Глава 10. Интеллигенция

Титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполети разноцветных мундиров. Виссарион Белинский, "Письмо к Гоголю" (1847 г.) Из представленного выше анализа отношений между государством иобществом в России до 1900 г. следует вывод, что ни одна из экономических иобщественных групп, составлявших старый режим, не могла или не хотелавыступить против монархии и поставить под сомнение ее монополию наполитическую власть. Они не были в состоянии сделать это по той причине,что, проводя в жизнь вотчинный принцип, то есть поступая с территориейимперии как со своей собственностью, а с ее населением - как со своимислугами, монархия предотвращала складывание независимых очагов богатства ивласти. И они не хотели этого делать, поскольку при таком строе монархиябыла важнейшим источником материальных благ, и каждая из этих групп былапосему весьма склонна пресмыкаться перед нею. Дворяне рассчитывали, чтосамодержавие будет держать крестьян в ежовых рукавицах, завоюет новые землидля раздачи им в поместья и оградит их разнообразные привилегии; купцыожидали от монархии лицензий, монополий и высоких тарифов для защиты своихмалопроизводительных предприятий; духовенство же могло уповать лишь намонархию для ограждения своих земельных владений, а после их отобрания - дляполучение субсидий и удержания своей паствы от перехода на чужую сторону. Впреобладающих в России неблагоприятных хозяйственных условиях группынаселения, стремившиеся подняться над уровнем экономического прозябания,располагали для этого единственным средством - сотрудничеством сгосударствам, что подразумевало отказ от всяких политических амбиций. Навсем протяжении русской истории "частное богатство появлялось ирассматривалось как следствие милости правительства, как правительственнаянаграда за благонравие политического поведения. Смирением, а не в борьбеприобретались частные крупные богатства и дворян, и буржуазии. Ценою полногополитического обезличивания поднимались и дворяне, и промышленники к вершинебогатства".*1 Нищая мужицкая масса также предпочитала абсолютизм любойдругой форме правления. Она желала превыше всего добраться до земли, еще ненаходящейся в крестьянских руках, и возлагала свои надежды на того самогоцаря, который в 1762 г. пожаловал личные вольности ее господам, а спустя 99лет и ей самой. Разорившиеся дворяне, масса мелких торговцев и подавляющеебольшинство крестьян видели в конституции и парламенте мошенническуюпроделку, с помощью которой богатые и влиятельные слои стремятся завладетьгосударственным аппаратом в своих собственных интересах. Таким образом, всерасполагало к консерватизму и оцепенению. *1 П. А. Берлин, Русская буржуазия в старое и новое время, М., 1922,стр. 169. Помимо хозяйственных и социальных "групп интересов" (interestgroups), был еще один потенциальный источник сопротивления абсолютизму, аименно региональные группировки. Явление это безусловно существовало вРоссии и даже пользовалось кое-каким конституционным признанием.Правительства Московии и Российской Империи обычно не торопились ломатьадминистративный аппарат, имевшийся на завоеванных территориях. Как правило,они предпочитали оставлять все более или менее по-старому, по крайней мерена какое-то время, и удовольствовались перенесением в Москву или Петербурглишь центрального управления. В разные периоды в России существовали районыс самоуправлением, над которыми бюрократия осуществляла только номинальныйконтроль. В царствование Александра I, когда территориальная децентрализациядостигла наивысшей точки, обширные области империи обладали хартиями,которые давали их обитателям гораздо большую свободу политическогосамовыражения, чем в любой части собственной России. При этом государеФинляндия и Польша имели конституцию и национальные парламенты, обладавшиезаконодательной властью в своих внутренних делах. Курляндия и Ливонияуправлялись в соответствии с грамотами, первоначально данными шведами, затемподтвержденными Петром I и практически обеспечивавшими этим провинциямсамоуправление. К кочевникам Сибири и Средней Азии относились весьмалиберально, и постороннего вмешательства в их жизнь почти не было. Евреитакже пользовались в черте оседлости автономией через посредство