Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Девочки 8 страница



— Пошли?

— Нет уж! Начала — так договаривай!

Анжела мнется. Она действительно проговорилась, а договаривать ей очень не хочется.

— Ты никого не встретила?

— Это что, загадка? Я встретила человек сто! Сплошь придурки, если хочешь знать!

Я теряю терпение. «Давай же, колись, не тяни резину!» — так и хочется мне сказать. Я жду. Держу себя в руках, но мне это нелегко дается.

— Ты не встретила кого-нибудь знакомого?

— Нет.

— Ну и хорошо.

Наверное, я себя накручиваю… Ладно, там посмотрим, «встреча» начинается через десять минут.

— Тото! Кончай меня тянуть! — рявкаю я на моего пса. Мало того, что он вывихнул мне руку, изгваздал плащ, растрепал волосы и чуть не подвел под монастырь, — нападение на двух человек уголовная статья! — ему еще хочется отнять пирожок у проходящей девушки.

Я привязала Тото в кабинете у «ком-дир». Своего имени она мне не сказала, фамилии тоже. Должность в усеченном виде — все, что у нее для меня нашлось. Ком-дир.

— Он не будет грызть ножки? — беспокоится она.

— Как вы могли заметить, он не кролик и не бобер. В худшем случае задерет лапу.

Ком-дир поняла: я отъявленная грубиянка. А я просто не переношу, когда моего пса принимают за другого зверя.

Элизабет, пресс-атташе, смеется. Я забавна, когда злюсь.

— Извините, я перенервничала.

Ком-дир знает, «каково это». Она кивает со снисходительным видом. Проехали, она на меня не в обиде за резкость.

Приклеив к лицу улыбку, я вплываю в зал, следом за мной входит Элизабет. А народу-то много для утра субботы… Я ищу в публике своих. Вот мама — она теперь рыжая, и волосы прямые, — робко улыбается. Мандражит за меня. У Коринны розовеют щеки. Жоржетта, без намека на прежние округлости, смотрит, как в детстве, исподлобья. Не задаст ли мне кто-нибудь каверзный вопрос? К ним подбегает запыхавшаяся Анжела.

— Добрый день.

Ком-дир, она же ведущая встречи, поставила на стол два микрофона. Один тут же оказывается у меня в руке.

— Я думаю, микрофон не нужен… — пытаюсь отдать его обратно.

Зал не так велик, меня слышно и без микрофона. Но ком-дир настаивает. Она приготовила микрофоны, стало быть, знала, что делает. Она провела сотни встреч с людьми куда более известными, и все пользовались этим микрофоном. Она не видит абсолютно никаких причин отступать от этого правила и в отношении меня.

— Добрый день, — повторяю я в микрофон: ладно уж, доставлю ей удовольствие.

Дама улыбается. Все хорошо, встреча пройдет как запланировано. Она поворачивается лицом к публике, откликнувшейся на призыв ее мультимедийного магазина-гиганта.

— Прежде чем вам зададут вопросы, давайте вкратце представим публике ваш творческий путь, уже очень богатый на сегодня.

В дверном проеме, прямо напротив меня, за спинами двух сотен человек, слушающих вступительное слово ком-дир, стоит давешний мужчина и точно так же улыбается мне. Опять на самом проходе. Это мания какая-то!

Я машинально бросаю взгляд на Анжелу, тесно прижавшуюся к моей маме. Обе внимательно слушают мой куррикулум витэ, который уж они-то знают наизусть.

Начинаются вопросы.

— Здравствуйте, меня зовут Софи, я учусь в лицее Люмьер…

Удар! Удар кулаком в живот! Это улыбка с фотографии в книге Стендаля! Блондин! В дверном проеме стоит он! Тот самый «Он», которого я никогда не видела!

Вот чего так испугалась Анжела! Вот почему она допытывалась, не встретила ли я кого-нибудь! Я его не узнала! Столько лет прошло со времен той фотографии в книге Стендаля. Я чуть не падаю со стула.

