Екатерина Михайлова 13 страница

“Живое существо — это наиболее наглядное проявление идеи. Однако не всякое восприятие “ животного ”, [...] а только то, которым воспринимается жизнь его, [...] выводящее за пределы “ здесь ” и “ теперь ”11.

Чистое же отрицание несовместимо с жизнью. Отрицание, ничего не предлагающее взамен отрицаемого, есть смерть. Ощущение этого факта заложено в подсознании человека. Поэтому люди, чья вера возникла из отрицания чего-то, несогласия с чем-то, сознательно или бессознательно начинают искать нечто, какую-то идею, которую делают объектом своей веры и предметом верности вместо отвергнутого. Атеист, начав с отрицания Бога, неизбежно приходит к вере в материю, в человечество, в науку. Человек, отрицающий коммунистический рай, придумывает или ищет рай иной — подлинный или мнимый. Я помню, как в старших классах школы мы, представители советской молодежи начала 1980-х, начав свои поиски с критики и отрицания всех “прелестей” “самого справедливого и прогрессивного общественного устройства в истории человечества”, пришли к абсолютной идеализации “западного образа жизни”, о котором в то время имели представление в основном по передачам ВВС, “Голоса Америки” и джинсам, которыми торговали фарцовщики у “Детского мира”.

Итак, молодому поколению, реально вступающему во взрослую жизнь, витально необходима идея как предмет веры, объект верности. Идея, которой можно служить. Идея, ради которой молодой человек был бы готов добровольно принять ограничения личной свободы, налагаемые на личность обществом. Идея, к которой он готов стремиться. Для достижения которой он готов преодолевать трудности, прилагать силы, идти на жертвы.

Витальность идей: от чего она зависит

и как влияет на судьбу человека

Старшему поколению это достаточно хорошо известно. Поэтому во всем мире общество, желая включить молодежь в свою структуру, использовать ее энергию для достижения своих целей и по возможности свести к минимуму реальные и потенциальные конфликты, связанные с этим, предлагает ей те или иные идеи в качестве предмета веры. Это одна из важнейших функций государственной идеологии. Однако следует иметь в виду, что идея, подобно большинству живых организмов, имеет определенный жизненный цикл. В какой-то момент она становится нежизнеспособной и умирает. Помните бендеровское: “Идея себя изжила”. Это может происходить, например, в том случае, когда идея реализована, провозглашенная цель достигнута. Можно создать новый автомобиль, более совершенный, чем все созданные ранее, как частное воплощение уже осуществленной идеи. Но нельзя вновь изобрести автомобиль вообще — он давно изобретен. Это может случиться также, если имеются некие условия, в которых данная идея существовать попросту не может. Скажем, идея всеобщего равенства по вполне очевидным причинам нежизнеспособна в обществе, строящем свою жизнь и убеждения на принципах кастовой системы. Другое дело, что есть вечные, универсальные или, я бы сказал, подлинные идеи и непреходящие ценности, но о них чуть позже.

Пока же вернемся к тому, что предлагается молодежи обществом. Идеи, которые пытается внедрить в ее сознание государственная идеология, тесно связаны с целями и задачами данного государства. И с тем, как они понимаются и формулируются государственной элитой. История знает немало примеров, свидетельствующих о том, что государственная жизнь и само существование государственной системы обусловлены жизнеспособностью и актуальностью господствующих в данном обществе идей. Кризисы государственной идеологии и самой государственной системы тесно связаны друг с другом. Если возникший идеологический кризис не находит удовлетворительного разрешения: скажем, если на смену полностью реализованной и, таким образом, изжившей себя идее, не приходит новая, отвечающая актуальным потребностям времени, — это означает конец данного государства в том виде, в котором оно существовало. Например, упадок и гибель Римской империи тесно связаны с умиранием идеи “римского мира”, максимально реализованной в создании гигантской мировой державы и, таким образом, исчерпавшей себя. То же самое происходит, если обще­ство по тем или иным причинам строит свою жизнь и веру в соответствии с изначально нежизнеспособной идеей. Третий рейх был обречен на гибель, ибо идея нацизма в своем крайнем проявлении неизбежно противопоставляла немцев не просто евреям или славянам, но всему человечеству. В этих условиях его не могли спасти ни жестокость Гимлера, ни полководческие таланты Манштейна, ни “чудо-оружие” доктора Брауна.