своихрелигиозных общинных организаций, называвшихся кагалами. Однако еслиразобраться в том, какие обстоятельства вызвали эти исключения изгосподствующего в стране централизма, то окажется, что, как правило,решающей причиной их было не признание за нерусскими национальностяминекоего "права" на самоуправление, а административное благоразумие инехватка персонала. На протяжении всей своей истории русская империяразвивалась в направлении, диаметрально противоположном ходу эволюции Англиии Америки, неуклонно тяготея к централизму и бюрократизации. По мере ростаправительственных органов автономия меньшинств и их территория под тем илииным предлогом урезались, так что к началу XX в. от этой автономии почтиничего не осталось. Польская конституция была отменена в 1831 г., а действиефинской было практически приостановлено в 1899 г.; хартии Курляндии иЛивонии были основательно выхолощены, а азиатских кочевников и евреевполностью подчинили русским губернаторам. Накануне революции 1917 г. лишьсреднеазиатские протектораты Хива и Бухара все еще сохраняли автономныйстатус, но их ликвидировали и включили в состав России сразу же после того,как в этом районе пришло к власти новое, коммунистическое правительство. Коли дело обстояло так, то политическая оппозиция, если ей вообщебыло суждено появиться на свет, должна была зародиться не среди тех, когосоциологи называют "группами интересов". Ни одна из социальных групп вРоссии не была заинтересована в либерализации: она означала бы утратупривилегий для элиты и разбила бы надежды крестьянской массы навсероссийский "черный предел". На всем протяжении русской истории "группыинтересов" боролись с другими "группами интересов", и никогда - сгосударством. Стремление к переменам должно было вдохновляться не личныминтересом какой-то группы, а более просвещенными, дальновидными ивеликодушными мотивами, такими как чувство патриотизма, справедливости исамоуважения. Действительно, именно поскольку погоня за материальнымиблагами столь сильно отождествлялась со старым режимом и раболепием передгосударством, любой нарождающейся оппозиции следовало начисто отместисвоекорыстие, ей надлежало быть - или хотя бы выглядеть - абсолютнобескорыстной. Поэтому вышло так, что борьба за политические вольности ссамого начала велась в России точно в том духе, в каком, по мнению Берка(Burke), вести ее никогда не следует,- во имя абстрактных идеалов. Хотя обычно считают, - что слово "интеллигенщия" - русскогопроисхождения, на самом деле его этимологические корни лежат в ЗападнойЕвропе. Это неуклюжая латинизированная адаптация французского intelligence инемецкого Intelligenz, которыми стали пользоваться на Западе в первойполовине XIX в. для обозначения образованных, просвещенных, "прогрессивных"элементов общества. Например, в дебатах австрийского и немецкогореволюционного парламента в феврале 1849 г. консервативные депутаты называлитермином die Intelligenz ту социальную группу (в основном городские иобразованные слои), которая в силу своей выдающейся гражданственностизаслуживала непропорционально высокого парламентскогопредставительства.*2 Это слово появилось в русском словаре в 1860-х гг. и к1870-м гг. уже не сходило с языка, сделавшись центром немалой частиполитических дискуссий своего времени. *2 Otto Mueiler, Intelligentcija: Untersuchungen zur Geschichleeienes politischen Schlagwortes (Frankfurt 1971); Richard Pipes,"'Intelligentsia' from the German 'Intelligenz'"? a Note", Slavic Review,Vol. XXX, No. 3 (September 1971), pp. 615-18. К сожалению, термин "интеллигенция" не поддается точному иповсеместно признаваемому определению. Как и у многих других терминоврусской истории (например, "боярин", "дворянин", "мужик", "тягло"), у негопо крайней мере два значения, одно широкое и другое - узкое. В широком - иболее старом - своем смысле он относится к той части образованного класса,которая занимает видное общественное положение и немало напоминает тех, когофранцузы зовут les notables. Ранний пример такого словоупотреблениявстречается в тургеневской "Странной истории", написанной в 1869 г.:приехавшего в провинциальный городок героя приглашают на прием, где, как емуобъясняют, будут городской врач, учитель и "вся интеллигенция". Такаяширокая