В Русской и английской культурах

Активное развитие лингвистики эмоций (эмотиологии) как самого «человеко-направленного» раздела прагмалингвистики позволяет лучше и глубже понять загадочный и многомерный мир языка как основного инструмента коммуникации и надежнейшего инструмента выявления внутренней сущности любого homo sapiens. Значительный вклад в лингвистику эмоций внес профессор Виктор Иванович Шаховский, по праву считающийся признанным авторитетом в данной области языкознания.

По мысли В.И. Шаховского, «общение человека значительно чаще эмоционально, чем не эмоционально» [Шаховский, 2009, с. 159]. Люди часто эмоционально реагируют на личные жизненные события, прочитанные книги, просмотренные фильмы или спектакли, услышанные песни, произнесенные собеседниками или третьими лицами слова.

Эмоции, выражая значение мира для людей, «проникают» в слова, «хранятся» и закрепляются в них, а при необходимости манифестируются, выражаются и опознаются также при помощи слов [Шаховский, 2007, с. 6–7].

В работах В.И. Шаховского по лингвистике эмоций [Шаховский, 1987, 1995, 2001, 2003, 2007, 2008, 2009, 2012] детально проработаны важнейшие научные проблемы, связанные с соотношением языка и эмоций как психологического феномена, предшествующего когнитивным процессам и «сопровождающего» их: а) установлена категоризация эмоциональных состояний человека в языке и тексте; б) описано влияние эмоций на формирование у носителей языка эмоциональной картины окружающей их действительности; в) выявлена парадигма лингвистических единиц, дифференцирующим признаком которых является эмоциональное значение; г) установлены языковые способы трансляции коммуникантами друг другу с максимальной точностью своих эмоциональных состояний; д) установлена культурная специфика различных способов языкового выражения эмоций.

Научные исследования В.И. Шаховского позволяют глубже проникнуть в ощущаемые каждым из homo sapiens в повседневном общении, и шире, в своей ежедневной деятельности тайны эмоций как стержневого качества человека [Шаховский, 2012, с. 60], как одной из довербальных информационных структур [Шаховский, 2003, с. 5], как формы «оценки субъектом объекта мира» [Шаховский, 2007, с. 7].

В последнее время основной областью исследований В.И. Шаховского стала эмотивная лингвоэкология, ставшая логическим следствием развития научной и практической деятельности человека: от экологии природы к экологии культуры, далее к экологии языка и речи. Так как язык человека представляет собой составную часть природы и часть культуры (общества), то эколингвистическое исследование языка в его связи с эмоциями связано с обширным пластом лингвистических проблем: от культуры речи до валеологии (науки о сохранении здоровья человека) [Шаховский, 2012, с. 61]. Язык важен как инструмент сохранения здоровья своих носителей при его правильном использовании. В таком случае язык сохраняется, а в ситуации неправильного пользования языком разрушаются и язык, и здоровье его носителя – человека [Шаховский, 2012, с. 62].

Во многих работах В.И. Шаховского пристальное внимание уделено важности постулата коммуникативной лингвистики о том, что эмоции могут вызываться не только тем, что говорится, но и тем, как это говорится. Под «как» следует понимать лексику, синтаксис и композицию, стилистику и авербалику, формирующие в совокупности коммуникативную тональность [Шаховский, 2009, с. 157–158].

К месту сказанные, произнесенные спокойным, благожелательным тоном, уважительные, приятные слова могут значительно улучшить эмоциональное состояние человека, привести его (ее) в эмоциональное равновесие, даже в случае, если коммуникант испытывает, например, негативные эмоции разочарования или гнева. Важнейшим для успешной коммуникации эмоциональным фактором, повышающим самооценку коммуникантов в результате их общения друг с другом, выступает глорификация, в том числе, и на межкультурном уровне (при помощи речевых жанров «Одобрение», «Похвала», «Комплимент» и др.) [Шаховский, 2007, с. 289; Леонтьев, 2010, с. 201-202].

Наряду с приятной, хорошей речью коммуниканты в роли адресатов могут столкнуться с грубыми, оскорбительными словами и высказываниями, цель произнесения которых заключается в достижении адресантом определенной выгоды [Жельвис, 2012, с. 100].