Смотрю на маму — а ей и невдомек.

— Вас узнают на улице?

— Э…

Смотрю на сестер — им тоже невдомек!

Смотрю на него! «Он» здесь! Блондин, улыбавшийся в объектив, стоит передо мной!

«Обернитесь! Посмотрите назад! — хочется мне крикнуть всем. — „Он“ здесь!»

Ком-дир и публика запросто дадут ему уйти, а я не могу ничего ни сделать, ни сказать.

— Почему вы уехали из родного города? Вы думаете, что здесь для вас не было перспектив?

Я что-то отвечаю. Сама не знаю что.

— Какой совет вы дали бы начинающему?

— Совет…

Я не могу оторваться от мужчины в дверном проеме. Кошусь на сестер. Они ничего не замечают. Мама? И подавно. Тетя? Она ведь его видела там, на улице. Я впиваюсь в нее взглядом. Она улыбается мне. «Я тоже причастна», — написано у нее на лице. Моя семья гордится мной.

Голос ком-дир обнадеживает: скоро конец моей пытке.

— Я думаю, пора перейти к раздаче автографов.

Я опять смотрю на своих. Они машут мне.

— Встретимся в ресторане, — старательно выговаривает губами мама.

А мужчина исчез. Люди тянутся к выходу. Проходят друг за другом в дверной проем, где простоял всю встречу «Он».

— Можно сфотографировать?

— Конечно.

Я улыбаюсь в объектив.

— Кристиане и Франсуа.

Я расписываюсь на визитной карточке.

— Успех, — шепчет мне ком-дир.

— Да, да… успех.

* * *

Я выбегаю из магазина, как воровка. На ходу киваю пресс-атташе, которая протягивает мне поводок приплясывающего Тото. Упс! Чуть не забыла про ком-дир. Возвращаюсь.

— Все было прекрасно.

— Да, прекрасно.

Я верчу головой во все стороны. Бутылочно-зеленый свитер… Шерстяной… Бутылочно-зеленый…

У выхода припозднившиеся зрители в последний раз щелкают фотоаппаратами. Снимки наверняка получатся нечеткими, ведь я так верчусь… Нигде не видно бутылочно-зеленого свитера.

Мама? Сестры? Они уже уехали на день рождения.

— Ты узнала его?

В голосе Анжелы паника. Лицо такое же, как в тот давний день неудачной первоапрельской шутки.

Он не дождался меня.

— Ресторан далеко? — спрашиваю я, как только тетя включает зажигание.

Мне нельзя терять ни минуты. Я так запыхалась…

— Четверть часа езды.

— Могла бы мне раньше сказать…

— Я боялась, ты запаникуешь…

— Четверть часа?

Мне кажется, это не меньше полутора часов.

— На самом выезде из города.

Анжела думает, что пора бы мне успокоиться.

— Зачем он приходил?

— Понятия не имею.

— А ты его сразу узнала?

— Да. Ты могла бы мне сказать… «Он» ушел… Зачем «Он» вообще приходил? Почему «Он» не дождался меня?

Анжела не знает, куда деваться. Поглаживает мою нервно вздрагивающую коленку.

— Пристегнись, — тихонько говорит она.

И правда, я не пристегнута. А «мерседес» у нас законопослушный. Надо пристегнуться, и быстро. Он не перестанет звонить, пока я не буду накрепко прикручена к сиденью.

— Ох, эти машины!

Я проклинаю новые транспортные средства, которые давят на психику хуже полицейских. И так нервничаю, что мне никак не удается пристегнуть окаянный ремень и угомонить машину.

Все, заткнулась наконец. Анжела газует. Я смотрю на дорогу — она будто разматывается из-под колес. Мне хочется поскорее оказаться в ресторане. Коленка все вздрагивает, я не могу с ней совладать — она живет своей жизнью.

— Вон! Вон «Он»! — вдруг кричу я, когда машина наконец трогается с места, и показываю пальцем на мужчину в бутылочно-зеленом свитере.