дефиниция постепенно вышла из употребления, но была воскрешена после1917 г. коммунистическим режимом. Он не в состоянии принять понятиеинтеллигенции как особой социальной категории, ибо оно не укладывается вмарксистскую классовую схему, однако не может и выкинуть его из русской речии рассматривает "интеллигенцию" как профессиональную категорию, обозначающуютех, кого на Западе назвали бы "белыми воротничками". В силу такогоопределения председатель КГБ и академик Сахаров оба являются представителями"советской интеллигенции". Узкое значение термина имеет более сложную историю. Почти так же, какпроизошло со словом "либерализм" в английском языке, термин "интеллигенция"со временем утратил свои описательные, объективные свойства и приобрелнормативный и субъективный характер. В 1870-х гг. молодые люди, обладавшиерадикальными философскими, политическими и общественными взглядами, сталиутверждать, что право носить титул интеллигентов принадлежит им, и им одним.Поначалу те, кого настолько узкая дефиниция оставила бы за дверямипрогрессивного общества, не согласились с таким подходом. Однако к 1890-мгг. русскому человеку уже мало было иметь образование и участвовать вобщественной жизни, чтобы удостоиться этого звания. Теперь он должен былстойко выступать против всего политического и экономического склада старогорежима и быть готовым принять активное участие в борьбе за его свержение.Иными словами, принадлежать к интеллигенции значило быть революционером. Одновременное использование одного и того же слова для выражения двухвесьма разных понятий привело к великой сумятице. В 1909 г. группалиберальных интеллигентов, часть которых в прошлом принадлежала ксоциал-демократам, опубликовала сборник "Вехи", в котором подвергла русскуюинтеллигенцию резкой критике за отсутствие чувства политической реальности,безрелигиозность, дурные нравы, верхоглядство и прочие прегрешения.Читатели, без сомнения, знали, о ком идет речь. И тем не менее, в глазахправительства и его сторонников авторы сборника сами определенно былиинтеллигентами. Столкнувшись с таким положением, историк должен занять определеннуюпозицию; безусловно, будет ошибкой принять узкое определение интеллигенции,на котором настаивало ее радикальное крыло. К борьбе против самодержавияприсоединилось множество людей, исходивших из либеральных и дажеконсервативных принципов и целиком отвергавших революционную идеологию.Исключить их значило бы исказить историю. От широкого определения,охватывающего всю группу работников умственного труда, толку и того меньше,потому что оно ничего не говорит о тех политических и общественныхвоззрениях, которые именно и отделяли тех, кто осознавал себяинтеллигенцией, от остальной массы населения. Мы воспользуемся дефиницией,лежащей где-то между двумя вышеозначенными определениями. Мерилом здесьявляется приверженность общественному благу: интеллигент - это тот, кто непоглощен целиком и полностью своим собственным благополучием, а хотя бы вравной, но предпочтительно и в большей степени печется о процветании всегообщества и готов в меру своих сил потрудиться на его благо. По условиямтакого определения, образовательный уровень и классовое положение играютподчиненную роль. Хотя образованный и обеспеченный человек, естественно,лучше может разобраться в том, что же не так в его стране, и поступатьсообразно с этим, совсем не обязательно, что ему придет охота это сделать. Вто же самое время простой, полуграмотный рабочий человек, пытающийсяразобраться в том, как действует его общество, и трудящийся на его благо,вполне отвечает определению интеллигента. Именно в этом смысле в конце XIXв. в России говорили о "рабочей интеллигенции" и даже о "крестьянскойинтеллигенции".