Самый тяжелый месяц 2 страница

– Это все?

– Все. Поверь, Джейк, все будет хорошо. Мы оба выиграем от этой сделки.

Его телефон снова зазвонил. На этот раз он ответил: «Давайте», – потом замолчал и передал телефон мне.

– Вот, – сказал он. – Поговори со своей леди.

У меня потемнело в глазах и вспотели ладони, когда я взял трубку.

– Лу?

– Джейк?

– Ты в порядке?

– Да. Где ты?

– Ты не ранена? Они не причинили тебе вреда?

– Нет, они меня не трогали.

– Не волнуйся. Я скоро вытащу тебя оттуда. Все будет в порядке.

– А где ты?

– Я все еще на вилле. Ты не знаешь, где ты? – Я увидел боковым зрением, как Эллис состроил гримасу, говорящую: брось, Джейк, не будь дураком.

– Не знаю. Вроде меня везли на самолете. Тут как в госпитале. И тут есть доктор, во всяком случае, этот парень одет как доктор.

– Что они с тобой сделали?

– Ничего. Только взяли кровь и мочу на анализы. Они очень заботливы.

– Лу, слушай. Они продержат тебя семнадцать дней. Я смогу звонить тебе время от времени, – «Но не слишком часто», – сказало выражение лица Эллиса. – Ты, главное, сиди спокойно. Я скоро тебя вытащу…

Наступила тишина. Я почувствовал ее испуг, словно резкий перепад температуры.

– Обещаешь? – спросила она.

У меня ком застрял в горле. Я отвернулся от Эллиса.

– Обещаю. Я вытащу тебя. Просто подожди.

– Хорошо. Постараюсь.

– Они хотят, чтобы я… – Разговор оборвался, и пошли короткие гудки.

Я обернулся к Эллису:

– Твою мать, верни ее. Верни немедленно.

– Джейк, остынь. Остынь. Ты же прекрасно понимаешь, как это бывает. Ты поговорил с ней. Ты убедился, что это она. И что с ней все в порядке. Я обещаю, что с ней не случится ничего плохого. Я видел комнату, в которой ее заперли, и знаешь что? Там мило. Там есть телевизор, удобная постель, даже маленькая ванная и все прочее. Так что перестань волноваться.

Он потянулся за телефоном, но я его не отдал. Я слышал через него ее голос, и мне казалось, ее тепло все еще сохранилось в трубке.

– Хватит, Джейкоб. Не будь идиотом.

Я отдал телефон.

– Вот что я тебе скажу, – начал я. – Я пальцем о палец не ударю, пока ее не увижу. Понял? Своими собственными глазами, во плоти. Я увижу ее лично или ни хрена ты не получишь. И это не обсуждается.

Эллис поднялся. Посмотрел на меня с любопытством, потом повернулся, облокотился о перила веранды и посмотрел вдаль на домики с рыжими крышами, на белые лодки, раскачивающиеся на волнах Эгейского моря.

– Джейк, – сказал он, – ты ведь ее по‑настоящему любишь, да?

Я не ответил. В ушах стучало. С городского рынка пахло сырой рыбой. Водный мотоцикл пересекал бухту, тяжело плюхаясь по морской глади. Я понял, что наговорил лишнего.

– Это хорошо, – сказал он. – Просто здорово. Я поражен. Ведь тебе уже лет двести. Я думал, ты уже совсем зачерствел. Смерть сердца и Конец любви. Я думал, за эти десятилетия ты эмоционально… Как это по‑французски? Longueur. [50]А вот оно как. Кто бы мог подумать. Десятки лет эмоциональной импотенции, и вдруг снова эта странная любовь.

Он изменил тон еле ощутимо, но все же достаточно, чтобы это можно было заметить. Я молчал. Солнце жгло, как укусы миллиона насекомых.

– Не заставляй меня отдавать приказ, чтобы они сделали с ней что‑нибудь, – сказал он тихо. – Например полили серной кислотой. На ногу или еще куда‑то.