«Он» идет по площади, а наша машина сворачивает в переулок.

— Черт! «Он» уходит!

— Развернись, — велела я Анжеле.

Анжела не сказала ни слова. Молча развернулась.

— Ох! Красный свет, будь он неладен!

Я вышла из себя. Требовала, чтобы Анжела ехала быстрее! «Он» уйдет, уйдет! Я хотела удостовериться. Я плохо его разглядела.

Мы вернулись на площадь. «Притормози!» Анжела притормозила. Мы ездили по кругу. Обшаривали площадь взглядом. Меня трясло. Бутылочно-зеленого свитера нигде не видно… Не видно светлых волос цвета пшеницы…

Анжела вконец расстроилась. Загорелся зеленый свет, она медлила. Сзади гудели, поторапливая. Машина увозила меня оттуда, где я больше всего хотела остаться.

— Едем в ресторан? — решилась Анжела.

— Черт… Э… да.

Я вылетаю, хлопнув дверцей «мерседеса», как только он заезжает на стоянку ресторана. «С днем рождения, бабуля» — большими буквами висит на двери «Славного уголка» (приемы, свадьбы, семинары).

— А собаку свою ты оставишь в багажнике?

Анжела не знает, как ко мне подступиться.

От меня только что током не бьет.

Вся моя родня уже в сборе. Двадцать два бабушкиных внука и двенадцать правнуков — шуму-то от них, шуму!

— Какой бедлам!

Анжела молчит, не хочет связываться.

Я окидываю взглядом квадратный зал.

Мама и сестры о чем-то разговаривают в углу. Столы расставлены буквой П.

— Другого ресторана для бабушки не нашлось?

На меня кидается какая-то дама — слишком темная помада на губах, слишком пышная прическа. От нее разит сладкими духами.

— Я вас обжа-а-а-а-аю!

Она сует мне под нос «Бушерон», «Фред»[17]и длинные ногти цвета бордо.

А «Он» был в бутылочно-зеленом свитере.

Свитер… Бутылочно-зеленый… Шерстяной свитер… «Он» пришел на мою встречу.

* * *

— Вы изум-м-м-ми-и-и-и-и-и-тельны!

Дама, навесившая на себя половину Вандомской площади, оказывается, наша гостья.

Весь шик только в цене ее сбруи — это я понимаю сразу. Она хохочет мне прямо в лицо, аж миндалины видны.

— Ах-ха-ха-ха-хах! Не называйте меня мадам! Зовите меня просто Денизой.

Дама явно успела принять; мы уже подруги. Ее перстень, часы и ногти вместе с ее запахом оказались у меня на плече. Она тащит меня куда-то «в сторонку». Лучше бы отпустила добром. Я, кажется, ей сейчас врежу. Наверно, это написано у меня на лбу; дама убирает свой арсенал с моего плеча.

Анжела следует за нами на почтительном расстоянии.

— Я прекрасно знаю вашу бабушку… Моя мама с ней работала…

Дама объясняет мне, что всего в жизни добилась упорным трудом. Моя весьма сдержанная реакция ее не смущает, и она продолжает свои излияния:

— Моя мама скончалась… О-ля-ля, повезло же вашей бабушке! Она только что говорила мне, как гордится вами. Для меня большая честь принять такую гостью! — почти поет она.

— Где моя бабушка? — грубо перебиваю я ее.

Она куда-то тычет длинным накрашенным ногтем.

— Ваша бабушка сидит вон там. Вас проводить?

Бабушка сидит во главе буквы П, у камина, отделанного пластмассовым мрамором.

Дама боится, что я не доберусь до бабушки. Она провожает меня, обволакивая своим запахом. Не хватало на весь день пропитаться ее духами. «Надеюсь, они не такие стойкие, как кухонное амбре?» — чуть не ляпаю я.

— С днем рождения, бабуля!

Сюрприз удался. Бабушка не верит своим глазам. Из своих восьмидесяти лет она сразу скинула не меньше десяти. Мне радостно видеть ее улыбку.

