Аммиан Марцеллин. Римская история 1 страница

(отрывки цитируются в переводе Ю.А. Кулаковского и А.И. Сонни по изданию: Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб., 1996. В перевод внесены некоторые изменения)

XIV. 6. (2) А так как, быть может, те, кто не жил в Риме и кому доведется читать мою книгу, удивятся, почему в случаях, когда мое повествование доходит до событий в Риме, речь идет только о волнениях в харчевнях и тому подобных низких предметах, то я вкратце изложу причины этого, никогда намеренно не уклоняясь от истины. (3) Когда впервые воздымался на свет Рим, которому суждено жить, пока будет существовать человечество, для его возвышения заключили союз вечного мира Доблесть и Счастье (foedere pacis aeternae Virtus convenit atque Fortuna), которые обычно бывают разлучены, а если бы хотя бы одной из них не было налицо, то Рим не достиг бы вершины своего величия. (4) Со своего начала и до конца времени детства (pueritiae tempus)[397], т. е. почти в течение 300 лет, римский народ выдерживал войны вокруг стен города. Затем, войдя в возраст, после многообразных невзгод на полях битв он перешел Альпы и через морской пролив; а, став юношей и мужем (in iuvenem erectus et virum), стяжал победные лавры и триумфы со всех стран, входящих в необъятный круг земной; склоняясь к старости (in senium) и нередко одерживая победы одним своим именем, он обратился к более спокойной жизни. (5) Поэтому-то достославный город, согнув гордую выю диких народов и дав законы, основы свободы и вечные устои, словно добрый, разумный и богатый отец, предоставил управление своим имуществом Цезарям, как своим детям[398]. (6) И хотя трибы давно бездействуют, центурии[399] успокоились, нет борьбы из-за подачи голосов, и как бы вернулось спокойствие времен Нумы Помпилия[400], но по всем, сколько их ни есть, частям земли чтят Рим, как владыку и царя, и повсюду в чести и славе седина сената и имя римского народа.

(7) Но этот великолепный блеск Рима умаляется преступным легкомыслием немногих, которые, не помышляя о том, где они родились, так словно им предоставлена полная свобода для пороков, впадают в заблуждения и разврат… (8) Некоторые из них, полагая, что могут себя увековечить статуями, страстно добиваются их, словно в медных мертвых изображениях заключена награда более высокая, нежели заключенная в сознании за собой честной и благородной деятельности…

(9) Другие, почитая высшее отличие в необычно высоких колесницах и великолепии одевания, потеют под тяжестью плащей, застегнутых на шее и прихваченных у пояса. … (10) Третьи, напуская на себя важность, преувеличенно хвалятся, когда их о том и не спрашивают, размерами своих поместий, умножая, например, ежегодные доходы со своих плодородных полей, раскинувшихся с самого востока и до крайнего запада; при этом он забывают, что предки их, благодаря которым достигло таких размеров римское государство, стяжали славу не богатствами, а жестокими войнами: ни в чем не отличаясь от простых солдат по имуществу, пище и одежде, доблестью сокрушали они всякое сопротивление…

XIV. 11. (24) Но высшая правда Божьего суда[401] проявила свое действие как на нем[402], так и на его палачах. И Галла погубили его собственные жестокие деяния, и вскоре погибли страшной смертью те, кто хитростью и клятвопреступлением обрекли его на смерть.

(25) Такие и бесчисленное множество других подобных дел совершает воздающая за зло, а иной раз – о если бы это было всегда!) за добро Адрастия, которую мы также называем другим именем – Немезида[403].Высшая правда воздействующего на мир божества (numinis) заключается, по людским представлениям, в лунном круге, или, по определению некоторых, является индивидуальным духом-покровителем (substantialis tutela), направляющим судьбу каждого человека от его рождения; древние теологи признают ее дочерью Справедливости и учат, что она из таинственной вечности взирает на все совершающееся на земле. (26) Она, как царица всех причин (regina causarum), вершительница всех дел (arbitra rerum ac disceptatrix), мешает жребии в урне судьбы, изменяя последовательность событий, приводя наши начинания иногда к результату, противоречащему нашим намерениям, и в вечной смене вершит разные дела. Нерасторжимыми узами необходимости опутывает она человеческую тщетно вздымающуюся гордыню, возвышая и низвергая, как она сама захочет, то подавляет и топчет надменное высокомерие, то с самого низа возносит к счастливой жизни достойных. Поэтому-то в древних сказаниях приданы ей крылья, чтобы указать этим на быстроту, с которой она поспевает всюду налету, в руки дан руль и под ноги подставлено колесо, дабы ясно было, что она правит миром, проникая во все стихии.