И, напротив, если государственная идеология находит ясный и точный ответ на вызов времени, созвучный традициям общества и архетипам, укоренившимся в коллективном бессознательном, система выживает в самых неблагоприятных обстоятельствах. Скажем, Сталин и его окружение, потерпев страшное поражение на фронте в 1941 г., столкнувшись с фактами массовой паники и сдачи в плен в действующей армии, отбросили, как изношенную тряпку, идею мировой революции и “освободительного похода” в Европу, настойчиво внедрявшуюся в сознание советской молодежи в предвоенные годы. Взамен во главу угла поставили идею патриотизма, за которую еще недавно можно было отправиться на лесоповал, заговорили о славе и традициях русского оружия, деяниях предков, в том числе таких отъявленных контрреволюционеров, как А.В. Суворов, о былом величии империи. Прекратились гонения на Церковь. Более того, осенью сорок первого вокруг Москвы на самолете обносили икону Владимирской Божьей матери. Армии вернули погоны. Саму войну объявили Отечественной. По сути, провозгласили старое доброе: “За веру, царя и отечество!”. Правда, говорят, Иосиф Виссарионович не сам до этого додумался, а, напуганный до смерти разразившейся катастрофой, лишь скрупулезно выполнил все то, что рекомендовал ему сделать в личном послании митрополит гор Ливан­ских. Но в нашем контексте это не так уж принципиально. Важно, что идея оказалась верной и нашла отклик в сердцах. Принеся в жертву не поддающееся подсчету количество жизней, народ вырвал победу в, казалось бы, безнадежно проигранной войне.

То, что сегодня российская государственность и национальная идеология переживают глубокий и затянувшийся кризис, не требует доказательств. Необходимость поиска “государственной идеи” была провозглашена лет восемь назад, а воз и ныне там. Все потуги что-то сделать на этом поприще “политологов”, “экспертов”, “представителей творческой интеллигенции”, обслуживающих власть, а точнее, холуйствующих перед ней и одновременно использующих ее, пока ни к чему не привели. Нельзя же, в самом деле, всерьез воспринимать как государственную идеологию невнятное бормотание о том, что “Россия была и остается великой державой”, о “нашей верности принципам свободы и демократии”. Или видеть воплощение общенациональной идеи в песнопениях под музыку гимна Советского союза о том, как “российский орел совершает полет” в сочетании с партийно-правительственными стояниями на церковных службах в дни великих праздников. Все это только подтверждает очевидную мысль: пустое сердце не способно породить подлинно глубокую и великую идею. Недалекий ум не в состоянии создать привлекательный для массового потребления и внушающий доверие суррогат такой идеи.

Таким образом, значительная часть современной российской молодежи фактически лишена каких-либо ясных и разумных ориентиров со стороны общества и государства в своих поисках источника личной веры и предмета личной верности. А если и семья не в состоянии ничего предложить молодому человеку, что, увы, сегодня не редкость, то он вынужден делать это на свой страх и риск, полагаясь на собственный инстинкт и ощущения, жизненный опыт, врожденные и приобретенные за предыдущие годы качества собственной личности.

Если все предыдущие возрастные кризисы, о которых мы с вами говорили, в свое время не получили более или менее положительного разрешения, если элементы личностной идентичности остались несформированными или результатом предыдущего развития стала отрицательная идентичность, то очень велика вероятность, что решением юношеского кризиса станет уход в невроз, в наркотики или алкоголизм. Если же развитие и формирование личности протекали благополучно, то раньше или позже молодой человек найдет или сформулирует для себя идею, в которую он готов верить, верность которой он готов хранить. Если хотите, жизненное кредо. От качества, глубины и жизнеспособности этой идеи будет во многом зависеть его последующая жизнь — во всяком случае, в обозримом будущем.

