Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Девочки 5 страница



— Ты! Как зовут?

— Седрик Левасер.

Он записывает на листке.

— Дежурный. Ты?

— Себастьен Дормиак Ленлен записывает.

— Дежурный. Ты?

— Сандра Марино.

— Дежурная. Ты?

— Александр Парила.

— Дежурный. Ты?

— Сибилла.

— Дежурная.

Старшая сестра смотрит на меня. Еще немного — и она опять разревется.

Я пожимаю плечами: что такого? Дежурная, ну и ладно. Уж кровать-то застилать я умею. Я сажусь на место рядом со старшей сестрой.

— Нас разлучат, — тихо шепчет мне она.

Что-что?

Сейчас пробьет наш час. Вот это мы попали так попали! Мало того, что над нами будут измываться четыре недели, нас еще и разлучат. Нет, это невозможно! Все, что угодно, но разлучаться нам нельзя.

«Отряд» Ленлена уже выстроился за ним гуськом вместе с чемоданами.

Вторая цепочка выстраивается за Кики. Кики выкрикивает имя моей старшей сестры. Коринна с чемоданом встает в строй. Ее глаза не отрываются от нас с Жоржеттой. Мы по-прежнему сидим внутри распадающейся звезды. Кики выкликнул последнего из своего отряда. Ужасно. Невозможно. Лицо моей старшей сестры мокрое от слез.

Она одна в отряде Кики! Ни меня, ни Жоржетту еще не выкликали.

Я попросила разрешения поговорить с директором. Вожатая моего отряда не разрешила: мол, сама разберется. Она сказала, что мы просто капризничаем. Эта вожатая вообще не хотела ничего слышать. Тогда я села посреди двора и отказалась идти в лагерь. Я так задержала всех, что вожатая уступила. Мне еще пришлось требовать, чтобы Коринна и Жоржетта тоже пошли со мной.

— Нам надо позвонить маме! — сказала я директору. — Мы не можем здесь остаться. Мама говорила, что мы должны быть в одном отряде. Если нас разлучат, мы не останемся.

Сначала Жи-Се не верил, что мы и вправду уедем, если он не сделает так, как я прошу. Еще и посмеивался надо мной:

— Да, да, я вас прекрасно понимаю, но ведь я вам уже сказал, вы будете почти все время вместе. Никто вас не разлучает.

Это он мне зубы заговаривал. Мне не понадобилось даже смотреть на старшую сестру, я и так знала, что она за меня.

— Надо позвонить нашей маме! — твердила я и знать больше ничего не хотела.

Мне было по барабану, что там этот директор, прикидываясь добреньким, мне объяснял.

— Вашей маме мы сейчас позвоним, но, боюсь, не получится определить вас в один отряд. Мы и так сделали исключение для Жоржетты, поместив ее к старшим средним, а не к младшим средним. Старшую к средним — это уже ни в какие ворота. Для чего же тогда отряды?

Но я уперлась. Я с места не сдвинулась, пока он не позвонил моей маме.

— Алло? Я могу поговорить с мадам Ди Баджо?

Директор удивился, что у мамы другая фамилия, не такая, как у нас. Он даже спросил, вправду ли мы ее дети.

— Добрый день, мадам, с вами говорит Жан-Кристоф Маделон из лагеря в Порнике… У меня тут три девочки плачут…

Мы с сестрами переглянулись. И снова начали дышать. Мама не могла бросить нас в беде. Мама встала на нашу защиту! Теперь мы все трое в одном отряде.

Каникулы в лагере почти закончились. Коринна, Жоржетта и я четыре недели спали в одной палате. Мы втроем были в отряде Мюмю. Из-за этого я и погулять вечером не могла. Старшая сестра не спускала с меня глаз. Пьер, Венсан, Поль и Валери после отбоя убегали на пляж Вот когда я пожалела, что старшая сестра со мной в одной палате! А Жоржетта пожалела, что она с ней за одним столом в столовой. Коринна следила за каждым ее глотком, и Жоржетта все каникулы ходила голодная.

