Возникновение эпохального сознания

Критика времени так же стара, как сознающий самого себя человек. Наша -коренится в христианском представлении об истории как некоем упорядоченномсогласно замыслу спасения процессе. Это представление уже не разделяетсянами, но наше понимание времени возникло из него или в противоположностьему. Согласно этому замыслу спасения, когда исполнилось время, пришелСпаситель; с его приходом история завершается, теперь предстоит лишь ждать иготовиться к наступлению суда; то, что происходит во времени, уподобляетсямиру, ничтожество которого очевидно и конец которого неизбежен. По сравнениюс другими представлениями - о круговороте вещей, о возникновениичеловеческой культуры, о смысле мирского устройства - христианскоепредставление обладает для отдельного человека ни с чем не сравнимойубедительностью благодаря своей универсальности, благодаря неповторимости инеотвратимости своей концепции истории и благодаря отношению к Спасителю.Осознание эпохи как времени решения, несмотря на то что эпоха была дляхристианина миром вообще, чрезвычайно усилилось. Эта концепция истории была сверхчувственной. Ее события (грехопадениеАдама, откровение Бога Моисею и избранность еврейского народа, пророчество)являются либо в качестве прошлых - не допускающими постижение, либо вкачестве будущих - концом мира. Вызывая безразличие, мир в егоимманентности, по существу, лишен истории. Лишь превращение этойтрансцендентной концепции в видение мира как имманентного движения присохранении сознания о неповторимости истории как целого пробудило сознание,которое увидело отличие своего времени от всякого иного и, пребывая в нем,воодушевилось патетической верой в то, что благодаря ему незаметно илипосредством сознательного действия что-либо решится. Начиная с XVI в., цепь больше не рвется; в последовательности поколенийодно звено передает другому сознание эпохи. Началось это с сознательнойсекуляризации человеческого существования. Возрождение античности, новыепланы и их реализация в технике, искусстве, науке привели в движениенебольшую, но влиятельную в Европе группу людей. Ее настроенность хорошопередана в словах Гуттена: пробуждается дух, жить радостно. В течение вековоткрытия сменяли друг друга: открытия морей и неизведанных стран Земли,открытия в астрономии, в естествознании, в технике, в области рационализациигосударственного управления. Это сопровождалось сознанием общего прогресса,которое достигло своей вершины в XVIII в. Казалось, что путь, который велраньше к концу мира и Страшному суду, ведет теперь к завершению человеческойцивилизации. Против этой удовлетворенности выступил Руссо. С того момента,когда он в 1749 г. в сочинении на вопрос объявленного конкурса,способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов, ответил, чтоони их испортили, началась критика культуры, которая с тех пор сопровождаетверу и прогресс. В мышлении эпохи произошел сдвиг. Возникнув как духовная жизньфактически не многих людей, считавших, что они - представители времени, онообратилось к блеску упорядоченной государственной жизни и, наконец, к самому бытию людей. Теперь были созданы предпосылки, благодаря которым сталадействительностью мысль, что с помощью человеческого разума можно непринимать существование человека таким, как оно сложилось, а планомерноизменять его, превратив в такое, каким оно действительно должно быть. Французская революция была событием, примера которому история не знала.Рассматриваемая как начало того времени, когда человек, руководствуясьпринципами разума, сам будет определять свою судьбу, французская революцияпробудила в сознании самых выдающихся людей Европы восторженноевоодушевление. Несмотря на все нововведения предшествующих веков, люди того времени нестремились к преобразованию общества. Так, для Декарта, хотевшего следоватьнравам и законам своей родины, решаясь на новое лишь в глубинах духа, небыло смысла в намерениях отдельного человека произвести реформы вгосударстве, изменяя в нем все, начиная с основания, и уничтожая его, чтобыпотом вновь восстановить. Английская революция XVII в. еще коренится врелигии и в ощущении мощи своей родины. Правда, протестантизм обновилхристианство, вернув его к истокам, но не секуляризировал его, напротив, впротивоположность обмирщению церкви, утвердил его строго и безусловно. Этосделало возможной героическую борьбу кромвелевских