В. И. ТОЛСТЫХ. Суть дела, или Что не надо упрощать

Меня смущает, что нынешняя критика марксизма, за редкими исключениями, ведется не на уровне мысли самого Маркса. Отчетливо проступает тенденция "опустить" его до себя, своего собственного уровня, а то и расхожих, чисто идеологических представлений о сущности марксистского учения, пустивших глубокие корни не только в обыденном, но и теоретическом (научном) сознании. Звучит обидно, но это так, в чем легко убедится каждый, кто, зная Маркса "из первых рук", сопоставит его взгляды, взятые в их целостности и общеисторическом контексте, с некоторыми обвинениями и уничижительными суждениями, прозвучавшими и в нашей дискуссии.

Маркс прекрасно знал, что любые идеи представляют собой исторические и преходящие продукты, многократно высказывался по этому поводу и никогда не претендовал на собственную непогрешимость. Но его задевало, когда он встречался с недобросовестной критикой, восклицая в адрес некоторых своих оппонентов: "О, если бы эти люди хотя бы читать умели!" ' Читать - значит сопоставлять, считаться с конкретными историческими обстоятельствами, логикой рассуждений, а не выдергивать цитаты, отдельные, пусть и существенные, не подтверждаемые практикой, которая всегда богаче любых представлений, суждений и выводов. Обескураживает самоуверенность и отчаянная смелость многих современных ниспровергателей марксизма, видимо, рассчитывающих на то, что возразить им будет некому. Однако, когда берешь себе в оппоненты мыслителей такого ранга, как Маркс и Энгельс, надо заранее учитывать, что они и мертвыми могут за себя постоять, разумеется, в честном споре. Напомню хорошо известное высказывание Ф. Энгельса, показывающее, что они с Марксом не заблуждались насчет того, что может произойти не только с "доктринальными основами" их идей, но и с революцией, когда она произойдет на практике. "Во всякой революции неизбежно делается множество глупостей так же, как и во всякое другое время; и когда, наконец, люди успокаиваются настолько, чтобы вновь стать способными к критике, они обязательно приходят к выводу: мы сделали много такого, чего лучше было бы не делать, и не сделали многого, что следовало бы сделать, поэтому дело и шло скверно"

Но странное дело, посвятившие им многочисленные тома своих исследований западные историки и философы "не догадались" их перечеркнуть, отменить, настаивать на их исторической несостоятельности и несправедливости. Не поздоровилось бы и питавшим их идейным течениям, анализу которых основоположники марксизма уделили немало места и времени. Так что дело даже не в том, как понимать связь теории с практикой, а в более уважительном, беспристрастном отношении к историческому процессу как таковому, в умении считаться с реальностью и проникать в глубинные истоки хода событий. Вон сколько "глупостей" совершено за годы перестройки, сколько сделано того, чего не следовало бы делать, и не сделано того, что следовало бы сделать (и пролилась уже кровь, и имеется немало жертв, казалось бы, ее благие намерения дискредитирующих), но сторонники радикального обновления общества, насколько я заметил, от перестройки не отказываются. Не все ясно - сейчас это очевидно - с самими "доктринальными основами" перестройки, но мы уже упрямо продолжаем начатое дело, пробираясь через строй таких сомнительных в своей мыслительной ценности идей-лозунгов, как "ускорение", "больше социализма", "регулируемый рынок" и т. д. и т. п.

Тем радикально мыслящим реформаторам, которые усомнились в том, нужен ли Маркс перестройке, можно посоветовать вдуматься, скажем, в такую постановку вопроса: "Дело не в том, в чем в данный момент видит свою цель тот или иной пролетарий или даже весь пролетариат. Дело в том, что такое пролетариат на самом деле и что он, сообразно этому своему бытию, исторически вынужден будет делать" '.

Отвечая на него, Маркс и Энгельс, несомненно, как это стало очевидно сейчас, дали неверный ответ, возложив на плечи пролетариата непосильную ношу мессианской роли и ответственности. Но ведь вопрос поставлен верно, и отвечать на него приходится и сегодня, не надеясь на то, что помогут, сами собой "сработают" мудрые законы о земле, собственности, аренде, предпринимательстве и т. п. Вот мы днем с огнем ищем скрытых и бичуем открытых противников перестройки, делим самих себя на "правых" и "левых", "чистых" и "нечистых". Но мало кто удосужился заняться анализом объективных мыслительных форм, как их определял Маркс, чтобы пробиться к действительному положению и интересам субъектов общественного производства - "рядовых" крестьян, рабочих, интеллигентов. Наше внимание сосредоточено на председателях колхозов, гос- и партбюрократах, всех власть предержащих, находящихся на свету и в тени, а между тем судьба начатых реформ в конечном счете зависит от тех, кого до сих пор считают (разумеется, не на словах - на деле!) всего лишь "винтиками", способными голосовать да участвовать в разного рода манифестациях.