В беге наперегонки наша команда проиграла.

— Ясный перец, проиграли, — сказал один умник. — Все из-за сопливой!

— Да-а! — тут же заорала я на него. — Ей всего восемь лет! Ты-то сам, когда тебе было восемь лет, тоже не умел так быстро бегать, как сейчас!

Пришлось ему заткнуться, но только на время.

— А другая твоя сестра? Ей-то двенадцать лет! Ей вообще место в старшем отряде. А она еще хуже бегает! Мы и из-за нее тоже проиграли! Когда же она бегать научится?

— Думаешь, ты хорошо бежал, жирдяй? — ответила я ему.

Все захихикали. А он чуть не лопнул от злости. Теперь его все так и зовут — жирдяем!

Мы устроили праздник. Это оказалось классно! Были разные соревнования. Я попала в число сильнейших. Мюмю была довольна.

А Коринне праздник не понравился. Она участвовала в соревнованиях, где надо было передвигать кусок мыла по скользкой доске. Я видела, у нее ничего не получалось. Коринна вообще только и делала, что болтала с новой подругой Соланж. Они уже обменялись адресами. А за день до конца смены начали реветь. Завтра их разлучат. Соланж посадят в другой автобус, она уедет в Невер. Не так уж и далеко от Лиона, но Коринна сказала Соланж, что они больше не увидятся, разве что чудом. Вот и заревели обе.

В автобусе было еще хуже. Коринна всю дорогу всхлипывала горлом, так ей было больно. Жоржетта опять помогала старшей сестре плакать. К ним подходили вожатые. Пытались их утешить. Ничего не вышло. А вожатым и без них хватало работы. Много ребят в автобусе плакали.

Я на этот раз с сестрами не села. Я сидела сзади с Марком, Пьером, Венсаном, Полем и Валери. И мне хотелось, чтобы автобус ехал не девять с половиной часов, а еще дольше.

* * *

Уже десятый, последний в пачке, бумажный платок дала мама Коринне.

Мама комкает предыдущий и прячет в свою сумочку. «Мы не в свинарнике воспитаны».

Кориннину метеосводку мама знала заранее. Но то, что происходит, даже ей не по силам. Это уже не просто ливень — это потоп. Надо было взять целую коробку платков или вообще скатерть.

— Что, так плохо было в лагере?

Сейчас ее затопит… Она не знает, что делать со старшей дочкой, которая превратилась в фонтан с площади Терро. Есть такой напротив мэрии, в первом округе Лиона. Три лошади с открытыми ртами, из которых бьют три струи. Мимо не пройдешь — обязательно обрызгает. Вот и от моей старшей сестры лучше держаться подальше. А Жоржетта, без зонтика, без плаща, совсем рядом.

Мама не понимает, в чем дело. Просит Коринну уняться, а меня подойти ближе. Нетушки… я уж в сторонке подожду конца потопа.

— Это из-за ее подруги Соланж, — успокаиваю я маму.

Но мама не успокаивается. Она встревожена, это видно. Ей не терпится попасть домой. Она боится, что Коринне не понравится новая комната.

— Вот увидишь, ты не пожалеешь, что провела месяц в лагере, — обещала она ей.

Это серьезное обещание. Комната просто обязана быть замечательной. Лагерь у Коринны «стоит поперек горла» — так она сама сказала, хоть и жить не может без Соланж.

— Ты похудела, Жожо.

— Я месяц ничего не ела.

У младшей лагерь стоит поперек желудка, и она тоже сообщает об этом маме.

Да уж, по дороге к нашей новой комнате ничего утешительного мама не услышит. Мы приближаемся к цели, и ее тревога растет. Мы идем все быстрее и быстрее. Так я и думала: весь месяц в лагере мои сестры еле ноги передвигали, зато на подходе к дому рванули вверх по склону, как спринтеры. Удастся ли проштрафившейся маме доказать свою правоту?