А где же мама? Где мои сестры?

Я здороваюсь с кузенами:

— А? Ты приехала?

— Как видишь.

С кузинами:

— Я думала, ты в отъезде!

— Да нет…

С их детьми:

— Здравствуй.

— Здравствуйте.

С дядями и тетями:

— Ты не на работе?

— Твой крестный приедет попозже с Тони, — шепчет крестная, обнимая меня.

— У тебя потрясающее платье! Наверное, эксклюзив!

Одну из маминых сестер впечатлил мой гардероб.

Наконец подходит и мама.

— «Он» был там! — выпаливаю я, не дав ей и рта открыть.

Сестры чуть не боднули меня — слишком быстро ко мне наклонились. Вправду ли я сказала то, что сказала?

Молчание. Нам тревожно. Наш батальон смыкает ряды. Мы стоим, прильнув друг к другу, и дрожим с головы до пят.

А маме совсем худо. Она ничего больше не говорит. Даже не шевелится. Теперь стала похожа на гипсовую статую в парке. Сестры могут с ней посоревноваться в имитации садово-парковой скульптуры. У них получается не хуже. Дрожь отпустила, и мы разжимаем объятие.

— Ты его видела? — допытывается Коринна.

Она все еще сомневается, что не ослышалась.

— Да.

— Ты уверена? — настаивает мама.

— Как ты можешь быть уверена? Ты же никогда не видела его раньше.

Голос у Жоржетты так и не окреп. Она бормочет еще тише:

— Как ты его узнала?

Подошедшая к нам Анжела подтверждает:

— Точно говорю, это был он.

Ей нелегко далось это признание, но солгать она не смогла. Ее слова падают, точно нож гильотины.

— Ты говорила с ним?

Мамин голос дрожит.

— Нет. «Он» меня не дождался.

Нахлынувшая волна облегчения возвращает статуям жизнь.

Мои сестры снова начали дышать — как раз вовремя, а то бы удар хватил. Мама поворачивает голову, стараясь делать это незаметно. Не слушает ли нас кто-нибудь?

— Да «Он» все равно бы не остался, — говорит она, задним числом преуменьшая значимость события.

— Почему?

Я чувствую, что сейчас ей нагрублю. Мне не нравится ее беспечное отношение. Как будто это совсем не важно.

Тревога. «Он» вернулся. Спустя тридцать два года мы снова во власти прежних страхов. Запах не совсем белого хлеба долетает до маминых ноздрей. Неужели конца этому не будет?..

Противоречивые чувства обуревают каждую из нас.

— «Он» пришел полюбоваться на тебя. Это его право. Ничего страшного. «Он» тебя не побеспокоит… Я уверена.

— Думаешь, я боюсь, что «Он» меня побеспокоит? — фыркаю я, вдруг разозлившись на маму.

— Мы поговорим об этом позже, — отдает мама приказ рассредоточиться, замечая, что к нам приближается остальная родня.

* * *

На мой номер в гостинице смотреть противно. Это же надо уметь за три дня устроить такой кавардак.

— Ты как кошка. Всюду, где побывала, метишь свою территорию, — сказала мне однажды мама.

Лучше было бы сказать: «Ты как твой пес».

Я никогда не навязываю маме моего пса — она любит, чтобы в ее квартире были чистота и порядок Когда со мной Тото, я ночую в гостинице.

Неужели для нас с Тото нет другого способа пометить территорию? Мы переворачиваем все вверх дном в рекордные сроки.

Тото играл с рулонами туалетной бумаги. На темно-синем ковре валяются белые комочки. Я ела шоколадки из мини-бара. Обертки так и остались на стойке. Я выпила две бутылки минералки. Вон они, пустые, на тумбочке у кровати. Я выкурила вчера два десятка сигарет. Стряхивала пепел во все, что попадалось под руку, гасила окурки где попало. Во всех стаканах бычки. Пепельница полна до краев.

