Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Трахатьубиватьжрать 7 страница



Наша жизнь сжалась до размеров машины. Недосып и бесконечно сменяющиеся пейзажи на протяжении сотен километров размыли все четкие мысли у нас в головах и породили абсурдные перескакивания с одних тем на другие, от карьеры Тома Круза к основателям ВОКСа. Потом к Обаме. От него – к расколу феминистского движения, потом к истории Охоты. От нее – к фильму «Властелин Колец». Перед глазами проносились заправки «Тексако», мотели, грозовые тучи, чучела на полях, «Джек Дэниелс», «Кэмел» (я оказался на удивление верен брендам), секс, звезды, автоматы с едой, и с каждым днем все сильнее сжимавшиеся тиски голода.

Она хотела знать все: о Харли, о Жаклин Делон, о Клоке, об Эллисе, о Грейнере, о пятидесяти вампирских Домах. То есть все самые недавние события. До этого были почти двести лет, наполненные впечатлениями от мест, где я побывал, людей, с которыми я был знаком, вещей, которые я видел. Сколько бы я ни говорил, еще больше оставалось нерассказанным. Ей хотелось не только слушать, но и рассказывать тоже. Проклятие не изменило ее детских воспоминаний, но теперь они виделись в новом свете. Они стали совсем особенными. И теперь с ней был я, готовый слушать дни и ночи напролет.

Она не могла смириться с утратой семейного тепла. В клан ее матери входило очень много ирландцев, некоторые из них прямо‑таки воплощали ирландские клише: непомерно пьющие, очень сентиментальные и яростные, до кровопролития истовые католики. Дядюшки. Когда она была маленькой девчушкой, эти большие мужчины брали ее на свои руки‑сардельки и сажали на волосатые шеи, от них сильно пахло виски, и они несли невероятную чушь. Женщины посвятили ее в прекрасный мир сплетен и искусства мужского обольщения. Это был ее идеальный счастливый мир. В него входила еще и близкая дружба с бедным отцом, для которого она была маленькой феей и который опрометчиво баловал ее и развлекал не сказками про героев и богов, а историями про черные дыры, кометы и точный вес солнца. Клан Галайли давно уже списал со счетов этого жалкого православного грека Николая.

– Он сдался с самого начала, – рассказывала она об отце. – Согласился на весь этот фарс с введением себя в клан, чтобы жениться на маме. Это, конечно, унизило его в ее глазах, но иначе она бы за него не пошла. Она считала эти глупости добрыми традициями. В этом и состояла главная ошибка.

– А ты веришь в Бога?

Мы были в Небраске, к югу от нас текла река Луп, к востоку раскинулись Песчаные холмы. Был вечер, холодно, мокрый снег валил уже целый час. Мы остановились заправиться. Прыщавый кассир недобро на нас покосился. Это было что‑то новенькое. В человеческом обличье у меня никогда не возникало проблем с тем, чтобы сойти за обычного человека. Может, вместе мы казались более странными?

– Это не вера, – ответила она. – Это как‑то само собой получилось, как старая мебель, от которой ты никак не избавишься. Образованная часть меня знает, что ада как такового не существует и что это всего лишь предрассудок, который я унаследовала от общества. Другая часть знает, что именно туда я и попаду. Во мне будто дюжина разных меня, все они сменяют друг друга и думают по‑разному.

– Это постмодернистское решение, – ответил я. – Осознанное расщепление личности. Выбери какую‑то одну сказку и считай ее настоящей.

– Но ты ведь не думаешь, что написанное в дневнике Квинна – сказка?

Я рассказал ей про дневник и как близко я был к нему в доме Жаклин Делон.

– Глупо, не правда ли? Я готов смириться с бесцельностью и бессмысленностью всего на свете, но верю, что моя судьба – исключение. Это просто остаточный эффект от… – Я хотел сказать «того времени, когда я был человеком», но понял, что это снова вызовет мысли о бесплодности. – Это просто то же самое дерьмо, – поправился я. – Страстное желание узнать, откуда мы появились, и надежда на то, что это прольет свет на вопрос, зачем мы здесь и чем все кончится. Желание, чтобы жизнь имела смысл, а не была простой случайностью.