*3 *3 "Рабочая интеллигенция" описывается в моей книге Social Democracyand the St Petersburg Labor Movement, 1885-1897 (Cambridge, Mass. 1963); а"крестьянская интеллигенция" (в основном бывшие крепостные, занявшиесясвободными профессиями) - в Е С. Коц. Крепостная интеллигенция. Л.. 1926. Интеллигенция в таком определении появляется везде, где существуетзначительное несоответствие между теми, в чьих руках находится политическаяи экономическая власть, и теми, кто представляет (или считает, чтопредставляет) общественное мнение. Она сильнее и настойчивее в тех странах,где авторитарное правительство сталкивается с восприимчивой к новым идеямобразованной элитой. Здесь возможность и желание действия вступают междусобой в острый конфликт, и интеллигенция кристаллизуется в государство вгосударстве. В деспотиях традиционного типа, где отсутствует многочисленнаяобразованная публика, и в правильно функционирующих демократиях, где идеимогут быстро воплощаться в политике, интеллигенция скорее всего нескладывается.*4 *4 Если, конечно, какая-нибудь часть образованного меньшинства невообразит, что она лучше всех знает, в чем состоит народное благо. Тогда онаможет игнорировать результаты выборов по тем соображениям, что а) они недают народу "настоящей" свободы выбора, 6) избирательный процесс подвергсяманипуляции, или, когда не помогают другие доводы, в) массам устроилипромывание мозгов, и они голосуют против своих собственных интересов. Неизбежно было, что в России эпохи империи рано или поздно появитсяинтеллигенция. А принимая во внимание неизменное вотчинное отношениемонархии ко всем вопросам политической власти, было столь же очевидно, (чтоборьба между интеллигенцией и режимом выльется в войну на взаимноеуничтожение. Наверное, на Руси испокон веку были недовольные, однако самым раннимполитическим вольномыслом, о котором имеются документальные свидетельства,был князь И. А. Хворостинин, живший в начале XVII в. На этого аристократадонесли властям, что он не соблюдает православного обряда, держит у себя вбиблиотеке латинские книги, зовет царя деспотом и сетует, что "на Москвелюдей нет, все люд глупый, жить тебе не с кем". Он бил челом, чтоб емупозволили уехать в Литву, в чем ему отказали, и кончил высылкой в далекийсеверный монастырь.*5 Хворостинин был типичным инакомыслом доинтеллигентскойэры, пребывал в полной изоляции и обречен был умереть, не наложив нималейшего отпечатка на ход событий. Думающие люди в ту раннюю пору несоставляли ни силы, ни движения. В служебном режиме XVII - начала XVIII вв.недовольство было prima facie доказательством бунта и посему вынуждено былоограничиваться частными разговорами. *5 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, т. V, М.,1961, стр. 331-2. Чтобы в России могло существовать общественное мнение, правительствунадо было прежде всего признать правомочность общественной деятельности,независимой от его поощрения или дозволения. Это случилось лишь соблегчением условий государственной службы, произошедшим после смерти Петра.В 1730-х и пуще того в 1740-х и 1750-х гг. дворянам делалось все легчезаниматься своими частными делами, одновременно находясь номинально нагосударственной службе. Теперь вполне нетрудно было добиться длительногоотпуска и даже выйти в отставку, едва достигнув зрелого возраста. Так, безовсякого формального законодательства, стал складываться "праздный класс"(leisure class). Даже дворяне, служившие в войсках, стали находить время дляневоенных занятий. Например, курс подготовки в Благородном КадетскомКорпусе, основанном в 1731 г. (см. стр. #178), был настолько ненапряженен,что учившиеся в нем молодые дворяне располагали большим количествомсвободного времени, дабы развлекать себя театральными постановками ипоэзией. Основоположники русского театра А. П. Сумароков и М. М. Херасковпринялись за литературное творчество, будучи кадетами, и написали некоторыеиз своих наиболее значительных сочинении в стенах этого на первый взглядчисто военного заведения. Литература сделалась в середине XVIII в. первымвидом свободной деятельности, который стало терпеть русское правительство.Уровень этого сочинительства был невысок, и большая часть публикуемыхпроизведений представляла собою подражание западным образцам. Однакозначение этой литературы было не эстетическим, а политическим: "Важно то,что литература оторвалась от правительства, что высказывание художественногослова перестало быть официальным. Носители литературы стали отличать себя,свое сознание и цели своей деятельности от сознания, деятельности и целейвласти".