Открывается дверь. Мама через силу улыбается. Еще ключ не вынут из замочной скважины, как мы с Жоржеттой кидаемся в комнату. И замираем, разинув рты: вот красота-то! Мама, волнуясь, не сводит с нас глаз. Мы улыбаемся так, что челюсти болят. Перегородка теперь выше. У нас как бы настоящая отдельная комната. Света стало меньше, зато появилось вьющееся растение.

— У нас росло такое в лагере, на нем было полно мошек!

Я сразу жалею о своих словах, увидев, как застыло мамино лицо.

— Мы подумали, пусть будет немного зелени.

Белые обои в крошечных голубых цветочках — прелесть.

— И немного голубени тоже! — говорит Жоржетта.

Лицо мамы похоже на калейдоскоп.

— Тебе не нравится?

Она решила, что Жоржетта смеется над ней.

Жоржетта поворачивается, сияя такой улыбкой, что мама все понимает: моей сестре нравится, очень-очень нравится, просто ужасно нравится. Мамино лицо постепенно приобретает нормальный вид. Она еще раз по очереди смотрит на нас и с облегчением выдыхает. Я тоже стараюсь улыбаться как можно убедительнее. Мы стоим перед мамой, до отказа растянув рты. Мы любим-любимобожаем новые обои. Вид у мамы почти довольный. С двумя младшими «порядок».

— Ну что? Жалеете, что в лагерь поехали? — весело спрашивает она.

Мы не отвечаем. Мы поняли: она обращается к Коринне. Мама не уверена, что даже за чудесную комнату старшая простит ей лагерь.

Коринна не сказала ни словечка, с тех пор как юркнула на свою половину. За новой перегородкой с рамой наверху и вьющимся растением ее вообще не видно, даже когда она стоит.

Коринна высовывается из-за зелени. Все так же молча идет осматривать наши владения. Она не выскажется, пока не убедится, что и сестрам будет хорошо.

Мы с Жоржеттой скачем по комнате с растянутыми ртами.

— Смотри, как здорово, Коринна!

Да! Да! Мы визжим от восторга! Выскажись наконец! У нас уже разболелись щеки, дай нам расслабить лицевые мышцы! Ну, колись!

Пора нам своими силами ускорить примирение. Мы заходим за перегородку. У Коринны замечательная комната, большая, светлая!

— Коринна! У тебя комната совсем как у Гиаацинты! — говорит ей Жоржетта.

Коринна робко улыбается, ей чуточку неловко от таких привилегий.

Мама не станет «делить шкуру неубитого медведя»: начало положено, но праздновать победу еще рано.

— А ваш письменный стол сделали по моему рисунку.

Она «кует железо, пока горячо». Нас зовут обратно на нашу территорию. Мы возвращаем за перегородку онемевшие от улыбки рты.

Сделанный на заказ письменный стол занял все свободное место. Только узенький проход остался между ним и двухэтажной кроватью.

— Чур, я на этой стороне!

Я кидаюсь в проход, к левому краю стола. Дело важное, поэтому улыбаться можно уже не так старательно.

— А я на этой!

Жоржетта тоже немного расслабила нижнюю половину лица.

— Вот досюда мое место! — черчу я пальцем границу на столе.

— А мое досюда! — палец Жоржетты сталкивается с моим.

Большущая доска, фанерная, но покрытая лаком, лежит на таких же лакированных дощечках. И фанерные дверцы тоже лакированные. И выдвижные ящики лакированные! Я пытаюсь открыть свой. О-ох… Что-то трудно. Может, двумя руками попробовать? А если ногой помочь? Я упираюсь в стол ногой и тяну на себя ящик. Никак… Не выдвигается, и все тут…

Жоржетта оборачивается к маме. Что за дела?

— Он натрет внутри воском, и будет ездить как по маслу.

Вот как? Стол еще не доделан… Жожо это не нравится. Все равно что подарили игрушку на Новый год, а она не работает, потому что забыли вставить батарейки. Подарок без батареек — плохой подарок.

Но складочка между бровями Жоржетты все-таки разглаживается.