Невежливые (грубые) высказывания, с точки зрения адресатов, часто оказываются абсолютно незаслуженными, ничем немотивированными и неуместными для коммуникативной ситуации. Такие языковые инструменты унижения достоинства и чести адресатов (или третьих лиц) во многом в силу своей неуместности и незаслуженности «намертво врезаются» в когнитивную и эмоциональную память коммуникантов, «разрушая» их души и тела.

Грубость часто представляет собой ожидаемое коммуникативное поведение [Жельвис, 2011, с. 259]. Подобное поведение ожидаемаемо и характерно для многих типов дискурса: дискурса зала судебных заседаний [Archer, 2008, p. 193–203; Culpeper, 1996, p. 364] и дискурса полицейских допросов [Limberg, 2008, p. 167–176], дискурса армейского учебного лагеря [Culpeper, 1996, p. 359–363] и дискурса политических конфликтов между политическими партиями, их лидерами и их последователями [Kienpointner, 2008, p. 244], а также семейного дискурса, терапевтического дискурса, подросткового дискурса, дискурса телевизионных и радийных ток-шоу [Culpeper, Bousfield, Wichmann, 2003, p. 1545–1546], компьютерного дискурса [Locher, 2010, p. 1–5; Леонтьев, 2013, с. 714–723].

В русской культуре адресаты в ситуациях институционального общения часто сталкиваются со своеобразным стилем «барина» («хозяина»), исходящем от адресанта – наделенного определенной властью чиновника.

Иногда адресантом грубости может оказаться лицо, формально исполняющее роль «будто бы» наделенной властью персоны (например, продавец или уборщица), но в реальной жизни обладающее гораздо меньшим социальным статусом, чем адресат нелицеприятных слов.

Данный стиль общения приобретает все более устойчивые языковые черты, воплощенные в узнаваемых всеми неэкологичных, невежливых директивах («поднимите ноги», «мусор в корзину не бросать», «воды не будет», «очередь больше не занимать») [Ионова, Шаховский, 2013].

Подобное поведение одного из коммуникантов (адресанта), ухудшая экологичность общения, также ухудшает эмоциональное состояние адресата, и может вызвать у него (нее) ответную реакцию в виде таких же невежливых, нелицеприятных речений. Т.е. ликоущемляющие тактики разговора представителей официальных институтов с рядовыми коммуникантами легко «возвращаются» им же, многократно усиленные эмоциональным состоянием униженных рядовых коммуникантов [Ионова, Шаховский, 2013].

Можно сделать вывод, что понятие грубости весьма многозначно. Поэтому цель грубого и невежливого поведения определить сложнее, чем цель вежливого поведения [Карасик, 1992, с. 83].

Под грубостью понимают «систему определенных коммуникативных стратегий и тактик, используемых в реальном общении и нацеленных на создание конфликтной коммуникации» [Жельвис, 2011, с. 258]. Как и вежливость, грубость отражает социально-культурные ценности, но с противоположным знаком, т.к. любая «конфликтная ситуация – столь же неотъемлемая часть быта любого представителя животного … мира, что и мирное сосуществование» [Жельвис, 2011, с. 258–259].

В данном определении следует обратить внимание на характеристику интенций адресантов грубых речевых действий: адресанты нацелены (курсив наш – В.Л.) на создание конфликтной ситуации, их цель противоположна мирному, уважительному по отношению к адресатам (третьим лицам) поведению, они и не думают быть вежливыми, т.е. не стремятся сохранить социальные лица адресатов.

Наличие у адресанта (инициатора) грубости интенции вести себя неучтиво, неуважительно по отношению к собеседнику, т.е. стратегический характер грубости, является кардинальным концептуальным отличием грубости от вежливости.

Вежливость означает систему «коммуникативных стратегий и тактик, используемых в реальном общении и нацеленных на бесконфликтную коммуникацию и взаимопонимание» [Ларина, 2009, с. 167]. Быть вежливым означает, что адресант имеет доступ к наборам стратегий для создания, регулирования и воспроизведения различных форм кооперативного общения. Вежливость равнозначна сохранению на протяжении всего социо-коммуникативного взаимодействия позитивных лиц коммуникантов [Watts, 2002, p. 161]. Для вежливости характерен набор определенных речевых клише (формул), легко узнаваемых в процессе коммуникации.