(29) Будучи вознесен на вершину счастья, он[404] испытал изменчивость судьбы[405], которая, играя людьми, то поднимает их до неба, то погружает в глубины Коцита[406]. … (33) Сколько голов, пред которыми трепетали народы, пало под позорным топором палача! Один попадает в тюрьму, другой облекается властью, о которой он и не мечтал, третий низвергается с высоты своего положения. (34) Пытаться перечислить все эти разнообразные и часто повторяющиеся случаи было бы таким же безумием, как попытка счесть морской песок или точно взвесить громады гор.

16. Я не стану говорить об обжорстве за столом и разных излишествах… но отмечу, что некоторые из знати носятся сломя голову по обширным площадям и мощеным улицам города, не думая об опасности, мчатся, как курьеры, волоча за собой толпы рабов, словно шайку разбойников… и многие матроны мечутся по всему городу, пусть и с закрытым лицом и в носилках…

18. При таких условиях даже немногие дома, прежде славные своим серьезным вниманием к наукам, погружены в забавы позорной праздности и в них раздаются песни и громкий звон струн. Вместо философа приглашают певца, а вместо ритора – мастера потешных дел. Библиотеки заперты навечно, как гробницы, и сооружаются гидравлические оргáны, огромные лиры величиной с телегу и всякие громоздкие орудия актерского снаряжения…

21. Нет сомнения в том, что пока Рим был обиталищем всех доблестей, многие знатные люди старались удержать при себе… разными любезностями благородных чужестранцев. 22. А теперь многие в своем надутом чванстве считают низким всякого, кто родился за пределами городских стен за исключением бездетных и холостых…

25. Что же касается людей низкого происхождения и бедняков, то одни проводят ночи в харчевнях, другие укрываются за завесами театров… режутся в кости… или же – и это самое любимое занятие – с восхода солнца и до вечера… обсуждают мелкие достоинства и недостатки коней и возниц. 26. Удивительное зрелище представляет собой эта несметная толпа, ожидающая в страстном возбуждении исхода состязания колесниц. При таком образе жизни Рима там не может происходить ничего достойного и важного.

XV. 1. (1) Насколько я мог разузнать истину (veritatem), я изложил последовательно как то, что довелось мне видеть самому как современнику, так и то, что можно было выведать у непосредственных свидетелей при тщательном опросе. Дальнейшее повествование я постараюсь вести по мере сил еще более детально, не опасаясь упреков в излишней растянутости изложения, потому что краткость только тогда заслуживает признания, когда, устраняя излишние подробности, она не причиняет ущерба постижению смысла событий (cognitioni gestorum).

XV. 5. (1) При этом общем печальном положении дел поднялась новая буря бедствий, не менее горестная для провинций, и все оказалось на краю гибели; но благодетельная властительница людских судеб Фортуна положила скорый конец в высшей степени грозному бунту.

XVI. 1. (2) Совершенные им в Галлии[407] подвиги, в которых его доблесть была равна его счастью, превзошли многие храбрые деяния древности, и я постараюсь поэтому рассказать о них по отдельности во временной последовательности, приложив к этому все силы моего слабого дарования, если только они будут достаточны для такой задачи. (3) И весь мой рассказ, чуждый всяких хитросплетений лжи, но покоящийся на незыблемых основах только правды, перейдет тем не менее почти в хвалебную речь. (4) Казалось, какая-то счастливая звезда сопровождала этого молодого человека от его благородной колыбели до последнего его вздоха. Быстрыми успехами в гражданских и военных делах он так отличился, что за мудрость считали его вторым Титом… славою военных дел он уподобился Траяну, милосердием был как Антонин, углублением в истинную философию был близок к Марку[408], с которым он состязался своими поступками и нравами. (5) По авторитетному слову Туллия[409], ко всем великим качествам мы относимся как к деревьям: нас восхищает высота, а не ствол и корни. Так первые проявления великолепного дарования этого человека оставались скрытыми в глубокой тени. Но их подобает поставить выше многих его удивительных дел, совершенных позднее, потому что он в годы нежной юности, как Эрихфей, воспитанный под сенью храма Минервы[410], явился на поле брани не из боевой палатки, а из тенистых аллей Академии, и, покорив Германию, умиротворив течение холодного Рейна, тут пролил кровь, там заковал в кандалы руки царей, запятнанных убийством.

