться. Как свет стоит, никто так не дрался, как дрались русские и французы под Пултуском и Прейсиш-Эйлау!”

Обед кончился. Беннигсен сел под окном, рядом с князем Багратионом, и после кофе поклонился всем и ушел в своей кабинет»52.

Кажется, что эта встреча Багратиона с Беннигсеном не была просто дежурной. Нам неизвестно, ходили ли главнокомандующий и Багратион до этого в близких знакомцах. Тем не менее видно, что Беннигсен доверял Багратиону и рассчитывал на его авторитетное мнение за царским столом, видя в нем одного из немногих действующих военачальников, имевших влияние при дворе. Как писал граф Рибопьер, служивший тогда в штабе Беннигсена, главнокомандующий, «хотя и храбрый воин, был, однако, слаб характером и не умел держать в руках подчиненных. Он сообщил о своих затруднениях князю Багратиону. Мы составили совет (возможно, в тот самый день, который описывал Булгарин. — Е. А.), на котором решено было, что князь Петр Иванович передаст государю о настоящем положении дел». Наверняка Беннигсен пытался таким образом поправить свое пошатнувшееся положение в глазах царя, а главное — убедительно опровергнуть доходившие до Петербурга и вредившие ему слухи. Их распространяли граф П. А. Толстой, генерал-квартирмейстер Штейнгель и особенно генерал Кнорринг. Как писал А. П. Ермолов, Багратион был послан главнокомандующим «с подробным объяснением о Прейсиш-Эйлавском сражении, которое по разным интригам представлено было государю в несправедливом виде. Слышно было, что генерал-лейтенант Толстой посредством брата, весьма приближенного государю, доводил до сведения вымыслы, вредные главнокомандующему». Кроме того, позже, в конце мая, разгорелся скандал вокруг действий генерала Ф. В. Остен-Сакена в Гутштадтском сражении, которое могло закончиться блестящей победой, если бы Сакен выступил тогда, когда ему предписал Беннигсен.

Как не вполне справедливо писал Рибопьер, «Багратион поехал с секретным рапортом, который был мною составлен и написан и который произвел такое впечатление на государя, что он отправил в армию Н. Н. Новосильцова, самого приближенного к себе человека, чтобы восстановить порядок и дисциплину. Таким образом, имею полное право сказать, что я уничтожил затеянный против главнокомандующего заговор»51. На самом деле лавры в успехе этого дела полностью принадлежали Багратиону. Он дал государю «победную» (выгодную, кстати, и ему самому) интерпретацию событий в Восточной Пруссии, и Беннигсен вскоре получил подтверждение благосклонности Александра. Это выразилось как в щедрых наградах: Бенкендорф привез Беннигсену знаки ордена Святого Андрея Первозванного, так и в отзыве из Главной квартиры недругов главнокомандующего — генералов Кнорринга и Толстого. Слух, касавшийся Толстого и переданный Ермоловым, подтверждается замечанием, сделанным Беннигсеном в своих записках: «На место дежурного генерала графа Толстого я назначил генерал-майора Фока». Позже пострадал и другой противник главнокомандующего — Остен-Сакен: он был отдан под суд за нарушение дисциплины и субординации. Так враги Беннигсена были посрамлены, а его запросы, касавшиеся снабжения и усиления армии, сразу же удовлетворены. Как писал Ф. Булгарин, «Прейсиш-Эйлауское сражение праздновали в России как самую блистательную победу, и в память ее учрежден особый знак отличия, золотой крест на Георгиевской ленте, которым украшены были отличившиеся офицеры: он прибавлял им три года службы. 13 февраля 1807 года учрежден солдатский Георгиевский крест, и вскоре за сим обнародовано высочайшее повеление, чтоб вдовам и детям воинов всех чинов, падших на поле брани, производить жалованье их мужей и отцов». Эта была редкостная, невиданная прежде милость. Возможно, Александр подражал Наполеону, который сразу после битвы при Аустерлице усыновил и удочерил всех детей, потерявших своих отцов-воинов, на поле боя. «Прейсиш-Эйлауский крест, — писал Ф. Булгарин, — это истинный монумент русской славы», и завоевать его было очень непросто, ибо условия сражения были ужасающими54. Впрочем, в точно таких же условиях воевали и французы.

Отпечаток этих событий остался и в камер-фурьерском журнале первой половины 1807 года. 11 февраля журнал фиксирует присутствие Багратиона за обеденным столом императора и императрицы. Там же сидели цесаревич Константин Павлович, сестра императрицы принцесса Баденская, герцог и герцогиня Вюртембергские, а также «приглашенные к императорскому обеденному столу особы; находясь между оными генерал-лейтенант князь Петр Багратион, приехавший сего дня поутру из армии, который по высочайшем выходе из внутренних чертогов к обеденному столу имел счастие их императорским величествам быть представлен и приглашен к столу, за которым их величества соизволили присутствовать на 14-ти кувертах»55. Не приходится сомневаться, кто из присутствовавших за этим столом был главным героем застолья и в каком свете он представил боевые действия всей русской армии в январе 1807 года. Через два дня, 13 февраля, Багратион вновь был приглашен в Столовую комнату Зимнего дворца в числе семнадцати избранных персон и сидел рядом с Чарторыйским. По камер-фурьерскому журналу Марии Федоровны видно, что Багратиона приглашала в свое узкое застолье и вдовствующая императрица. За тем же столом, неподалеку от нашего героя, сидела и великая княжна Екатерина Павловна.