*6 Так в некогда монолитной, вотчинной структуре образовалась перваятрещинка. Литература сделалась первым занятием, никак не обслуживающиминтересы государя, но тем не менее разрешенным членам царского служилогосословия. Она так и не уронила этого своего неповторимого положения. С техсамых пор литература остается в России частным миром, подчиненным инымвластителям и иным законам. *6 Г. Гуковский, Очерки по истории русской литературы XVIII века,М.-Л., 1936, стр 18. Судьба этой тенденции зависела от дальнейшего ослабления служебныхповинностей. Освободив дворян от обязательной службы, манифест 1762 г.распахнул шлюзы умственной деятельности. Он одновременно позволилпрофессиональное занятие литературой и создал читательский круг дляпрофессионального литератора. Малая часть отставных дворян читала книги, акто читал, довольствовался французскими романами, обыкновенно покупаемыми навес. Однако стала складываться привычка хотя бы к развлекательному чтению.Расцвет русской литературы в XIX в. был бы невозможен без закона 1762 г. ичувства личной безопасности, обретенного высшим дворянским слоем вблагодатное царствование Екатерины. Наиболее мыслящие члены этой группыстали теперь приобретать вкус к политическим идеям. Особый интерес вызывализападные сочинения, касающиеся роли и прав благородного сословия, с которымдворяне этого царствования были склонны себя отождествлять. "Дух законов"Монтескье, переведенный на русский через несколько лет после выхода в свет,сделался для целого поколения русских дворян руководством по государственнойдеятельности, потому что в нем особо подчеркивалась необходимость тесногосотрудничества между короной и знатью. Екатерина живо поощряла этот интереск политическим идеям. Она приходила в ужас от господствовавшего среди высшихклассов страны невежества и апатии и вознамерилась создать слой граждан,проникнутых общественным духом, как бы пытаясь опровергнуть мнение Монтескьео том, что в России есть лишь господа да рабы и нет ничего похожего на tiersetat. Она сделала для этого гораздо больше, чем за ней признают. Верно, чтоее "Наказ", чьи положения были списаны у Монтескье и Беккариа, не имелпрактических последствий, а комиссия, созванная ею в 1767 г., чтобы датьРоссии новый свод законов заместо Уложения 1649 г., никакого свода непроизвела. Но опыт этот не пропал даром. Напечатанный большим тиражом ишироко распространенный "Наказ" ознакомил русскую элиту с элементарнымиполитическими и социальными идеями Запада. Можно сказать, что он ознаменовалначало в России разговора о правительстве как об учреждении, подчиненномнравственным нормам. Неудачная Комиссия для сочинения проекта новогоуложения впервые в русской истории предоставила представителям разныхсословий возможность откровенно, публично и безбоязненно высказаться озаботах своих избирателей. Это было уже не "совещание правительства сосвоими собственными агентами", каким являлись соборы Московской Руси, этобыл общенациональный форум такого типа, который в следующий раз соберетсялишь 138 лет спустя в качестве Первой Государственной Думы. То была и школаполитики, и некоторые питомцы ее сыграли важную роль в формированииобщественного мнения в позднейший период екатерининского правления.Умственный стимул, который "Наказ" и Комиссия уложения дали русскойобщественной жизни, имел куда более значительные последствия для дальнейшегохода русской истории, чем какой угодно свод законов. Екатерина продолжала поощрять вызванное ею брожение и после роспускаКомиссии. На следующий, (1769) год она начала первое русское периодическоеиздание - "Всякую всячину", сатирический журнал, в который и сама пописывалапод псевдонимом. У нее объявились подражатели, и вскоре немногочисленнуючитающую публику завалили сатирическими изданиями. Большая часть материаловв этих журналах представляла собою беззаботную развлекательную чепуху,однако иногда сатира обретала более серьезные формы и делалась орудиемсоциальной критики. В екатерининское царствование появились также всяческиеинформационные издания, в том числе специализированные публикации дляпомещиков и детей. За первое десятилетие после воцарения Екатерины числопечатаемых в России книжных названий выросло в пять раз. К концу еецарствования отношение императрицы к выпущенным ею на свободу силамсделалось более двойственным, и в 1790-х гг., напуганная Французскойреволюцией, она взялась за подавление независимой