— А посмотри, какой тут шкафчик большой!

Она открыла дверцу в тумбе стола.

— Сюда будете убирать ваши портфели, словари…

— Ага! Класс!

Я открываю такую же дверцу на своей стороне.

— Bay!

Жоржетта хлопает дверцей своего шкафчика. Не закрывается…

Сестра снова оборачивается к маме. Что за дела?

— Петли слабоваты.

Чтобы закрыть дверцу, ее надо приподнять. Нет, это уже ни в какие ворота, подарок без батареек, без аксессуаров… без инструкции по использованию. Совсем плохой подарок. Никуда не годится.

Я закрываю свой шкафчик. То же самое. Дверца висит криво. Я не решаюсь взглянуть ни на Жоржетту, ни на маму.

— Он поставит другие петли, и все будет в порядке.

Тот, кто сделал стол, не очень-то утруждался. И пусть не ждет, что перед ним рассыплются в благодарностях за такую халтуру! Мама ему так и скажет, это точно.

Из-за перегородки мы вдруг слышим голос Коринны.

— Кто это — «он»?

А и правда… Кто это?

«Он» — всегда это был тот, о ком в нашем доме не говорят.

Мама проглотила жгучий перец, ни дать ни взять. Она вся красная, и во рту, наверное, горит, даже полыхает, так ей трудно ответить. Из-за ползучих зарослей выныривает командир нашего батальона. С очень строгим лицом. Быстрый взгляд в сторону младших сестер: тревога.

Вопрос ясен, переформулировки не будет. Ответ? Рядовой опять смотрит настороженно. Младшая встала рядом с командиршей.

Молчание.

Народ, сомкнув ряды, ждет объяснения властей.

Из маминой комнаты в конце коридора слышится тихий шорох. Там кто-то ходит?

На лице командирши теперь написано неодобрение. Ей страшно? Ну что — и мне примкнуть к рядам?

— Кто это сделал?

Снова шорох, оттуда же.

И командирша, и рядовой, и их боевая машина на этот раз отчетливо его слышали. Я вскакиваю. Боевая машина к бою готова. Вместе мы сила.

— Кто это? — спрашивает Коринна почти беззвучно.

— Это… это штукатур, он очень славный. Он поклеил обои, а потом по моему рисунку сделал вам письменный стол…

Штукатур? Очень славный? Боевая единица по защите территории постановляет: трибунал.

— Его зовут Пьер… — лепечут власти.

Присяжные непримиримы, сразу видно.

— Он… вообще-то он здесь… Я сейчас вас познакомлю, вы сами сможете сказать ему, что вам нравится его работа… Ну? Вы скажете ему… Ладно?

Молчание.

— Пьер!.. Пьер!.. Вы можете выйти? Мои девочки хотят вам что-то сказать…

Мы не верим своим ушам.

Скрипит дверь маминой комнаты. Неужели сейчас в коридор выйдет мужчина? Неужели произойдет то, чего не может быть? Итак, сейчас этот Пьер предстанет перед судом. Он обвиняется в умышленном охмурении и окручивании нашей мамы в течение месяца с намерением продолжать преступную деятельность.

И вот мужчина, самый что ни на есть мужчина, а стало быть, воплощение зла, появляется в дверном проеме.

Новый пункт обвинения: Пьер высокий. Пьер атлетически сложен, и это уже третий пункт обвинения. Пьер черноволос — отягчающее обстоятельство. Это личное мнение одного из присяжных — мое. Будь он блондином, это смягчило бы мой вердикт. А у него волосы такие черные, что мои сразу кажутся еще светлее. Это скверно, очень скверно для него. У Пьера черные глаза и борода. Этот «он» — полная противоположность тому, другому, с большой буквы, о котором в нашем доме никогда не говорят.

Мы не можем опомниться. Наш трибунал в шоке. Вердикт окончательный и обжалованию не подлежит: виновен. Приговаривается к пожизненному заключению и десяти годам строгого режима.