XVI. 5. (1) Прежде всего Юлиан наложил на себя трудный обет – умеренности; он соблюдал ее так, как будто подчинялся в своей жизни законам против роскоши, которые были перенесены в Рим из ретр и аксонов[411] и долго там соблюдались; а когда постепенно были забыты, то их восстановил Сулла[412]… (4) При таком умеренном образе жизни Юлиан делил свои ночи между тремя занятиями: отдых, государство и музы. То же самое делал, как мы читали, Александр Великий, но Юлиан шел много дальше… (5) …В полночь он всегда поднимался – не с перин и не с шелковых тканей переливчатых цветов, но с войлока и бараньего тулупа… затем он тайно молился Меркурию[413], который, по определению теологов… приводит в действие человеческий разум, и посвящал полное свое внимание государственным делам… (6) Окончив эти трудные и серьезные дела, он обращался к упражнению своего ума, и просто невероятно, с каким жаром он одолевал трудную науку возвышенных истин и, как бы отыскивая пищу для своего стремящегося к возвышенному духа, тщательно изучал все части философии. (7) Хотя его познания в высших науках достигли совершенства, тем не менее он не пренебрегал и ниже стоявшими дисциплинами: так, он уделял некоторое внимание поэтике и риторике (о чем свидетельствует безукоризненное изящество его речей и писем, соединенное с серьезностью), а также истории нашего государства и чужих. Кроме того, он обладал также в достаточной мере искусством латинской изящной речи… (9) А о том, какие в течение дня держал он изящные и остроумные речи, что делал для подготовки военных действий и совершал в самом бою, какое благородство и свободу духа проявил в делах гражданского управления, – обо всем этом будет сказано по отдельности в свою очередь. (10) Поскольку ему, философу, приходилось теперь как государю выполнять приемы военного учения и обучаться искусству маршировать на манер пиррихи[414] под звуки флейт, он произносил про себя… старую пословицу: «Седло надели на быка! Не по нам это бремя!» … (13) Нередко при самом выступлении в поход обращались к нему разные люди с жалобами на обиды; он отправлял их для производства дела к правителям провинций, а по возвращении требовал отчета о том, что каждый сделал по этим жалобам, и с врожденной ему мягкостью уменьшал строгость наказаний за проступки.

XVI. 8. (11) Раздували пламя общественных бедствий также и влиятельные при дворе лица с тем, чтобы присоединить к своему имуществу добро осужденных и иметь возможность расширить свои земельные владения, включая в них соседние участки. (12) На основании совершенно ясных свидетельств можно утверждать, что впервые Константин дал открыть пасть своим приближенным, а Констанций кормил их до отвала самым мозгом провинций. (13) При нем первые люди всех рангов пылали ненасытной жаждой обогащения без всякого стеснения перед правдой и справедливостью.

XVIII. 3. (1) Пока божие благоволение (caelestis cura) так благополучно направляло дела в Галлии[415], при дворе Августа[416] поднялась новая буря.

XVIII. 6. (23) Доколе станешь ты, любительница сказаний Греция, рассказывать нам о Дориске, фракийском городке, и исчислении войска путем поочередного загона в загородки[417]! Но нет, мы предпочитаем быть осторожными и даже, признаюсь, робкими и ничего не преувеличиваем, а говорим только то, что засвидетельствовано точными и достоверными показаниями очевидцев.

XIX. 1. (4) Но небесная сила (caeleste numen)[418] пожелала ограничить несчастья всего римского государства границами лишь одной местности и внушила страшно возомнившему о себе царю[419] представление, что стоит ему показаться, как все осажденные в ужасе прибегут к нему с мольбой о пощаде.