Лично мне Маркс помогает понять и смысл перестройки, и ее движущие силы, и глубокие противоречия, в которых она оказалась (да и сам язык, понятийный аппарат, коим пользуются современные критики Маркса, является насквозь марксистским, если внимательнее приглядеться).

Не желая морализировать и поучать кого бы то ни было, хотел бы вернуться к этическому аспекту нашего нынешнего отношения к Марксу и марксизму. В надежде, что откровенный разговор на эту тему окажет положительное воздействие на становление нового мышления, выработку так называемой "идеологии обновления".

Несомненно, мы много потеряли оттого, что когда-то уклонились от спора о Марксе, никогда не прекращавшегося в западноевропейской общественной мысли и искусственно прерванного в России после Октября 1917 года (если, конечно, не считать спором "игру в одни ворота", именуемую критикой антимарксистских течений и концепций "врагов социализма"). Первыми из спора, вслед за меньшевиками и эсерами, были выключены философы, составившие авангард высланных за границу в 1922 году интеллектуалов.

С тех пор марксизм в России можно было сколько угодно "развивать и обогащать", при непременном условии, что вы не усомнитесь ни в одном из его принципов и постулатов.

Неприкасаемыми стали и Маркс с Лениным, и все то, что затем получило наименование марксизма-ленинизма. И надо признать, что деформация учения Маркса приобрела вполне целенаправленный характер: сначала его превратили в чистую идеологию (идеологию сталинского "Краткого курса"), а впоследствии, уже ближе к нашим дням, появилась особая, доцентская или профессорская, форма доктринерского марксизма, целая система схоластически::, оторванных от реальности понятий, каковую, собственно, сейчас и ниспровергают. К обсуждению теории и идей самого Маркса, взятых в их первозданном виде и значении, мы еще не приступали.

Результаты - налицо. Непогрешимый еще недавно Маркс сегодня кругом не прав, сплошь ошибочен и неприемлем, его третируют как "мертвую собаку", начисто отказывая ему в каком-либо позитивном содержании. Что само по себе подозрительно. Но нам не привыкать к такого рода вивисекциям, которым, когда нужно было, подвергались и Платон, и Фрейд, и русские философы, и многие другие мыслители, если выяснялось, что они вплотную не подошли к диалектическому материализму и не остановились перед истматом. Однако сугубо негативная позиция по отношению к любой серьезной идее, вошедшей в историю общественной мысли, изначально непродуктивна и сама не выдерживает критики. Ибо, как проницательно заметил Гегель в своей "Эстетике", "негативное суждение с благородной миной возвышается над сутью дела, не проникая в нее и не постигая ее позитивного содержания... Люди часто думают, что они разделались с вещью, справедливо обнаружив в ней недостатки. Они правы, но вместе с тем и не правы, ибо не постигают положительной основы вещи. Искать повсюду дурное, не видя в нем ничего положительного, подлинного, есть признак величайшей поверхностности" '.

Это относится не только к Марксу и его идеям. Недавно я прочитал большую работу критика-литературоведа, посвященную Маяковскому, где "лучший и талантливейший поэт нашей советской эпохи", как его определил Сталин (руководствуясь своими, явно политическими соображениями), объявляется бесталанным графоманом, лживым и искусственным во всех своих ипостасях, вплоть до бытовых привычек и любовных увлечений. Не помогли Маяковскому даже авторитетные высказывания-признания Пастернака и Марины Цветаевой, увидевших в нем большого поэта-лирика. Как это "по-нашенски", по-русски - возносить так возносить, низвергать так низвергать! Негативная критика чего бы то ни было - отдельных личностей, государства, общества, событий - достигла у нас такого размаха и непримиримости, что мало-мальски думающий и самостоятельный человек не может однажды не встать перед вопросом: а не идет ли на смену одной лжи другая, не менее вредная и опасная?

Нет ли и здесь какого-то подвоха, скрытого идеологического интереса? Наблюдая нынешний шабаш вокруг Маркса, замечаешь любопытное человеческое явление: все те, кто задолго до перестройки и гласности относился к Марксу либо скептически, либо отрицательно, как-то умудрялся обойтись без заверений в верности марксистской идеологии и цитирования ее классиков, сейчас ведут себя спокойно, рассудительно, находя в учении Маркса даже какие-то достоинства и верные положения: в то время как его современные ниспровергатели, будто впав в беспамятство, неистово отрекаются от своего недавнего кумира и идола.