святых, которые под егоначалом хотели в своем служении Богу привести избранный народ Англии ксуществованию, угодному Богу и служащему его прославлению в мире. Толькофранцузская революция совершалась в сознании того, что существование людейдолжно быть в корне преобразовано разумом после того, как историческиобретенный образ, признанный дурным, будет уничтожен. Ее предшественникамиможно считать только тех основавших американские колонии протестантов,которые, исходя из безусловности своей веры, покинули родину, чтобы на новойпочве осуществить то, что потерпело неудачу в отчизне; в начинавшейсясекуляризации они прониклись идеей общих прав человека. Ход французской революции был неожиданным - она превратилась впротивоположность тому, что служило ее началом. Воля, направленная наустановление свободы человека, привела к террору, уничтожившему свободуполностью. Реакция на революцию росла. Возможность предотвратить ееповторение была возведена в принцип политики европейских государств. Со времени революции людей охватило беспокойство по поводу ихсуществования в целом, ответственность за которое они несут сами, так каконо может быть изменено в соответствии с определенным планом и устроенонаилучшим образом. Предвидение Канта (1798) сохранило свое значение вплотьдо настоящего времени: "Подобный феномен не забывается, ибо он открылзадатки человеческой природы и ее способность к лучшему, что до той поры неуразумел из хода вещей ни один политик". Со времени французской революции в самом деле живет специфически новоесознание эпохального значения времени. В XIX в. оно расщепилось: вере впрекрасное будущее противостоит ужас перед развертывающейся бездной, откоторой нет спасения; в некоторых случаях успокоение приносит мысль опереходном характере времени, которая с тех пор умиротворяет и удовлетворяетпри каждой трудности слабых духом людей. Прошлый век создал историческое осознание времени в философии Гегеля, вэтой философии было высказано немыслимое до той поры богатство историческогосодержания и применен поразительно привлекательный и выразительный метод диалектики в соединении с пафосом чрезвычайного значения настоящего.Диалектика показала, как человеческое сознание преобразуется посредствомсамого себя: каждое сознание проходит в своем существовании ряд стадийблагодаря знанию о себе; каждое мнение и знание изменяют того, кто знаетименно так; измененный, он должен искать в мире новое знание о себе; так,теряя покой, он, поскольку бытие и сознание принимают в своем разделении всеновый образ, переходит от одного к другому - это исторический процессчеловека. Как проходит этот процесс, Гегель показал в таком многообразии и стакой глубиной, которые и сегодня еще не достигнуты. В этом мышлениибеспокойство человеческого самосознания познало себя, хотя оно еще инаходило метафизическое укрытие в тотальности духа, которому принадлежит всеособенное во времени, ибо в нем временное колебание исторического знаниячеловека всегда есть совершенный покой вечности. Диалектика бытия и сознания, которая может быть понята не толькоинтеллектуально, но во всей своей содержательной полноте (понята тем, что -посредством предъявления требований к самому себе - есть возможность великойдуши), была искажена в марксизме тезисом о превращении бытия в однозначноопределяемое бытие человеческой истории, а именно в материальное бытиесредств производства. Диалектика была низведена до уровня простого метода илишена как содержания исторического бытия человека, так и метафизики. Однакоона сделала возможной постановку вопросов, послуживших поводом дляплодотворного исследования отдельных историко-социальных связей. Но вместе стем она сделала возможными ложно освященные ореолом науки лозунги,превратившие глубокое историческое сознание времени в исконном мышлении вразменную монету. В конце концов отпала и диалектика. Против марксизмавыступили в своей слепой диалектике материалистические и экономическиеупрощения и варианты натурализации человеческого бытия, основанные наразличии рас. В них было утеряно подлинное историческое сознание времени. В диалектике Гегеля картина всеобщей мировой истории служила образом, вкотором настоящее понимало само себя; оставалась другая возможность -отстраниться от конкретной истории с ее далеким богатством и полностью направить все внимание на настоящее. Уже Фихте занимался такой критикойвремени в своих "Основных чертах современной эпохи", правда основываясь наабстрактной конструкции всемирной истории от ее начала до ее завершения (вкачестве секуляризации христианской философии истории) и устремляя взор наее самую низкую точку - на современность как эпоху совершенной греховности.