Мое белье разбросано по всему номеру. Пожалуй, можно подумать, что ночка у меня была бурная.

А у меня и была ужасная ночь! Всю ночь я ворочалась с боку на бок. Всю ночь то зажигала, то гасила лампочку над кроватью. Всю ночь пыталась уснуть, но так и не могла. Всю ночь ходила чистить зубы после каждой выкуренной сигареты и клялась себе, что это последняя.

В эту ночь я задала себе все вопросы, которые раньше не приходили мне в голову. В эту ночь я впервые подумала, что «Он» — не только фотография. В эту ночь я осознала, что ношу его фамилию не просто так: «Он» — мой отец.

Итак, у меня есть отец. Я сделала это открытие в тридцать четыре года — поздновато, но тем оно важнее. Как же теперь быть? Тридцать четыре года я всем отвечаю: «У меня нет отца». Отвечаю сочувственным лицам тридцать четыре года: «У меня нет отца, но мне плевать — нет, и все тут».

Делу конец и говорить не о чем.

— Ты говоришь только о маме, а отец?

— У меня его нет.

— А твоя фамилия?

— Это его фамилия, но я его не знаю.

Как же меня всегда раздражал этот интерес посторонних: кто? что? Им-то какая печаль?

— У тебя нет желания с ним увидеться?

— Нет.

— Ты знаешь, где «Он»?

— Нет.

— «Он» никогда не приходил тебя повидать?

— Нет.

— Чем «Он» занимается?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» может чем-то заниматься…

— Где «Он» живет?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» может где-то жить…

— Его так и зовут — «Он»?

— Нет, Антуан.

— «Он» жив?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» живет на свете… «Он» был моей серой тучей. Бесформенной тенью в дальнем уголке моего сознания, которую я отгоняла, мотнув головой. «Он» был абстракцией. Бестелесным носителем фамилии, скрытым виновником белокурых волос, тайной причиной Сибиллиной непохожести.

— Позвони, там будет видно, — сказала мне по телефону Лоранс.

— А как же мама?

Вообще-то ее эта история больше не касается. Она растила нас, защищала, но теперь я взрослая.

— А сестры?

— Сестры твои как хотят. Это только ваше дело — твое и его.

Вот как! Я и «Он» — у нас с ним уже есть что-то «наше». Я сижу на кровати в гостиничном номере. Вешаю трубку на рычаг. Не знаю, что и думать. Вернее, «думать» мне нечего. Чтобы «что-то думать», надо знать, о ком и о чем… Ничего я не думаю. Что со мной творится? Сама не знаю, что со мной творится, когда я снова снимаю трубку. Нажимаю на ноль: звонок в город.

Набираю номер справочной.

Прошу его телефон.

— Вас соединить?

— Нет, я запишу номер.

— Спасибо. Всего доброго.

Девушка-оператор отключается. Я так и держу в руке телефонную трубку, уставившись на то, что записала. Под фамилией, принадлежащей живому человеку, под моей фамилией, — десять цифр. Телефонный номер. Я писала машинально. Как нечто само собой разумеющееся, я снова набираю ноль. Гудок городской линии, десять цифр. Длинные гудки. Номер свободен.

— Алло? *

— Добрый день, могу я поговорить с Антуаном?..

— Это я.

— Здравствуйте, меня зовут Сибилла.

— Хорошо, что ты позвонила мне.

— Это вас я видела вчера на встрече?

— Да.

— Почему вы меня не дождались?

— Решил не создавать проблем. Ты хочешь повидаться?

— Почему бы нет… Можно посидеть в кафе…

— Лучше будет, наверно, мне приехать в Круа-Русс?

— Как хотите…

— У тебя ведь собака… Тото, да?

— Да, мою собаку зовут Тото.

— Ты знаешь какое-нибудь кафе в Круа-Русс?

— Да, на бульваре, «Брасери-дез-Эколь»…

— Сколько ты еще здесь пробудешь?

— Три дня.

— В среду?

— Да, в среду, хорошо…

— В два часа?