– А теперь он у вампиров. При условии, что ты действительно так думаешь.

– Я действительно так думаю.

– Знаю, это глупо, но я все никак не могу переварить, что вампиры существуют.

– Да уж, и они спят днем. И не занимаются сексом.

– Не занимаются?

– Нет. Желание пропадает. Они, конечно, говорят, что секс – ничто по сравнению с удовольствием от высасывания крови из жертвы, но мне всегда казалось, что это ложь от отчаяния. И одна из причин, по которой они нас ненавидят.

Высасывать кровь. Жертва. Даже спустя столько лет мне было непривычно произносить эти слова. Некоторое время она молча смотрела на дорогу, снова пытаясь совладать с диссонансом между тем, как ей хотелось бы жить, и тем, как на самом деле обстояли дела. И снова приходила к одному и тому же: жизнь, полная греха и страшных преступлений, ужасна, если только ты человек, а не монстр. Я не сводил с нее глаз, пока мимо не прогромыхал большой грузовик, ослепив нас на секунду фарами и неоновой подсветкой кабины, выведя ее из состояния задумчивости.

– Как мы можем точно знать, что нет других оборотней? – спросила она, слегка крутя шеей, чтобы снять напряжение просыпающегося волка. – Альфонс Маккар обратил меня – окей. Ты говоришь, что раз это случилось, во мне должна быть какая‑то аномалия, благодаря которой укус оборотня подействовал, а тот таинственный вирус этому не помешал. Но что если это в нем была какая‑то аномалия? Что если у него был иммунитет к тому вирусу? Тогда ведь он мог обратить и других. Их могли быть десятки или даже сотни…

– Точно не сотни. В ВОКСе знали бы. И Харли бы знал.

– Ну, тогда хотя бы пара оборотней. Почему нет?

Я задумался. За двести лет я научился прислушиваться к интуиции, так что не купился на такую приятную мысль.

– Возможно, – сказал я. – Все возможно.

– Но ты в это не веришь?

– Нет. И не могу толком объяснить, почему.

Снова тишина. Потом она улыбнулась и сказала:

– Потому что тогда это было бы не так романтично.

Следующие дни мы ехали даже ночью, потому что это хоть немного отвлекало от нарастающего чувства голода. Из‑за наших усиливающихся запахов провоняла вся машина, сон почти пропал. Секс еще мог заглушить барабанную дробь голода на час или два, но потом бешеная пульсация возвращался с новой силой. Иногда я замечал, что она мысленно возвращается к тем временам, когда мы еще не встретились, и чувствует страх, не понимая, как раньше справлялась с этим одна. Как будто солнце взошло, и ей впервые стало видно, как близко от бездонной пропасти она бродила в темноте. Несмотря на эти мысли, я видел, как с каждым днем ее мировоззрение все больше меняется: пока ты думаешь о самоубийстве, Проклятие кажется трагедией. Но как только ты выберешь жизнь, впереди тебя ждет лишь комедия.

Если только ты снова не полюбишь, Джейк.

(Призрак Харли? Или Арабеллы? Кто бы это ни был, я его игнорировал.)

Я купил все, что нам было нужно. Легкий рюкзак. Бинокль. Веревки и карабины. Талулла не задавала вопросов. И теперь уже не из осторожности, а потому, что ей было приятно впервые за девять месяцев кому‑то довериться.

В начале восьмого дня после отъезда из Нью‑Йорка мы оказались в отеле «Супер‑8» в Вайоминге.

– Чем больше я об этом думаю, – сказала она, – тем больше мне кажется, что они обо мне знают. Я имею в виду ВОКС.