Первую обширную критику своего времени, отличающуюся по своей серьезности отвсех предшествующих, дал Кьеркегор. Его критика впервые воспринимается каккритика и нашего времени, она воспринимается так, будто написана вчера.Кьеркегор ставит человека перед ничто. Ницше, не зная Кьеркегора, выступилчерез несколько десятилетий его последователем. Он предвидел появлениеевропейского нигилизма, неумолимо поставив диагноз своему времени. Обафилософа воспринимались их современниками как чудаки, которые вызвали,правда, сенсацию, но к которым серьезно относиться нельзя. Эти философыпредрекли будущее, исходя из того, что уже существовало, но еще никого небеспокоило. Поэтому они только теперь стали вполне современными мыслителями. Через XIX в. проходило, по сравнению с Кьеркегором и Ницше, болеемрачное осознание времени. В то время как публика была удовлетворенаобразованием и прогрессом, ряд самостоятельно мыслящих людей были полнымрачных предчувствий. Гете мог сказать: "Человечество станет умнее ирассудительнее, но не лучше, счастливее и деятельнее. Я предвижу время,когда человечество не будет больше радовать Бога, и он будет вынужден вновьвсе разрушить для обновленного творения". Нибур, испуганный июльскойреволюцией, в 1830 г. писал: "Теперь нам, если Бог не поможет чудом,предстоит разрушение, подобное тому, которое испытал римский мир околосередины III века нашего летосчисления: уничтожение благосостояния, свободы,образования, науки". Несмотря на то что уже Талейран сказал, что подлиннуюсладость жизни знали только те, кто жил до 1789 г., теперь, когда мыретроспективно взираем на десятилетия до 1830 г., они представляются намднями счастливого покоя, блаженным временем. Так это и идет: каждое новоепоколение ощущает упадок и, обращая свой взор к прошлому, видит сияющим то,что само уже ощущало себя погибшим. Токвиль считал (1835) возникающуюдемократию не только неизбежной, но и исследовал ее в ее особенности; вопросзаключался для него не в том, как ее предотвратить, а как направить ееразвитие таким образом, чтобы разрушения были минимальны. Многие различалисопутствующее ей варварство. Буркгардт пророчески испытывал перед нейглубочайший ужас. До этого (1829) с трезвой объективностью вывел своизаключения Стендаль: "По моему мнению, свобода в течение ста лет убьетэстетическое восприятие. Оно безнравственно, ибо совращает, ведя кблаженству любви, к пассивности и к преувеличению. Представим себе, чточеловека, обладающего эстетическим восприятием, ставят во главустроительства канала; вместо того чтобы холодно и разумно закончитьстроительство, он полюбит этот канал и наделает глупостей". "Двухпалатнаясистема завоюет мир и нанесет изящным искусствам смертельный удар. Вместотого чтобы построить прекрасную церковь, властители будут помышлять обинвестиции своего капитала в Америке, чтобы при неблагоприятныхобстоятельствах остаться богатыми людьми. При господстве двухпалатнойсистемы я предвижу две вещи: они никогда не истратят двадцать миллионов втечение пятидесяти лет, чтобы создать нечто подобное собору святого Петра;они введут в салоны множество почтенных, очень богатых людей, лишенных,однако, благодаря своему воспитанию того тонкого такта, без которогоневозможно восторгаться искусством". Художникам, которые хотят чего-либодостигнуть в обществе, следует посоветовать: "Становитесь владельцамисахарных заводов или фабрикантами фарфора, тогда вы скорее станетемиллионерами и депутатами". Ранке пишет об упадке в дневниковой записи 1840г.: "Прежде великие убеждения были всеобщи; на их основе строили своюдальнейшую деятельность. Теперь же все является, так сказать, призывом, иэто все. Ничто больше не проникает в душу, все тонет в тишине. Достигаетуспеха тот, кто высказывает настроение своей партии и находит у неепонимание". Политик Кавур видит неизбежность демократии так же, как иисследователь Токвиль. В письме 1835 г. Кавур пишет: "Мы не можем большеобманывать себя, общество большими шагами движется к демократии...