Чем глубже и качественнее идея, тем больше ее витальная сила. Верность такой идее не есть бремя, даже если она требует жертв от личности, но источник вдохновения и дееспособности, необходимый для подлинных жизненных свершений и достижений. “ Жить стоит только тем и верить только в то, за что стоит бороться и умереть ”12, — на первый взгляд эта сентенция кажется мрачноватой, но я считаю ее глубоко оптимистичной и жизнеутверждающей. Ведь “человек верит в то, что он воспринимает и ощущает как самое главное в своей жизни”13. И если самым главным в своей жизни он считает нечто подлинное, стоґящее такой страшной и высшей цены, как человеческая жизнь, то и награда за верность будет соответствующей. Я вовсе не имею в виду идею загробного воздаяния, хотя это далеко не последнее дело. И уж тем более не памятник на братском кладбище, пусть даже и с почетным караулом. Я говорю о вещах более приземленных и материальных. Прежде всего о том, что тот, кто верит в истинные ценности, строит свою жизнь в соответствии с этой верой, стремится к ним, имеет реальный шанс на успех в этой жизни. Тот же, кто присягает на верность идеям ложным, мелким, малоценным и готов за такие идеи бороться и служить им, обречен на поражение и крах. Человек, который искренне верит в коммунизм, как показывает практика, скорее всего окончит свои дни в концентрационном лагере — неважно, сталинском или гитлеровском. Человек, который верит, что московский “Спартак” — лучший клуб всех времен и народов, и, храня верность этой идее, тратит время, силы и деньги на разъезды вместе со “Спартаком” по Европе, будет раз за разом испытывать жестокое разочарование.

Вот еще один распространенный пример. Представим себе девушку, выросшую в российской глубинке, среди нищеты, грязи, мата и безысходного пьянства. Вот она вступает в юношеский возраст. И первое, что может возникнуть в душе такой девушки, — чувство возмущения и протеста против окружающей действительности: “Почему я должна здесь жить, терпеть все это?! Я не хочу! И не буду!”. И из этого возмущения, весьма возможно, возникнет бунт. Бунт этот, скорее всего, найдет свое материальное воплощение в том, что наша девушка соберет сумку и уедет. Куда? Конечно, в Москву. Если дело бунтом и ограничится, то по приезде в столицу она, по всей видимости, помыкавшись какое-то время, устроится на вещевом рынке продавцом в палатку, принадлежащую “лицу кавказской национальности”. Либо, что тоже не исключено, поступит в бригаду уличных жриц любви. Снимет дешевую комнату. Или квартиру на паях с другими такими же девушками. Если все пойдет нормально, то со временем выйдет замуж без особой любви за “не нового русского”. Нарожает ему детей. Лет через десять мы встретим ее, подурневшую и постаревшую, во дворе дома в спальном районе, ворчащую на то, что муж выпивает, что денег хватает только на еду, что на кухне не повернуться... Если же не сложится, то через какое-то время вернется домой, окончательно разочарованная и озлобленная. Или закончит свой путь в грязном наркоманском притоне...

Теперь представим, что наша девушка пойдет в своем протесте несколько дальше и скажет себе что-то вроде: “Я сделаю все что угодно, но вырвусь из нищеты!”. В этом случае ее жизнь, скорее всего, сложится иначе. Стремление стяжать земное богатство или, по крайней мере, состояние, обеспечивающее определенный уровень материальных благ, — это уже не просто бунт. Это идея. Не Бог весть какая глубокая и оригинальная, но идея. Такая девушка не пойдет ни на рынок, ни на панель. Там недостаточно платят. Весьма вероятно, что ее можно будет разыскать в увеселительном заведении “для состоятельных господ”. Теоретически можно представить себе, что, проработав там какое-то время и постоянно откладывая деньги из очень немаленькой зарплаты, которую получают сотрудницы подобных учреждений, на банковский счет, она постепенно накопит сумму, достаточную для покупки квартиры и подержанной иномарки, и найдет какое-то иное занятие. Опять-таки теоретически нельзя исключить, что в веселое заведение заглянет молодой, красивый, богатый и неженатый. И мы станем свидетелями истории любви в лучших голливудских традициях. Но в реальности все обычно складывается иначе. Истории любви остаются уделом экранных героев. Необходимая же сумма упорно не скапливается — в сегодняшней Москве можно потратить любые деньги. Да и аппетит приходит во время еды... Если же и скапливается, то когда тебе за тридцать, тяжело менять привычное, пусть и порядком “доставшее” занятие на что-то другое и все начинать с нуля. Таким образом, “обеспеченная жизнь” оборачивается бесконечными бессонными ночами и треугольником: будуар — тренажерный зал — солярий. “Блага же земные” сводятся в основном к дорогому белью и косметике. Не Бог весть какой результат...

