Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Загадка судьбы 5 страница



На вечернюю трапезу в большом зале собрался весь многочисленный клан Кантуэллов. В камине бушевал огонь. Блюда сменялись одно за другим. В центре стола сидел Томас Кантуэлл, рядом жена. Очередная выходка сына огорчила барона, но аппетит не испортила. Он дохлебал из большой фарфоровой миски жирный куриный суп и принялся за копченый окорок с луком‑пореем. На подходе был жареный кабан, его любимое блюдо. Надо оставить в животе место и для него.

Эдгар, сосредоточенно глядя под ноги, проковылял к столу, где занял место рядом с отцом. Разумеется, все уже все знали. Его кузены и дяди тоже занимались подобными шалостями. Но им‑то что, ведь с позором застукали его. Он налил себе вина из глиняного кувшина.

– Ты пропустил молитву перед трапезой, Эдгар, – тихо проговорила мать.

Сидящий рядом с ней брат Уильям усмехнулся:

– У него другие молитвы.

– Тихо! – крикнул барон, и младший сын уставился в тарелку.

Кантуэллы обсуждали дела при дворе. Их волновало прошение, которое король направил папе римскому. Генрих просил понтифика признать его брак с Екатериной недействительным. У них в семье все почитали благочестивую королеву и презирали эту шлюху Болейн. Томас заверил родню, что королю придется смириться. О том, что Генрих рискнет подвергнуться отлучению от церкви, невозможно было даже помыслить.

Принесли разделанного на гигантском деревянном блюде кабана. В заключение трапезы подали сладкий заварной крем с сушеными фигами, орехами и ароматным вином. Барон вытер куском ткани рот и руки, затем многозначительно откашлялся.

– Как ведомо моим братьям и моей доброй супруге, я уже давно недоволен учением старшего сына, наследника Эдгара.

Сидящие за столом затихли.

– Я надеялся на его успехи, но напрасно. – Он повернулся к сыну: – Твой дядя Уолтер отучился в Оксфорде, и теперь он всеми почитаемый стряпчий в этом городе. Вот с кого надобно брать пример.

Нижняя губа Эдгара начала подергиваться.

– А тебя, – прохрипел барон, – занятия греческим, латынью и Библией интересовали мало. Только вино, дурные песнопения и блуд. Вот в чем ты достиг совершенства. Так что в Оксфорд не вернешься, а отправишься на учение в другое место.

Эдгар вспомнил свои уютные покои в Мертоне, приятелей, милую таверну неподалеку от колледжа.

– Ты поедешь в Париж. Там при университете есть славный колледж Монегю, где, надеюсь, тебя вразумят.

Эдгар поискал глазами кузена Арчибальда. Этот угрюмый монстр провел в «славном» колледже шесть лет и часто потчевал Эдгара рассказами о тамошних строгостях.

– Колледж Монегю, Божьей милостью, тебя укротит, – продолжил барон. – И ты выйдешь оттуда достойным, богобоязненным Кантуэллом. Так что, сын, готовься к встрече с Парижем. Этот презренный город надолго станет твоим домом.

Эдгар сидел, опустив голову, едва сдерживая слезы.

– И готовься к встрече с Монегю, кузен, – подал голос Арчибальд, нагло ухмыляясь. – Там тебя ждут скверная еда, жесткая койка и непрерывное битье. А о вине забудь. В Монегю ты станешь пить одну воду.

– Пожелаем моему возлюбленному брату обрести в Париже благочестие, – дурашливо проговорил Уильям, подливая себе в кубок вина.

1527 год

Париж

Еще не было и четырех утра, а Эдгар Кантуэлл уже проснулся, стуча зубами от холода. Никогда в жизни ему не приходилось так мерзнуть. Окно изнутри покрылось льдом, изо рта шел пар. Он вылез из‑под тонкого одеяла, зажег свечу. Ложась спать, Эдгар надевал на себя всю одежду, какая была – даже плащ и мягкие кожаные башмаки, – но по‑прежнему застывал как сосулька. Он уныло оглядел жалкое жилище – убогую каморку, похожую на монашескую келью. Вот бы подивились приятели из Мертона, увидев его сейчас.