В гнетущей тишине слово берет адвокат подсудимого. Раздается звенящий от напряжения мамин голос:

— По… по… позна… комьтесь… Это Пи… Пи… Пьер… Он… он… он… мне очень помог за этот месяц.

* * *

— Где здесь сортир?

Я хлопаю дверцей золотистой букашки-малолитражки.

— Где здесь сортир?

Спрашиваю всех — кто-нибудь да ответит. Иначе я не успею, честное слово. Не добегу.

Мама не отвечает мне. Она проверяет ручной тормоз. Тянет его на себя так, будто вырвать хочет. Глаза у нее ввалились: как-никак пятьсот километров она смотрела на дорогу.

Я не могу стоять, пританцовываю. Только бы никто не занял место, куда мне надо. Долго я не выдержу.

— Где здесь сортир?

Мне показали большой бетонный дом. Уж не знаю, дойду ли я — до него далеко.

Зажимаю руки между ног. Надо собраться с духом и бежать к этому бараку, к которому все идут спокойным шагом. Им-то не приспичило. Вот гады, займут место, а я не успею! Раз, два, три! Сгибаюсь пополам и бегу со всех ног.

А место занято! Там Жоржетта!

— Скорей!

Я колочу в дверь ногой.

— Скорей!

Она не отвечает. И не думает торопиться.

— Скорей! Я сейчас описаюсь!

Дверь открывается, и я понимаю, почему мне не отвечали. Из туалета, у которого я чуть не опозорилась, выходит моя бабушка.

— Прости, бабуля, я больше не могу терпеть.

У нас остановка. Мы сейчас будем обедать на автостоянке. Вот и мой крестный, он выходит из своей машины весь взлохмаченный. Поддергивает брюки. Потягивается.

— В таком темпе как раз к будущему году доедем. Ты не можешь побыстрее? — спрашивает он маму, а она и так уже еле жива от усталости.

Мама ополаскивает руки водой из пластиковой бутылки. Наклоняется, чтобы не облиться. Не отвечая крестному, поливает на руки Жоржетте. Закрывает бутылку. Идет к синей сумке-холодильнику и достает оттуда бутерброды, завернутые в фольгу, и пластмассовые судки — вчера мы вместе их наполняли.

— Ну? Ты можешь ехать быстрее?

Ну вот, он опять. На случай, если она не расслышала.

Мама чистит крутое яйцо. Протягивает его мне. Коринна держится в-стороне от всех. Со вчерашнего дня Коринна ни с кем не разговаривает. «Увидимся, когда вы вернетесь», — сказал Пьер маме возле наших чемоданов. Да, мы его еще увидим, кто бы сомневался. Коринне такие каникулы в лом. Месяц в вандейском лагере, две недели в городском, а теперь — в Италию всей семьей! «Она говорила, что мы поедем вчетвером, а не водиннадцатером!» Опять нас надули.

— Спасибо.

Я кусаю яйцо.

Обожаю есть на остановках.

Все ждут маминого ответа, а его нет.

Наша букашка-малолитражка отстает! Лучше бы мы и вправду поехали вчетвером.

Дядя все стоит над мамой, а она все чистит крутые яйца. Протягивает одно ему, как будто этого он ждал.

— Если хочешь обкормить меня, чтоб я лопнул, сама тоже не доедешь, учти.

Вот умора-то. Я хохочу, разинув набитый яйцом рот. Мама бросает на меня злой взгляд.

Я закрываю рот. Сухой мучнистый желток липнет к зубам.

Мы еще не пересекли границу. Мы едем в Италию. Наша золотистая букашка-малолитражка припаркована рядом с большущей черной машиной крестного. Сразу видно, как она медленно ездит, наша машинка. Даже когда она стоит, видно. Не машина, а черепаха… Вот у крестного машина резвая, летит стрелой…

— А это что за тележка? — спрашиваю я все еще с полным ртом яйца.

— Сибилла, проглоти, а потом говори.

Мама не дает мне спуску.

— Это складной трейлер, — отвечает мне крестный с полным ртом салями.