XXI. 1. (6) …На основании разных примет, разгадывать которые он[420] был мастер, и видений во сне, он предвидел близость его[421] кончины. (7) Так как желающие зла люди приписывают этому ученому и стремящемуся ко всяким знаниям государю преступные способы узнавать будущее, то мне придется дать краткое объяснение того, каким образом мудрый человек может приобрести и этот важный вид знания.

(8) Проникающее все элементы, как тела вечно прибывающие, духовное начало, обладая всегда и везде живой силой предчувствия, сообщает нам дар непосредственного предвидения на основании тех явлений, которые мы стараемся постигнуть путем разных наук. А субстанциональные силы[422], умилостивление которых производится разными способами, дают смертным вещие слова как бы из никогда не иссякающих родников. Властвует над ними, как полагают, Фемида[423], названная так потому, что она наперед открывает неизменные решения рока (fatali lege decreta), которые по-гречески называются teqeimevna[424]. Поэтому древние теологи и поместили ее на ложе и престоле Юпитера, знаменующего животворящую силу.

(9) Авгурии и ауспиции[425] исходят не от птиц… – ведь этого не станет утверждать даже самый ограниченный человек, – но бог направляет полет птиц так, что исходящий из клюва звук и быстрое или медленное движение крыльев открывают будущее. Ибо благое божество (benignitas numinis) – потому ли, что люди этого заслуживают, или же потому, что оно сочувствует им, – любит и этими способами открывает им будущее.

(10) Точно так же люди, умеющие исследовать вещие внутренности животных, которые могут открывать несчетное разнообразие изменений, узнают по ним будущее…

(11) Открывает грядущее и дух человеческий, когда он находится в состоянии вдохновения и изрекает божественные глаголы. Причина этого в том, что Солнце, мировой разум (mens mundi) по определению физиков, источает из себя наши души (nostras mentes), как искры, и когда оно сильнее их воспламенит, то делает их способными познавать будущее… Кроме того, много знамений дают случайно раздающиеся голоса, встречающие человека явления, особенно удары грома, молния, а также падающие звезды.

(12) Можно было бы вполне и без всяких сомнений полагаться на сны, если бы истолкователи не ошибались в объяснениях.

XXI. 16. (15) Насколько во внешних войнах этот государь[426] терпел урон и потери, настолько он возносился в междоусобицах и был весь забрызган гноем, истекавшим из внутренних нарывов государства. За этот достойный скорее сожаления необычный успех он воздвиг себе на развалинах провинций с большими расходами триумфальные арки в Галлии и Паннонии…

(17) Тяжесть его правления усиливалась ненасытною жадностью сборщиков податей, которые доставляли ему больше ненависти, чем денег. И это было в глазах многих тем невыносимее, что он сам никогда не разбирал тяжб и не принимал мер для облегчения положения провинциального населения, когда его угнетало увеличение податей и повинностей… (18) Христианскую религию, которую отличает цельность и простота, он сочетал с бабьим суеверием. Погружаясь в толкования вместо простого принятия ее, возбудил множество споров, а при дальнейшем расширении этих последних поддерживал их словопрениями. Целые ватаги епископов разъезжали туда и сюда, пользуясь государственной почтой, на так называемые синоды, стремясь наладить весь культ по своим решениям[427]. Государственной почте он причинил этим страшный ущерб.

XXII. 4. (2) …Нельзя не признать, что большая часть придворного штата являлась питомником всяких пороков, так что они заражали государство дурными страстями и раздражали многих более даже примером, чем безнаказанностью преступлений. (3) Одни из них промышляли грабежом языческих храмов и, вынюхивая каждый случай, где можно было воспользоваться чем-нибудь, поднялись из крайней бедности до колоссальных богатств. Усвоив привычку захватывать чужое, они не знали никакой меры в дарениях, грабеже и расточении. (4) Здесь зародилась распущенная жизнь, клятвопреступления, равнодушие к общественному мнению и то, что бессмысленная спесь осквернила позорным корыстолюбием свой кредит. (5) Отсюда произросло дикое обжорство пиров, и вместо победных триумфов появились столовые торжества, широкое использование шелка, расширение ткацкого ремесла, особая забота о кухне; под роскошные дома занимались все более широкие пространства, так что если бы консул Квинкций[428] оказался бы обладающим таким количеством пахотной земли, то утратил бы и после своей диктатуры славу бедняка.