Но возможен и третий вариант. Некоторые девушки из провинции не просто говорят: “Я уеду отсюда. Я вырвусь из нищеты!”. Они идут еще дальше и заявляют: “Я поеду в Москву и покорю ее!”. И если это не просто декларация, если это становится идеей, даже если хотите, идеей фикс, тогда держись все и вся! Потому что это идея, заслуживающая самого серьезного отношения. Потому что в ее основе, даже если наша героиня не отдает себе в том отчета, лежит идея могучая, глубоко коренящаяся в коллективном бессознательном человечества и проходящая красной нитью через всю его историю. Идея, наполнявшая ветром паруса колумбовой “Санта-Марии”, идея, толкавшая вперед, в неизведанное североамериканских пионеров и русских первопроходцев. Идея земли обетованной. Между прочим, согласно библейскому повествованию, евреи не просто пришли в землю обетованную и поселились в ней. Они именно завоевали, покорили ее, отчасти уничтожив, отчасти поработив или вытеснив жившие там до них народы (см., например, книгу Иисуса Навина). И подобно ветхозаветному Израилю, наша девушка, движимая идеей земли обетованной, приехав в Москву, начинает покорять, завоевывать ее. Не брезгуя при этом никакими средствами, расталкивая и вытесняя конкурентов, где локтями, где бедрами, где иными частями тела. И очень часто достигает желаемого. Назовите мне среди нынешних кумиров толпы, среди тех, покорил Москву, а вместе с ней и всю Россию, хоть одного коренного москвича. Я, например, затрудняюсь это сделать. Думаю, вы тоже. В подавляющем большинстве они приехали из глубинки искать земли обетованной и покорять ее. Прямо скажу: стать “звездой” современной российской “масс-культуры” или политики — не тот жизненный результат, которого я бы пожелал для своей дочери. И тем не менее, последняя из наших трех девушек — безусловно, победительница в жизни по сравнению со своими землячками. Вот она, сила идеи! Не случайно, говоря о всемогуществе идеи, Э. Фромм писал:

“Она открывает людям глаза. Она вырывает их из глубокой спячки. Она заставляет людей активно мыслить и чувствовать, заставляет увидеть то, что прежде было недоступно взгляду. Идея обладает способностью пробуждать все то, для чего она предназначена, так как она апеллирует к разуму человека и к другим проявлениям свойств человека... Когда идея проникла в самое нутро человека, она становится мощнейшим оружием, поскольку идея пробуждает в нем жажду борьбы, удесятеряет его энергию и указывает ему нужное направление приложения своих сил”14.

Об одной вечной идее

и ее главном символе

Продолжим разговор об идеях вечных, бессмертных, о которых я вскользь уже упомянул. Все, что я скажу, ни в коем случае не является апологией христианства. Таких апологий существует достаточно. Тем, кто идентифицирует себя с христианством, еще одна ни к чему. Тех, кого не убедили все предыдущие, вряд ли убедит очередная.

Поэтому я совершенно сознательно хочу взглянуть на христианство на символическом уровне. С самой поверхностной, сугубо мирской и, если угодно, прагматической точки зрения. Не касаясь ни смысла таинств, ни глубин мистического и догматического богословия, ни величия и драматизма христианской истории. В контексте нашего разговора я хочу показать лишь некоторые основания, которые дает христианство для мирской жизни, и то, как влияют присутствующие в нем вечные идеи и символы на судьбу человека. Начну с самого начала.