— В два часа, прекрасно.

— Приходи с Тото, я буду рад с ним познакомиться.

— Да…

— Ну, тогда до среды!

— Да, до среды, в два часа.

Я вешаю трубку. Я совершенно спокойна. Сижу на кровати в гостиничном номере и смотрю в записную книжку: «„Брасери-дез-Эколь“, среда, 2 часа»… Тото спит в изножье кровати. «Он» будет рад с ним познакомиться…

* * *

У нас собрание. Коринна и Жоржетта сидят напротив меня в холле гостиницы. Только мои сестры из всей родни остались брюнетками.

— Лучше встретиться в твоей гостинице, — сказала Коринна.

Она права. Лучше не быть в стенах, пропитанных этой историей. В стенах, которые помнят наши вопросы и наши ответы. Гостиница — место нейтральное. Здешние стены нас не знают. Они ничего от нас не ждут. Здесь мы свободны.

— Какой у него голос?

— Обыкновенный.

— «Он» говорит нормально?

— Нормально.

— И что «Он» тебе сказал?

— «Он» предложил мне выпить с ним кофе.

— Ты согласилась?

— Да.

— Пойдешь?

— Да.

— Ты не боишься?

— Я назначила ему встречу в кафе.

— В котором часу?

— В два.

— А мама?

— Я ей ничего не сказала.

— Скажешь?

— Не знаю.

— Надо ей сказать. У меня такое чувство, будто мы ее предаем.

— Она этого не вынесет.

— Почему?

— Не знаю.

Помедлив, слово берет Коринна:

— Я с ней обедала… Мы говорили о «встрече»… Мама уверена, что тебе померещилось. «Он» ни за что бы не пришел, так она сказала.

— Почему?

— У нее это просто не укладывается в голове… Она боится, что «Он» снова объявится.

Да уж, все были в состоянии боевой готовности, когда этот человек возрождался из пепла.

— Вы как хотите, а я пойду в среду в два часа.

— Мне что-то не очень хочется идти…

— А я приду, но так, чтобы «Он» меня не увидел.

— Сядь за соседний столик. Все равно «Он» не знает тебя в лицо. Сможешь слушать наш разговор, а захочешь — подсядешь.

— Можно…

— Только ты уж садись так, чтобы я тебя не видела! А то я расхохочусь!

Мы с Жоржеттой смеемся, представив себе сцену. Это у нас осталось от детства. Когда что-то случается, мы смеемся. Когда нам не по себе — заливаемся как дурочки.

— Нет, прикинь! Ты говоришь ему: «Добрый день, Антуан» — и всю дорогу покатываешься со смеху!

— Нет уж. Если ты придешь, садись лицом к нему, а ко мне спиной.

— Ладно, сама решу. Я еще не знаю, приду ли.

— Ты иди одна, а мы, может быть, позже подойдем.

— Да, я тоже думаю, что так будет лучше. Представь: «Он» придет, а мы там все трое, да у него инфаркт будет. «Он» окочурится по нашей вине.

— А мама?

— Надо ей сказать.

— Я ей после позвоню.

Собрание продолжается в атмосфере всеобщего веселья. Мы воображаем все на свете и еще черт-те что. Например, что «Он» опрокинет на нас стол. Что «Он» псих…

— Если «Он» скажет хоть одно плохое слово о маме, я ему врежу.

— А я вырву ему язык.

— А я сделаю из него котлету и скормлю моему псу.

— Ха-ха-ха!

— А если «Он» полный идиот? Представляете, как нам будет противно?

— Зато будем знать, чего мы избежали!

— Скажем ему «Спасибо, что оставили все это при себе!»

— Ха-ха-ха!

— А если «Он» нас обложит последними словами?

— Я очень удивлюсь, если у него их запас больше, чем у меня!

— Ха-ха-ха!

— Как вы думаете, «Он» женился снова?

— Не знаю.

— А детьми «Он» обзавелся, как ты думаешь?

— Может, «Он» наделал детей по всему Лиону!