Вежливость и грубость культурно-специфичны (национально-специфичны): то, что вежливо в одной культуре, может оказаться грубым в другой. Существуют определенные национальные стереотипы и стратегии поведения. Подобные различия прослеживаются вплоть до индивидуальных различий в оценке грубости двумя или более коммуникантами: то, что вежливо для одного коммуниканта, может оказаться грубым для другого коммуниканта, воспитанного в той же социальной среде [Жельвис, 2012, с. 100].

Русская вежливость менее формальна, менее выразительна, менее многочисленна, но более искренна, чем английская вежливость [Жельвис, 2011, с. 262]. Для представителей русской нации вежливость ассоциируется с учтивостью, обходительностью, предупредительностью [БТСРЯ, с. 115].

В западных культурах вежливость понимается как некий социальный инструмент сохранения социальных лиц коммуникантов, объединяющий в себе различные «средства минимизации риска конфронтации между участниками дискурса, минимизации не только возможности возникновения подобной конфронтации в принципе, но и возможности интерпретации указанной конфронтации как несущей угрозу лицу (ликоущемляющей)» [Lakoff, 1989, p. 102].

Нельзя забывать и о значении системы ценностей для адекватного понимания проявления вежливости / грубости, например, в русской и английской культурах. Потенциальные различия в отношении к данным социальным феноменам, по-видимому, оказались следствием различий в развившейся системе мышления, системе ценностей двух культур.

Для современной русской культуры характерна дуальная модель мышления, развившаяся на основе дуальных моделей средневековой русской культуры и русского православия в целом, с его «двуполюсным ценностным полем, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной аксиологической зоны» [Лотман, Успенский, 1994, с. 220]. Как известно, в системе русского православия всегда отсутствовало (и отсутствует) понятие чистилища, принципиально важное для западных католических и протестантских стран. «В реальной жизни западного средневековья оказывается возможной широкая полоса нейтрального поведения, нейтральных общественных институтов, которые не являются ни “святыми”, ни “грешными”, … ни плохими, ни хорошими. Эта нейтральная сфера становится структурным резервом, из которого развивается система завтрашнего дня» [Там же. С. 220–221]. А системе русского средневековья было свойственно членение загробной жизни только на рай и ад, в которой не предусматривалось никакой промежуточной зоны. Поэтому в земной жизни поведение могло быть либо грешным, либо святым [Там же. С. 220–221].

Указанные «святость» и «грешность» представителей средневековой русской культуры нашли свое отражение в четком противопоставлении грубости и вежливости в русской культуре на современном этапе ее развития: «кто не грубит, уже считается вежливым» [Ларина, 2009, с. 137].

Понятия «невежливость» и «невежливый» в русской культуре связаны с несоблюдением конкретными лицами предписанных русской культурой, русским обществом в целом, или конкретным социальным сообществом («сообществом по интересам») общепризнанных правил поведения. Быть невежливым – означает не соблюсти (нарушить) правила вежливого поведения по отношению к другому лицу.

Понятия «грубость» и «грубый» напрямую связаны с внешним проявлением невежливости. Они тесно связаны не только с понятием контекста (ситуации), но и с отношением адресанта и адресата к сказанному. В определенных условиях самая вежливая фраза может быть воспринята адресатом как издевательство, сарказм или грубость, а самый вульгарный мат – как комплимент [Жельвис, 2011, с. 260, 263–264].

Итак, грубость определяется как грубость не адресантом, а именно адресатом. Часто адресант не имеет никаких интенций быть грубым, но адресат в силу специфики его воспитания, социального статуса и т.д., воспринимает его речения или авербальное поведение как грубость [Жельвис, 2012, с. 103].

Для более детальной концептуализации грубости и невежливости в русской культуре обратимся к Большому толковому словарю русского языка [БТСРЯ]. В нем находим следующие определения вежливости, невежливости, грубости:

Вежливость – учтивость, обходительность, предупредительность. Правила в. Изысканная в. Сделать что-либо из в. (следуя правилам приличия, а не внутренним побуждениям). Визит вежливости (офиц.; посещение кого-л., чего-л. из приличия) [БТСРЯ, с. 115].