– Пожалуйста… – начал было я, но он поднял ладонь.

– Ты не в том положении, чтобы диктовать условия, Джейк, – продолжал он. – Я понимаю, отчего ты такой вспыльчивый. Но знаешь, ты забываешь о реальности.

На ногу или еще куда‑то. Куда‑то – это может быть куда угодно. На лицо, или грудь, или между ног. Кислота издает такой шипящий звук, словно испытываешь облегчение или экстаз. Следы от нее залечиваются, но это ужасная боль, а они могут делать это сколь угодно долго. Когда любишь, ты понимаешь, что это может произойти, как уже произошло с Арабеллой, когда она сказала: «Это ты, это ты». Было бы справедливо, если бы такое случилось и с Талуллой. Но я не выдержу, только не с ней, лучше делайте со мной что угодно.

– У тебя еще будет возможность с ней поговорить, – сказал Эллис, – и, возможно, вы даже увидитесь разок до того, как ты сделаешь то, что должен. Но, Джейк, серьезно, не зарывайся. Твой тон, мужик. Тон совсем неправильный.

В кино так иногда бывает: солдат опускает глаза и видит, что его ступня в миллиметре от мины. Тогда он оглядывается и понимает – он на минном поле, взрывчатка повсюду. И теперь каждый его шаг – это маневрирование между жизнью и смертью.

– Окей, – сказал я. – Ты прав. Понимаю. Но если ты не против, я выскажу одно предположение. Наблюдение.

– Конечно. Валяй.

– Тебе необязательно это делать. Я имею в виду, необязательно держать ее взаперти. Видишь ли, позволь спросить – зачем вы убили Харли?

– Чтобы взбесить тебя, – ответил Эллис. – Хотя, между нами говоря, я думал, будет лучше оставить его в живых, пока ты не захочешь его вызволить.

– Вот именно. Харли убили, потому что вы знали, что без причины я не стану драться. И это правда. Месяц назад у меня не было причин. Я даже жить не хотел, – Эллис медленно кивал, улыбаясь. – Но теперь все изменилось. Теперь у меня есть она. И я в любом случае убил бы Грейнера с чувством удовольствия и облегчения, потому что пока он жив – он угроза для женщины, которую я люблю.

Эллис улыбался не просто в знак понимания. Эта была улыбка человека, который встретил того, кто мыслит в том же направлении.

– Вот это хорошо, Джейк, – сказал Эллис, – в твоих словах появилась логика. Отлично. И я верю тебе. Но ты же понимаешь, одной фразой все не решить. Даже если отбросить тот факт, что ты просто пытаешься выбить из меня уступку, у нас все еще нет никаких причин тебе доверять – к тому же я просто выполняю приказ, но не принимаю решений. Я же говорил, не я в этом деле главный.

Тишина. Психически мое состояние походило на ощущения человека, запертого в комнате, которой бьется в дверь, зная, что она закрыта. Кровь и мочу. Зачем? Все очень заботливые. Заботливые тюремщики куда хуже жестоких, если ты застрял у них надолго. Мы знали это. Она знала. Это чувствовалось по ее голосу.

Мне показалось, что мы с Эллисом целую вечность стояли молча, он – глядя на серебристо‑синюю воду в бухте, я – с опущенной головой и сжатыми кулаками, полными бесполезной энергии. Он выглядел как человек, предающийся сентиментальным мыслям. Наверное, они возникли от воспоминания, как его оставили в «К‑Марте». Потом он повернулся ко мне и протянул ладонь, светлые волосы блеснули на солнце:

– Что ж, – сказал он, – по рукам?

Конечно, нечего было и думать о том, чтобы уговорить его не посылать со мной трех тупых головорезов‑телохранителей, зато мне удалось застолбить за собой право жить в Лондоне там, где хочу: после короткого тихого разговора Эллиса с начальством мне было разрешено поселиться в доме Харли на Эрл‑Корт – где я, после нескольких часов бессмысленного недоверия, и провел следующие тринадцать из семнадцати дней до полнолуния, сидя взаперти, питаясь тем, что приносили агенты, истребляя виски из запасов Харли, приводя в порядок записи в дневнике и изредка разговаривая по телефону с Талуллой.