Я намеренно полемически заостряю обсуждаемую тему, чтобы зафиксировать разрыв с традициями, выработанными серьезной общественной мыслью. В качестве примера, достойного подражания, сошлюсь на критику марксизма Н. А. Бердяевым, который отмечал "двойственность", внутреннюю противоречивость учения Маркса и усматривал первородный грех последнего даже не в его экономической теории, а в вышедшем на первый план мессианизме. Бердяев считал Маркса "замечательным экономистом" и высоко ценил "правду" его анализа (критики) капиталистической цивилизации. Он оспаривает расхожие в те времена упреки Маркса в апологетике экономического детерминизма, в недооценке культуры и личности, характеризуя его учение как особого рода индетерминизм и даже идеализм. Более того, Бердяев говорит о возможности "духовного марксизма", выделяя в Марксовой критике капитализма тезис о подчинении человека экономике, пленении его жизнедеятельности "царством необходимости", которое, заметим, русский мыслитель отнюдь не идеализировал (что, например, делает уважаемый А. С. Ципко), и с симпатией отнесся к мысли автора "Капитала" о свободе, возможной лишь за пределами материального производства. В своем отрицании капитализма Маркс, по мнению Бердяева, был вполне экзистенциален и гуманистичен, пытаясь пробиться через завесу философии "здравого смысла" и очевидных прагматических успехов капитализма.

Не правда ли, интересно: испытавший в молодости притяжение марксизма Бердяев ("легальный марксист"), порвав с ним, тем не менее отдает ему должное, отмечает его сильные стороны, выявляет позитивное содержание, которое ему не по душе и противоречит его собственным воззрениям, а сегодняшние отрицатели Маркса, как будто они всю жизнь исповедовали экзистенциализм или религиозную философию, отправляют Маркса на свалку или в анналы истории как ненужный хлам идей, никогда не имевших корней в действительности?! Ныне редко кто заявит, что он "марксист" или "ленинец" по убеждениям, вспомнив, что еще вчера в лекциях, диссертациях и книгах шагу не мог ступить без ссылок на авторитет Маркса или Ленина. Речь идет не о Марксе, который, безусловно, останется в истории общественной мысли в ряду великих мыслителей прошлого, несмотря на все свои заблуждения и ошибки, а о нас, с которыми опять "что-то происходит"...

Разумеется, нелицеприятная критика марксизма и Маркса в контексте реально развивающейся истории и изменений, происходящих в общественном сознании, - это одно, а "охота" на Маркса, шельмование марксизма - нечто совсем другое, недостойное людей науки. С идеями вообще надо обращаться поосторожнее. Они, даже самые "утопичные" и "завиральные" (на первый взгляд), возникают не на пустом месте, и, прежде чем их отринуть или осудить, надо бы выяснить их реальные истоки и почему они торжествуют или терпят поражение. Многие из нас только сейчас начинают понимать все величие и практическую истинность учения Платона о "сверхчувственной" природе идей, мудрую отвлеченность кантовского "категорического императива", житейскую пользу фрейдовского преувеличения сферы "подсознательного", пророческую проницательность критики революции авторов знаменитых "Вех", и многое другое в сокровищнице человеческого интеллекта, что еще недавно обличалось, отвергалось с "марксистских позиций". Нынешний кризис марксизма, воспринятый многими на эсхатологический манер, надо бы объяснить спокойно, по-деловому, без митинговых обличений и заклинаний, проникших, увы, и в научную среду.

В молодости мне нравилась формула Белинского "только дурак не меняет своих убеждений". Но с годами, и особенно в наши дни, когда поменять свои воззрения и симпатии можно "с легкостью в мыслях необыкновенной", без ущерба для здоровья и общественного положения, и никто не потребует от тебя даже раскаивания в своих былых "заблуждениях", эта формула вызывает у меня какой-то внутренний протест. В ней скрывается моральный изъян, стирающий разницу между потребностью интеллекта пробиться к истине, самодвижением ищущей мысли и беспринципностью, а то и обыкновенным отступничеством. Совсем недавно я утвердился в своем сомнении, вычитав в дневниках В. Г. Короленко, как он с грустью констатировал, что наступают времена (шел 1918 год!), когда мировоззрение, по его словам, кажется, уже не вырабатывают, а выбирают.

Удивительные вещи происходят в нравах и нравственности общества в эпоху перестройки и гласности, достойные стать предметом междисциплинарного исследования с участием этиков, психологов, физиологов, психиатров и др.