Вежливый – чуждый грубости, предупредительный, услужливый. В. продавец. С коллегами подчеркнуто вежлив ║Выражающий учтивость; исполненный учтивости. В. тон. В-ое обращение. В.ответ, отказ [БТСРЯ, с. 115–116].

Невежливый – нарушающий правила вежливости, приличия; неучтивый. Н. человек. Н. официант, продавец. Вы невежливы, сударь! ║ Выражающий неучтивость. Н-ое письмо. Н. ответ, отказ. Н-ая шутка [БТСРЯ, с. 613].

Грубый – 6. не соблюдающий этики человеческих или профессиональных отношений; невежливый, неделикатный, неучтивый. Г. продавец. Г-ая медсестра. Г. игрок ( спорт.;нарушающий этику и правила игры). Груб в обращении с кем-л. Груб с друзьями, коллегами, домашними. Груб по отношению к окружающим, подчиненным. Вы слишком грубы! ║Выражающий пренебрежение, неуважение к кому-л.; исполненный неучтивости, резкости. Г. тон. Г-ое замечание. Г-ое обращение с родителями. Г-ая игра ( спорт.; с нарушением этики и правил) [БТСРЯ, с. 230].

Грубость – 2. грубое слово, замечание; грубое поведение, поступок. Допустить г. Вырвалась, слетела с языка г. Принять резкость за г. Раскаяться в собственной г. Говорить грубости. Только без грубостей! (форма категоричного пресечения такого поведения). Простите мою г. Простите меня за невольную г.! (форма извинения) [БТСРЯ, с. 230].

Итак, можно сделать вывод, что в концептуальном мире носителей русского языка грубость является понятием сугубо индивидуальным, субъективным, зависящим от контекста (ситуации), интенции говорящего и, что самое важное, реакции адресата.

Английская культура значительно отличается от русской культуры системой ценностей и культурных концептов. Русская культура – это культура, для которой характерен приоритет общественного, коллективистского над личным и ее важнейшим концептом выступает «соборность» («коллективность»). Главным признаком соборности русских является любовь к общению, к ведению разговоров и бесед. Частая коллективная речевая деятельность сплачивает русских, позволяя им свободно вторгаться в зону независимости других коммуникантов, куда представители многих европейских народов и не подумают вторгнуться.

В английской культуре, относящейся к числу т.н. индивидуалистических культур, важнейшим культурным концептом является “privacy” («автономия личности»). Англичане постоянно стремятся к соблюдению данной автономии в повседневной деятельности и в процессе вербального общения [Ларина, 2003, с. 34–41].

В английской культуре, как мы полагаем, в силу указанных культурных особенностей, а также ввиду вышеописанной трехзвенной структуры религиозного членения загробной жизни принято выделять вежливое (polite), невежливое (impolite) и социально приемлемое (допустимое) (politic / appropriate) речевое и неречевое поведение. Социально приемлемое, т.е. немаркированное поведение – это речевое / неречевое поведение, осуществляемое коммуникантами в данный момент времени и считающееся подходящим, правильным с точки зрения их взаимодействия [Watts, 2003, p. 144].

Следует положительно оценивать только вежливое поведение, а невежливое, грубое, и чрезмерно вежливое (over-polite) типы поведения, относящиеся к неприемлемому (недопустимому) типам поведения нужно всегда оценивать отрицательно [Locher, Watts, 2005, p. 11–12].

Необходимо отметить, что среди лингвистов и лексикографов до сих пор не существует единой точки зрения относительно того, какой тип вербального / невербального поведения следует обозначать лексемами ‘impoliteness’ (невежливость) и ‘rudeness’ (грубость, невежливость, оскорбительность) в английском языке. Тем более, что по своей семантике ‘impoliteness’ и ‘rudeness’ частично синонимичны.