Это было перед рассветом. Моя голова лежала на ее бедрах. Окошко с тонкой занавеской походило на ромб из дымчато‑синего стекла. Сна не было ни в одном глазу. Мы не могли утолить Голод обычной едой, и отказались от нее вовсе. Так всегда, и это несомненно знала и Жаклин Делон: оборотень может иметь нормальный человеческий аппетит только две недели в середине лунного цикла. Все остальное время ты не можешь смотреть на еду, потому что либо отходишь от человеческой плоти, либо тебе нужна лишь она. И теперь, за четыре дня до полнолуния, когда луна уже перевалила за половину, мы могли только пить воду, черный кофе, алкоголь – и курить. Даже жевать жвачку казалось противоестественным.

– Я тоже беспокоюсь на этот счет, – сказал я. – Я почти уверен, что Харли о тебе знал. А если это так, то и вся организация, скорее всего, тоже. Но ты ведь никогда не замечала за собой слежки?

– А могла ли я? Конечно не замечала, если они хоть немного знают толк в слежке.

Да уж. Я и сам научился распознавать за собой хвост лишь спустя годы. Она была еще ребенок в таких вопросах. Меня резко охватила уверенность, что наш мотель окружили, что в любую секунду кто‑нибудь выбьет дверь ногой и вломится к нам. Я спрыгнул с кровати, открыл дверь и осмотрелся. Никого. На парковке блестит покрытие из слюды. Дорога. Горы с белыми верхушками. Холодный свежий воздух и предрассветное чувство первозданности природы. Я зашел обратно в номер.

– Может, я и ошибаюсь насчет Харли, – сказал я, пока она раскуривала нам по «Кэмелу». – Просто в ту секунду, когда я увидел тебя в «Хитроу», мне показалось, я понял, что могло содержать то его оборванное сообщение. Мне подсказала его интонация. Но возможно, он собирался рассказать о чем‑то другом. Например, что за мной следят вампиры. Или что его раскрыли. Боже, да это могло быть что угодно.

– Видели ли они меня вообще в ту ночь в пустыне? – продолжала она. – Все длилось какую‑то пару секунд. И вертолетный фонарь только скользнул по мне, нацеливаясь на него. Они могли меня и не заметить. То есть могли и заметить. Но разве тогда они не вернулись бы за мной?

– В отчете, который я читал, о тебе точно не упоминалось, – ответил я. – Да и они наверняка решили бы, что ты умрешь в следующие двенадцать часов. Не имело смысла за тобой возвращаться. Они думали, единственное, во что ты можешь превратиться, это в труп.

Она поразмыслила над этим пару секунд, глядя в потолок. Эффект от мы не можем иметь детей все еще чувствовался. Она думала, во что превратится ее скорбь. Может, в гнев, скорее даже, злобу. Я ощущал ее самые сильные качества: ум, жестокость, склонность к разрушению. Она могла бы стать Кали.

– Что ж, – сказала она, – это научит их быть внимательнее в следующий раз.

Страх преследования вырос до того, что слежка мерещилась мне повсюду. Я словно чувствовал ее затылком. Глаза болели от того, что я бесконечно оглядывался по сторонам. Я подозревал всех клерков на ресепшене, и горничных, и продавцов, и официанток. Все вокруг казались мне агентами ВОКСа или вампиров.

Но мы проезжали многие километры без каких‑либо признаков того, что за нами следят. Наконец мы повернули на запад к Скалистым горам. Не лучшая идея, учитывая, что wulf был так близко. Скрытый внутри зверь томился и рвался к лесным равнинам. А вместо этого вокруг были крутые горные склоны, припорошенные снегом. Огромные каменные валуны, торчащие из лесистых низин. Когда мы остановились и вышли из машины, воздух был разрежен. Талуллу бил озноб, она потела и дрожала, закутавшись в плед. Она была похожа на ребенка в большом полотенце после вечернего купания. Нам все меньше хотелось говорить. Сумеречное небо с первыми искрами звезд было нашей стихией. Мы ехали километр за километром в полной тишине. Я глядел на нее, пока она была за рулем, и видел в темных глазах нарастающее смирение с тем, что скоро должно было случиться, с тем, кем она была. Она походила на девочку, которая выяснила, что ее маленький секрет может в одночасье разрушить весь взрослый мир.