– Скука – это полбеды, – сказала она мне вчера. – Про другую половину ты и так догадываешься.

Когда до полнолуния оставалась неделя, она, как и я, перестала есть. Я сказал Эллису, что ей нужны сигареты, алкоголь и много воды, он искренне обещал, что у нее будет все, что необходимо. Но вмешалась Высшая Инстанция. Поулсом (а я думал, что это он) нравился мне день ото дня все меньше. Воды – сколько угодно, но никаких алкоголя и никотина. Вместо этого ей предложили снотворное и мышечные релаксанты, на которые, после двух ночей голодной пытки, она согласилась. Помимо лишения свободы, это было первое неудобство, которое они ей причинили (не считая ультразвука почек, которые ей делали целых три раза, потому что Поулсом подозревал, что у нее камни). Эллис объяснил ей (обращаясь к ней при этом, как она сказала, с нелепой средневековой вежливостью), что никто не хочет ей зла и что они отпустят ее, как только я выполню свою часть сделки. Никто из нас даже думать не хотел, сможем ли мы выпутаться из всего этого живыми, кроме того, на повестке дня был более актуальный вопрос – что они будут делать с ней при наступлении полнолуния.

– Поулсом сказал, что они уже все продумали, – сказала она. – Что бы это ни значило.

Мы притворялись, будто и представить не можем, что будет. Но мы все знали. Они собирались либо убить ее, либо запереть, либо засунуть ее в клетку с испуганной до полусмерти жертвой и, что наиболее вероятно, записать весь процесс на видео для архива новоиспеченного отдела ВОКСа.

– Но вообще они и правда обо мне заботятся, – рассказывала она. – У меня огромная ванна, гель для душа из «Хэрродс» и целая стопка огромных белых полотенец. А еще сто с чем‑то каналов по ТВ. Я теперь поклонник «Истэндерс» и «Коронейшн Стрит»[51]и…

Связь оборвалась. Эти внезапные гудки напомнили, кто здесь главный, по чьей милости мы еще живы, и что впереди меня ждет работа, которую нужно выполнить.

Для начала я должен был разобраться с главной проблемой. Эллис, очевидно, не собирается так просто отпускать Талуллу. А если бы и собрался, Поулсом этого не допустит. Если принять во внимание, что они запланировали целый проект по восстановлению численности оборотней (а в это я как раз верю), то его исследования в самом разгаре. Талулла пережила укус и благодаря дротику антивируса обратилась. Отлично. Теперь, по признанию Эллиса, им нужно решить следующий вопрос: может ли он сама обращать жертв? Вот это‑то и прорабатывается сейчас в лаборатории. Поулсом едва ли выпустит ее на свободу, пока может скармливать ей жертв и держать все под контролем.

Это означает, как бы нелепо ни звучало: Только Я Могу Ее Освободить.

И тут два варианта: вытащить ее оттуда либо силой, либо с помощью хитрости. Но прежде всего мне предстояло выяснить, где эти тупые уроды ее держат.

Выход – деньги. Теперь для них самое время. Благодаря современному размаху из военных наемников, если позволяют ресурсы, можно набрать себе целую маленькую армию (как сделала администрация Буша, и это общеизвестно – купила «Блэкуотер»[52]и, обходя все законы, просто рассыпала наемников по всему Ираку). Мои ресурсы это позволяют, но я все еще не знаю, где ее держат.

И есть лишь один надежный способ это выяснить.

А до тех пор моя жизнь будет похожа на ожидание перед кабинетом дантиста.