Поразительную активность по разоблачению и ниспровержению марксизма развили многие из тех, кто активно участвовал как раз в "развитии и обогащении" марксистской идеологии в недавние времена. Философ, защитивший в июне 1986 года докторскую диссертацию по теме "Философские предпосылки становления и развития учения Карла Маркса о первой фазе коммунистической формации", буквально через год-два публикует статьи, где камня на камне не оставляет от "доктринальных основ" марксизма вообще, отвергая саму возможность построения социалистического общества.

А вот писатель, не по своей охоте (поверим ему на слово) принимавший участие в травле Пастернака, оправдывающий себя не тем, что "бес попутал", а тем, что тогда "все так поступали", взялся перечитывать Ленина, чтобы уличить его в кровожадности, сознательном стремлении извести крестьянство, превратить пролетариев в завистливых люмпенов, "шариковых". Многие писатели и кинематографисты, десятилетиями перелагавшие господствующие идеологемы в художественные образы, искавшие и находившие светлые стороны, положительных героев в реальной действительности, принялись с рвением и упоением разоблачать все и вся, чему поклонялись, с чем так долго мирились и соглашались. Не знаю, как кого, а меня очень интересует сам механизм столь скоропалительной трансформации взглядов и ориентаций, превращающий сознание в предмет (объект) манипуляции внешних сил и воздействий.

Это, за редким исключением, отнюдь не акт посетившего "свыше" прозрения и не освобождение от индивидуального заблуждения или вынужденного конформизма. Тут, наверное, придется все-таки обратиться к Марксу и воспользоваться введенным им в оборот понятием превращенной формы, которая помогает понять феномен ложного сознания как отражения общественно необходимой видимости отношений, все еще господствующей в действительности и воспроизводимой в представлениях ее "высоколобых" субъектов.

Вопрос в том, насколько нынешний процесс обновления идеологии свободен от автоматизма и натурализма (вульгарности) мыслительного воспроизводства реальности в новых исторических условиях и не являемся ли мы свидетелями и соучастниками процесса появления новых мифологем и идеологом. Так что отношение к марксизму - в рамках тяжкого преодоления фетишизма социокультурной деятельности - выступает чем-то вроде лакмусовой бумаги определения действительного содержания советской идеологии, еще по-настоящему не осмысленного. Такова объективная сторона современного мыслительного процесса, в котором мы все участвуем, являясь одновременно истцами и ответчиками.

Но есть и субъективная сторона того же самого процесса, которую нельзя недооценивать. Дело ведь не в самом факте изменения сознания, перемене точки зрения, что, вспомним, довелось испытать, пережить даже "твердокаменному большевику" Ленину под конец его жизни. Под давлением меняющихся жизненных обстоятельств, в ходе собственного интеллектуального развития убеждения меняли и Белинский просветительские и примиренческие по отношению к действительности на революционно-демократические, и Герцен либерально-демократические на социалистические, и Бердяев - марксистские на глубоко религиозные, философскоидеалистические, и многие, многие другие. Явление сугубо индивидуальное, интимное, абсолютно свободное в своем личном выборе. Часто оно приобретает характер духовной драмы, иногда потрясения, сопровождается растянувшейся на всю жизнь нравственной мукой, как, например, у Достоевского, с душевным надломом изживавшего в себе социалистически-утопические иллюзии молодости. Надо обладать чувствительной, истинно художнической восприимчивостью и совестливостью, чем в избытке обладал Достоевский, что- бы сказать о себе в 23 года: "Я - дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных" '. Сознание здесь выступает как состояние переживания, непрерывно меняющегося отношения субъекта к действительности. Наконец, как работа совести, которая, оказывается, изначально входит в сознание в виде кантовского "морального закона внутри нас", хотя и может до поры до времени заглохнуть, заснуть, выключиться.

Интеллектуальная деятельность в любой ее форме несвободна от моральных установок и самооценок личности, от "мильона терзаний", как говорил Чацкий, которые входят в состав мировоззренческих ориентаций, воззрений и убеждений интеллектуала, любого другого ответственного в своих поступках и действиях человека. Более того, сознание и совесть в известном смысле "одно и то же", что фиксируется в ряде вполне развитых языков (в английском слово "conscience" означает одновременно и сознание, и совесть, как, собственно говоря, и во французском). В русском языке все выглядит несколько иначе: смысл этих понятий передается двумя разными словами. Но когда вникаешь в их семантику, выясняется, что они синонимичны, "близнецы-братья".

Сознание - это полная память, свобода отчетливо выраженной воли, обладающей правом "изменять свое прежнее мнение", и одновременно способность "сознаваться" (стыдиться), что в чем-то прежде был не прав или несправедлив.