Аристократия быстро гибнет... Для патрициата нет больше места в сегодняшнейорганизации общества. Какое же оружие остается еще в борьбе с поднимающимисянародными массами? У нас нет ничего прочного, ничего действенного, ничегопостоянного. Хорошо это или плохо? Не знаю. Но, по моему мнению, этонеизбежное будущее людей. Подготовимся же к этому или подготовим к нему покрайней мере наше потомство" [[1]]. Он видит, что современное общество"фатально движется в своем развитии в сторону демократии", а "пытатьсяпрепятствовать ходу событий означало бы поднять бурю, не обладаявозможностью привести корабль в гавань". Рассматривается ли время под углом зрения политики, благополучия людей,процветания искусства или оставшейся еще возможности человеческогосуществования, ощущение опасности проходит через все последнее столетие:человек ощущает угрозу. Подобно тому как христианин, ожидая упадка мира какмира, держится за благую весть и находит вне мира то, что ему только и былонужно, так теперь некоторые, ожидая гибели мира, держатся за своюубежденность в созерцании сущностного. Гегель, видя упадок своего времени,признает, что умиротворена должна быть сама действительность, а не толькофилософия. Ибо философия в качестве умиротворения человека есть лишьчастичная всеобщность, без внешней. "Она в этом отношении - лишьобособленное святилище, и ее служители составляют лишь изолированную группусвященников, которым нельзя идти вместе с миром, а следует хранить владениеистиной. Как временная, эмпирическая современность выйдет из состоянияразлада, следует предоставить решить ей самой; это не есть непосредственноепрактическое дело философии". Шиллер пишет: "Мы хотим быть и остатьсягражданами нашего времени, так как иначе быть не может, однако по своемудуху философ и поэт обладают привилегией - и в этом их долг - непринадлежать ни одному народу и ни одному времени, но оставаться в подлинномсмысле слова современником всех времен". В других случаях пытаются вернутьсяк христианству, как это делает Грундтвиг: "Наша эпоха находится наперепутье, быть может, на самом резком повороте, известном истории; староеисчезло, а новое колеблется, не зная спасения; никто не решит загадкубудущего, где же найти нам покой души, если не в слове, которое будетнезыблемо стоять, когда смешаются Земля и Небо и миры будут свернуты, какковер?" Им всем, однако, противостоит Кьеркегор; он жаждет христианства вего исконной подлинности таким, каким оно только и может быть теперь в такоевремя: как мученичество отдельного человека, который сегодня уничтожаетсямассой и избегает фальши благополучия в качестве пастора или профессора всфере объективной теологии или активной философии, в качестве агитатора илистремящегося к правильному устройству мира; он не может указать времени,того, что надлежит делать, но может заставить почувствовать, что оно лишеноистины. Эти выдержки из документов, свидетельствующих о сознании временипреимущественно в первую половину XIX в., можно было бы бесконечноувеличивать. Почти все мотивы критики современности оказываются вековойдавности. Перед войной и в ходе войны появились наиболее известные отражениянашего мира: "Критика нашего времени" Ратенау (1912) и "Закат Европы"Шпенглера (1918). Ратенау дает проникновенный анализ механизации нашейжизни, Шпенглер - богатую материалом и наблюдениями натуралистическуюфилософию истории, в которой упадок утверждается как необходимое вопределенное время и соответствующее закону морфологии культур явление.Новое в этих попытках составляет близость к материалу современности,подтверждение мыслей автора количественно увеличившимся материалом (ибо мирприблизился к тому, что раньше наблюдалось лишь в начатках, к проникновениюмыслей в самые далекие сферы) и все более отчетливое пребывание перед ничто. Ведущими мыслителями являются Кьеркегор и Ницше. Однако христианствоКьеркегора не нашло последователя; вера ницшевского Заратустры непринимается. Но к тому, как оба мыслителя открывают ничто, после войныприслушиваются, как никогда раньше. Распространилось сознание того, что все стало несостоятельным; нетничего, что не вызывало бы сомнения, ничто подлинное не подтверждается;существует лишь бесконечный круговорот, состоящий во взаимном обмане исамообмане посредством идеологий. Сознание эпохи отделяется от всякого бытияи заменяется только самим собой. Тот, кто так думает, ощущает и самого себякак ничто. Его сознание конца есть одновременно сознание ничтожности егособственной сущности. Отделившееся сознание времени перевернулось.