XXII. 9. (1) Возгордившись от этих удач, Юлиан чувствовал себя как бы сверхчеловеком. Он счастливо избавился от непрерывных опасностей и, казалось, сама Фортуна с рогом изобилия в руках оказывала ему… всяческое благоволение и сулила славу. К прежним его победам прибавляла она и то благополучие, что, когда он стал единодержавным правителем империи, ему не приходилось бороться с внутренними врагами, и ни один варварский народ не выходил из своей земли. Все народы, со свойственной людям страстью корить за прошлые грехи и обиды, единодушно слагали ему хвалу.

XXII. 9. (9) Проявляя строгость кассиев и ликургов[429], Юлиан с полным беспристрастием вникал в подробности каждого дела, воздавая каждому должное. Особенную строгость проявлял он к клеветникам, к которым относился с ненавистью, так как, занимая еще низкое положение и будучи частным лицом, он на себе испытал, до какой степени наглости доходят часто люди этого сорта.

XXII. 10. (2) И хотя при разбирательстве судебных дел он иногда нарушал порядок, спрашивая не вовремя, какую веру исповедовал каждый из тяжущихся, среди его приговоров нет ни одного несправедливого, и нельзя было его упрекнуть в том, что он хоть раз отступил от стези справедливости из-за религии или чего-либо иного… (6) …Но, к сожалению, кое в чем он руководствовался не законом, а своим произволом, и кое-какими погрешностями омрачил широкий и светлый ореол своей славы. (7) Между прочим, он улучшил редакцию некоторых законов и, устранив двусмысленности, придал им полную ясность в том, что они повелевают и что запрещают. Но жестокой и достойной вечного забвения мерой было то, что он запретил учительскую деятельность риторам и грамматикам христианского вероисповедания.

XXII. 12. (6) Однако слишком уж часто и обильно он поливал жертвенники кровью животных: иной раз он закалывал по сто быков, без счета приносил в жертву множество разного скота и белых птиц… так что каждый почти день можно было видеть, как наедавшихся без меры мяса и напившихся до бесчувствия солдат тащили по улицам в казармы на своих плечах прохожие из общественных зданий с пиров, которые следовало бы скорее запретить, чем допускать. (7) …Заявлять себя предсказателем можно было всякому, знал ли он дело, или нет, без определенной цели и установленных правил; всем разрешалось вопрошать оракулы и копаться во внутренностях животных…

XXV. 4. (1) То был человек, бесспорно достойный быть причисленным к героям, выделяющийся славой своих дел и прирожденной величественностью. По определению философов, есть четыре главные добродетели: умеренность, мудрость, справедливость и мужество, к которым присоединяются другие, внешние, а именно: знание военного дела, властность, счастье и благородство. Все их вместе и каждую в отдельности Юлиан воспитывал в себе самым ревностным образом.

(2) Так, прежде всего он блистал таким нерушимым целомудрием, что после смерти своей супруги[430] не знал больше никогда никакой любви…

(4) Этот вид воздержанности возрастал в нем благодаря умеренности в пище и сне, что он соблюдал строжайшим образом как в домашней обстановке, так и вне дома. Во время мира его пища по количеству и качеству была столь незначительна, что близко знавшие его люди этому удивлялись, как будто он был намерен вскоре опять вернуться к плащу философа. А во время различных его походов нередко все видели, как он, не присаживаясь, по солдатскому обычаю принимал простую пище в самом малом количестве. (5) Подкрепив кратким сном свое закаленное в трудах тело, он лично проверял караулы и пикеты, а затем обращался к серьезным занятиям науками. (6) И если бы возможно было призвать к свидетельскому показанию ночной светильник, при свете которого он работал, то он бы, конечно, указал на огромную разницу между этим государем и другими, так как о нем известно, что удовольствиям он не отдавал даже того, что оправдывается потребностью природы.