В подтверждение сказанного приведем данные одного из самых авторитетных толковых словарей английского языка Oxford Advanced Learners Dictionary (OALD):

polite → having or showing good manners and respect for the feelings of others (opposite: impolite) (воспитанный, проявляющий хорошие манеры и уважение к чувствам других людей) [OALD, p. 976].

impolite → not polite (не являющийся вежливым) (synonym: rude) [OALD, p. 650].

rude → having or showing a lack of respect for other people and their feelings (проявляющий (полное) отсутствие уважения к другим людям и их чувствам) (synonym: impolite) [OALD, p. 1118].

На синонимичность лексем ‘impoliteness’ и ‘rudeness’ в пределах прагматики и социолингвистики указывает М. Киенпоинтнер [Kienpointner, 2008, p. 245]. Опираясь на положения дискурсивного подхода в изучении вежливости / невежливости, различающего коммуникативные идеологии Politeness₁ / Impoliteness₁ (понимание рядовыми носителями языка того, что вежливо / невежливо) и Politeness₂ / Impoliteness₂, (интерпретация (не)вежливости как научного специального термина в теоретических изысканиях ученых) [Watts, 2003, p. 30–32], автор анализирует феномен невежливости с научной точки зрения (т.е. как Impoliteness₂). По М. Киенпоинтнеру, невежливость / грубость – это коммуникативное поведение, не только дестабилизирующее взаимоотношения коммуникантов и затрудняющее достижение ими общей коммуникативной цели, но и создающее (поддерживающее) эмоциональное состояние неприятия, антипатии [Kienpointner, 2008, p. 245].

В концепции М. Теркурафи лексема ‘rudeness’ в английской культуре обозначает осознаваемую, а значит, намеренную грубость, а лексема ‘impoliteness’ – случайную, ненамеренную угрозу лицу адресата со стороны говорящего (адресанта) [Terkourafi, 2008, p. 62] (ср. с очень близким пониманием грубости в терминах В.И. Жельвиса).

Совершенно иначе, чем М. Киенпоинтер, М. Теркурафи и В.И. Жельвис, трактует невежливость и грубость британский лингвист Дж. Калпепер. Отмечая, что феномен невежливости связан с тем, как передается на вербальном уровне и воспринимается оскорбление (offence), он полагает, что лексема ‘rudeness’ обозначает случайное нарушение уместного поведения, а лексема ‘impoliteness’ обозначает намеренное осуществление адресантом атаки на социальное лицо адресата. При этом адресат осознает и/или воссоздает данное поведение как намеренно атакующее его лицо, или как одновременное проявление первого и второго действий [Culpeper, 2005, p. 36–38, 63].

Стратегии грубости, угрожающие и позитивному, и негативному лицу коммуникантов, на языковом уровне проявляются в употреблении языковых формул или общепринятых клише. На основании проведенного Дж. Калпепером анализа аутентичных источников на английском языке (расшифровка перехваченных судебными властями телефонных разговоров; снятые скрытой камерой документальные фильмы (“fly-on the-wall documentaries”), посвященные ежедневной подготовке новобранцев в армии, или ежедневной деятельности инспекторов дорожного движения), было установлено, что к числу языковых средств выражения грубости относятся не только языковые формулы или общепринятые клише, но и эмотивные единицы с отрицательной оценочной семантикой:

а) оскорбления, выражаемые при помощи: 1) персонифицированных отрицательных вокативов (you) (fucking, rotten, dirty, fat) (moron, bastard, pig, loser, liar); 2) персонифицированных негативных утверждений (you) (are) (so / such a) (thick, stupid, bitchy, hypocrite, fat, terrible, pathetic); 3) персонифицированных негативных ссылок (упоминаний) (your) (little, stinking) (mouth, corpse, hands, breath); 4) персонифицированных негативных ссылок (упоминаний) третьего лица, так чтобы их слышал объект оскорблений (the) (daft) (bimbo, etc.);

б) лексика выражения целенаправленной критики (жалобы): (that, this, it) (is, was) (absolutely, unspeakably) (bad, rubbish, horrible, etc.);

в) лексика выражения сомнения в чем-либо или неприятные вопросы: why do you make my life impossible?; which lie are you telling me?; you want to argue with me or you want to go to jail?;

г) лексика, выражающая снисхождение: (that) (‘s/is being) (babyish, childish, etc.);

д) лексика, позволяющая донести послания до сведения адресата: (listen here); (you got?); (do you understand me?);