А совесть не что иное, как субъективное сознание соответствия или несоответствия собственного поведения или мышления нравственным нормам и ценностям. Взывая к сознанию того, кого упрекает или уличает в несостоятельности суждений или неблаговидности поведения, совесть предполагает и собственное "раскаяние", готовность взять на себя вину и ответственность за содеянное тобой или при твоем косвенном (молчаливом) участии ".

Мы так и отделять друг наловчились атомизировать, разгораживать - --,,. руг от друга сферы интеллектуальной деятельности и морального сознания, воссоединяя их, когда понадобится, чисто внешним способом, что уже не ощущаем потребности в суде совести, выше которого, может быть, нет ничего, кроме "неба звездного над нами". Чувствую, что впадаю в менторский тон, но меня, признаюсь, возмущают попытки поставить под сомнение моральную чистоту помыслов и деяний Маркса - мыслителя и революционера. Да, Марксу чуждо морализирование, но это не значит, что сам он был имморален, равнодушен к нравственным ценностям, как нам хотят сейчас внушить некоторые радикалы от перестройки. Когда возникала нужда в моральной оценке какого-то факта или явления, Маркс применял ее со всей присущей ему определенностью и остротой. Достаточно вспомнить беспощадную критику Мальтусовой теории народонаселения, которую он опровергает научно и отвергает по моральным соображениям, фиксируя "глубокую низость мысли" ее автора.

Незачем, по-моему, иронизировть и по поводу Марксовой характеристики "абсолютного обнищания" пролетариата того времени - явления очевидного для классического капитализма, что послужило важным социальным и моральным мотивом при формулировании тезиса об особой, освободительной миссии рабочего класса. Теперь, с высоты большого исторического опыта, ясно стало, что Марксов проект мессианского назначения пролетариата оказался несостоятельным. Но разве нужно сегодня доказывать, что капитализм обрел свою нынешнюю, "благопристойную" форму, проявив недюжинную энергию самореформирования, помимо всего прочего, и под воздействием, благодаря активному вмешательству рабочего движения в общественный процесс?!

Помимо тех характеристик рабочего, которые, цитируя Маркса и Энгельса, привел в своем выступлении Э. Ю. Соловьев, можно добавить и совершенно другие оценки, содержащиеся в тех же работах основоположников марксизма, где они говорят о гуманности, отзывчивости, великодушии, самоотверженности, храбрости, нежадности и т. п. По Марксу, в том же "Святом семействе", в пролетариате человек потерял самого себя и вместе с тем обрел как теоретическое сознание этой потери, так и потребность освободиться от своего более чем жалкого положения. Когда Маркс говорит о превращении пролетария в "частичного индивида" или "токарный станок", он жестко, смотря действительности в лицо, фиксирует реальные условия труда и жизни рабочего, доведенного до самого жалкого положения. Достигнутое сравнительное благополучие рабочих в современных развитых странах Запада, с учетом всех успехов постклассического капитализма, сути дела не меняет. И это отмечают не марксисты, а теоретики самого "постиндустриального общества".

Если рабочие живут в этом обществе так хорошо, что побуждают кого-то из писателей и публицистов говорить о том, что социализм "у них", а не "у нас", то стоило бы признать, что случилось это не по причине филантропичности и альтруистичности капиталистов. Иначе на смену одной идеализации - возможностей, исторических потенций рабочего класса - придет другая идеализация - якобы бесспорных и "вечных" ценностей буржуазной цивилизации, отождествляемых с общечеловеческими. Ничего научного и историчного в таком подходе я лично не вижу.

Но довольно об этике, перейдем к существу обсуждаемого вопроса. Нас, "ортодоксов" от марксизма (опять-таки, по терминологии А. С. Ципко), приглашают оценить марксистское учение, выйдя за пределы самой теории. И поговорить о нем с "точки зрения жизни", определить практическую истинность и ценность идей научного социализма. Иначе говоря, применить к марксизму им же предложенный критерий практики, действительного движения, которому его основоположники отдавали предпочтение перед идеалом, любым самым благородным стремлением и хотением.

В этой связи стоит напомнить, с чего начал Маркс разработку своего учения. Вовсе не с формулирования отвлеченных принципов и понятий, а с осмысления вполне конкретных, земных вопросов, а именно - с изучения положения мозельских крестьян и закона о краже леса. Это побудило Маркса обратиться к гегелевской философии права, в которой он нашел благодатный мыслительный материал, позволяющий проникнуть в смысл, в суть дела, как любил подчеркнуть Гегель.