Распорядок быстро наладился: сменяющиеся лица агентов, вечера в библиотеке, беспокойный сон урывками, уже с утра уставшие глаза. Днем я мерил комнаты шагами или просто лежал на диване. У Харли никогда не было телевизора, так что я не мог составить компанию моей любимой в мире мыльных опер, но зато был окружен книгами. Как‑то днем я пролистывал немецко‑голландское издание «Метаморфоз» Овидия 1607 года с иллюстрациями Криспина Де Пассе. В 2006 году такая книга стоила восемь тысяч фунтов. Я даже не представлял, какое бы завещание мог составить на нее Харли и что станет с этим местом теперь, когда он умер. Впрочем, мир пока не знал об этом. Грейнер и Ко, видимо, хорошенько скрыли факт его убийства (одному Богу известно, что стало с его бедной отрезанной головой в багажнике «Вектры»), хотя это лишь вопрос времени, пока коммунальная служба или налоговая инспекция не начнут его розыск из‑за неуплаченных счетов.

У Харли не осталось родственников. У него был поверенный в Холборне, но поскольку я не хочу ввязываться в расследование убийства, мне лучше ничего ему не сообщать. Вместо этого я ношу одежду моего покойного друга, пью его виски и коротаю часы за его книгами. И в моменты задумчивости даже хожу, опираясь на его трость с костяной ручкой.

Я почти не говорил с моими телохранителями: они были обучены хранить молчание, а я вообще не был настроен на болтовню. Я перебрасывался с ними парой слов, когда забирал принесенные сигареты или дрова для камина, а в остальное время был нем, и они тихо болтали друг с другом через наушники с микрофонами. На каждом этаже стояло по человеку. Но на захламленном чердаке – никого. Я предложил дежурить там самому (когда тебя мучает голод, а ты не можешь даже подышать свежим воздухом, это ад). «Извини, шеф, никак нельзя», – ответил Рассел. Это он отрезал Лоре Мангьярди голову тогда, в Корнуолле; веселый, полный жизни малый, он так соскучился, что даже готов был поболтать, если бы я не так категорично изображал желание остаться в одиночестве. Так что ему приходится лишь курить время от времени, решать судоку, выдумывать пошлые шутки, досаждать ими своим сослуживцам – «Как называется мини‑робот вампир? Носферату‑Д2!» – и разбирать, чистить и собирать обратно свой арсенал по два‑три раза на дню.

Вооружение команды состояло из обыкновенного огнестрельного оружия и антивампирских примочек – бинокли ночного видения, арбалеты, заряженные осиновыми колышками, ультрафиолетовые колы и маленькие иконки с Девой Марией. У Рассела еще был маленький огнемет, хотя Харли говорил, что Охотники считают устаревшими даже более компактные версии «огонька для кровососов» или «ОК», как они его называют. После того, как в 80‑е Сигурни Уивер появилась в «Чужом» с такой штукой, на огнеметы снова пошла мода, но большой вес в сочетании с ограниченной функциональностью сделали свое дело. Теперь такой огнемет был больше позерством, чем приносил реальную пользу. Но молодой Рассел все же носил такой иногда, вызывая насмешки сослуживцев. Все это оружие должно было вызывать у меня чувство защищенности. Но нет.

Лондон жил своей жизнью, как проходит мимо по своим делам выживший из ума старик.

Я сижу у окна в гостиной с камином, у меня две бутылки «Макаллана» (а было двенадцать) и пачка «Кэмела», я смотрю на дорогу: машины то продвигаются, то замирают, похоже на пульсацию крови по венам; также хаотично двигаются люди. Как и всегда, большинство из них идут, не замечая ничего вокруг, погруженные в свои проблемы, планы, сожаления, страхи, секреты, нужды и грешки. Иногда попадаются влюбленные. Вот парочка вышла из супермаркета: они не держались за руки, не смотрели друг на друга с излишним восторгом, но были захвачены разговором и светились от радости, что они есть друг у друга. Мое влюбленное сердце больно кольнуло при виде этого. Влюбленное. Да, я был в состоянии опьянения любовью. Поистине, читатель, я глубоко и неизлечимо болен любовью. Жизнь, скалясь в улыбке, словно белая акула, смакует иронию: долгие годы он готов был умереть, а теперь все, чего он желает, – жить. Ну же, Джейк, почему ты не смеешься?