(7) …Он был глубоким знатоком в науке военного и гражданского дела. Будучи весьма склонен к простоте в отношениях, он требовал к себе внимания лишь настолько, насколько считал нужным устранить неуважительное отношение и нахальство. Он был старше доблестью, чем годами. Весьма тщательно вникал он во все процессы и иногда становился непреклонным судьею. Строжайший цензор в том, что касалось наблюдения за нравами, благожелательный, презиравший богатство, равнодушный ко всему преходящему, он любил такую поговорку: постыдно для мудрого искать славы от своих телесных качеств, когда у него есть душа.

(8) Его справедливость блистательно засвидетельствована весьма многими доказательствами. Прежде всего, он был, применительно к обстоятельствам и людям, весьма строг, но не жесток далее, карая немногих, он воздействовал сдерживающим образом на пороки и скорее грозил мечом правосудия, чем пользовался им…

(10) О его мужестве свидетельствует множество битв, его военный опыт и выносливость в отношении страшных холодов, а также и зноя. От солдата требуется напряжение тела, от полководца – работа духа. Но он сам, смело встретившись однажды лицом к лицу со свирепым врагом, сразил его ударом; иной раз он один удерживал отступавших солдат, встав грудью против них. Разоряя царства свирепых германцев и воюя в знойных песках Персии, он поднимал воодушевление своих, сражаясь в первых рядах… (12) Его авторитет был столь силен, что его самым искренним образом любили, хотя вместе с тем и боялись. Являясь лично участником в трудах и опасностях, он в жарком бою приказывал казнить трусов. … (14) Его счастье было чрезвычайным: как бы на плечах самой Фортуны, которая некоторое время была доброй направительницей его судьбы, он преодолел в победном шествии невероятные трудности…

(15) Его щедрость доказана множеством самых очевидных фактов… Он вовсе не хлопотал о накоплении денег и полагал, что они в лучшей сохранности находятся у собственников…

(16) Рассказав о его хороших качествах… перейду теперь к выяснению его недостатков… По натуре он был человек легкомысленный, но зато имел хорошую привычку, которая смягчала этот недостаток, а именно: позволял поправлять себя, когда вступал на ложный путь. (17) Говорил он очень много и слишком редко молчал; в своей склонности разыскивать предзнаменования он заходил слишком далеко, так что в этом отношении мог сравниться с императором Адрианом. Скорее суеверный, чем точный в исполнении священных обрядов, он безо всякой меры приносил в жертву животных, и можно было опасаться, что не хватит быков, если бы он вернулся из Персии. … Рукоплескания толпы доставляли ему большую радость; не в меру одолевало его желание похвал за самые незначительные поступки; страсть к популярности побуждала его иной раз вступать в беседу с недостойными того людьми.

(19) Тем не менее можно было бы признать правильным его собственное утверждение, что богиня справедливости… в его правление опять вернулась на землю, если бы кое в чем он не допускал произвола и не становился непохожим на себя самого. (20) Изданные им указы… были вообще хороши, за исключением немногих. Так, например, было жестоко то, что он запретил преподавательскую деятельность исповедовавшим христианскую религию риторам и грамматикам, если они не перейдут к почитанию богов…

23. Так как его хулители вменяют ему в вину, будто он возбудил на общую погибель новые бури военных предприятий, то пусть сама истина откроет им с очевидностью, что не Юлиан, а Константин зажег пламя войны с персами, с жадностью ухватившись за выдумки Метродора[431]…

XXV. 9. (7) По всей справедливости следует сделать тебе упрек, Фортуна римского мира, за то, что ты, когда бури одолевали государство, вырвала руль из рук опытного в делах кормчего и отдала его еще не созревшему юноше, который доселе решительно ничем не выказал себя, а потому несправедливо было бы как порицать его, так и хвалить[432]. (8) Но вот что в самое сердце поразило каждого любящего отечество: опасаясь появления соперника своей власти и думая о том. что в Галлии и иллирике часто выступали претенденты, он спешил предупредить слух о своем приходе и совершил под предлогом страха клятвопреступления недостойное империи дело, предав Нисибис, город, который еще со времен царя Митридата[433] оказывал сильнейшее сопротивление захвату Востока персами. (9) С самого основания нашего города нельзя, думается мне, найти в наших летописях случая, чтобы император или консул уступил какую-нибудь часть наших земель неприятелю…