е) клише, в грубой форме символизирующие для адресата необходимость уйти: (go away); (get/lost out); (shove, etc.) (off);

ж) клише, в грубой форме принуждающие адресата замолчать: (shut) (it) (your) (stinking, etc.) (mouth, face, trap, etc.);

з) угрозы: (I’ll, I’m, we’re) (gonna) (smash your face in, box your ears, straighten you out) (if you don’t) (X); (X) (before I) (hit you, strangle you);

и) негативные экспрессивы (проклятия, выражения недоброжелательства): (go) (to hell, hang yourself); (damn) (you).

Отсутствие в списке табуированной лексики объясняется тем, что эти единицы встречаются в Корпусе довольно редко (не более 2 случаев на 100 примеров). Табуированная лексика также часто сопровождает в речи указанные выше клише. Некоторые из вышеприведенных лексем могут показаться совершенно безобидными и зависящими от контекста, чтобы они могли относиться к единицам, обладающим эффектом грубости/невежливости. Они были включены в список потому, что они сопровождались определенной интонацией, силой голоса и т.д. [Culpeper, 2010, p. 3241–3243].

В исследовании В.И. Жельвиса на материале русского языка приводятся данные опроса информантов относительно того, какой поступок следует считать грубым (подразумевается не только речевая грубость). Наиболее частотными ответами оказались: а) агрессия; б) неуважение к человеку, к другим людям, к окружающим, к старшим и пожилым, к детям, к инвалидам, к чужой собственности, неуважение как несоблюдение субординации, дерзость; в) вариант неуважения: не уступить место в транспорте; г) драка; д) хамство; е) брань (брань грубая, нецензурная брань/речь, мат, матерщина, ругательства, ругань); ж) обзывание; з) оскорбление; и) угроза (без уточнения); к) унижение (без указания, в чем оно заключается). Приведенные данные нельзя считать окончательными для точной концептуализации грубости в русской коммуникативной культуре [Жельвис, 2011, c. 266–268].

Таким образом, исследования грубости как «регулятора коммуникативного поведения» (определение В.И. Жельвиса) на языковом (речевом) уровне находятся в самой начальной стадии. Их необходимо продолжать, чтобы лингвисты получили наиболее надежный инструмент отличия случайного, ненамеренного невежливого коммуникативного поведения от намеренного, стратегического грубого коммуникативного поведения, особенно в ситуациях, где грубость неуместна и неоправданна. Желательно разработать наиболее детальную таксономию коммуникативных контекстов, в которых грубость более ожидаема, чем в других случаях.

Литература

Жельвис В.И. «Анти-Грайс»: постулаты грубости как регулятора коммуникативного поведения // Жанры речи: сб. науч. статей. Памяти К.Ф. Седова. – Саратов; Москва: «Лабиринт», 2012.– Вып. 8 – С.99–109.

Жельвис В.И. Грубость как регулятор коммуникативного поведения // Бытие в языке: сб. науч. трудов к 80-летию В.И. Жельвиса. – Ярославль: Изд-во ЯГПУ, 2011. – С. 258–289.

Ионова С.В., Шаховский В.И. Разговор глухого с немым // Стратегия России. – 2013. – № 7. [Электронный ресурс]. URL: http:// sr.fondedin.ru/

Карасик В.И. Язык социального статуса. – М.: Институт языкознания РАН; Волгогр. гос. пед. ин-т, 1992.

Ларина Т.В. Категория вежливости в английской и русской коммуникативных культурах. – М.: Изд-во РУДН, 2003.

Ларина Т.В. Категория вежливости и стиль коммуникации: Сопоставление английских и русских лингвокультурных традиций. – М.: Языки русской культуры, 2009.

Леонтьев В.В. Стратегии невежливой коммуникации в компьютерном дискурсе // Человек. Язык. Культура: сб. науч. статей, посвященных юбилею проф. В.И. Карасика: в 2-х ч.; отв. соред. В.И. Колесов, М.Влад. Пименова, В.И. Теркулов. – Киев: Издательский дом Д. Бураго, 2013. – Ч. 1. – С. 714–723.