Не могу. Мое бедное влюбленное сердце беспрестанно умоляет, внутри раздается жалобный страстный голос: Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста… А дальше всегда по‑разному: пожалуйста, не дай им причинить ей боль; пожалуйста, дай мне увидеть ее еще раз; пожалуйста, помоги узнать, где они ее держат, – но эта самая страстная часть из всех, направленных к Богу, которого нет, к полной равнодушия Вселенной, к духу Истории, который, как всем известно, любит трагические концовки. Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста…

Мои мертвецы спят, ворочаясь во мне и мечтая об освобождении. Любовь, как оказалось, может заставить их умолкнуть. Во сне они мечутся. Их ропот нарастает, грозит, что они вот‑вот пробудятся, и снова смолкает. Сила любви держит их в узде. Лишь призрак Арабеллы не оставляет меня в покое, чувствуя, что между нами все кончено. Я отворачиваюсь от нее. Не обращаю внимания. Впервые за сто шестьдесят семь лет то, что произошло сто шестьдесят семь лет назад, не кажется мне вчерашним днем. Впервые за сто шестьдесят семь лет настоящее для меня важнее прошлого.

Кажется, за эти тридцать дней я из реального времени попал в какую‑то временную петлю, где ощущается каждая секунда, а минуты и вовсе раздуты до гигантских размеров, и время приходит в порядок, лишь когда я слышу по телефону голос Талуллы.

* * *

Так мне казалось. Пока пару часов назад кое‑что не произошло. Приходил Эллис.

Я наливал себе виски, когда дверь в библиотеку распахнулась, он вошел, и с ним ворвался сырой лондонский воздух. У него был жуткий ячмень на левом глазу, а на губах – избыток гигиенической помады. Все вместе создавало впечатление нагоняющей ужас неудачной восковой куклы.

– Не возражаешь, если я составлю тебе компанию? – сказал он, опускаясь в кресло напротив дивана, чья кожаная обивка скрипнула. – На улице гадко.

Я налил второй стакан и протянул ему, подавив порыв вздрогнуть, когда наши пальцы соприкоснулись.

– Боже мой, – произнес он после глотка, – так намного лучше.

Порыв наброситься на него был почти неудержимым, но представив, как Талулла с широко открытыми глазами лежит на своей койке в комнате, освещенной экраном телевизора, и пытается разглядеть что‑то сквозь стену, я сдержался. Я подложил в огонь свежее полено, слегка подладил его к другому в костре, хотя это было не нужно, и сел напротив. Покорность. Ты продлишь ей жизнь только с помощью покорности.

– Ну что ж, – сказал он, – пора тебя проинструктировать. Через два дня, в среду утром, ровно в 9 часов, ты позвонишь в офис ВОКСа на Мэрилебон по этому телефону. Держи, это абсолютно чистый мобильник, он гасит все прослушки. Не перепутай его с другим. Грейнер будет в офисе. Конечно, трубку возьмет не он, а какая‑нибудь секретарша. Ты оставишь для него сообщение, чтобы он перезвонил на этот номер через час. Он позвонит.

– Почему ты так уверен?

– Блин, Джейкоб, просто слушай, ладно? Он перезвонит, потому, ты – единственное, о чем он постоянно думает. Ты что, считаешь, я это все выдумал?

– Окей, окей.

– Я всего лишь исполняющий.

– Прости.

Он на секунду прикрыл глаза. Приложил ладонь к ячменю.

– Когда он перезвонит, назначь встречу. Полнолуние в пятницу, в 18:07. Хотя ты, конечно, и сам знаешь. Не позволяй ему переназначить встречу в другом месте. Уэльс. Твой лес, ок? Мы все там подготовим. Если сунешься за Пиренеи или еще куда, все сорвется. Понял?

– Понял. Когда я увижу Талуллу?