Начало христианской жизни есть обряд крещения. Это не только омовение от первородного греха и грехов, совершенных человеком в жизни до момента свершения таинства. Это принятие креста. Не только в метафизическом, но и в буквальном смысле. На крещенного одевают крестик. Крест, воздвигнутый на Голгофе, возвестил миру о победе над смертью. Крест был и есть центр, главный символ, квинтэссенция христианства на протяжении всей его истории. Две тысячи лет назад Господь обратился с призывом к каждому представителю рода человеческого:”Возьми крест свой и следуй за мною!”14. Сознание, усматривающее в этом призыве лишь некое бремя и самоограничение и потому отвергающее его, очень поверхностно, архаично и атавистично. Берусь это утверждать. И дело тут не только в заповедании Христа: “Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко”15. Человек, отвергающий крест как символ страдания, жизненных неудобств и невзгод, уподобляется древним римлянам и представителям других давно исчезнувших народов, видевших в кресте орудие позорной казни. Сознание такого человека по тем или иным причинам вытесняет тот факт, что Воскресение превратило крест в орудие победы, надежды, спасения.

Крест обращен в мир, открыт миру, в отличие от замкнутой на самой себе окружности, ставшей символом многих других религий, философских и мистических учений.

“Забавно, что многие наши современники (и наши тоже — В.И.) — и скептики, и мистики — объявили своим гербом некий восточный символ, знак дурной бесконечности. Они представляют себе вечность в виде змеи, кусающей свой хвост. Убийственная насмешка видится мне в столь нелепой трапезе. Вечность фаталистов, восточных пессимистов, вечность суеверных теософов. Вечность высоколобых ученых — эта вечность вправду подобна змее, пожирающей свой хвост; выродившееся животное уничтожает себя самое”16.

Принимая крест, человек получает возможность смотреть на мир по-детски широко открытыми глазами, подобными глазам святых на православных иконах. Принимать мир таким, каков он есть, во всей его полноте, а не через бесконечное самокопание и личный опыт, который всегда остается замкнутым и ограниченным, сколь бы обширен он ни был. Видеть подлинную ткань, сущность бытия. Видеть не только и даже не столько внутри себя, но и вовне, в окружающем мироздании источник жизненной силы и надежды.

“Христианство возвестило со всей яростью, что надо глядеть не внутрь, а наружу — надо принять с удивлением и любовью общество и опеку Бога”17.

Человек, принявший столь избранное и вечное общество, по определению не может страдать от экзистенциального одиночества, ставшего, как хорошо известно всем моим коллегам, источником столь многих личностных трагедий в наши дни — и в первую очередь в молодежной среде.

“Стать христианином было тем и радостно, что ты уже не один со своим внутренним светом, что есть свет снаружи — блистающий, как луна, светлый, как солнце, грозный, как полки со знаменами”18.

Крест устремлен в бесконечность и вечность подлинную. Его горизонтальная перекладина соединяет прошлое с будущим, вертикальная — небо с землею. Их пересечение — подлинное бытие, центр мироздания, в котором соединяется опыт прошлого и надежды будущего. Райское блаженство и земная, даже подземная адская страсть. Помещая крест в свое сердце, человек сам становится центром мироздания, точкой сосредоточения этих могучих сил.

Крест есть орудие достижения цели. Вспомним, да простят мне верующие люди такое сравнение, перекрестие прицела. Человек, поместивший крест перед своим внутренним, духовным зрением, обретает возможность ясно видеть, осознавать то, что для него действительно важно, — свою жизненную цель и пути ее достижения.

Охватывая небо и землю, прошлое и будущее, крест парадоксальным образом соединяет в единое целое, казалось бы, несоединимое. Причем в максимальном, абсолютном его проявлении. Сохраняя при этом во всей полноте неповторимость, целостность каждого компонента, его тождественность себе самому. Помещая крест в свою душу, человек тем самым соединяет в единое целое разные, зачастую прямо противоположные и на первый взгляд несовместимые личностные качества и чувства. И при этом храбрость остается храбростью, страх — страхом, боль — болью, радость — радостью, доброта — добротой, ярость — яростью. Это, так сказать, бескомпромиссное единство противоположностей и подлинная идентичность и интегрированность личности. Это то, что необходимо в жизни, чтобы добиться успеха, а то и просто выжить.