Мы перестали заниматься сексом. Мы словно были в оцепенении, всплеск вожделения был так силен, что привел к прямо противоположному эффекту. Я даже не мог до нее дотронуться, а она – до меня. Но это нас не удивляло. Wulf имел свои странные традиции. Теперь, когда великое Превращение было так близко, он требовал дань чистоты, короткого воздержания, очищения перед абсолютным развратом.

Когда начался десятый день с нашего отъезда из Нью‑Йорка, мы, измотанные голодом и бессонницей, ощущая, как волк с каждым часом замещает в нас человека, проехали Неваду, прекрасное озеро Тахо и въехали в Калифорнию.

До Превращения оставалось два дня.

Последний раз я убивал в Золотом штате[42]тридцать два года назад, летом 1977‑го. Тогда «Лед Зеппелин» давали концерт на стадионе «Колизей» в Окланде, и после шоу толпы фанатов поехали в лес национального парка Мьюр, чтоб закинуться кислотой и потрахаться. Я планировал не оставаться здесь, а двинуть к северу в долину Напа (там леса были ближе к населенным пунктам и легко было встретить какого‑нибудь случайного гуляку), как вдруг молоденький, светловолосый, похожий на девчонку парень словно с картины прерафаэлитов неблагоразумно отбился от группы своих галлюцинирующих друзей и попал прямо ко мне в лапы… Что ж. Он не почувствовал боли. Я почти уверен, что не почувствовал. Если бы меня, как в ранние годы, беспокоило чувство вины и желание себя оправдать, я бы успокоил себя тем, что для него я был всего лишь очередной – и последней – жуткой галлюцинацией. Довольно легкое убийство, в общем. Я даже не особо старался, когда хоронил то, что от него осталось. Конечно же, останки нашли спустя три дня, когда я был уже в Москве.

Талулле нездоровилось. Мы только что зарегистрировались в мотеле на туманной трассе 68 неподалеку от городка Кармэл, и я оставил ее одну отмокать в горячей ванне. Мне нужно было разведать местность. Я не заметил ни намека на преследование с тех пор, как мы уехали из Нью‑Йорка. У нас опять были новые мобильники, и мы условились созваниваться каждый час. К тому же мы договорились, что если она заметит или почувствует что‑нибудь – что угодно – подозрительное, то должна будет найти людное место и позвонить мне.

– И такое с тобой каждый месяц? – спросил я. Она лежала в ванне, совсем бледная, с померкшими глазами, ее била дрожь. Ее маленькие груди покрылись мурашками, несмотря на горячую воду, и соски симпатично сморщились.

– Или еще хуже.

– Боже, как ты только это все пережила одна?

Она взглянула на меня, крепко сжала челюсти. Женщинам, даже людям, а не самкам оборотня, каждый месяц приходится переживать нечто подобное. Я и сам начинал чувствовать привычное закипание крови и ломоту в костях перед Превращением. В руках и ногах уже чувствовались лапы монстра (будь вдвойне внимателен за рулем, Марлоу!), мышцы щемило в плечах и бедрах. Так что я старался все время быть в движении: сидеть на месте было куда мучительнее. Талулла же, казалось, страдала от каждого движения. Ее макияж потек черными кляксами, она пыталась его смыть, но потом бросила эту затею. Она смотрела на меня с выражением абсолютного страдания на лице, как семнадцатилетняя девчонка, впервые испытывавшая страшное похмелье, которое на следующий день подарит ей чувство просветления. Если, конечно, она его переживет.

– Я могу остаться с тобой, – сказал я. – Время у нас еще есть.

Она помотала головой.

– Не волнуйся. Со мной всегда так. Помучаюсь до вечера, а потом у меня в заднице появится шило, так что ты еще пожалеешь, что я не больна.

Но я все равно не мог оставить ее так просто.

– Если со мной что‑нибудь случится… – сказал я, в четвертый раз остановившись у двери, и понял, что мне нечем продолжить фразу.

– Иди, со мной все будет в порядке.