Он не отвечал. Кровь отхлынула у меня от затылка. Руки и ноги, наполненные адреналином, были готовы в любой момент безрассудно сотворить с ним что‑нибудь. Но я ничего не мог поделать.

– Мне надо ее увидеть, – сказал я. А потом, наплевав на то, что должен изображать сдержанность, добавил: – Ради бога, пожалуйста.

Эллис тяжело вздохнул. Его бледность и повышенная раздражительность на самом деле были, как я теперь понял, признаками кошмарной усталости. Раньше я даже не предполагал, что он, на грани нервного срыва.

– Эх, Джейк, – покачал он головой, словно великодушный раввин разочарованный своим учеником. – Будь терпимее, серьезно. Я понимаю, что это нелегко… – и его глаза покрылись поволокой. Он на секунду застыл. В его непроницаемом внутреннем мире что‑то происходило. – То есть я правда знаю, как это тяжело. Прости, я совсем не пытаюсь войти в твое положение. Я, знаешь ли, зарекался на Новый год – всегда стараться сочувствовать другим. И еще прочитывать по стихотворению каждый день.

Кочерга, которой я недавно пользовался, все еще будто чувствовалась у меня в руке. Идеальный предмет, чтобы раскроить человеку череп. Я не шелохнулся.

– Ладно, слушай, – продолжил он. – Помнишь отель, в котором ты останавливался в Карнарфоне, «Касл»? На тебя забронирован номер с вечера четверга. Номер тот же, там еще окна выходят на улицу. Приезжай туда в четверг и жди моего звонка. Никаких шлюх и ничего такого.

Я снова подумал о Мэдди, вернее, бедняжке Мэдди, так я ее называл в своей памяти, с недавних пор ставшей сентиментальной. Я вспомнил то ужасающее понимание (и попытку все отрицать) в ее глазах, когда Грейнер сказал: «Он оборотень, дорогуша». Что‑то шелохнулось у меня в душе при мысли о ней, но сейчас мне было не до того.

– И ты привезешь ее туда?

– Нет, Джейк, в номер мы тебе ее не привезем. Ты просто заселишься и будешь ждать.

– Не крути мне яйца, Эллис, я серьезно. Я тебе не… – я замолчал. Эллис сидел неподвижно, держа руки с невероятно длинными пальцами на коленях. – Прости. Чувства. Черт бы их побрал.

Он покрутил головой, чтобы снять напряжение. Я держал язык за зубами. На мое счастье, в эту секунду в дверном проеме появился Рассел. Эллис взглянул на него.

– «Лэнд Ровер» опять проехал, сэр, – сказал Рассел. – Вы просили доложить.

– Окей, – ответил Эллис. – Пробейте номера в базе. Но, скорее всего, это пустяки.

– Есть, босс.

– И скажи Крису, я сейчас приду.

– Вас понял, сер.

– Что за «Лэнд Ровер»? – спросил я, когда Рассел ушел.

– Пустяки. Видели, как он проезжал мимо пару раз. Теперь опять. Скорее всего, какой‑то местный. Парни совсем заскучали. – Он допил остатки виски, откинулся на спинку кресла и задумался, глядя на языки пламени в очаге. – Мы должны действовать аккуратно, Джейк. Ты увидишь ее. И поговоришь с ней по телефону. Но это все. Не испытывай наше терпение. Мы делаем тебе одолжение. Жест доброй воли. На благо будущей операции.

– Я понимаю. Но…

Он посмотрел на меня.

– Мне нужно с тобой кое‑что обсудить.

Светлые брови поползли вверх. Голубые глаза стали внимательнее.

– Да?