— Ты будешь говорить ему «вы»?

— Да… не знаю… А что, ты ему прямо так и скажешь: «Здравствуй, папа, передай мне, пожалуйста, горчицу»?

— Ха-ха-ха!

Мы строим самые бредовые предположения и отводим душу в безудержном хохоте.

— «Он» знал, что у тебя есть собака?

— «Он» не боится собак, уже неплохо.

— Может, «Он» вырос на ферме.

— Точно! Волк в овчарне!

— Три поросенка и серый волк!

— Три большие свинки!

— Ха-ха-ха!

— Вырос на ферме?

— Да.

— Мужлан!

— Ха-ха-ха!

Коринна разошлась. Она хохочет громче нас с Жоржеттой.

— Мужлан! Деревенщ-щ-щ-щина!

— Да, «Он» даже знает, как зовут мою собаку.

— Значит, «Он» читал твою книгу!

— Да… Наверно…

— Я представить себе не могу, чтобы «Он» заходил в книжный магазин…

— Я тоже. Чтобы «Он» покупал книги…

— И я тоже.

— Я вообще не могу представить, что «Он» ходит по магазинам.

— И я тоже.

— Я всегда думала: не может быть, чтобы «Он» зашел в овощную лавку и купил килограмм помидоров!

— Ия.

— Что же «Он» тогда ест?

«Он» носит бутылочно-зеленый свитер, «Он» имеет телефон, «Он» читает, «Он» ест.

* * *

— Я знаю, сегодня у тебя день «X». Желаю удачи, — сказала мне по телефону Лоранс.

Мама пыталась дозвониться мне каждые пять минут. Я не брала трубку. Боялась передумать.

Мне необходимо выйти. Пойду что-нибудь куплю. Что? Да какая разница. Мне хочется хотеть что-нибудь купить. Я просто не могу сидеть в четырех стенах гостиничного номера и ждать назначенного часа. Я уже отгрызла себе один ноготь. Еще, чего доброго, руку откушу.

— Добрый день, мадемуазель! — приветствует меня девушка на ресепшене.

— Дбрдень, — отвечаю я мертвым голосом.

— У-у-у, что-то вы сегодня не в духе! Или, не дай Бог, заболели?

— Нет-нет-нет-нет-нет.

Со мной все ясно, и одного «нет» хватило бы… Нет-нет-нет-нет-нет… Да, уж если девушка заметила, что я не в духе…

Надо быть спокойной. Невозмутимой. Сделать нейтральное лицо. Это здорово получается у Стефана, когда он идет по улице. Стефан владеет своим лицом, и голосом, и глазами — я это замечала, когда шла с ним рядом. И пробовала ему подражать. Не получалось.

У Стефана, когда он идет по улице, совсем другое лицо, не то, которое видят близкие ему люди. Ватное какое-то лицо. Если с ним заговорят, голос у него ровный-ровный, никакой, а уж глаза! И не глаза вовсе — просто органы зрения. Среди толпы Стефан ходит так будто он один.

— Это моя броня, защита от посторонних. Иначе ты слишком уязвим.

— И ты никогда ни за что не зацепляешься взглядом? Не слепой же ты!

— Я держу дистанцию.

— Зачем?

— Да чтобы не ткнугься носом в дерьмо! Так есть время на размышление.

Что ж, хотя бы понятно…

— В твоих глазах ничего нельзя прочесть!

— Это я нарочно. Пусть другой откроет карты первым. Как в покере.

— А я не умею играть, в карты… Только в батай.

— Ну вот…

— Что — вот?

Он не ответил мне. Его «ну вот» было словно решением вопроса, ключом ко всем моим терзаниям. «Ну вот…»

Но мне-то от этого не легче.

Рядом со Стефаном я была похожа на курицу. Почему они, курицы, на ходу постоянно вертят головой?

— Все так ходят!

Стефан сказал мне, что надо лучше смотреть, а я-то думала, что вижу лучше, чем он.