“Любящий жизнь свою погубит ее, а ненавидящий сохранит. Это не мистическая абстракция, а бытовой совет морякам и альпинистам; его можно напечатать в путеводителе по Альпам или в строевом уставе. [...] Человек, отрезанный морем, спасется, только если рискнет жизнью. Солдат, окруженный врагами, пробьется к своим только в том случае, если он очень хочет жить и как-то беспечно думает о смерти. (На мой взгляд, точнее сказать, думает совсем даже не беспечно, но готов при этом умереть. — В.И.). Если он только хочет жить — он трус и бежать не решится. Если он только готов умереть — он самоубийца; его и убьют”19.

Наконец, крест — символ самого великого чуда, известного человечеству, — Чуда воскресения. И тот, кто верит в Крест, верит в это чудо и чудеса вообще. Те же, кто утратил веру во все чудесное, лишают себя многого. Жизнь без чудес не просто скучна и однообразна. Без чудес невозможны подлинно великие свершения и достижения. Люди, отрицающие факт воскресения и объясняющие исцеления, совершенные Господом, его “экстрасенсорными способностями”, отнюдь не лишают Христа Его божественности. Они лишают человека надежды и шанса. Без веры в чудо Золушка вряд ли оказалась бы на балу. Будучи по-настоящему скромной и смиренной девушкой, она без этой веры скорее всего просто не стала бы беспокоить крестную своими глупыми и даже бредовыми с сугубо рационалистической точки зрения мечтами. И по сей день перебирала бы бобы на кухне у злой мачехи. Без детской и наивной веры в волшебные сказки провинциальная девушка никогда не станет кинозвездой ни в России, ни даже в Америке. Она очень реалистично и логично рассудит, что для поступления в театральный институт надо дать большую взятку, что для получения хорошего контракта нужны большие связи, что “звезд” шоу-бизнеса и без нее пруд пруди. И останется дома среди унылых строений и грязных проулков либо отправится торговать на рынок или в “веселое заведение”. И символично, на мой взгляд, что материализовавшиеся из адских глубин существа типа Бен Ладена и ему подобных, персонифицировавшие абсолютную деструктивность, некрофилию, аннигиляцию жизни как таковой, в своих воззваниях в первую очередь ставят задачу отнюдь не борьбы с какой-либо государственной или политической системой, скажем, с Израилем или “американским империализмом”. Нет, прежде всего они призывают уничтожать крестоносцев.

Завершая этот разговор, хочу обратить ваше внимание еще на два аспекта, говорящих в пользу христианства как вечной и нетленной ценности, по-настоящему достойного и истинного предмета веры и верности.

О жизненной силе христианства свидетельствует прежде всего сам факт того, что Церковь Христова выстояла и сохранилась в первозданном, нетленом виде, несмотря на все ереси, расколы, гонения, войны и иные катаклизмы человеческой истории.

Второе обстоятельство, быть может, не столь очевидное и величественное, но именно в этом-то, на мой взгляд, и заключается его прелесть, — это то, что, по меткому замечанию героя одного из произведений Г.К. Честертона, “христианство всегда не модно...”20. Такое бытовое, если угодно, наблюдение — прекрасное свидетельство вечности христианских идей и ценностей. Ведь само понятие моды с вечностью несовместимо. Если бы мода вдруг стала вечной и неизменной, она перестала бы быть модой. Одна мода сменяет другую несколько раз на протяжении жизни одного только поколения. То, что модно сегодня, завтра будет казаться архаичным и даже смешным и нелепым.

“Церковь же всегда как бы отстает от времени, тогда как на самом деле она — вне времени. Она ждет, пока последняя мода мира увидит свой последний час, и хранит ключи добродетели”21.

Не знаю, достаточно ли сказанного, чтобы убедить скептиков в том, что молодые люди, приобщенные семьей к христианской традиции, имеют лучшие стартовые возможности и легче и успешнее справляются с кризисом юности, особенно в специфических российских условиях, но, по-моему, тут есть над чем задуматься.