XXVI. 1. (1) С большим усердием довел я изложение хода событий до границ ближайшей современности и решил было не приступать к описанию того, что всем ближе знакомо. К этому склоняло меня как желание избежать опасностей, которые нередко настигают правдивых повествователей, так и опасение вызвать дальнейшим изложением суд непрошенных критиков, которые поднимают крик, как будто им нанесено оскорбление, если пропущено, что сказал за столом император, или не упомянуто, за что подвергнуты были взысканию простые солдаты где-нибудь в армии, или если, по их мнению, нельзя было умолчать при обстоятельном описании страны о каких-нибудь малозначимых укреплениях, или из-за того, далее, что названы имена не всех явившихся на первый выход городского претора и тому подобное. Мелочи такого рода не согласуются с принципами исторического изложения, которое обыкновенно остается на уровне важнейших событий и не вдается в детали. Тот, кто хотел бы получить сведения обо всем подобном, пожалуй, готов подумать, что можно исчислить неделимые тела, движущиеся в пространстве, атомы, как мы[434] называем их. (2) Под влиянием подобных опасений некоторые древние историки не издавали при жизни своих подробно и тщательно обработанных сочинений, как утверждает это в одном письме к Корнелию Непоту[435] такой почтенный свидетель, как Туллий (Цицерон), Не стану, впрочем, придавать значения невежественным суждениям простаков и обращусь к рассказу о дальнейших событиях.

XXVI. 10. (9) …Среди людей всякого положения и всех слоев общества под предлогом установления мира правился ужасный суд, и все проклинали несчастную победу, более тяжкую, чем любая истребительная война[436]. В боевом строю… равенство положения делает легче опасности, и воодушевление воинской храбрости или достигает поставленной цели, или же венчается внезапной смертью, которая… не заключает в себе ничего позорного… А где право и закон являются лишь маской для преступных целей и заседают судьи, прикрывающиеся видимостью Кассиевых и Катоновых приговоров[437], а всякое дело, которое ведется, направляется сообразно желаниям высокомерного властителя и вопрос о жизни и смерти подсудимых решается по его прихоти, – там более тяжко угнетает смертельная опасность… (11) Кто бы ни явился в ту пору во дворец с желанием награбить чужого добра, хотя бы он обвинял заведомо невиновного, принимался, как верный друг, которого надлежало обогатить за счет чужого несчастия. (12) Император, более склонный причинять вред и охотно внимавший всяким обвинениям, принимал преступные доносы, и различного рода казни доставляли ему дикую радость… (14) Когда же свирепость, побежденная причиненными ею страданиями, уже перекипела, пошли на высокопоставленных людей проскрипции, изгнания и другие кары, которые некоторые считают более легкими, хотя и они тяжки… И не было никакого предела этим ужасным бедствиям, пока сам император и его близкие не пресытились деньгами и кровью.

XXVII. 3. (14) Наблюдая роскошные условия жизни Рима, я готов признать, что стремящиеся к этому сану люди должны добиваться своей цели со всем возможным напряжением своих легких. По достижении этого сана им предстоит благополучие обогащаться добровольными приношениями матрон, разъезжать в великолепных одеждах в экипажах, задавать пиры столь роскошные, что их блюда превосходят царский стол. (15) Они могли бы быть поистине блаженными, если бы, презрев величие города, которым они прикрывают свои пороки, они стали бы жить по примеру некоторых провинциальных пастырей, которые, довольствуясь простой пищей и проявляя умеренность в питье, облекаясь в самые простые одежды и опуская взоры свои долу, заявляют себя перед вечным Богом истинными его служителями, как люди чистые и скромные.

XXVII. 4. (2) Описание Фракии было бы легким делом, если бы древние свидетельства были между собою согласны. Но так как неясность, возникающая из-за разноречивости их показаний, не подходит по характеру для труда, девиз которого – истина, то достаточно будет рассказать то, что я знаю по непосредственному своему знакомству.