Моцарт и Сальери

В своей комнате сидит компо­зитор Сальери. Он сетует на неспра­вед­ли­вость судьбы. Вспо­миная детские годы, он говорит о том, что родился с любовью к высо­кому искус­ству, что, будучи ребёнком, он плакал неволь­ными и слад­кими слезами при звуках церков­ного органа. Рано отвергнув детские игры и забавы, он само­заб­венно предался изучению музыки. Презрев все, что было ей чуждо, он преодолел труд­ности первых шагов и ранние невзгоды. Он овладел в совер­шен­стве ремеслом музы­канта, «перстам/Предал послушную, сухую беглость/И верность уху». Умертвив звуки, он разъял музыку, «поверил алгеброй гармонию». Только тогда решился он творить, предаться твор­че­ской мечте, не помышляя о славе. Нередко уничтожал он плоды много­дневных трудов, рождённые в слезах вдох­но­венья, найдя их несо­вер­шен­ными. Но и постигнув музыку, он оставил все свои знания, когда великий Глюк открыл новые тайны искус­ства. И наконец, когда достиг он в безгра­ничном искус­стве высокой степени, слава улыб­ну­лась ему, он нашёл в сердцах людей отклик на свои созвучья. И Сальери мирно насла­ждался своей славой, не завидуя никому и не зная этого чувства вообще. Напротив, он насла­ждался «трудами и успе­хами друзей». Сальери считает, что никто не вправе был назвать его «завист­ником презренным». Ныне же душу Сальери угне­тает сознание, что он зави­дует, мучи­тельно, глубоко, Моцарту. Но горше зависти обида на неспра­вед­ли­вость судьбы, дающей священный дар не подвиж­нику в награду за долгие и кропот­ливые труды, а «гуляке празд­ному», тяжелее зависти сознание, что дар этот дан не в награду за само­от­вер­женную любовь к искус­ству, а «озаряет голову безумца». Этого Сальери не в силах понять. В отча­янии произ­носит он имя Моцарта, и в этот момент появ­ля­ется сам Моцарт, кото­рому кажется, что Сальери потому произнёс его имя, что заметил его прибли­жение, а ему хоте­лось появиться внезапно, чтобы Сальери «нежданной шуткой угостить». Идя к Сальери, Моцарт услышал в трак­тире звуки скрипки и увидел слепого скри­пача, разыг­ры­вав­шего известную мелодию, это пока­за­лось Моцарту занятным. Он привёл с собой этого скри­пача и просит его сыграть что-нибудь из Моцарта. Нещадно фаль­шивя, скрипач играет арию из «Дон-Жуана». Моцарт весело хохочет, но Сальери серьёзен и даже укоряет Моцарта. Ему непо­нятно, как может Моцарт смеяться над тем, что ему кажется пору­га­нием высо­кого искус­ства Сальери гонит старика прочь, а Моцарт даёт ему денег и просит выпить за его, Моцарта, здоровье.

Моцарту кажется, что Сальери нынче не в духе, и соби­ра­ется прийти к нему в другой раз, но Сальери спра­ши­вает Моцарта, что тот принёс ему. Моцарт отго­ва­ри­ва­ется, считая своё новое сочи­нение безде­лицей. Он набросал его ночью во время бессон­ницы, и оно не стоит того, чтобы утруж­дать им Сальери, когда у того плохое настро­ение. Но Сальери просит Моцарта сыграть эту вещь. Моцарт пыта­ется пере­ска­зать, что испы­тывал он, когда сочинял, и играет. Сальери в недо­умении, как мог Моцарт, идя к нему с этим, оста­но­виться у трак­тира и слушать улич­ного музы­канта Он говорит, что Моцарт недо­стоин сам себя, что его сочи­нение необык­но­венно по глубине, смелости и строй­ности. Он назы­вает Моцарта богом, не знающим о своей боже­ствен­ности. Смущённый Моцарт отшу­чи­ва­ется тем, что боже­ство его прого­ло­да­лось. Сальери пред­ла­гает Моцарту вместе отобе­дать в трак­тире «Золо­того Льва». Моцарт с радо­стью согла­ша­ется, но хочет сходить домой и преду­пре­дить жену, чтобы она не ждала его к обеду.

Остав­шись один, Сальери говорит, что не в силах более проти­виться судьбе, которая избрала его своим орудием. Он считает, что призван оста­но­вить Моцарта, который своим пове­де­нием не подни­мает искус­ство, что оно падёт опять, как только он исчезнет. Сальери считает, что живой Моцарт — угроза для искус­ства. Моцарт в глазах Сальери подобен райскому херу­виму, зале­тев­шему в дольний мир, чтобы возбу­дить в людях, чадах праха, бескрылое желанье, и поэтому будет разумнее, если Моцарт вновь улетит, и чем скорей, тем лучше. Сальери достаёт яд, заве­щанный ему его возлюб­ленной, Изорой, яд, который он хранил восем­на­дцать лет и ни разу не прибегнул к его помощи, хотя не раз жизнь каза­лась ему невы­но­симой. Ни разу не восполь­зо­вался он им и для расправы с врагом, всегда беря верх над иску­ше­нием. Теперь же, считает Сальери, пора восполь­зо­ваться ядом, и дар любви должен перейти в чашу дружбы.

В отдельной комнате трак­тира, где есть форте­пьяно, сидят Сальери с Моцартом. Сальери кажется, что Моцарт пасмурен, что он чем-то расстроен. Моцарт призна­ется, что его тревожит Requiem, который он сочи­няет уже недели три по заказу какого-то таин­ствен­ного незна­комца. Моцарту не даёт покоя мысль об этом чело­веке, который был в чёрном, ему кажется, что тот следует за ним повсюду и даже сейчас сидит в этой комнате.

Сальери пыта­ется успо­коить Моцарта, говоря, что все это — ребячьи страхи. Он вспо­ми­нает своего друга Бомарше, который сове­товал ему избав­ляться от чёрных мыслей с помощью бутылки шампан­ского или чтения «Женитьбы Фигаро». Моцарт, зная, что Бомарше был другом Сальери, спра­ши­вает, правда ли, что он кого-то отравил. Сальери отве­чает, что Бомарше был слишком смешон «для ремесла такого», а Моцарт, возражая ему, говорит, что Бомарше был гений, как и они с Сальери, «а гений и злодей­ство две веши несов­местные». Моцарт убеждён, что Сальери разде­ляет его мысли. И в это мгно­вение Сальери бросает яд в стакан Моцарта. Моцарт подни­мает тост за сыновей гармонии и за союз, их связу­ющий. Сальери делает попытку оста­но­вить Моцарта, но поздно, тот уже выпил вино. Теперь Моцарт намерен сыграть для Сальери свой Requiem. Слушая музыку, Сальери плачет, но это не слезы раска­яния, это слезы от сознания испол­нен­ного долга. Моцарт чувствует недо­мо­гание и поки­дает трактир. Сальери, остав­шись один, размыш­ляет над словами Моцарта о несов­мест­ности гения и злодей­ства; как аргу­мент в свою пользу вспо­ми­нает он легенду о том, что Бона­ротти принёс жизнь чело­века в жертву искус­ству. Но внезапно его прон­зает мысль, что это всего лишь выдумка «тупой, бессмыс­ленной толпы».