– Выслушай и не сердись. Я прекрасно понимаю, что они не отпустят Талуллу. – Он уже открыл рот, чтобы возразить. – Подожди. Слушай. Не говори ничего, пока я не закончу. И ты, и я знаем, что она нужна вашим умникам в лаборатории. Я готов поверить, что вы хотите возродить численность оборотней, но точно не поверю, что такие люди, как Поулсом, не станут контролировать этот процесс, положившись на естественный отбор. Я также понимаю, что, скорее всего, никогда ее больше не увижу, даже если выживу после встречи с Грейнером, если только вы не поймаете меня после этого. Ведь вы наверняка так и планировали. Я вырубаю Грейнера, а твои ребята уже ждут меня с транками и клеткой. Я не против. Хватайте. Если я могу провести остаток своих дней с Талуллой лишь в качестве лабораторной крысы – я согласен. Я лучше разделю с ней эту участь, чем буду жить без нее. Теперь можешь смеяться, если хочешь.

Смеяться он не стал, но вскинутые от удивления брови не сразу заняли привычное положение. Наконец он улыбнулся.

– Знаешь, Джейк, – сказал он, – ты мне нравишься. Правда. Ты видишь все ясно. Ты даже представить себе не можешь, как много идиотов, с которыми мне приходится иметь дело, просто блуждают туда‑сюда в тумане, – он пожал плечами. – Конечно, ты прав. Они будут держать ее до тех пор, пока не убедятся, что она может обращать людей. Они хотят поднять популяцию до пятидесяти в условиях контролируемой лаборатории. Потом всех выпустить и перезапустить игру. И честно говоря, я не понимаю, зачем они пытаются заставить тебя поверить во что‑то другое. Я был против. Все станет по‑другому, когда… – Он осекся и почти покраснел. «Когда я буду во главе всего», – вот что он хотел сказать.

– А я? Что будет со мной?

– Тебя они, конечно, тоже хотят заполучить. Если удастся взять тебя живым.

– Так и возьмите меня живым, ладно?

Он смерил меня взглядом, полным восхищения.

– Ну это я тебе обещаю, Джейк. Даю слово.

Технически все было спланировано довольно просто.

Я должен был сообщить ему, как только прибуду в Беддгелерт, а он тем временем подготовит подробную карту того самого места в лесу, где сто шестьдесят семь лет назад началась моя жизнь в качестве оборотня. Я поеду туда один. Телохранители не будут сопровождать меня в Уэльс. Эллис считал, что Грейнер наверняка вышлет за мной слежку сразу после звонка, и если я буду замечен в компании агентов ВОКСа, он сразу поймет, что что‑то не так. Паранойя среди агентов достигла максимума. Поэтому с утра в четверг меня заберет гражданская машина и отвезет прямиком в Карнарфон. И да, несколько часов я буду находиться в отеле совсем один, но это неизбежно, потому что Эллису придется в это время быть с Грейнером.

– Думаешь, он тебя вызовет?

– Да, он всегда требует, чтобы я присутствовал. Думаю, ему просто нужен свидетель. Ты должен понимать, он ведь всю жизнь потратил на это. А сейчас настала кульминация.

Я был охвачен разными мыслями. В основном судорожно размышлял, кому стоит позвонить, как быстро перевести нужные суммы денег, смогу ли я вообще позвонить из отеля и как сделать, чтобы разговор не прослушивался. Но также меня мучили сильные сомнения. Сомнения в том, действительно ли Эллис собирается убить своего ментора. Бесполезные сомнения. Потому что другого способа спасти Талуллу у меня не было.

– Вот номер офиса в Мэрилебон, – сказал Эллис. – Среда, девять часов утра. Помнишь?

– Да.

Он двинулся к двери.

– Эллис!

– Да?

– С ней действительно все в порядке? Никто не делает с ней ничего плохого?

Он обернулся. На мгновение все покровы спали, и я увидел, что он действительно обо мне думал: что я оказался слабым духом, что я подведу его в каком‑то глобальном смысле. Как и все, кто был до меня, как Грейнер, как его мать. Он, как я теперь понимал, был самым странным и самым одиноким человеком, какого я когда‑либо встречал. В этот удивительный миг полного понимания между нами я даже увидел его будущее: его деспотизм одолеет разум, он останется навсегда одинок, сойдет с ума или покончит с собой. И все из‑за того, что в его жизни нет любви. Мы оба поняли это. И как будто Вселенная хотела доказать, что нет границ для сердца (даже для сердца оборотня), я почувствовал к нему сострадание. Он тоже это почувствовал и немедленно заглушил чувства усилием воли.