К сожалению, в нашей дискуссии не повезло теме "Марксизм и социализм", связанной с главной идеей учения Маркса - идеей коммунизма. Сказалось, видимо, давление нашего несостоявшегося опыта возведения "светлого будущего", трактуемого сейчас безоговорочно как "крах социализма" и "конец коммунизма". Сама идея коммунизма переведена в разряд утопий, безжизненных иллюзий, и, если вы попробуете возразить, вас тут же ткнут носом в этот обанкротившийся социальный эксперимент как главное, кстати, вполне "марксистское" подтверждение несостоятельности подвигнувшей на него идеи. Вы сколько угодно можете парировать эти решительные выводы и оценки, как вам кажется, резонными соображениями - вроде того, что Маркс в конце концов оставил нам только идеи и тексты и он не в ответе за то, как они субъективно были поняты и реализованы; что социализм, построенный после Октября 1917 года у нас и в других странах, не совпадает в своих существенных чертах и признаках с Марксовыми представлениями о бесклассовом обществе, а, напротив, очень даже совпадает с Марксовой характеристикой "казарменного коммунизма", и т. д. и т. п., - все это не поможет. Вам не менее резонно ответят, что именно Маркс "подбросил" идею и проект переустройства общества на коммунистических принципах, которые, овладев массами, стали материальной силой социалистической революции; что именно практика является, как на том настаивал В. И. Ленин, критерием истины, последней инстанцией в определении жизненного смысла того или иного социального проекта и т. д. и т. п. Поэтому не остается ничего другого, как только обратиться к исторической реальности и практике, чтобы понять, что же на самом деле произошло и в какой степени Маркс ответствен за происшедшее так, а не иначе.

Начать надо с того, что понятием "социализм" в нашем привычном (чисто идеологическом, программно-установочном и учебниковском) понимании Маркс никогда не пользовался. Для него социализм, даже с учетом сказанного в "Критике Готской программы", это целая историческая эпоха превращения капитализма в коммунизм, и не более того. Именно превращения, а не прекращения капитализма, как воспринял это Сталин (тоже марксист, но марксист вульгарный!), для которого капитализм заменяется социализмом посредством некоего "переходного периода". Момент существенный, и дело здесь не в оттенках слов или неточностях перевода. Маркс был последовательным сторонником идеи "естественноисторического" протекания общественного процесса и, считая социальную революцию "повивальной бабкой" истории, видел в ней необходимый, но отнюдь не своевольный компонент объективного хода событий (чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить и перечитать Марксов анализ английской и французской буржуазных революций). Поэтому Маркс вряд ли бы принял ленинскую формулу социализма как "неполного коммунизма", равно как и широко декларируемое сейчас утверждение, что социализм уже построен... в Швеции и Швейцарии. Короче, капитализм создает все необходимые предпосылки, объективные и субъективные, собственного "перерождения", перехода в новое общественное состояние, он стихийно "влечется" к социализму, как отметил позднее Ленин в "Империализме, как высшая стадия капитализма". И когда говорят (это прозвучало и на нашей дискуссии), что Запад кое-что существенное воспринял в марксизме и перенял у социализма (даже такого несостоявшегося, как наш), причем перенял без идеологических оговорок и стеснений, то с этим нельзя не согласиться. Как и с тем, что нам пришлось всю дорогу "социалистического строительства" иметь дело с капитализмом, и не только с его "пережитками", и еще долго придется "вариться" в его соку, решая проблемы собственности, функционирования общественного производства, построения правового государства и т. д.

Осмысливая плачевные результаты политики "военного коммунизма", чисто кавалерийской атаки на капитализм, В. И. Ленин методом "проб и ошибок" вернулся к Марксову представлению о социализме. Обосновывая новую экономическую политику, он выражает уверенность, что когданибудь (уже не решаясь предсказывать, когда именно!) из"нэповской России" возникнет "Россия социалистическая".

На первый план опять выходит идея естественноисторического развития, и отныне социализм мыслится Лениным не иначе, как госкапитализм. Прозрение наступило достаточно быстро. Оказывается, социализм нельзя ввести, внедрить, даже построить, как строят дом на пустыре или на месте снесенного здания ("до основанья, а затем... "), как попытались это сделать большевики сразу после взятия власти (так сказать, "разогнались"). К нему можно подойти, подвести, в него можно "врасти" - постепенно, исподволь, путем длительной эволюции, мирного, естественного разрешения проблем и задач собственно капиталистического развития, по сути, "пропущенного" дореволюционной Россией. В мышлении умирающего Ленина созревала совсем иная логика, действительно означавшая "перемену всей точки зрения на социализм", которую было бы поверхностно определять как "возврат к капитализму", с чем Ленин и боролся внутри партии, отстаивая политику нэпа. Не надо преувеличивать - Ленин и в 1923 году отметает саму мысль о том, что "мы не доросли до социализма", что для последнего в России нет необходимых "объективных экономических предпосылок",и, споря с меньшевиком Н. Сухановым, все еще продолжает настаивать на том, что недостаток цивилизованности и культуры не помеха, когда в руках власть, которой надо только умело воспользоваться, чтобы двинуться догонять и догнать другие, более цивилизованные страны и народы. Все это можно прочитать в небольшой ленинской статье "О нашей революции. По поводу записок Н. Суханова", опубликованной, если помните, в мае 1923 года.