Я оставил ей бутылку «Джека Дэниэлса», три пачки «Кэмела», дюжину баночек с садмилом[43]и пачку отвратительного кофе из мотеля. Еще «парабеллум» Клоке, из которого я вынул серебряные пули и вставил обычные. Они не помогут против кровососов (так что лучше бы мне вернуться до заката), но вполне подействуют на агентов ВОКСа.

– Если в эту дверь войдет кто‑нибудь, кроме меня – стреляй, – сказал я.

Она кивнула, стуча зубами, прикрыла глаза и помахала мне рукой. Я запер за собой дверь. Был полдень.

Писатели, как известно, работают круглые сутки, их глаза и уши всегда открыты для того, что могло бы пригодиться для книги. То же самое с оборотнями. Но их интересуют не причудливые персонажи или обрывки разговоров, а подходящие места для убийств, глухие переулки и поляны, удобные для тайного преступления. Я облюбовал прибрежную линию – между Монтерей и Мороу Бей – очень давно. Среди глухой местности Биг‑Сюра бродят лишь призраки Стейнбека, Миллера и Керуака. Здесь раскиданы одинокие дома, а в них живет куча чокнутых, у которых денег больше, чем здравого смысла. В конце 60‑х я снимал тут виллу на пару недель (летел на Аляску для очередного убийства) и был поражен богатством этого края на потенциальных жертв. Даже странно, что я так долго не возвращался сюда. Ты просто берег это место для нее, – подсказала моя романтичная натура, и в состоянии влюбленности и полного исступления я даже не стал отбрасывать эту идею.

Довольно странное искусство – разыскивать, где, когда и кого можно убить. Нюх на это развивается с годами. Раньше я мог неделями изучать местность и взвешивать все за и против. Сейчас можете выбросить меня в любом месте, где обитают люди, и я за 24 часа найду идеальную цель.

Конечно, я мог бы действовать и более мягкими методами. Западный мир настолько сошел с ума, что сегодня можно дать объявление в газету, и какой‑нибудь отчаянный самоубийца откликнется на него. Ищу жертву для оборотня. Желательно пухлый и сочный. Без вредных привычек, хорошее чувство юмора приветствуется. Неуверенных просьба не беспокоить. На мою долю пришлось достаточно наркоманов и алкоголиков, слепых, глухих, хромых, немощных и душевнобольных. Я нанимал эскорт (и парней, и девушек), пичкал их наркотиками, вывозил из города, ждал, пока они очнутся, и устраивал погоню. Это сходило мне за трапезу (оборотни не заботятся об эстетической стороне дела или честной игре), но по‑настоящему сильное удовольствие может доставить лишь прямой – кто‑то может назвать его традиционным или чистым – способ хищнической охоты: ты подкрадываешься к абсолютно здоровому человеку, выходишь к нему лицом к лицу, даешь время осознать, что его ждет, и делаешь то, что должен.

Весь день я провел, объезжая и обходя окрестности, с рюкзаком, в широкополой шляпе, туристических ботинках «Ван Горком», с биноклем и «Энциклопедией птиц Западной Америки», господин полицейский. Туристический сезон закончился месяц назад, так что тропинки были пусты. У меня было время подумать. Аромат деревьев и сырой земли вызывал пульсацию крови в клыках и когтях.

К трем часам туман рассеялся и выглянуло солнце. Я без особого труда нашел цель, продумал и разметил наш будущий маршрут, рассчитал расстояние и время, которое уйдет на все про все, и повернул в обратную сторону. До заката оставался час. Талулла позвонила, когда я садился в «Тойоту».

– Ну что ж, – сказала она, – у меня началась стадия повышенного оживления.

– Отлично.

– Не очень‑то радуйся. Это почти как СДВГ,[44]только с лихорадкой и галлюцинациями.

Еще одна прелесть прогресса в том, что мы вот так запросто можем перекидываться милыми банальностями по телефону.

– Все готово, – сказал я, – буду дома через час.