Ему мама не говорит, что надо сначала проглотить.

Складной трейлер? Ничего себе! Ай да крестный! Вот, значит, что он везет на буксире от самого Лиона. Складной трейлер? Я и не знала, что такие бывают!

— В нем две комнаты.

Из этой тележки получится настоящий домик? Как мне хочется посмотреть!

— Посмотришь, когда приедем. Недели через две, при нашей-то скорости!

Мама молчит. Она разворачивает сандвич с тунцом. Протягивает его мне.

— Спасибо.

Коринна смотрит на маму: как смеют ее обижать? Поехали бы вчетвером, не было бы этого, думает она про себя.

Крестный дожевал салями и ест кусок сыра.

— Я хочу спать в трейлере!

— Там и так пять душ будет.

У него пятеро детей, это они будут спать в трейлере.

— А я тоже хочу спать в трейлере, я тоже!

— Там будет видно, — говорит мама, чтобы я замолчала.

С яйцом во рту или без яйца, она все равно хочет, чтобы я не разговаривала. Ничего, когда мы приедем, я своего добьюсь. Одна из кузин наверняка захочет спать с моими сестрами в доме. Вот мы и поменяемся.

— Жоржетта? Ты сходила в туалет?

— Да. И руки помыла, и лицо.

— Сибилла, сходи в туалет, помой руки, сейчас поедем.

Я только-только успела заморить червячка и пошептаться с кузиной, а все уже садятся в машины…

Сходи в туалет… Как будто можно сходить по заказу, когда больше не хочется… Но мама боится, что наша букашка опять будет всех задерживать. Мы и так плетемся в хвосте, не хватало еще всем из-за нас останавливаться.

Коринну мама ни о чем не спрашивает. Коринна уж точно сходила в туалет. И руки помыла, и уложила челку мостиком.

Ладно уж, попробую…

Когда я возвращаюсь, они все еще спорят.

— Езжай рядом со мной. Держись меня и ничего не бойся. А то так и будем ползти на скорости восемьдесят километров до Фродзиноне!

Крестный сердится.

Мама собирает пустые судки, складывает их в синюю сумку-холодильник.

За нами поедет дедушка. Маме даже думать ни о чем не надо.

— Ты только не забивай себе голову, и все будет путем, — говорит ей крестный перед тем, как сесть в свою машину.

Мама закрывает багажник.

Мы садимся в малолитражку. Наша букашка — позор семьи. Мама вздыхает. Хлопает дверцей. Аккуратно натягивает ремень безопасности, пристегивается. Берется за руль — на часах одиннадцать десять. Она готова к новому рывку.

Наш караван трогается.

Мама неотрывно смотрит на складной трейлер за машиной крестного.

Вот уже час в букашке все молчат.

— Он нас всех отправит на тот свет, — цедит сквозь зубы мама.

Машину заносит в сторону. Мамины руки крутят руль. Мы с Жоржеттой на заднем сиденье хватаемся за ручки.

Несмотря на инструкции крестного, букашка замедляет ход. Дедушка тут же сигналит сзади фарами. Мама как натянутая струна. Коринна, сидя рядом, ловит каждое ее движение. Как будто сама ведет машину.

Мама не захотела ехать через туннель под Монбланом. Крестный с ней согласился: так долго в туннеле с включенными фарами — это тяжелый случай. Мы поедем через перевал Мон-Сени.

— На итальянской стороне надо быть еще осторожнее. Они же чистые мартышки за рулем, — сказала мама, когда мы подъезжали к горе.

Она объяснила нам, что итальянцы совершенно не считаются с правилами дорожного движения. Жмут себе на педаль и катят на красный свет, да еще и гудят при этом!

Коринне все больше не по себе. А мне — нет, я знаю, что крестный не даст в обиду нашу машинку. Он отлично водит, и сам вырулит, и нас прикроет в случае чего.

Сколько же поворотов на Мон-Сени! Вираж за виражом, настоящий серпантин.