Монегю недаром называли земным адом. Колледж достойно оправдывал свою репутацию. В тюрьме наверняка лучше, с горечью думал Эдгар. По крайней мере там не заставляют читать Аристотеля на латыни и не бьют плетьми, если не удалось запомнить абзац.

Такое мизерное существование он вел уже несколько недель. Вернее, всего несколько недель. Семестр заканчивался в июле. Значит, впереди целая вечность.

Выпускники колледжа Монегю становились священниками или законниками. Правил всем ректор Темпет, злобный тиран, косный парижский теолог. Он строго следил за каждым шагом школяров. Приказывал постоянно каяться в грехах и поощрял доносы друг на друга. Чтобы раскаяние было полным, ректор заставлял их страдать от голода и холода. А жестокие наставники безжалостно избивали школяров за любую, даже самую малую, провинность. Иногда плеть в руки брал и сам Темпет. Правда, он больше предпочитал орудовать своим посохом.

День начинался у Эдгара с заутрени в часовне, в четыре утра. Потом он плелся на первую лекцию в почти темной аудитории. Читали на французском, который он учил в Оксфорде, но теперь язык приходилось осваивать заново, уже как следует, часто получая плети. После мессы в шесть утра следовал общий завтрак, где школяры получали ломтик хлеба с капелькой масла. Потом начинались занятия по расписанию дня – философия, арифметика, Священное Писание. Для Эдгара это был сплошной ужас.

Особенно страшными представлялись диспуты. Наставник с розгой наготове зачитывал отрывок из какого‑нибудь текста, ставил вопрос и выбирал школяра. Если тот отвечал, ему задавали другой вопрос, затем еще и еще, пока скрытый смысл текста не оказывался полностью выявленным. Способных такие занятия побуждали к творческому осмыслению изучаемых текстов. Для Эдгара же все кончалось свирепыми ударами по спине, оскорблениями и унижениями.

За обедом всегда читали из Библии или из «Жития святых». Эдгар был «богатым» и потому сидел за столом в трапезной. Здесь его обед состоял из куска хлеба, небольшого вареного овоща, кусочка селедки, кусочка сыра и яйца. Запивать эти яства давали пинтой дешевого вина, на треть разбавленного водой. Бедняки получали и того меньше и обедали у себя в комнатах. Как они держались на ногах, одному Богу известно.

В двенадцать часов школяров собирали дать ответ о сделанной за утро работе. Далее следовал перерыв, в иные дни чтение. С трех до пяти опять шли занятия, затем вечерня в часовне, после чего школяры держали ответ о проделанной работе после полудня. На ужин был хлеб, яйцо или ломтик сыра, иногда кусочек какого‑нибудь фрукта. Трапеза сопровождалась монотонным чтением Библии. Перед последней службой в часовне наставники опять их опрашивали. А в восемь часов было положено отходить ко сну.

Два дня в неделю школярам полагалось время на отдых или прогулку. Несмотря на искушение хотя бы ненадолго вырваться из ненавистного колледжа, дальше расположенного рядом рынка Пре‑о‑Клерк они не заходили. Округа кишела ворами и головорезами, которым ничего не стоило прикончить школяра за булавку для плаща или перчатки. Вдобавок ко всему нечистоты там выливали прямо на улицу, так что запах стоял омерзительный.

Как всегда голодный после завтрака, Эдгар уныло тащился на занятия. На душе было неспокойно. Сегодняшний диспут посвящен индульгенциям и булле папы Льва X, осуждающей заблуждения Мартина Лютера. Тема эта сейчас очень важная, и Эдгар боялся, что наставник Бедье вызовет его.

Двадцать школяров заняли свои места на поставленных в два ряда низких скамьях, плотно прижавшись плечом к плечу, чтобы согреться. Рассвет только занимался, и в высокие узкие окна аудитории скупо сочился тусклый свет. Бедье, угрюмый напыщенный толстяк, ходил туда‑сюда, сжав в руке хлыст. Предчувствия Эдгара не обманули.

– Месье Кантуэлл, встаньте, – произнес наставник.

Эдгар поднялся, тяжело сглатывая.

– Какими тремя способами мы можем достичь отпущения грехов?

Вопрос был легкий.

– Покаянием на исповеди, очищением в церкви и искуплением, месье наставник.

– И как мы можем достичь искупления?

– Добрыми делами, месье наставник. Такими как паломничество к святым местам, прикосновение к святым мощам, ежедневные молитвы с четками и получение в дар индульгенции.

– Теперь объясните значение per modum suffradii.[18]

Вот тут Эдгар поплыл. Он понятия не имел, что это такое. Гадать только себе во вред.

– Не знаю, месье наставник.

Толстяк Бедье потребовал выйти и встать на колени. Эдгар повиновался и получил четыре сильных удара хлыстом по спине.

– Теперь встаньте рядом со мной, месье, – проговорил Бедье, – поскольку я подозреваю, что этим не обойдется. – Он повернулся к классу: – Кто знает ответ?

В первом ряду встал Жан Кальвин. Ему, как и Эдгару, тоже было восемнадцать. Высокий, тощий как скелет, бледный, со впалыми щеками, орлиным носом и небольшой редкой бородкой. Он, бесспорно, был самым успешным школяром в Монегю, часто затмевая своим интеллектом наставников. Родом из Нуайона, откуда отец послал его в четырнадцать лет в Париж изучать в колледже Марше грамматику, логику, риторику, астрономию и математику. Одолев все эти науки, он перешел в Монегю для подготовки к поприщу священника. Эдгар с ним почти не общался. Юноша был холоден и высокомерен, как и наставники.

Бедье кивнул:

– Слушаю, месье Кальвин.

– С вашего позволения, месье наставник, – с достоинством произнес Жан, – я бы желал, чтобы мою фамилию произносили на латинский лад: Кальвинус.

Бедье вновь кивнул.

– Итак, слушаю вас, месье Кальвинус.

– Per modum suffradii означает могучее заступничество, месье наставник. Поскольку власть Церкви на мертвых в чистилище не распространяется, в учении сказано, что индульгенция может быть получена ими только посредством этого заступничества.

Бедье не понравилось выражение «в учении сказано». Надо было говорить «я верю», но он решил пропустить это мимо ушей, сосредоточив внимание на англичанине. Позволив Кальвину сесть, он повернулся к Эдгару:

– Скажите, месье Кантуэлл, что сказано в булле папы Льва X о душах, находящихся в чистилище?

Эдгар не помнил. Читая трактат накануне, он клевал носом.

– Не знаю, месье наставник.

На сей раз Бедье целился по участкам, не защищенным одеждой. На шее несчастного Эдгара появились кровоподтеки.

– Чему вас только учили в Оксфорде? Не думал, что англичане столь неблагочестивы. Сегодня вместо обеда вы будете снова заучивать буллу. – Он посмотрел на школяров: – Кто мне ответит?

Снова поднялся Жан. Съежившись, Эдгар слушал, чувствуя, как по шее стекают струйки крови.

– Папа Лев указывает, что души в чистилище не надеются на спасение, и дальше заявляет, что в Священном Писании нигде не говорится о невозможности им получить индульгенции.

Что‑то в тоне Жана наставнику показалось подозрительным. Какая‑то нотка скептицизма.

– Но сами вы в это не верите, месье Кальвин, я хотел сказать – Кальвинус?

Жан дерзко вскинул подбородок.

– Я полагаю, что папа единственный из смертных, кто взял на себя смелость даровать отпущение грехов душам в чистилище посредством своего могучего заступничества. Поскольку я, как и многие остальные, верю, что у него нет божественной власти управлять душами, чтобы они покинули чистилища в тот момент, когда в сундуке звякнули монеты, полученные за индульгенции.

– Подите сюда, – гневно приказал Бедье. – Эту лютеранскую ересь я в своем классе не потерплю.

– Вы намерены меня высечь? – с вызовом спросил Жан.

Школяры переглянулись. Никто из них не помнил, чтобы Кальвин когда‑нибудь получал удар хлыстом.

– Да, месье.

– Прекрасно, я облегчу вам задачу. – На ходу сбрасывая плащ и рубаху, Жан приблизился к наставнику и опустился на колени рядом с Эдгаром: – Извольте, наставник Бедье.

Когда хлыст опустился на спину строптивого школяра, Эдгар встретился с ним взглядом и мог поклясться, что тот ему подмигнул.

Мартин Лютер никогда не был в Париже, но сейчас в этом городе только о нем и говорили. Как, впрочем, и на всем континенте. Этот монах из Виттенберга стал знаменитым в тот день 1517 года, когда прибил гвоздями к двери виттенбергского собора свои «95 тезисов», где поносил растленного папу с его оскорбительными индульгенциями.

С появлением печатных станков индульгенции стали для Церкви прибыльным делом. Продавец индульгенций мог появиться в городе, разложить в местном соборе свой товар, и служба там останавливалась. Повсюду во множестве изготавливались бланки индульгенций с пустыми местами, куда вписывали имена и даты. Священники побуждали прихожан покупать индульгенции для покойных близких, чтобы избавить их от мучений в аду. Такой заполненный бланк гарантировал душам быстрое перемещение из ада в рай. Точно так же добрые христиане могли спасти и свои души. Лютер полагал подобные деяния Церкви мерзкими и призывал христиан не верить, что спасение души можно купить за деньги. Его возмущала поговорка священников Виттенберга: «Стоит в кружке звякнуть монете, и сразу из чистилища выпрыгнет душа».

Лютер призывал христиан помнить слова апостола Павла в его «Послании к Римлянам», что спасение к людям придет лишь от Бога. «Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа. Чрез Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стоим и хвалимся надеждою славы Божией». И потому, убеждал Лютер, людям для спасения души не нужен ни папа, ни священники, ни их богатые облачения, ни роскошь церкви. Они найдут спасение через личное общение с Богом.

Виттенбергские тезисы Лютера, быстро переведенные с латинского языка на немецкий, широко распространили по Германии, а затем и Европе. Зерна его проповеди упали на благодатную почву. Благочестивые люди повсюду уже давно сдерживали недовольство упадком церковных нравов и злоупотреблениями папского двора. Теперь будто искра попала на сухой хворост. Моментально вспыхнул пожар, получивший название «Реформация». Он ураганом пронесся по Европе, и даже в таком бастионе папства, как колледж Монегю, возникло беспокойство. Школяры со светлыми головами, как у Жана, начали потихоньку бунтовать.

Эдгар сидел в своей комнатке и при свете небольшой свечи через силу зубрил трактат папы Льва X, держа в одной руке листы пергамента, а другой потирая исполосованную плетью шею. Он замерз, устал, был голоден и сильно опечален. Если для спасения души требовались страдания, то его душа определенно спасена. Это радовало, но не очень.

Стук в дверь заставил Эдгара вздрогнуть. На пороге с невозмутимым лицом стоял Жан.

– Добрый вечер, Эдгар. Я вот решил тебя навестить.

Эдгар пригласил Жана войти. Предложил свой стул.

– Рад твоему визиту.

– Я тут живу недалеко.

– Да. Но для меня это так неожиданно.

Жан улыбнулся.

– Сегодня мы, можно сказать, породнились. Нас обоих заклеймил Бедье.

– Да, – с грустью произнес Эдгар. – Но тебя за дар Божий, а меня за тупость.

– Тебе труднее. Ты еще не освоил в совершенстве язык. Если бы мне приходилось все переводить на английский и наоборот, наверное, я бы не был столь способным.

– Приятно слышать добрые слова.

Жан встал:

– Ладно, я пойду. Скоро старик Темпет начнет обходить двор, высматривая окна, где горят свечи. Лучше не рисковать. Вот. – Он протянул Эдгару завернутый в тряпицу кусок хлеба.

Тот с благодарностью принял его, а затем проговорил, замявшись:

– Бога ради, задержись ненадолго. У меня к тебе просьба.

Жан снова сел, скрестив на груди руки.

– Ты прав, – вздохнул Эдгар, проглотив последние крошки. – Мне трудно. Я плохой школяр. И покинуть Монегю мне нельзя. Отец не позволит.

– Мне жаль тебя, Эдгар. Но что я могу сделать?

– Помоги мне с учением. Стань моим наставником.

Жан покачал головой:

– Не могу.

– Почему?

– Нет времени. В сутках двадцать четыре часа, и мне их не хватает. Ибо я преисполнен решимости постичь все, что касается великого вопроса нашего времени.

– Реформации?

– Да, друг мой. Нам повезло жить в эту захватывающую эпоху.

– Я из богатой семьи, – быстро проговорил Эдгар. – Мой отец тебе заплатит.

– Мне не нужны деньги. Я жажду лишь знаний. Так что извини.

– Подожди! – крикнул он, удивляясь своей настойчивости.

Жана надо было как‑то уговорить. Эдгар решился нарушить клятву, данную самому себе. Выхода не было.

– В благодарность за помощь в учении, – выпалил он, – я покажу тебе кое‑что. Чего ты прежде не видел.

Жан поднял брови.

– Ты меня заинтересовал, Эдгар. И что это?

– Книга.

– Какая?

Осознав, что Рубикон перейден, Эдгар опустился на колени и вытащил из сундучка большой отцовский фолиант:

– Вот она.

– Посмотрим.

Жан полистал книгу и с изумлением взглянул на Эдгара.

– Год 1527‑й от Рождения нашего Господа. Но большинство сроков тут еще не наступили. Как такое может быть?

– Я тоже раздумывал над этим, – отозвался Эдгар. – И прими во внимание: книге сотни лет. В нашей семье ее передавали от отца к сыну много поколений. И только теперь грядущее стало настоящим.

Жан добрался до места, где были вложены листы пергамента.

– А это что? Письмо?

– Я его еще не читал. Не успел. Отец упоминал как‑то, что у него есть письмо, в котором говорится о книге. Я знал, где он его прячет, и взял, когда покидал Англию в прошлом месяце. Надеялся, что здесь, в Париже, не торопясь прочту его, но нет ни времени, ни сил. К тому же оно написано на латыни. Как тут разберешься, если от голода постоянно кружится голова.

– Твой отец знает, что ты взял книгу? – строго спросил Жан.

– Нет. Но это не кража. Книгу и письмо я намерен вернуть. Полагаю, это не большой грех.

Жан погрузился в чтение послания настоятеля, быстро пробегая глазами по строчкам латинского текста, будто они написаны на его родном языке, французском. Отложив первый лист, он молча принялся за второй. Эдгар напряженно следил за выражением его лица.

Жан Кальвин читал без перерыва пятнадцать минут. Перевернув последний лист с единственной надписью «9 февраля 2027 года», поднял голову и прошептал:

– Невероятно.

– О чем там сказано? – взмолился Эдгар. – Просвети меня, Бога ради.

– Боюсь, Эдгар, что историю эту измыслил либо безумец, либо человек с нечестивой фантазией. Твое сокровище определенно следует предать огню.

– Нет. Отец говорил, что это книга истинных пророчеств.

– Ну что ж, позволь мне рассказать тебе о бессмыслице, написанной настоятелем Феликсом, и тогда ты сможешь судить сам. Я буду краток, ибо, если Темпет застанет нас в столь поздний час, мы определенно познаем адовы муки.

На следующее утро Эдгар проснулся не таким несчастным, как накануне. Он спрыгнул с кровати, воодушевленный вчерашним открытием. Жан относился к посланию настоятеля насмешливо‑скептически, но Эдгар верил всему, о чем там говорилось.

Наконец открылась тайна семьи Кантуэлл и смысл странной книги. Но важнее всего было то, что он обрел друга и больше не чувствовал себя одиноким в чужом враждебном городе. Жан оказался добрым, внимательным и вовсе не высокомерным. Эдгара презирали в семье все, особенно отец и брат. В колледже он постоянно чувствовал презрение наставников. И был сыт этим по горло. А французский юноша общался с ним как с равным.

Вчера они долго спорили, правдиво ли это послание или оно бред безумного монаха. Эдгар решил, что некоторые записи книги можно проверить, и был благодарен Жану, что тот согласился.

В часовне молодые люди переглянулись, и француз опять подмигнул. Эдгар был на седьмом небе. Потом они украдкой обменивались взглядами за молитвой, в аудитории и за завтраком. И вот наконец после полудня наступило заветное время отдыха. В их распоряжении было всего два часа, но, если повезет, этого времени должно хватить. Другая возможность появится только через неделю.

Они вышли во двор. Шел густой снег, подгоняемый резким порывистым ветром.

– Давай, – поторопил его Жан. – У нас мало времени.

Он по‑прежнему считал историю настоятеля вздором, но предстоящее приключение забавляло его. За воротами колледжа они пересекли шумную улицу Святого Сенфорьена, уворачиваясь от повозок и обходя кучи конского навоза. К счастью, никого из населявших округу головорезов поблизости не было.

По лабиринту скользких от грязи и льда улочек со множеством кузниц, лавок торговцев и менял они добрались до рю Дантон. Здесь уже было вполне прилично. Конечно, не так, как на бульваре Сен‑Жермен, но дома на этой улице были трехэтажные. Поддерживаемые кронштейнами верхние этажи выступали на дорогу. В окраске фасадов преобладали красный и синий цвета, многие были выложены декоративными плитками. Лавки и таверны украшали выразительные живописные вывески.

Дом номер 15 находился рядом с Сеной, величественно несущей мимо свои серые воды. В отдалении, на острове Сите, вздымался собор Парижской Богоматери. Эдгар посетил его в свой первый день в Париже и с тех пор постоянно вспоминал о нем. Он считал это великолепное сооружение верхом достижения человеческого разума и мечтал побывать там снова.

Интересующий их дом стоял вплотную к лавке кухонной утвари и был единственным черно‑белым строением в ряду.

– Апартаменты месье Нодина находятся на втором этаже. Видимо, вон там. – Жан показал на окна.

Они поднялись по узкой лестнице на второй этаж и постучали в зеленую грязную дверь. Никто не отозвался. Они опять постучали, громче и настойчивее.

– Эй! – крикнул Жан. – Мадам Нодин, вы здесь?

Сверху, шаркая, спустилась женщина.

– Чего вы так шумите? Мадам нет дома.

– Могу я спросить, где она? – вежливо осведомился Жан. – Мы школяры из колледжа. Месье Нодин сказал, что мы можем сегодня нанести ей визит.

– Ее позвали.

– Куда?

– Недалеко. Дом восемь по рю Сугер. Она там.

Переглянувшись, юноши побежали. Месье Нодин, привратник колледжа Марше, грубый, с нечесаной бородой, ненавидел школяров за исключением Жана Кальвина. Лишь этот благородный молодой человек оказывал привратнику должное почтение. Никогда не забывал сказать «спасибо» и «пожалуйста», а на праздники непременно давал одно или два су. Из разговоров с привратником Жан знал, что его жена повитуха, и вчера весьма кстати об этом вспомнил.

На рю Сугер находились мастерские ткачей и лавки тканей. Там же жили и их владельцы. На улице перед домом стояли женщины. Жан с поклоном поинтересовался, где можно найти мадам Нодин. Ему сообщили, что она на верхнем этаже принимает роды у жены ткача Дюбуа. В апартаменты их не впустили. Женщина у входа строго сказала, что мужчинам сюда нельзя.

– Как нам увидеть повитуху? – спросил Жан.

Женщина рассмеялась.

– Она занята, сынок. Идите подождите с остальными мужчинами в таверне.

Когда женщина уходила, Жан задержал дверь ногой, и она осталась полуоткрытой. Через щель они могли видеть спину толстой повитухи и слышать стоны мадам Дюбуа.

– Теперь вздохните, – приказывала мадам Нодин. – Напрягитесь. Еще напрягитесь. Опять вздохните. Если вы не станете дышать, ваше дитя тоже не будет!

– Ты видел когда‑нибудь рождение младенца? – прошептал Жан.

– Нет, – ответил Эдгар. – Но теперь понимаю, что дело это не простое. А сколько времени оно занимает?

– Понятия не имею. Но если несколько часов, то нам придется уйти, не дождавшись.

Вскоре комнату огласил пронзительный крик новорожденного. Довольная повитуха отрезала пуповину, искупала младенца, натерла солью и смазала десны медом, чтобы стимулировать аппетит. Затем туго завернула в льняную пеленку и протянула матери. Закончив дела, она собрала со стола монеты, вытерла о фартук руки и направилась к двери.

Ее окликнул Жан:

– Прошу прощения, мадам. Меня зовут Жан Кальвин. Я имею честь быть знакомым с вашим супругом.

– О, школяр. Муж о вас рассказывал. И что вам угодно, месье Жан?

– Младенцу уже дали имя?

– Да. Но почему это вас озаботило? – удивилась она.

– Прошу вас, мадам, назовите имя.

– Мальчика назвали Фермин Дюбуа. А теперь позвольте мне идти готовить ужин мужу.

На улице юноши побежали, чтобы успеть к началу урока. Снег пошел гуще, мостовая стала совсем скользкой.

– Скорее бы вечер, – проговорил Эдгар, переводя дух. – Посмотрим, что там в книге написано про сегодняшний день.

Жан рассмеялся.

– Неужели ты веришь, что в твоей драгоценной книге есть имя Фермин Дюбуа? Это все равно что верить, что снег имеет вкус грушевого варенья. Возьми попробуй. – Жан кинул горсть снега в Эдгара. Тот бросил в ответ, и они несколько минут весело поиграли в снежки, как беззаботные мальчишки.

Их забаву прервала появившаяся в начале улицы похоронная процессия. Безутешная вдова в окружении сыновей и скорбящие в черном. Впереди шествовал и два священника из церкви Сен‑Жюльен‑ле‑Повр, старейшего парижского прихода. По роскошному убранству гроба было видно, что хоронят богача. Процессию сопровождало много нищих со свечами в руках. На кладбище их всех ждало подаяние. Эдгар приблизился к одному:

– Кого хоронят?

– Достопочтенного Жака Визе, месье. Благочестивого добродетельного человека, корабельщика, – ответил нищий. От него разило вином.

– Когда он умер?

– Ночью, месье. – Нищий поднял глаза на Эдгара, осклабив беззубый рот. – Подайте бедному человеку, месье.

Брезгливо морщась, Эдгар достал мелкую монету.

– Зачем он тебе? – поинтересовался Жан.

– Чтобы проверить еще одно имя в моей драгоценной книге.

Во дворе их встретил сам ректор Темпет, который ходил туда‑сюда в длинном коричневом плаще, тыкая тростью в снег.

– Кантуэлл! Кальвин! Подойдите сюда!

Затаив дыхание, они покорно подошли к бородатому тирану. Жан решил, что сейчас не время просить ректора произносить его фамилию по‑латыни.

– Где вы были?

– А разве в эти часы запрещено выходить за пределы колледжа, месье ректор? – притворно удивился Жан.

– Я спросил, куда вы ходили?

– В собор, месье ректор, – неожиданно выпалил Эдгар.

– Вот как? И зачем?

– Мы там молились, месье ректор.

– Неужели?

– Мы сочли, месье ректор, что упражнять душу полезнее, чем ублажать бренное тело, – произнес Жан. – И потому, воспользовавшись кратким перерывом, отправились в великолепный собор воздать хвалу Богу.

Темпет хмуро сжал набалдашник трости, расстроенный, что не может найти причину воспользоваться ею как дубиной. Проворчав что‑то, он зашагал прочь.

Удивительно, как Эдгару до конца дня удалось избежать хлыста. Он едва осознавал, что происходит в аудитории. Отчаянно хотелось раскрыть книгу и выяснить, действительно ли снег имеет вкус грушевого варенья.

К вечеру снегопад прекратился. Когда школяры после последней службы в часовне направлялись в свои опочивальни, заснеженный двор при ярком лунном свете казался сокровищницей с миллионами рассыпанных бриллиантов.

В комнате Эдгар сразу извлек из сундучка книгу.

– Ищи дату, – поторопил Жан. – Двадцать первое февраля.

– Чего ты такой взволнованный, Жан? – удивился Эдгар. – Ты же ничему этому не веришь.

– Да, – кивнул Кальвин. – Но мне хочется убедиться, что это бред, и спокойно предаться своим занятиям.

– Посмотрим.

Эдгар сел на кровать и принялся быстро листать страницы. Вот и первая запись за двадцать первое февраля. Заложив пальцем место, он пролистал до начала записей за двадцать второе и прошептал:

– Силы небесные, столько имен за один день.

– Действуй по порядку, друг мой, – посоветовал Жан. – Начни с первой записи и читай до последней. Не теряй зря время.

Минут через десять Эдгар сдался.

– Больше не могу, в глазах все расплывается. Может, ты закончишь, Жан?

Они поменялись местами. Жан медленно водил пальцем по строчкам. Перевернул страницу, затем другую, бормоча под нос имена, какие мог произнести. Они были написаны на множестве языков. Вдруг он замер.

– Боже!

– Что, Жан?

– Я едва могу поверить своим глазам. Посмотри сюда, Эдгар. «21 февраля 1537 года, Фермин Дюбуа – Natus».[19]

– Я говорил тебе! Говорил! – воскликнул Эдгар.

А через четверть страницы они увидели строку: «21 февраля 1537, Жак Визе – Mors».[20]

Посмотрев на недавно обретенного друга, Эдгар увидел, что по его щекам текут слезы.

– Эдгар, – проговорил Жан Кальвин, всхлипывая, – это самый счастливый момент в моей жизни. В одно мгновение я с абсолютной ясностью осознал, что Бог все предопределил. Понимаешь, все. И никакими добрыми делами и молитвами нельзя подвигнуть его изменить свои святые намерения. Все установлено. Предопределено. Мы действительно в его руках, Эдгар. Встань на колени рядом, и мы помолимся. Воздадим хвалу его всемогуществу.

Юноши опустились на колени и долго молились, пока Эдгар не привалился к кровати и не засопел. Жан осторожно передвинул его на матрац и накрыл одеялом. Затем с благоговением вернул книгу в сундук, задул свечи и тихо покинул комнату.

Примерно час потребовался Изабелле, чтобы записать перевод в блокнот. Почерк у Кальвина был неразборчивый, а старофранцузские языковые конструкции и транскрипция потребовали напряжения лингвистических способностей. Вскоре она подняла голову и спросила Уилла, не хочет ли он немного выпить. Искушение было огромным, но Уилл решительно отверг предложение. Он выпьет, но не сейчас.





Дата публикования: 2014-11-28; Прочитано: 138 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.028 с)...