Леонтьев В.В. Эмоциональный фактор глорификации в межкультурной коммуникации (на примере речевого акта «Compliment») // Язык и общество в зеркале культуры: материалы Междунар. науч. конф. – Астрахань: АГУ, Издательский дом «Астраханский университет», 2010. – С. 200–204.

Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) // Успенский Б.А. Избранные труды. Семиотика истории. Семиотика культуры. – М.: «Гнозис», 1994. – Т.1. – С.219–254.

Шаховский В.И. Дискурсивность эмоций как коммуникативная универсалия // Язык и эмоции: номинативные и коммуникативные аспекты: сб. науч. тр. к юбилею В.И. Шаховского / отв. ред. С.В. Ионова. – Волгоград: Волгоградское научное изд-во, 2009. – С. 149–160.

Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. – Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1987.

Шаховский В.И. Когнитивные ресурсы эмоциональной языковой личности // Языковая личность: проблемы когниции и коммуникации: сб. науч. тр. – Волгоград: «Колледж», 2001. – С. 11–16.

Шаховский В.И. Лингвистическая теория эмоций: монография. – Волгоград: «Перемена», 2007.

Шаховский В.И. О лингвистике эмоций // Язык и эмоции. – Волгоград: «Перемена», 1995. – С. 3–15.

Шаховский В.И. Теоретические основы эмотивной лингвоэкологии // Россия лингвистическая: научные направления и школы Волгограда: кол. монография. – Волгоград: Волгоградское научное изд-во, 2012. – С. 60–69.

Шаховский В.И. Эмоции – мотивационная основа человеческого сознания // Аксиологическая лингвистика: проблемы языкового сознания: сб. науч. тр. – Волгоград: «Колледж», 2003. – С. 3–11.

Шаховский В.И. Энергетическая мощность эмоций и дискурсивные нормы // Вопросы психолингвистики. – 2008. – № 7. – С. 39–43.

Archer D. Verbal aggression and impoliteness: Related or synonymous // Impoliteness in Language. Studies on its Interplay with Power in Theory and Practice (eds. Bousfield D., Locher M.). – Berlin, N.Y.: Mouton de Gruyter, 2008. – P. 181–207.

Culpeper J. Towards anatomy of impoliteness // Journal of Pragmatics. – Vol. 25. – № 3. – 1996. – P. 349–367.

Culpeper J. Impoliteness and the entertainment in the television quiz show // Journal of Politeness Research. – Vol.1. – 2005. – P. 35–72.

Culpeper J. Conventionalized impoliteness formulae // Journal of Pragmatics. – Vol. 42. – № 12. – 2010. – P. 3232–3245.

Culpeper J., Bousfield D., Wichmann A. Impoliteness revisited: With special reference to dynamic and prosodic aspects // Journal of Pragmatics. – Vol. 35. – № 10–11. – 2003. – P. 1545–1579.

Kienpointner M. Impoliteness and emotional arguments // Journal of Politeness Research. – Vol.4. – 2008. – P. 243–265.

Lakoff R.T. The limits of politeness: Therapeutic and courtroom discourses // Multilingua. – Vol. 8. – № 2/3. – 1989. –P. 101–129.

Limberg H. Threats and conflict talks // Impoliteness in Language. Studies on its Interplay with Power in Theory and Practice (eds. Bousfield D., Locher M.). – Berlin, N.Y.: Mouton de Gruyter, 2008. – P. 155–179.

Locher M. Politeness and impoliteness in computer-mediated communication // Journal of Politeness Research. – 2010. – Vol.6. – P. 1–5.

Locher M., Watts R. Politeness theory and relational work // Journal of Politeness Research. – 2005. – Vol.1. – P. 9–33.

Terkourafi M. Toward a unified theory of politeness, impoliteness and rudeness // Impoliteness in Language. Studies on its Interplay with Power in Theory and Practice (eds. Bousfield D., Locher M.). – Berlin, N.Y.: Mouton de Gruyter, 2008.– P. 45–74.

Watts R. From polite language to educated language // Alternative Histories of English (eds. Watts R., Trudgill P.). – L., N.Y.: Routledge, 2002. – P. 155–172.

Watts R. Politeness. – Cambridge: CUP, 2003.