Об одной специфической особенности

“загадочной русской души”

Заканчивая разговор о кризисе юношества, об идейном воспитании и развитии молодежи, я хочу обратить внимание на одну часто встречающуюся ошибку, порой влекущую за собой самые негативные последствия. Я имею в виду характерную — особенно для российского менталитета — склонность к абсолютной персонализации любых идей, учений, событий. Эта тенденция начинает проявляться еще в школьные годы. Спросите у российского школьника: какой предмет ему нравится больше других? (Для чистоты эксперимента исключим физкультуру — это совершенно иной тип деятельности по сравнению со всем процессом обучения и потому разговор о ней отдельный). После длительного размышления наш школьник назовет какой-то предмет, например, географию. Тогда задайте следующий вопрос: а чем этот предмет тебе нравится? Почти не задумываясь, большинство школьников скажут что-то вроде: “Ну, учительница хорошая. Веселая. Интересно рассказывает. Просто так двойки не ставит. Не выгоняет из класса. И вообще, она ничего...”. Иными словами, критерием оценки предмета для ученика в нашем примере является личность учителя.

С годами у многих людей такой подход к оценке сложных и многомерных явлений становится преобладающим. И положительное, и отрицательное отношение к явлению остается абсолютно субъективным. То есть на него проецируется отношение к личности, с данным явлением ассоциирующейся. Во времена, которые официально принято называть “культом личности”, все достижения страны и народа связывали с товарищем Сталиным и только с ним. При этом игнорировался тот очевидный факт, что “вождь всех народов” лично не только не строил, скажем, Днепрогэс, но даже не проектировал его. Когда с началом перестройки партийные историки принялись дружно обличать преступления того времени, во всех них оказался виноват опять-таки товарищ Сталин. Хотя вообще-то диктатор самолично не расстреливал политических заключенных. И не обеспечивал своим непосредственным участием каторжный режим в лагерях.

Подобное мнение можно встретить и сегодня применительно к любой идее. Очень ярко этот механизм проявляется опять-таки в отношении к христианству и церкви. Причем чрезвычайно похожие доводы выдвигаются в обоснование и положительного и отрицательного личного отношения к христианству.

“О чем вы говорите! — воскликнет страстная, слегка истеричная противница религиозного воспитания в семье. — Какая вера?! Какие там заповеди?! Вы только посмотрите на настоятеля нашего храма отца Онуфрия! Это же совершенно необразованный, косноязычный тип! Пьяница, стяжатель. Вы посмотрите, на какой машине он разъезжает! Не зря вокруг него все время крутятся представители криминалитета. А еще я слышала про него такое!.. Даже язык не повернется повторить! И это — православный священник”. При этом, обличая (возможно, во многом вполне справедливо) подлинные и мнимые грехи и даже преступления отца Онуфрия, наша страстная дама незаметным для себя образом уподобляется человеку, купившему на рынке незрелый или гнилой арбуз и сделавшего из данного неприятного случая вывод, что все арбузы несъедобны. Очевидно, что человек, пришедший к такому выводу, лишает не только себя, но и своих детей какой-то частички жизненных радостей и большого количества жизненно необходимых организму витаминов группы В.

И потом, пусть отец Онуфрий стяжатель, вор, прелюбодей, аморальный тип. Но причем тут Бог? Таким образом, личность, вообще не заслуживающая какого бы то ни было внимания, личность ничтожная, становится настолько гигантской в индивидуальном сознании, что заслоняет собой, вытесняет великую идею. Поистине дьявольское наваждение в чистом виде! Приведенный пример ни в коем случае не является абстракцией. Именно такого уровня аргументацию можно встретить сплошь и рядом. Причем, что особенно удивительно, в среде людей образованных, не чуждых философии и, следовательно, знакомых с формальной логикой и правилами построения силлогизмов.

Хуже того, “разочаровавшись” в христианстве, сведенном в личном восприятии к фигуре отца Онуфрия, наша дама, именно потому, что она образованна и не чужда философии, часто начинает искать выход из “духовного кризиса” во всевозможных восточных культах и мистических учениях. Еще хуже, если она с энтузиазмом, достойным лучшего применения, начинает “строить” свою семью, руководствуясь “мудростью”, почерпнутой из какой-нибудь “Бхагават-Гиты, как она есть” или у “гуру Кришнамурти”, и транслировать ее своим детям. Я бы искренне порекомендовал тем, кто чувствует разочарование и духовный кризис, не спешить. Взять паузу и в этот период обратиться к чему-нибудь не очень серьезному, например, к хорошему детективу. Это не только отдых и развлечение. Там вы можете обнаружить, например, монолог патера Брауна, имеющий непосредственное отношение к описанной ситуации: