Железная борода 7 страница

— Покажитесь и вы, граф, — сказал сыщик с бакенбардами.

«Они явно что-то замышляют, — решил Т. — Однако людям следует верить даже тогда, когда они почти наверняка лгут. Я должен дать им шанс...»

Поднявшись из-за мертвой лошади, Т. показал сыщикам свои пустые руки. Тут же оба выхватили из-под своих клетчатых пиджаков по маленькому «дерринд-жеру» и навели оружие на Т.

— Руки вверх, граф!

Т. вздохнул.

— Господа, — сказал он, поднимая руки, — я, конечно, подчинюсь вашему требованию. Но как вы будете смотреть мне в глаза?

— В этом нет необходимости, — сказал Кнопф, выбираясь из кустов. — Вы мастер единоборств и должны знать, что при поединке со смертельно опасным врагом не следует смотреть ему в глаза. Надо глядеть в центр треугольника, образованного подбородком и ключицами.

На Кнопфе был такой же клетчатый костюм, как на его компаньонах — только лучше сшитый. Т. вдруг пришла в голову странная мысль: возможно, Кнопф, подобно морскому моллюску, размножался, отщипывая створками раковины крохотные куски своей плоти, которые затем обрастали собственной клетчатой оболочкой и становились почти неотличимы от родителя.

«Вот только ни один из них не прожил пока достаточно долго, — подумал Т., — чтобы выяснить, становятся они в конце концов точно такими как Кнопф или нет. И эти вряд ли проживут...»

Видимо, что-то недоброе отразилось на его лице. Лопоухий сыщик занервничал, помахал в воздухе дулом короткого пистолета и сказал:

— Предупреждаю — ни одного двусмысленного движения!

Т., не опуская рук, попятился от мертвой лошади.

— Позвольте, господа, — сказал он, — откуда мне знать, какие движения вы находите двусмысленными? Это зависит от вашего воспитания, социального класса и обстоятельств жизни.

— Подстрелим как куропатку, — грозно сказал лопоухий. — Лучше и не пытайтесь.

— Я безоружен и не представляю опасности, — ответил Т. — Опасность, как говорят китайские мудрецы, внутри вас самих.

Т. пятился значительно медленнее, чем сыщики шли в его сторону, и было понятно, что он никуда не уйдет. Но презрительная улыбка на его лице явно действовала им на нервы. Клетчатые господа решительно прибавили шагу.

— Не слушайте его, — сказал Кнопф, — не хватало только... Стой! Назад!!

Но было уже поздно — лопоухий тронул ногой натянутую над дорогой бечевку.

В окне кирпичного барака сверкнуло, грохнуло, и вихрь картечи сбил обоих сыщиков с ног. Удар был такой силы, что несчастных оторвало от земли перед тем, как швырнуть о дорогу, словно они были кеглями, в которые попал невидимый шар судьбы. Лопоухий сыщик умер мгновенно; второму выворотило из сустава левую руку — но он был еще жив, когда повалился в окровавленную пыль.

Т. повернулся к Кнопфу. Тот поднял пустые руки и даже растопырил подрагивающие пальцы.

— Запасного пистолета у меня нет, — сказал он. — Однако вы продолжаете меня ужасать, граф. Кви про кво. Не так, так эдак.

— Знаете, — сказал Т., — мне это совсем недавно говорила одна лошадь. Которая, если разобраться, приходится вам родной сестрой, так что в этом мало удивительного. Вот только она переводила это выражение иначе.

— Лошадь? — ненатурально удивился Кнопф, потихоньку отходя в сторону, — да что вы говорите... Удивительно, граф, что лошади до сих пор о чем-то с вами разговаривают. Знакомство с вами обыкновенно оказывается для них фатальным.

— Не лгите, Кнопф, не со мной, а с вами. Больше того, знакомство с вами чаще всего оказывается фатальным и для людей...

Кнопф перемещался так, чтобы заставить Т. повернуться спиной к своим поверженным компаньонам. Т. заметил это и усмехнулся. Сняв с головы соломенную шляпу, он, не оборачиваясь, кинул ее назад. Шляпа прошелестела над дорогой, и стальной диск, скрытый между ее полями, врезался в горло сыщику с бакенбардами, который, привстав на локте, из последних сил целился в Т. из своего «дерринджера». За миг до того, как лезвие перебило сонную артерию несчастного, Т. крикнул:

— Поберегись!

— Поистине, второго такого фарисея не видела Земля! — воскликнул Кнопф. — Зачем вы с такой настойчивостью соблюдаете эти идиотские условности? Кого пытаетесь обмануть? Или вам действительно нравится поддерживать у себя иллюзию, что вы безгрешный непротивленец?

— Отчего вы думаете, что это иллюзия? — отозвался Т. — Разве вы не видите, каких усилий и риска мне стоит вести себя по-человечески? Или вы считаете, все похожи на вас в цинизме и равнодушии к чужой боли?

Кнопф покачал головой.

— Лицемер, каков лицемер! Ну ничего, сегодня я выведу вас на чистую воду. У меня приготовлен особый аттракцион. Лойко!

Никто не отозвался на этот крик. Тогда Кнопф поднял ладони ко рту и еще раз прокричал:

— Лойко!!

Т. услышал за спиной смех и обернулся.

К нему по полю шел бритый наголо великан с расплющенным носом — тот самый, что хотел бороться с ним у цыганского костра. Он был гол по пояс, в тех же самых зеленых шароварах, заправленных в мягкие татарские сапоги.

— Я говорил, мы еще встретимся, борода, — сказал цыган. — Вот и пробил час.

Т. улыбнулся.

— Насколько я помню, — ответил он, — вы пользуетесь песочными хронометрами, а они не бьют. Впрочем, кто-нибудь из декадентов мог бы использовать это как парадоксальную метафору. Ударом песочных часов является тишина. Поэтому они все время бьют вечность...

— Не болтай, — перебил цыган. — В прошлый раз ты задурил нам голову, но сейчас не выйдет. Будем бороться до смерти... Твоей смерти.

— Этого не обещаю, — сказал Т.

Цыган шагнул к нему, взмахнул кулаком и вдруг предательски развернулся и ударил ногой — с проворством, совершенно неожиданным в таком огромном человеке. Т. отпрыгнул. Тогда цыган подскочил к нему и попытался дать кулаком в ухо. Т. опять увернулся, но в следующую секунду Лойко сильно хлестнул его по щеке ладонью. Скривившись от боли, Т. толкнул его двумя руками в живот.

Этот толчок выглядел не особенно сильным — будто Т. отпихнул заигравшегося мальчишку. Но лицо цыгана позеленело. Он согнулся, присел и некоторое время силился вдохнуть, ловя ртом непослушный воздух. Т. вытер рукавом выступившую в углу рта кровь.

— Я советовал бы вам прекратить насилие, — сказал он. — Иначе последствия будут самыми печальными.

Лойко распрямился. В его руках появились два кривых ножа, которые он прятал в голенищах. Не тратя времени на слова, он бросился на Т.

Дальнейшее выглядело так, словно Т. с цыганом принялись танцевать какой-то легкомысленный танец, заключавшийся в том, что Т. подныривал цыгану под руки, постоянно оказываясь у него за спиной. Они сделали два или три па, и выяснилось, что Т. крепко держит цыгана за оба запястья, остановив нацеленные ему в грудь лезвия в нескольких дюймах от своей рубашки.

Удерживать цыгана было трудно — лицо Т. покраснело.

— Вы уверены, что не желаете прекратить? — спросил он хриплым от напряжения голосом. — Еще не поздно...

— Я разрежу тебя на ремни, — прошипел цыган.

Т. сощурился.

— В Евангелие от Матфея сказано, — проговорил он, причем из его голоса вдруг исчез весь хрип, — кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и левую. Евангелист Лука повторяет: ударившему тебя по щеке подставь и другую...

Т. подтянул цыгана ближе к себе, так, что их лица почти соприкоснулись.

— Вы, сударь, имели наглость ударить меня в правую щеку, — продолжал он, задрав бороду вверх, так, что ее серо-стальная метла оказалась вровень с цыганским лицом. — Так вот вам левая! А вот правая! Левая! Правая! Левая! Правая! А вот левая! А теперь правая!

Т. яростно мотал головой из стороны в сторону, и с каждым движением лицо цыгана покрывалось новыми надрезами от зазубрин вплетенного в бороду булата. Цыган уже кричал, а Т. все повторял:

— Правая! Левая! А вот правая! А вот опять левая!

Наконец цыган разжал руки и выронил свои кривые ножи. Тогда Т. пинком ноги оттолкнул его. Воя от страшной боли, цыган выставил перед собой руки и побежал прочь, чуть не опрокинув оказавшегося на пути Кнопфа. Увидев его окровавленное безглазое лицо, Кнопф содрогнулся и потянулся к лежащему в пыли револьверу.

Не теряя ни секунды, Т. бросился навстречу, перекувырнулся в прыжке и подхватил с дороги «дерринджер» мертвого сыщика. Когда Кнопф навел свой револьвер на Т., ему в лоб уже глядели два расположенных друг под другом ствола.

— Так вот отчего вас называют «Железная Борода», — прошептал бледный Кнопф. — Кончить это раз и навсегда. Убьем друг друга, раз никто не может взять верх...

— Послушайте, Кнопф, — ответил Т., — мне тоже в тягость эта бессмысленная дуэль. Но поверьте, я могу рассказать вам нечто такое, что полностью изменит ваш взгляд на происходящее. Проявим, наконец, некоторую взаимную терпимость...

— Терпимость? — усмехнулся Кнопф. — Вы изощренный и жестокий убийца, граф. С вашей бороды каплет кровь, а вы говорите про терпимость? Да вы просто хотите до конца насладиться моей смертью. Наверняка вы замыслили для меня что-то особенно мрачное...

— Не валяйте дурака, — сказал Т. — Давайте объяснимся, пока мы одни и нам не надо играть эти чертовы роли. Я давно хочу с вами поговорить.

— Да о чем же?

— Я расскажу вам то, что мне довелось узнать о причинах нашей, э-э-э... вражды. Видите эту лавку возле барака? Давайте уберем револьверы, присядем и поговорим.

XI

Пока Т. говорил, Кнопф внимательно осматривал свои рыжие тупоносые башмаки, хмурясь и пришептывая — словно прикидывая, не пора ли нести их в починку. Однако слушал он внимательно — когда Т. замолчал, он сразу же сказал:

— Значит, чтобы подытожить. Нас с вами создает некий демон по имени Ариэль, который является творцом и владыкой этого мира, так?

— Он не считает себя демоном, — ответил Т. — Он называет себя истинным человеком. И создает он нас не в одиночестве, а вместе с целой шайкой таких же сущностей как и он. Но вы правы — для нас с вами, разумеется, он демон. Или, скорее, бог — но не благой, а довольно злобный и недалекий.

— Вы находитесь в постоянном контакте с этим демоном?

— Не то чтобы в постоянном, — сказал Т. — Он сам выбирает, когда и в каком обличье появиться. Но общаемся мы часто.

— А про меня этот демон сообщил, что я тоже его творение, но по сравнению с вами как бы второсортное и эпизодическое?

— Да, в общих чертах так, — согласился Т. — Только не обижайтесь. Наша с вами природа такова, что глупо говорить о чьем-то превосходстве. Мы просто чужая выдумка, порождение мыслящих нас по очереди умов...

И Т. указал куда-то вдаль.

— Ага, — сказал Кнопф. — Понятно. Эти умы выдумывают нас с художественной целью?

— Да, — ответил Т. — Хотя при этом сильно сомневаются в художественной ценности своего продукта. Как я понял, их цель гораздо ближе к коммерческому скотоводству, чем к художеству.

Кнопф забарабанил пальцами по скамейке.

— Скажите, а эти ваши демоны рассказали, зачем вы идете в Оптину Пустынь? — спросил он. — И почему ваши попытки наталкиваются на такое ожесточенное сопротивление?

— Конечно, — сказал Т. — Я должен попасть туда, чтобы покаяться и примириться с церковью. Демонам это нужно для интриги, которую я сам не понимаю до конца.

— А как вам объяснили мою роль?

— Вы строите мне козни, чтобы было интересней.

— Значит, чтобы было интересней, — повторил Кнопф. — Лучшие агенты сыскного отделения гибнут как мухи, чтобы было интересней... И все?

Т. кивнул.

Где-то за рекой три раза громко пробил колокол. Звук у него был меланхолический и какой-то вопрошающий.

Кнопф встал с места и принялся быстро ходить взад-вперед перед лавкой — его, казалось, переполняли эмоции.

— Скажите, — спросил он, — доводилось ли вам слышать от вашего Ариэля про обелиск Эхнатона?

— Нет, — ответил Т.

— А про гермафродита с кошачьей головой?

— Тоже нет. А что это такое?

— Знаете, — сказал Кнопф, — как и большинство сыщиков, я по убеждениям материалист и атеист. Но после вашего рассказа я готов поверить в существование сверхъестественного мира. Может ли быть, чтобы вас действительно вели духи зла, как верят некоторые петербургские сановники?

— Меня? — от изумления Т. выпучил глаза. — Духи зла? Вы в своем уме?

— Хорошо-с, — сказал Кнопф. — Не желаете ли ознакомиться с моей версией происходящего?

— Будет любопытно.

Кнопф опустился на лавку.

— В тысяча восемьсот шестьдесят первом году, — заговорил он, — да-да, граф, именно в год освобождения крепостных, в Египте, в окрестностях древних Фив, нашли странную могилу. Сначала археологи решили, что это захоронение какою-то жреца, или, может быть, фараона, поскольку фараонов нередко хоронили тайно — но представьте себе изумление раскопщиков, когда в огромном саркофаге погребальной камеры они нашли разбитый на части обелиск. Его осколки были залиты битумным маслом и завернуты в бинты, словно мумия. От обелиска сохранились только фрагменты, но даже того, что египтологам удалось прочесть, оказалось достаточно, чтобы в дело вмешался Ватикан. Обелиск был уничтожен, а открытие навсегда скрыто от человечества...

— Это и был обелиск Эхнатона?

— Совершенно верно. Колонна фараона-отступника, который перенес столицу в пустыню и первым в мире попытался уйти от многобожия. Обелиск был разбит жрецами после восстановления старых порядков, что произошло очень быстро после смерти Эхнатона. А тайные последователи фараона захоронили каменные осколки.

— Что было написано на обелиске?

— Смысл надписи был чудовищен. Из прочитанного археологами следовало, что Эхнатон не походил на обычных земных властителей, поклонявшихся выбранному божеству в обмен на его помощь. Он был фанатиком, то есть он больше всего мечтал услужить своему богу просто так. И бог дал ему такую возможность.

— Какой бог? — спросил Т.

— Этот бог изначально был гермафродитом с кошачьей головой. Но видеть его изображение считалось дурным знаком, и суеверие было настолько сильным, что его никогда не изображали на фресках или барельефах в настоящем виде. Использовали замещающий образ в виде диска с множеством рук — смысл был в том, что этот бог всемогущ и ослепительно прекрасен, и дать о нем представление может лишь сияние солнечной короны. Затем суеверие распространилось на всякое упоминание его имени, отчего оно исчезло из надписей, а все уже сделанные были уничтожены. Его почитали, не именуя прямо — точно так же, как фараонов называли не их собственными именами, а различными магическими титулами. Попросту говоря, чтобы не произносить запретного имени, этого бога стали называть «наше солнышко» и изображали в виде солнечного диска — поскольку сравнение с солнцем было самой высокой формой лести, доступной древнему человеку. На деле же гермафродит с кошачьей головой был самым жутким из богов...

— Откуда вы все это знаете? — спросил Т., недоверчиво глядя на Кнопфа.

— От тех, кто послал меня за вами, — ответил Кнопф. — Позволите продолжить?

Т. кивнул.

— В качестве свидетельства своей преданности Эхнатон поклялся принести в жертву гермафродиту огромное количество душ — самое большое число, которое когда-либо было записано египетскими знаками.

Мне называли точную цифру, но я не запомнил — помню только, что она совсем не круглая...

— А как души приносили в жертву? — перебил Т.

— Вот это и было самым поразительным и ужасным. Чтобы уловить как можно больше душ в свои сети, жрецы Эхнатона решили использовать доктрину единобожия. Суть их плана сводилась к тому, чтобы оставить гермафродита с кошачьей головой единственным богом, а всех остальных богов объявить демонами. Но, поскольку подлинный образ гермафродита следовало скрыть, решено было заманить людей в ловушку, использовав в качестве приманки невидимый идол нематериальной природы... Скажу вам честно, граф, что смысла этих слов я не понимаю сам.

— Это как раз довольно просто, — хмыкнул Т.

— Просто? — нахмурился Кнопф.

— Конечно. Что такое, по-вашему, идол?

— Статуя, которую первобытные люди натирают жиром, чтобы им везло на войне и охоте...

— Верно, но почему обязательно статуя? Идолы могут быть самыми разными. Можно сказать людям: ваш бог — вот этот раскрашенный пень. Изготовить такой идол нетрудно, но и уничтожить его тоже легко — такой бог быстро потеряется во времени. Но если выбрать в качестве идола отвлеченное построение ума, например, концепцию бестелесного Бога как личности, то уничтожить такой идол не будет никакой возможности, даже послав целую армию. Вернее, останется лишь один способ избавиться от него — перестать о нем думать. Но для большинства людей это за пределами осуществимого.

— Возможно, — сказал Кнопф, — возможно... Вы необыкновенно умны, граф.

— Так что же сделали жрецы Эхнатона?

— Они заслали молодого жреца к древним иудеям — дикому кочевому народу, острая практическая сметка которого сочеталась с трогательной наивностью в духовных вопросах. Задачей жреца было установить нематериальный идол гермафродита в их девственно чистых умах, запретив поклонение всем другим богам. Жреца звали Моисей. Было предсказано, что через древних иудеев учение единобожия распространится на весь мир и даст множество ветвей — и все души, уловленные с его помощью, уйдут в созданное египетскими магами черное озеро тьмы, где будут поглощены гермафродитом...

Пока Кнопф говорил, над полем, как бы подтверждая правоту его страшных слов, рос и ширился полный боли крик. Он притягивал к себе внимание — и Т. наконец поднял глаза.

Кричал слепой цыган Лойко — он бежал по полю, выставив перед собой руки и задрав к низкому серому небу окровавленное лицо. Кнопф тоже уставился на несчастного. Цыган с ревом промчался мимо скамейки и побежал дальше в поле; прошла минута, и его голос стих вдали.

— Ну хорошо, — сказал Т. — Допустим, вы говорите правду. Но при чем тут я?

— Было предсказано, — продолжал Кнопф, — что мировой цикл завершится, когда в жертву гермафродиту будет принесен некий «Великий Лев». В античные времена посвященные думали, что эта жертва уже принесена, и Великим Львом был полководец Ари бен Галеви по прозванию «лев Сидона», которого современники нарекли «Ари Всемогущий» за удачный рейд на сирийские виноградники. Этим и объясняется постоянное ожидание конца света, общее для многих традиций тех лет. Однако тайные посвященные наших дней, сверяя знаки и указания, считают, что на самом деле «Великий Лев» — это вы. Ведь «Лев» — ваше настоящее имя. Теперь понимаете, зачем вы идете в Оптину Пустынь?

— Не вполне.

— Служители гермафродита с кошачьей головой должны принести вашу душу в жертву своему ужасающему господину, чтобы завершить цикл творения.

— Но если завершится цикл творения, эти сектанты, надо полагать, пропадут вместе со всем остальным?

— Они считают, что для них самих при этом откроется коридор, ведущий к бессмертию.

— А что такое Оптина Пустынь?

— Никто точно не знает. В России есть несколько обителей и скитов с такими названиями, но они не представляют интереса — их много раз обыскивали и осматривали. Вы, по всей видимости, направлялись в одно из таких мест, даже не представляя, что уготовано вам в действительности. Но в терминологии сектантов «Оптина Пустынь» — это нечто вроде алхимического иносказания, когда, например, словам «свинец» и «ртуть» соответствует нечто другое, тайное.

— Что же именно?

Кнопф посерьезнел.

— Мы предполагаем, — сказал он, — что это любое место, где Великий Лев будет принесен в жертву гермафродиту с кошачьей головой. План сектантов в том, чтобы отправить вас в бессмысленное путешествие и принести в жертву по дороге.

— А зачем им направлять меня именно в Оптину Пустынь? Направили бы в какой-нибудь Зарайск, подождали в лесочке, и все.

— Видите ли, граф, древние ритуалы подобного рода подразумевают определенную степень театральности, своего рода радостное соучастие жертвы — пусть и формальное.

Т. рассмеялся.

— Тогда непонятна логика ваших действий, Кнопф. Зачем вы пытаетесь меня уничтожить, если там, куда я направляюсь, меня все равно ждет смерть? Позвольте другим выполнить грязную работу.

— Вы рассуждаете вполне здраво, граф, — ответил Кнопф. — Будь это моим личным делом, я бы так и поступил. Но приказы в сыскном департаменте отдаю не я. Высшие сановники бывают подвержены странным суевериям — и некоторые из них принимают всю эту историю с пророчествами, жертвоприношениями и предсказаниями в высшей степени серьезно.

— И поэтому вы должны меня убить?

— Моя задача не убить вас, а задержать. Вы не должны попасть в руки отца Варсонофия.

— Кто это?

— Это идущий по вашему следу посланец секты. Но если не будет иного пути остановить вас, придется вас укокошить.

Т. задумался.

— Ну? — спросил Кнопф. — Что скажете?

— Ваш рассказ звучит дико, — сказал Т. — Но допустим даже, что вы говорите правду. Тогда выходит, что вы действуете заодно с теми, кто хочет принести меня в жертву. Потому что именно вы направили меня в Оптину Пустынь.

— Я? — изумленно переспросил Кнопф.

— Конечно. Именно от вас я впервые услышал о ней в поезде.

— И до этого ничего о ней не знали?

Т. смутился.

— Признаться, — сказал он, — мне сложно ответить на этот вопрос. Дело в том, что после нашей стычки — то ли от пулевой контузии, то ли от прыжка из вагона в реку — со мной приключилось что-то вроде потери памяти. Единственное, что я помню — наш разговор в купе и ваши слова про Оптину Пустынь.

— Бросьте, — сказал Кнопф, — не надо валить с больной головы на здоровую. Когда я заговорил про Оптину Пустынь, это было попыткой остановить вас, не прибегая к насилию. Я хотел сообщить, что нам все известно...

— Кому — «нам»?

— Полицейскому начальству.

— А откуда у полицейского начальства появились сведения, что я пробираюсь в Оптину Пустынь?

— Кажется, от Константина Петровича Победоносцева. Обер-прокурора Синода. Такой человек, как вы сами понимаете, не станет говорить что попало.

Т. недоверчиво посмотрел на Кнопфа.

— Победоносцев?

Тот кивнул.

— В силу своих профессиональных обязанностей он хорошо осведомлен о всех изуверских сектах. В том числе и о секте посвященных гермафродита с кошачьей головой. Вы должны понимать, какое это чувствительное дело. Если сведения просочатся в либеральную печать, возможны серьезнейшие осложнения для духовных институтов нашего Отечества.

— А откуда взялся термин «Оптина Пустынь»? Почему именно Оптина?

— Затрудняюсь с точным ответом. Насколько я слышал, это связано с трудами Федора Михайловича Достоевского, который имел одно из высших посвящений в иерархии тайного культа. Кажется, этот термин в особом мистическом значении впервые употребил он... Только он говорил, если я правильно запомнил эту страницу в деле, не просто про Оптину Пустынь, а про какую-то «Оптину Пустынь соловьев». Вы ведь были знакомы с Достоевским, граф?

Т. схватился руками за голову.

— Не помню, я же сказал... Ушибся, когда с моста прыгал.

— Ваша потеря памяти, — сказал Кнопф мягко, — связана, скорее всего, не с ударом о воду. Ударились вы несильно. И пулевая контузия тоже не могла дать подобного результата.

— А в чем тогда дело?

— Вероятнее всего, вас месмерезировали.

— Неужели такое возможно?

— Еще как. Недавно в Петербурге злоумышленники подвергли гипнозу директора банка. Так он сначала снасильничал над машинисткой, а потом вынул из сейфа всю наличность в золотых империалах и куда-то отнес... Мы бы, может, и восстановили картину, так он после первого допроса в окно выбросился.

— У вас, я смотрю, на все есть объяснение, — сказал Т. — Но вы рассказываете слишком диковинные вещи, чтобы просто так принять их на веру. Можете ли вы подтвердить правоту своих слов?

— Могу.

— Чем же?

— Хотя бы тем, граф, что на вас жертвенный амулет.

— Простите?

— Что это, по-вашему, у вас на шее?

— Это? — Т. пальцем подцепил цепочку, на которой висел крохотный золотой медальон в виде книги. — Предсмертный подарок княгини Таракановой, убитой вашими бандитами.

— Зачем вы его носите?

— В память о ней. Хотя вещица неудобная, царапает грудь.

Кнопф засмеялся.

— А знаете ли вы, что именно Тараканова собиралась вас погубить? Покойница была безжалостной авантюристкой, выполнявшей самые опасные задания сектантов. Она ни во что не верила сама, но умела заморочить голову другим — видите, даже повесила на вас жертвенный знак. Это она дала вам вино со снотворным. Если бы не я, жертвоприношение уже состоялось бы.

Т. махнул рукой.

— Бросьте. Княгиня Тараканова — опасная женщина? Чушь.

— Хорошо. Скажите в таком случае, что у амулета внутри?

— Да ничего, я полагаю. Просто безделушка. Какая-то символическая книга жизни.

— Вот и этот петербургский банкир, — сказал Кнопф. — Его спрашивают — что за ключик у вас на жилетной цепочке? А он отвечает — это, говорит, куранты вечности заводить. А ключ на самом деле от пустой кассы...

— Вы считаете, в амулете что-то спрятано?

— Именно так, — подтвердил Кнопф. — По нашей информации, там лежит золотая пластинка с тайным именем гермафродита. Это имя, как считают посвященные, позволяет вступить с ним в контакт. Профан, осмелившийся прочесть его, должен умереть.

— Что за ерунда, — сказал Т. — Зачем им так изощряться, если они хотят совершить жертвоприношение?

— В древних культах забиваемое животное украшали символикой божества, которому приносили жертву.

— Животное? Благодарю вас...

— Великий Лев, — развел руками Кнопф. — Вот вас и того-с... Украсили.

— Вы бредите, Кнопф.

— Тогда давайте вскроем амулет. Не боитесь?

Т. снял брелок с шеи, оглядел его и отчего-то ощутил волну неуверенности.

— Хорошо, — сказал он, — извольте. Нужно что-нибудь острое...

— Вот, — Кнопф протянул ему метательный нож с бурыми пятнами. — Один из ваших.

— Благодарю, — сказал Т., взял нож и приставил его острие к краю брелка-книги. — Попробуем здесь. Да нет, бесполезно. Не поддается — я же вам...

Вдруг футлярчик с хрустом раскрылся, и на поверхность лавки вывалился сложенный гармошкой лист тонко раскатанного золота.

Кнопф двумя пальцами взял золотую гармошку, осторожно махнул ею в воздухе, и она развернулась в блестящий желто-зеленый листок, испещренный мелкими знаками.

— Позвольте, — изумленно прошептал Т., — но как...

— Тайное имя гермафродита, — сказал Кнопф, благоговейно поднимая золотую полоску, чтобы поглядеть сквозь нее на свет. — Вы так для них важны, что они повесили на вас не просто копию, а подлинник, древнеегипетский артефакт. Дыхание вечности-с.

— Дайте поглядеть.

— Аккуратно, — попросил Кнопф.

Т. взял листок. Покрывавшие его знаки — птицы, глаза, кресты, фигурки людей и животных — были мелкими и четкими, прорезанными с замысловатой точностью и теми мелкими неуловимыми особенностями, которые никогда не могли бы появиться, если бы не существовало вековой школы подобного письма. С первого взгляда делалось ясно, что вещь это действительно очень древняя и, несомненно, подлинная.

— Что здесь написано? — спросил Т.

— Не могу знать. А теперь, пожалуйста, отдайте... Да, и медальонку, и листочек. Давайте аккуратно сложим все как было, а то вещица, видимо, ценная... Вот так. Убедились?

Т. был уничтожен.

— Я... Я даже не знаю, что сказать, — пробормотал он. — Ариэль не говорил ни о чем подобном.

— Спросите при случае. Если, конечно, он вам после этого явится.

— Хорошо, — сказал Т., — а кто тогда, по-вашему, Ариэль?

— Не знаю, — пожал плечами Кнопф. — Я не верю в сверхъестественное и могу предположить, что это болезненная галлюцинация, каким-то странным образом корреспондирующая с происходящим в реальности. Вам могли и специально внушить... Скажите, в лице этого Ариэля не было чего-то кошачьего?

— Не было, — ответил Т., задумчиво сжимая бороду в кулаке. — Понимаю, куда вы клоните... Нет, точно не было... Вы окончательно меня запутали. А, черт!

— Что такое? — вздрогнул Кнопф.

— Руку порезал... Подождите-ка... Но если это правда и меня действительно месмеризировали, тогда выходит, на самом деле я обычный живой человек?

— Ну конечно.

— И это вы тоже можете доказать?

Кнопф засмеялся.

— Как вас, однако, заморочили. Первый раз вижу перед собой человека, требующего доказательств, что он живой человек. У большинства людей, граф, это принято считать самоочевидным... Ну вот, например, вы только что порезались о бороду. Чем вам не доказательство?

— Действительно... Что же делать?

— Вам следует вернуться в Ясную Поляну, — отозвался Кнопф. — Прийти в себя, все обдумать. Буду счастлив лично вас туда сопроводить под охраной. А что касается этого золотого листочка, придется приобщить его к делу. Не каждый день простому полицейскому агенту попадает в руки тайное имя гермафродита с кошачьей головой.

И Кнопф покрутил брелок на цепочке. Т. хмуро промолчал.

— Что? — сказал Кнопф. — Вы все еще думаете, что я пытаюсь вас перехитрить? Или, может быть, ждете весточки от своего Ариэля? Ну давайте позовем его, пускай он нас рассудит...