— Ты идешь по улице, как по ярмарке!

Вообще-то Стефан только притворялся, будто ничего не видит, а сам все видел. Притворялся, будто ничего не слышит, а сам все слышал. Казалось, будто он ничего не думает, а он думал, все время думал. Он делал вид, будто его здесь нет, а сам был, еще как был здесь, за своей броней. Могло показаться, что он и не понимает ничего, а он все-все понимал!

Полная противоположность мне.

— Хорошо, что я не играю в покер, меня бы в две секунды без штанов оставили!

— Хоть играть бы научилась…

«В любой ситуации надо знать, как себя вести. Владей игрой. Умей выложить нужную карту в нужный момент. И главное — вникни в игру партнера, твоего противника», — учил меня Стефан.

В тридцать четыре года до меня дошло: я веду себя черт-те как. Смеюсь, когда не до смеха. Не умею ходить по прямой. Слушаю, но ничего не слышу.

— Ты не владеешь ситуацией…

Да. Не владею… И собой я не владею, и игрой не владею, ничему-то я не хозяйка, кроме моего пса…

Я вышла без Тото. Понадеялась совладать с партнерами, с противниками, с собственными чувствами. Вышла королевой.

Не прошла я и пяти шагов по улице, как мое внимание привлекла витрина магазина.

«А не нужны ли мне вот эти кольца для салфеток? Нет. В самом деле? Нет, нужны. У меня нет колец для салфеток. И никогда не было. Это никуда не годится!»

И меня понесло в магазин подарков.

— Сколько вам штук?

Продавщицы чуют лохов. Эта ходила за мной хвостом и улыбалась.

— Мне, пожалуйста… Мне, пожалуйста…

— Двенадцать?

Как-то вдруг, мгновенно, я поняла, что сама не знаю, чего хочу. Она могла всучить мне что угодно.

— Двенадцать?

— Да, хорошо, двенадцать.

— Если возьмете двадцать четыре, я смогу сделать вам десятипроцентную скидку.

Вот как? Десятипроцентная скидка…

— Давайте…

Лохом от меня прямо-таки разило.

Она скрылась в подсобке, прежде чем до меня дошло, что я никогда не устраиваю обедов на двадцать четыре персоны. Больше пятнадцати человек я зову на вечеринку.

— Вы можете сделать на них гравировку…

— Да? Гравировку ведь, по-моему, делают на серебре?

Все-таки немного здравого смысла у меня осталось.

— Они посеребренные! — с удовольствием сообщила мне продавщица.

— Вот как..

Очень скоро я была разорена, но счастлива. Я ведь купила не что-нибудь, а вещь. Столовое серебро.

Продавщица завернула каждое кольцо в шелковую бумагу. Сложила их в фирменный пакет магазина.

— Заодно и рекламу нам сделаете, — подмигнула она мне.

Название магазина было написано такими буквами, что и слепой бы заметил.

Который час? Смотрю на дисплей мобильника. Шесть непринятых звонков. Номера появляются в порядке поступления: Жоржетта, Коринна. Остальные от мамы… И от Анжелы — один.

Слушать сообщения не буду. Боюсь передумать.

Час пятнадцать. У меня есть еще сорок пять минут. Какой пакет тяжелый… Не надо было покупать столько… Ладно, двенадцать я подарю младшей сестре.

А мой неугомонный ум уже носится с новой идеей: куплю-ка я к ним салфетки, а то у меня только бумажные.

Ай да я! Ломала голову, что же мне нужно, а оказывается, стоит только начать.

— Который час? — спрашиваю я у новой продавщицы, которая готова, кажется, расцеловать меня от радости: еще бы, полмагазина перекочевало в мои пакеты.

Я купила все, что мне не нужно. Двенадцать бокалов на ножках. Двенадцать ножей с посеребренными ручками. Двенадцать вилок к ним. А эти салфетки — просто прелесть, не тряпье какое-нибудь.





Дата публикования: 2014-12-08; Прочитано: 214 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.048 с)...