Так вот, надо признать, что в споре с Сухановым и Каутским, на которого Суханов ссылался как на авторитет, не прав оказался именно В. И. Ленин, недооценивший значение таких фундаментальных предпосылок для социализма (посчитав их "деталями" для всемирной истории), как уровень развития производительных сил, цивилизованности и культуры. Однако на практике он это признал, отстаивая rocкапиталистическую форму социализма и нэп, выдвинув в своих последних работах на первый план тему культуры и культурничества, толкуя их в самом широком смысле, не сводя к просветительству и культуртрегерству. Простите, В. И. Ленину тоже с трудом давалось "новое мышление", которое, как свидетельствуют годы перестройки, легче провозгласить, чем ему следовать, изживая привычные идеоло- гические представления и пристрастия. Сталин не мучился осмыслением опыта первых лет революции и, следуя логике хорошо усвоенного им вульгарного марксизма, реализовал все его постулаты на практике, объявив очень скоро, что социализм построен - "полностью" и "окончательно". Социализм вульгарный - уравнительный, бюрократический и охлократический одновременно, тотального отрицания прав и интересов личности, базирующийся на логике и идеологии вульгарного марксизма. Это социализм, к которому, строго говоря, Маркс не имеет никакого отношения. Ложь и опасность недавно провозглашавшегося лозунга "больше социализма" в том и состоит, что такого социализма, который мы возвели, должно быть как можно меньше, его вообще не должно быть. Если "идеология обновления" последует за логикой данного тезиса, то мы неизбежно, раньше или позже, породим "идеологию реставрации" сталинизма.

Что такая опасность реальна, свидетельствуют многие факты и приметы. Призывая вернуться к ленинскому пониманию социализма (как оно обозначено в последних работах В. И. Ленина), мы трагически не осознаем значения фактора культуры и цивилизованности для всего дела перестройки.

Видимо, полагая, что культура и цивилизованность общества это одно, а социализм - нечто совсем другое, могущее возникнуть и на "остаточном" отношении к культуре. Пугать людей рынком, конечно, не надо, но хорошо бы вовремя понять, что нормальные рыночные (не базарные!) отношения возможны лишь на почве достаточно высокой культуры и цивилизованности общества, безусловного и, подчеркну, реально торжествующего суверенитета личности.

Поскольку творцы перехода к рынку вообще не говорят об этом условии либо говорят вскользь, мимоходом, как о чем-то малосущественном или сопутствующем, начинаешь невольно думать: а не совершаем ли мы старую, уже наказавшую нас однажды ошибку. Давайте, мол, начнем переходить к рынку и уж потом - по пути - будем думать о цивилизованности и культуре. Не знаю, как вас, а меня многое смущает и тревожит: и явно поверхностное, узкоэкономическое (в духе экономического детерминизма, от которого Маркс и Энгельс всячески открещивались) представление о рынке и рыночных отношениях, не согласованное с исторически возникшей и укоренившейся у нас, в России, питательной, культурной почвой и средой; и сохраняющее свою силу отношение к человеку как части какого-то общественного механизма (говорим о "повороте" к человеку, как будто дело в ракурсе!), оставляющее индивида в положении объекта, а не субъекта своей деятельности, и т. д.

Критикуем и отвергаем Маркса, предлагая взамен нечто весьма худосочное по своей теоретической значимости. Например, Стивен Коэн и Александр Ципко предлагают, каждый по-своему, такой подход и критерий: если хорошо живется людям, неважно, как именуется общество, в котором они живут, - капитализмом или социализмом. По принципу - назови хоть горшком, только в печку не ставь. При всем уважении к реализму и прагматизму Коэна и Ципко, при всей соблазнительности и доступности для массового сознания предлагаемого ими критерия, я бы не торопился с ними соглашаться. Кто-то недавно предложил, отказавшись от надоевших понятий "капитализм" и "социализм", именовать впредь общество, которое мы сейчас перестраиваем и обновляем, цивилизмом, то есть цивилизованное общество. Наверное, многие, устав от "социалистического строительства" и "борьбы за коммунизм", согласятся с этим подходом и предложением. Однако не только теоретиков (и не обязательно одних догматиков и схоластов) волнует и интересует вопрос о социальной и ценностной ориентации нашего общества, куда оно идет и каким будет завтра.