Раз или два мама сказала:

— Ох, слетим мы…

Она боится, что машина сорвется в пропасть. Мы едем тихо-тихо, пианиссимо.

— Chi va piano va sano. Chi va sani va lontano,[10]— успокаивает себя мама, когда мы в очередной раз отстаем.

Мы едем так «пиано»-«пиано», что крестный включает две оранжевые мигалки.

— Что это? — спрашиваю я маму.

— Аварийные огни.

Наша мама — не трусиха. Уж если крестный включил аварийные огни — значит, дорога и вправду опасная! У людей мозгов нет, мама права: нас то и дело норовят обогнать на каждом малюсеньком прямом отрезке.

Вот какая-то машина идет на обгон «на всех парах».

— Психи, да и только, — вздыхает мама.

Коринна время от времени оборачивается: дает нам понять, что положение самое что ни на есть опасное. Жоржетта смотрит на дорогу. Ну, когда мы попадем в аварию?

— Опять подрезали!

Маме кажется, будто ее режут, так она напряжена.

А я смотрю на тележку. Никак не могу представить, что из нее выйдет домик на колесах.

Мама резко тормозит, когда нас обгоняет грузовик. Нас с Жоржеттой бросает на спинки передних сидений. Колеса грузовика подняли столько пыли, что ничего не видно. Лязг, скрежет металла. Нашу машину отбросило на несколько метров.

— А, черт!

Мама кричит, стоя жмет на тормоз.

Мотор глохнет.

Когда оседает пыль, мы видим: реакция у мамы что надо. Наша машина стоит в нескольких сантиметрах от пропасти. Еще чуть-чуть — и «здесь бы все и закончилось». Мама высаживает нас из машины. Она дрожит от страха. Дедушка тоже.

— Стукнул тебя! — тычет он пальцем в помятое букашкино крыло.

Из своей машины молнией вылетает дядя. Показывает на грузовик, который даже не остановился.

— Вон тот полуприцеп. Ну-ка вылезайте!

Крестная и ее дети мигом выскакивают, как будто пожар. Грузовик едет тихонько. Он слишком широкий для горной дороги. Мы все смотрим на него — он сейчас прямо под нами. Дядя отцепляет складной трейлер, обегает вокруг машины, садится, хлопает дверцей. И рвет с места. Пыль поднялась, как только что от грузовика. Он гонится за этим полуприцепом. Мой крестный вышел из себя — я это отсюда вижу Вот он обгоняет грузовик. Тормозит так резко, что мама с бабушкой визжат. Они подумали, что грузовик задавил крестного.

Крестный машет руками водителю полуприцепа. Водитель не открывает дверцу, но крестному это пара пустяков. Вскочив на ступеньку, он с силой дергает дверцу грузовика на себя. Одним рывком выволакивает из кабины водителя. Дает ему пинка ногой под зад: мол, будешь знать. Крестная взвизгивает и бежит вниз по дороге.

— Он убьет его! — кричит она на бегу.

Крестный держит водителя за ухо. Тычет его носом в золотые крошки — это краска с маминой малолитражки. Тот понимает, что оплошал. Крестная подбегает к ним одновременно с воем сирены.

— Carabineri, — говорит бабушка дедушке, а он повторяет это маме.

«Плохо дело», — написано на лицах бабушки и дедушки.

Карабинеры — это итальянская полиция, понимаю я, когда еще одна машина с сиреной тормозит возле нас. Все начинают говорить по-итальянски. Я никогда не слышала, чтобы дедушка говорил так быстро с незнакомым человеком, но тот его понимает. Бабушка говорит еще быстрее. И полицейские все понимают! Мало того! Они обращаются к маме, и она им отвечает! Они пошли на то самое место, где грузовик стукнул нашу машину! Значит, карабинеры отлично понимают моего дедушку, и мою бабушку, и мою маму. Итальянский их родной язык! До меня это только сейчас дошло. Здесь их родина, да-да! Я это и раньше знала, но теперь другое дело. Я смотрю на дедулю: он итальянец. И моя бабуля — итальянка. И моя мама — вылитая итальянка. Вот почему у нее такие пышные черные волосы. Вот почему она никогда не обгорает на солнце.