Солнце садилось за океан, скалистый берег был залит розовым и золотым. Машина за день нагрелась от солнца и пахла бензином и маслом. Я вел осторожно и сосредоточенно. Wulf рвался наружу, я чувствовал будущие когти и клыки в пальцах и зубах. По загривку бегали мурашки, голова то горела, то леденела. Мы почти на месте, друг, осталось совсем чуть‑чуть. Я аккуратно ехал к своей любимой.

Следующим вечером мы поставили «Тойоту» – теперь уже с калифорнийскими номерами – на круглосуточную парковку у заправки на объездной дороге, отъехав километра полтора на север от главной трассы в сторону Национального парка Андрю Морелла. Талулла надела парик со светлыми волосами, на мне были накладные усы и бейсболка «Янкиз». Мы оба были в солнечных очках. Этот маскарад казался излишним, но на заправке все фиксировали камеры наблюдения. На улице было сыро и холодно. До восхода луны оставалось три часа. Настроение Лу опять изменилось. Вчерашнее волнение прошло. Она притихла и внимательно за всем наблюдала. Это была ее предпоследняя фаза перед Превращением. Последняя настанет минут за десять. Не самое приятное зрелище, судя по ее описанию.

Нам предстояло около часа идти пешком до горного перевала, который я заметил вчера. Потом свернуть с тропинки и пройти с километр сквозь лес секвой и дубов, превратиться – а потом девять километров веселой пробежки и игр до цели. Убить. Пробежать девять километров обратно. Снова превратиться. И дойти до машины. Надо было только правильно распределить время. Это всегда проблема. Восход луны в 20:06, а заход утром в 07:14. Итого одиннадцать часов и сорок шесть минут под Проклятием. Если бы я охотился один, продержался бы до 04:00. Два часа на то, чтобы убить и съесть, и еще час четырнадцать, чтобы добраться до лагеря. Как только ты вволю удовлетворишь голод и всласть набегаешься и напрыгаешься, то хочется, чтобы между убийством в обличье оборотня и восстановлением человеческого образа прошло как можно меньше времени – по одной простой причине: если останки быстро найдут, тебе не захочется быть трехметровым мохнатым чудовищем с окровавленными когтями и мордой, когда заревут сирены. Но теперь я охотился не один.

– Начинается, – сказала Талулла.

– Иди сюда. Быстрей.

Я приподнял ветку, и она поднырнула ко мне. Ее лицо было бледно и испуганно.

– Раздевайся, – сказал я. – Сама справишься?

Если доверять нюху, вокруг никого не было. В любом случае, нас было не разглядеть. Стояли сумерки, но в тени деревьев уже царствовала полная темнота.

«Ох», – чуть слышно сказала она, стоя в нижнем белье и обхватив живот. Она часто сглатывала. Один раз ее чуть не стошнило. Я снял с нее лифчик и трусики и сложил к остальной одежде в рюкзак. Проверил экипировку: влажные салфетки, распылитель с водой, жидкое мыло, мешки для мусора. Я забрался на дуб на высоту пять‑шесть метров (как и репетировал вчера) и закрепил там рюкзак на карабинах. Когда я слез, Талулла стояла на коленях, скрюченная, обхватив себя руками.

– Не трогай меня, – сказала она.

– Хорошо.

– Почти началось.

– Знаю. У меня тоже.

Это были последние слова, которыми мы обменялись в ту ночь.

Она быстро превратилась. Быстрее меня. Я думал – как мужчина? как старший? (как идиот, Марлоу) – что уже перевоплощусь и буду к ее услугам, когда она еще будет биться в агонии. Но не тут‑то было. Ее лицо покрылось испариной, в глазах заблестели искры, ее вырвало желчью, она вытянулась, перекатилась на спину, закусила губу и за каких‑то двадцать секунд полностью обратилась с поражающий симметрией и грацией – пока я все еще беспорядочно метался и пытался вырваться из человеческого тела. Самый современный компьютер по сравнению с первыми разработками 50‑х, неловкая разница, над которой, я подумал, мы потом будем смеяться.