Мы знаем, к чему привела нас апология совместного труда, сведенного к взаимодействию, всеобщая этатизация и обюрокрачивание общественной жизни - к полному отрыву общества от индивидов, от их личной судьбы и индивидуальности. Результаты этого разъединения и разобщения налицо, в наших сегодняшних междоусобицах, конфронтациях, воинствующей нетерпимости. Но и нынешний курс на атомизацию индивидов, апологию "частного" интереса

и лица, безусловно, способный повысить эффективность общественного производства и улучшить материальное благополучие людей, решая одни проблемы, создает другие, еще более сложные и драматические, которые мы даже не обсуждаем. Ведь получить в конце нового социального эксперимента общество людей, живущих своими частными интересами и заботами, наверное, тоже "не фонтан", как говорят в одном южном городе. Поэтому так важен серьезный разговор о перспективах и последствиях нашего нового "большого скачка". И, в частности, о том, что скрывается, какое конкретное содержание заключено в часто повторяемых сегодня тезисах-лозунгах о "социалистическом выборе", "гуманном, демократическом социализме" и т. п. Для этого надо бы выскочить из "вилки", в какую мы сами себя сейчас загнали.

Вчера преобладал ценностный подход, царило долженствование, с подгонкой реальности под идеальное состояние "доктринерского социализма", нещадно эксплуатирующей тексты и цитаты классиков марксизма. Мы хитроумно обходили теневые стороны действительности, игнорировали ее противоречия, самые вопиющие, кричащие, дабы не нарушить благостную общую картину желаемого. Сегодня, напротив, буквально потонули в критике и разоблачении той же самой действительности, с упоением разоблачая прошлое и настоящее, начисто отказавшись от функции целеполагания, ценностного прогноза будущего, составляющего прерогативу и важнейшую особенность философского анализа общества, истории. Так вот, прочитанный заново, "свежими, нынешними очами" Маркс, освобожденный от идеологических пут, которыми мы же его опутали, по моему убеждению, может (наконец-то!) раскрыть свою нерастраченную интеллектуальную силу и мощь в осмыслении поистине головоломной исторической ситуации. Разумеется, в свободном творческом состязании со всеми другими идейными течениями и воззрениями.

Что же касается вопроса, нужен ли Маркс сегодня, вообще, а не только для перестройки, то ответ на него достаточно прост. Маркс не нужен, и не надо его навязывать тем, кто считает созданную капитализмом цивилизацию и общественное устройство венцом развития человечества, а рыночную экономику - высшим и последним словом истории общественного производства. Тем, кто так не считает и, высоко оценивая все, без исключения, достижения постмарксистского капитализма, именуемого "постиндустриальным обществом" или "техногенной цивилизацией", тем не менее отчетливо видит трудности и бессилие последнего разрешить фундаментальные проблемы и противоречия человеческого бытия (Маркс называл их "мировыми загадками"), без Маркса никак не обойтись. Недавно я предложил американцам-интеллектуалам обсудить вместе тему "Смысл современной цивилизации" (шутливо обозначив ее так: "Куда мы все вы с колбасой, а мы без колбасы - катимся?"). Предложение было принято с энтузиазмом и пониманием чрезвычайной актуальности данной проблемы. Вот тут мы, убежден, обязательно встретимся с Марксом, для которого вопрос о будущности человечества был наиглавнейшим.

Ситуация изменилась: марксизм отказался от монополии на истину и, кажется, готов к честному диалогу и спору со своими оппонентами, о чем еще совсем недавно и мечтать было нельзя. Видимо, наконец-то, мы увидим в лицо и узнаем марксистов по призванию и убеждению, ибо незачем сейчас прибегать к иносказанию и приноравливаться к потребностям текущего момента и интересам власть предержащих. Вспоминаю, как на лекции для партактива завода им. Лихачева в середине 70-х годов мне пришлось объяснять, почему "труднее всего быть (тогда!) настоящим марксистом и коммунистом". На вопрос, что тут трудного, я посоветовал тому, кто этот вопрос задал, попробовать завтра с утра начать жить по-коммунистически и мыслить по-марксистски. И вечером сообщить по телефону о своих первых впечатлениях (важно - откуда позвонят и что расскажут).

У сторонников марксизма настали трудные времена.

Но и у тех, кто марксизм хоронит и оспаривает, положение не лучше. Наступает момент, когда от критики надо перейти к позитивным предложениям, что, как известно, делать всегда труднее. А предлагать надо - общество находится перед нелегким выбором, а "свято место пусто не бывает".