– С ней все хорошо, Джейк, – сказал он. – Все отлично. Обещаю тебе. Не беспокойся. Ты в чем‑нибудь нуждаешься?

* * *

Три утра. Парни из ночной смены скучают. Огонь в камине догорает, угли потрескивают из‑за капель дождя, попадающих в трубу. Уже две недели я нахожусь в плену – мы находимся в плену, я и Талулла – и пытаюсь найти самый безопасный выход из ситуации. Но его нет. Наверное, пора признать это и успокоиться. Через тридцать часов, помолившись несуществующему Богу, я позвоню в мэрилебонский офис.

Кровь на этих страницах моя.

Эта запись в дневнике может стать последней. Если так случится, надеюсь, тот, кто найдет его, исполнит мое последнее желание (см. на титуле) и принесет его тебе, мой ангел.

В среду утром я позвонил в офис. Грейнер перезвонил мне сам. План сработал, решил я, но радоваться было нечему.

– Джейкоб, – сказал он, – я ошеломлен.

– Я не собираюсь с тобой болтать, – отрезал я. – В пятницу полнолуние. Есть под рукой ручка и бумага? Беддгелертский лес, Сноудония. Координаты (я назвал ему координаты). Ты получишь, что хотел.

– Я понял, – сказал он. – Думаю, это самый подходящий…

Я положил трубку.

Весь следующий день был как беспорядочный и чересчур детализированный ночной кошмар. Дождь лил не переставая, в трубах выл холодный ветер. Все шли под зонтами. Водители включили фары. Сливные отверстия на дороге не справлялись с потоком воды, и асфальт стал похож на блестящее черное озеро. Голод, словно лапа с когтями, скрежетал по всем моим внутренностям, от глотки до прямой кишки. Похоть тоже мучила. О да. В прошлое полнолуние с Талуллой мое бешеное либидо достигло апогея, и, несмотря на то что мне нужно было со всей сосредоточенностью продумать план нашего освобождения, и на то, что мое бедное сердце каждую секунду страдало от разлуки, оно явно давало понять, что уже никогда не удовлетворится меньшим. К тому же мне нельзя было напиваться – впрочем, к вечеру среды я и так уже допил последнюю бутылку «Макаллана» из запасов Харли. Боль снова начала просыпаться. Я не выходил отсюда больше двух недель. Может, я немного чокнулся, но мне начало казаться, будто я могу телепатически чувствовать Лулу. Я был на грани, между безумием и полной ясностью ума. Я просил Эллиса разрешить мне ей позвонить, но он ответил, что ничего не может поделать и что и так серьезно рискует, отправляя меня в отель одного.

Мой собственный телефон изъяли, а телефон Харли отключили. Я не сомневался, что те два мобильника, что дал мне Эллис, прослушивались, но искушение воспользоваться ими щекотало нервы. Каждый час, что я сидел тут, мог быть часом, потраченным на операцию по захвату лаборатории моей нанятой армией. Так что единственное, на что я мог надеяться, – воспользоваться непрослушиваемой линией из «Касла». Я уже не раз прибегал к помощи наемников. Я использовал их против фашистов в Испании, нацистов в оккупированной Франции, «красных кхмеров» в Камбодже, «эскадронов смерти» в Сальвадоре, а недавно, против сил правительства и отрядов «Джанджавид» в Дарфуре – и каждый раз абсолютно все решали деньги. И чаще всего деньги требуют вперед. У меня полдюжины СКСС'ов[53]в Швейцарии, но даже если я придумаю, как связаться с нужными людьми, рассчитывать на то, что я смогу уладить все для начала операции меньше чем за двенадцать часов, – предел безумия. Но другого выхода не было. Я никогда не увижу Талуллу, если не попаду в лабораторию ВОКСа сам, и я никогда не вытащу нас оттуда без помощи извне.