Хотя времени на раздумья было не так уж много, потому что мои монструозные ноздри заполнил густой запах освобожденной Её. О. Ооо. Легкие обонятельные намеки, которые просачивались через ее человеческую оболочку, ни на йоту не были похожи, о, совсем не были похожи на то, как безжалостно действовала жуткая вонь самки вервульфа. Я чуть не свалился с ног. От первого вздоха мои яйца наполнились сумасшедшим ураганом, а член подскочил как ошпаренный – словно заряженный пистолет. Талулла выпрямилась во весь рост, издала грудной звук и медленно повела бедрами в сторону моего стручка. И тогда, дорогой читатель, мой нос учуял ее мокрую волчью вагину – больше, лукавее, с более темной кожей, чем у ее человеческой сестры, убийственно нежную, налитую кровью, мягкую и упругую, как авокадо, и источающую такой тонкий аромат, какой мог быть только у запретного плода.

Не сейчас.

Она зарычала, подтверждая запрет, который одновременно телепатически возник у нас в головах, но мы знали, как глупо было бы сойтись сейчас, когда наши внутренности мучил голод и мы еще не испытали радости убийства. Я потерся об нее членом и на одно мгновение ощутил ее скользкую дырочку, горячее, чем рот у младенца в сильный жар, и почти, почти потерял контроль, но все‑таки заставил себя отойти. Я глядел на нее с каким‑то диким восторгом, когда она выпрямилась в полный рост, посмотрела на меня мудрыми звериными глазами, оскалилась и двинулась во мрак леса. Я пометил дерево прицельной горячей струей и последовал за ней.

Мы понимали друг друга без слов. Проницательность, которая в человеческом обличье была не более, чем ментальной связью двух влюбленных, усилилась так, что наши мысли стали друг для друга почти прозрачны. Например, она с самого начала знала, куда мы направляемся, хотя я ей не говорил. Путь, который я наметил вчера, вел ее, словно я начертил его на земле; мои следы были видны ей так хорошо, будто светились в темноте. Она словно могла просматривать любые файлы у меня в голове, так что ей уже было известно и как выглядит дом, что я выбрал вчера, и что в нем живет одинокий мужчина, для которого это место было убежищем на случай творческого кризиса. «Слушай, если они и дальше продолжат так безжалостно изменять ключевые сцены, это все просто сраная трата времени, Джерри».

Вчера, когда я за ним следил, он вышел на террасу с чашкой кофе, косяком и сотовым. «Нет. Нет, весь софт у меня с собой. Но это неважно. Все так и останется бесполезным дерьмом, если они и дальше будут менять самое главное. Серьезно. Скажи, как, твою мать, можно делать уже третий полнометражный фильм и думать, что можно обойтись без окончательного монтажа? Я хочу сказать… Вот именно. Серьезно. Именно. Да. Ну, он просто сраный модный wunderkind …»[45]

Он был красив. Волнистые темно‑русые непокорные волосы придавали его образу свежесть и подростковую агрессивность. Красивые тонкие губы. Увесистая нижняя челюсть и мускулистое тело. Он определенно имел огромный успех у женщин, что развило в нем женоненавистничество. Или может, я все это выдумал. Я выбрал мужчину (и такого красавчика), так как боялся, что, будь это женщина, Талулле было бы труднее ее убить. Сейчас она прочла эти мысли, повернула ко мне морду и оскалилась – она одновременно была тронута и рассержена.

В чистом небе блестела луна, ее свет по‑матерински ласкал наши спины. Лу остановилась, подставила морду успокаивающему холодному свету, и я увидел любимую во всей потрясающей красоте: упругие груди, тонкий живот, длинные цепкие лапы, густая волнистая шерсть, покрывающая сильные мускулы. Я содрогнулся при воспоминании, как близко я был к тому, чтобы сдаться и умереть. Я вспомнил Харли в библиотеке: «Сейчас твой долг – выжить. И наш тоже». Тогда за окном падал снег, и мы грелись виски. Ты любишь жизнь, потому она – это все, что у тебя есть. Последние две недели, мотели, проносящиеся мимо сотни километров, Манхэттен, «Хитроу» – все казалось невероятным сном. И сейчас я словно пробудился, меня переполняли похоть и голод, подстрекающие к первобытному звериному пиру, я был счастлив, потому что теперь мне не надо было делать все это в одиночку…