Внизу на дороге мой крестный тоже разговаривает с двумя карабинерами. Он показывает вверх, на нашу букашку. И эти карабинеры тоже понимают все, что он говорит. Одна я ничего не понимаю. Мама-итальянка стала совсем другой, я это вижу теперь: она говорит быстро-быстро и не задумываясь. Размахивает руками. Как бабуля, как дедуля, как крестный! Мама вдруг стала похожа на крестного! Он же ее брат!

Они все здешние. Они у себя дома. Ох, черт, как же так? У мамы одна родина, а у меня — другая! И мои родные, вот все они — итальянцы. У нас разные родины — у моих родных и у меня! А мои сестры?

Я смотрю на Коринну — она слушает, что все говорят. Как будто понимает по-итальянски!

— А ты тоже понимаешь? — спрашиваю я у Жоржетты.

Неужели все понимают, кроме меня? Неужели мне не понять мою семью?

— Ни фига.

Жоржетта мотает головой, вид у нее растерянный. Меня это успокаивает.

Карабинеры и крестный закуривают. Дымят себе спокойненько, а за нами, между прочим, уже затор. Они что, раньше были знакомы? Все итальянцы знакомы между собой.

Еще двое полицейских налаживают движение на свободном участке дороги. Крестный с сигаретой в зубах возвращается к нам. Он шутит с полицейскими. Улыбается так, что лицо сползает назад. Карабинеры помогают ему прицепить складной трейлер.

Грузовик они не отпустили. Мама и водитель полуприцепа подписали какие-то бумаги. А потом нам дали «зеленую улицу»! И когда мы тронулись, крестный, дедушка и даже мама махали на прощание четырем карабинерам!

Наконец мы сворачиваем на узенькую проселочную дорогу. Весь кортеж начинает гудеть, как будто едет свадебный кортеж.

Мама почему-то смеется. Какой-то очень старый господин на велосипеде все кланяется и кланяется нашей колонне.

Надо же, такой старый, а ездит на велосипеде. Я никогда не видела, чтобы старик крутил педали.

— Это дзи Джелили, — бабушкин брат, — радуется мама.

Да, все итальянцы между собой знакомы, это точно. Вдоль проселочной дороги стоят белые домики. Теперь нас, кажется, узнает целая семья. Нам улыбаются. Машут руками. Все темноволосые, черноглазые. Они и мне тоже машут?

— Это дзи Аркандже, дедушкин кузен.

Мы машем в ответ этим людям, которых видим впервые в жизни.

Теперь наша колонна притормаживает перед каждым домом. Сколько народу нас встречает! Все машут нам. Все рады нас видеть!

— Думаешь, ты — английская королева? — спрашиваю я старшую сестру: уж слишком изящно она помахивает ладошкой в ответ.

На нас с Жоржеттой смехунчик напал, мы держимся за животики и не можем поприветствовать остальную Италию.

— Это дзи Бетина, дедушкина сестра.

— Это дзи Паскуале, бабушкин брат.

— Это дзи Доменико, бабушкин кузен.

Их всех зовут «дзи-кто-то-там». С каждым новым именем, которое называет мама, нас все сильнее разбирает хохот. Мама показывает нам что-то, но мы ничегошеньки не видим. Только слышим, что здесь все братья-сестры-кузены-кузины.

Проселочная дорога приводит к дому, у которого наш караван наконец останавливается.

— Девочки, приехали!

Мама счастлива.

Мы с Жоржеттой заливаемся смехом.

Коринна сердито косится на нас. Хочет, чтобы мы успокоились. Не хватало нам оскандалиться перед нашими родными.

Мама выскакивает из букашки. Все хлопают дверцами вразнобой.

— Дзи Мария!

Мама говорит очень громко, с раскатистым «р».

Все тараторят по-итальянски кто во что горазд.





Дата публикования: 2014-12-08; Прочитано: 202 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.034 с)...