Образ автора

Какой бы текст ни создавался, образ автора — его творца — опреде­ляет все элементы структуры (тему, идею, композицию, отбор и органи­зацию языковых средств и т.д.). Разработанная В.В. Виноградовым при­менительно к эстетической сфере концепция образа автора остается ак­туальной для теории текста в целом. Смысл этой концепции в том, что образ автора рассматривается исследователем как синтезирующая ос­нова художественного текста, как концентрированное воплощение «сути произведения», объединяющего «всю систему речевых структур персо­нажей в их соотношении с повествователем — рассказчиком или рас­сказчиками и через них являющегося идейно-стилистическим средото­чием, фокусом целого» [Виноградов, 1971, с. 118]. Актуальность данной теории связана с тем, что именно автор с присущей ему системой ценно­стных ориентиров и информационным тезаурусом, целями и мотивами является двигательной силой, создающей систему любого текста. «В образе автора, как в фокусе, сходятся все структурные качества словес­но-художественного целого» [там же, с. 210].

Конечно, образ автора в художественном тексте отличается от его текстового воплощения в других сферах коммуникации, но его общее интегрирующее начало остается неизменным. Меняются средства и спо­собы его воплощения. Как известно, в художественной сфере различа­ют речевые (прямая речь, внутренняя, несобственно-прямая) и компо­зиционные формы субъективации авторского повествования (по мысли В.В. Виноградова, «образ автора может быть скрыт в глубинах компо­зиции и стиля»). Показателен выбор различных видов повествователей, который является далеко не случайным. Автор и его точка зрения на предмет изображения проявляются в разных формах. Выбор повество-

Глава 3. Основные категории и факторы текстообразования

вателя служит одной из форм отражения образа автора. Вспомним, на­пример, начало «Евгения Онегина», где автор представлен как персо­наж, приятель главного героя: «Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы...».

В повести Н.В. Гоголя «Старосветские помещики» выбор типа по­вествователя (автора-рассказчика) позволяет писателю открыто выра­зить свое непосредственное отношение к героям:

Я до сих пор не могу позабыть двух старичков прошедшего века, которых — увы! — теперь уже нет, но душа моя полна еще до сих пор жалости, и чувства мои странно сжимаются, когда воображу себе, что приеду со временем опять на их прежнее, ныне опустелое жилище и уви­жу кучу развалившихся хат, заглохший пруд, заросший ров на том мес­те, где стоял низенький дом, — и ничего более. Грустно! Мне заранее грустно!

Теплые, нежные чувства автора к своим героям, трогательно любя­щим друг друга, не помешали, однако, ему объективно раскрыть огра­ниченность и ничтожность их существования, которое сводится к еде и сну. Мотив сна и еды является сквозным в повести. Сравним примеры: «Девичья была набита молодыми и немолодыми девушками..., которые большею частью бегали на кухню и спали»; комнатный мальчик «...если не ел, то уж верно спал...» и т.д. Все помыслы героев и их интересы огра­ничиваются едой. «Всей этой дряни наваривалось, насаливалось, насу­шивалось такое множество, что, вероятно, она потопила бы, наконец, весь двор... если бы большая половина этого не съедалась дворовыми дев­ками, которые, забираясь в кладовую, так ужасно там объедались, что целый день стонали и жаловались на животы свои». Сообщив читателю, что «оба старичка... очень любили покушать», автор подробно описыва­ет их завтраки, обеды и ужины, многообразие и разнообразие блюд.

В целом образ автора, отражающий нравственную позицию Н.В. Го­голя, в «Старосветских помещиках» раскрывается благодаря не только повествователю-рассказчику, но и всей композиционно-речевой структу­ре произведения. В первой части повести, несмотря на явное сочувствие персонажам, автор с помощью сквозного мотива сна и еды показывает ограниченность такой жизни. Вторая часть повести, рассказывающая о смерти Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича, проникнута иной тональностью, связанной с их трогательной любовью.

О художественном смысле этой повести и роли автора Г.А. Гуковс-кий сказал: «Так поэтическая мечта о Филемоне и Бавкиде становится горькой сатирой, трогательная история любви, победившая смерть, обо­рачивается страшной в своей беспощадности картиной позорного иска­жения человека и умерщвления человеческого духа, причем Гоголь сна­чала показывает нам картину этого позорного бытия полуживотных, а

Раздел III. Структура текста и факторы текстообразования

затем открывает в глубине их духа спрятавшуюся в них высокую по­эзию» [Гуковский, 2000, с. 165].

Образ автора не тождествен реальной личности писателя, хотя и соотносится с ней. За «образом автора» стоит авторская личность с при­сущим ей лексиконом, грамматиконом, прагматиконом (ср. три уровня в модели языковой личности Ю.Н. Караулова: вербально-семантичес-кий, когнитивный, мотивационный). Вместе с тем образ автора — это одна из форм проявления «литературного артистизма» писателя. «В це­лях объективации действительности, выявления ее спонтанности автор должен отделить образ от себя, отрешиться от собственного "я", от вы­ражения своих симпатий или антипатий...» [Левидов, 1983, с. 147].

Как уже отмечалось, «образ автора» в эстетической сфере есть лишь одна из форм проявления реальной личности автора, к тому же он оста­ется художественным образом. Среди различных форм проявления об­раза автора можно назвать известные в научной литературе (ср.: [Кор-ман, 1972, с. 16]) типы повествователей: объективный повествователь (от 3-го лица); личный повествователь (от 1-го лица), неконкретизиро-ванный; рассказчик — носитель речи, открыто организующий весь текст своей личностью (ему свойственны яркие характерные элементы, вклю­чая ненормативные, спонтанность и др.).

■=>

С описания главного героя от лица объективного повествователя начинается, например, известный роман И.А. Гончарова «Обломов»:

В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселение которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов.

Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием вся­кой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотво­ренные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока... Однако далее объективное повествование сменяется субъективным: описывая халат, олицетворяющий образ жизни главного героя романа, автор не удерживается от восклицания: «Как шел домашний костюм Обломова к покойным чертам лица его и к изнеженному телу! На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него...». При этом очень эффектно использование несобственно-прямой речи, в которой объединяются голоса повествователя и героя: «Халат имел в