Мы бежали слишком быстро. Маленькая речка блестела посреди скалистой низины, на востоке покрытой елями, за которыми уже начинался Тихий океан, на западе зеленел смешанный лес и торчали большие каменные валуны, вниз вела извилистая тоненькая тропка, выходившая на новую дорогу. Талулла остановилась и вздохнула. Я обнял ее, положил лапы на грудь и тихонько куснул за плечо. Она повернула голову и лизнула меня в морду. «Я становлюсь умнее, когда превращаюсь», – как‑то сказала она, и я действительно чувствовал ее хитрость и острый ум. Несмотря на сильный голод, она тщательно обдумывала, как лучше подступиться, с какой стороны дома зайти и как далеко будет слышно крик. Я недооценил ее, а вот себя – наоборот, ведомый глупой иллюзией, что женщины слабее и что мне наверняка придется помочь ей пройти через это. Она знала, чувствовала мое смятение. Она лизнула меня, как бы говоря: Все в порядке. Я понимаю. Ты так мил. Но теперь ты видишь, с чем на самом деле имеешь дело?

Дом (свет горел, во дворе стоял черный «Лексус») был построен как роскошный современный замок: одна сторона прижата к скале, три этажа, бассейн, терраса опоясывает весь верхний уровень, гараж на две машины, каменные столбы ворот, электронная система управления. Даже без наших способностей забраться туда было нетрудно. Двери на нижнем этаже были закрыты, но, к счастью, было еще слишком рано, чтобы включать электронную систему охраны «Шилд 500XS». На верхнем этаже была открыта пара стеклянных раздвигающихся дверей, в проеме виднелся громадный белый кожаный диван и плазменная ТВ‑панель, звук был приглушен. Наш дружок, босиком, в бермудах и флисовой кофте, полулежал на диване с пультом в одной руке и сотовым в другой, переключал каналы и монотонно жаловался кому‑то в трубку на полнейший непрофессионализм всех на свете и особенно – своего босса.

По плану мы должны были сидеть и выжидать несколько часов. Но к черту план. Голод и вожделение бесцеремонно взяли бразды правления. И мы оба это чувствовали. Будь что будет крутилось у нас в головах как мантра, пока мы двигались к восточной стороне низины, потом тихо шли мимо пустой дороги и со всей волчьей осторожностью подбирались к дому.

Я пошел первым. Один прыжок – и я уже за воротами. Второй – на балкон, и третий – с балкона прямо в раскрытую дверь, точно на диван.

Преувеличение – порок всех писателей, но сейчас я абсолютно уверен, что напугал Дрю (Дрю Гиллиарда, как мы потом узнали из газет) до полусмерти. Сноб из Старого Мира во мне ожидал, что он закричит – или скорее завизжит «Уааааааа!» фальцетом – потому что он был американцем, а они все воспитаны на телевизионных шоу и блокбастерах. Если тебя бросает женщина, ты идешь в бар и напиваешься. Если тебя подрезали на дороге, ты орешь: «Кретин!» – и показываешь средний палец. Если увидел оборотня, кричишь, как шестилетняя девчонка. Таков сценарий. В общем, он не только завизжал, но и вскинул руки вверх. Пульт выскользнул, пролетел через всю комнату, ударился о стул и переключил канал на «Топ‑модель по‑американски». Движимый инстинктом самосохранения, он сжимал в руках мобильник. Я подошел, отобрал телефон и раскрошил его в порошок одной лапой, пока Дрю смотрел на это со странным стоном. Его лицо исказилось, словно он собирался заплакать, как младенец, но по тому, как искривились его губы и надулись легкие, я понял, что он сейчас заорет. Только я успел подумать, что до этого доводить не стоит, как Талулла протянула свою длинную милую темную лапу из‑за его спины и плотно закрыла ему нижнюю часть лица.





Дата публикования: 2014-11-29; Прочитано: 122 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.015 с)...