мысли. Однако этот позднийповорот не должен затенять сделанного ею. Деятельность Екатерины имеладалеко идущие последствия, затеяв в России широкое общественное движение,сочетавшее открытое высказывание мнений с общественной деятельностью,посредством чего русское общество наконец-то принялось отстаивать свое правона независимое существование. Всемогущее русское государство сумело создатьдаже свою противодействующую силу. С самого своего зарождения русское общественное мнение разделилось надва отчетливых течения, от которых со временем отпочковалось множествонаправлений. Оба относились к тогдашней России критически, но по совершенноразным причинам. Одно можно охарактеризовать какконсервативно-националистическое, а другое - как либеральнорадикальное. Основоположником консервативно-националистического движения в России(и, кстати, ее первым бесспорным интеллигентом) явился Николай ИвановичНовиков. В молодости он служил в гвардейском полку, посадившем Екатерину натрон, в чем ему изрядно повезло, ибо благодаря этому ему были обеспеченызащита и фавор императрицы. Он участвовал в Комиссии уложения, работая со"средним сословием", каковое обстоятельство приобретает особое значение всвете нескрываемо "буржуазного" мировоззрения Новикова. В 1769 г. оноткликнулся на журналистический вызов Екатерины и выпустил первый из трехсатирических журналов, "Трутень", за которым последовала череда серьезныхизданий дидактического свойства. В самом первом номере "Трутня" Новиков поставил вопрос, которомусуждено было сделаться центром внимания всего интеллигентского движения вРоссии. Признавшись, что быть на военной, приказной или придворной службесовсем не по его склонности, он спрашивал: "Что делать мне?", - и впояснение прибавлял: "Без пользы в свете жить, тягчить лишь толькоземлю".*7 Для него вопрос решился обращением к публицистической ифилантропической деятельности. Мировоззрение, Новикова вполне укладывается вкультурную традицию западноевропейской буржуазии, что тем более удивительно,поскольку он ни разу не был на Западе и, по собственному признанию, невладел иностранными языками. Во всех его писаниях главным объектом нападокявляется "порок", который он отождествлял с такими "аристократическими"свойствами, как праздность, страсть к показному, равнодушие к страданиямбедноты, безнравственность, карьеризм, льстивость, невежество и презрение кнауке. "Добродетель" для него состояла в том же, в чем ее видели идеологисреднего класса от Леона Альберти до Бенджамина Франклина: впредприимчивости, скромности, правдивости, сострадании, неподкупности,прилежании. В своих сатирических изданиях Новиков бичевал во имя этихценностей жизнь при дворе и в богатейших поместьях. Поначалу Екатеринаигнорировала его критические стрелы, однако его бесконечные разговоры отемных сторонах русской жизни стали мало-помалу приводить ее в раздражение,и она завязала литературную полемику, с ним на страницах своего журнала. То,что Новиков клеймил как "порок", она предпочитала рассматривать какчеловеческую "слабость". В одной из их словесных баталий Екатерина заявила,что Новиков страдает от "горячки", и употребила выражения, предвосхитившиенекоторые из наиболее яростных выпадов против интеллигенции следующегостолетия: Человек сначала зачинает чувствовать скуку и грусть, иногда отпраздности, а иногда и от читания книг: зачнет жаловаться на все, что егоокружает, а наконец и на всю вселенную. Как дойдет до сей степени, то ужеболезнь возьмет все свою силу и верх над рассудком. Больной вздумает строитьзамки на воздухе, все люди не так делают, а само правительство, как бырадетельно ни старалось, ничем не угождает. Они одни по их мысли в состоянииподавать совет и все учреждать к лучшему.*8 *7 Цит. в В. Боголюбов, И. И. Новиков и его время, М., 1916, стр. 38. *8 Н. И Новиков, Избранные сочинения, М.-Л., 1951, стр. 59. Новиков ответствовал в более осторожных выражениях, однако неотступил ни на йоту. Однажды он даже возымел достаточно дерзости, чтобкритиковать русский язык императрицы. Этот неслыханный спор между государыней и подданным, немыслимый всегоодним поколением прежде, показал, насколько стремительно расползаетсятрещинка в вотчинной структуре. В царствование Елизаветы появлениебеллетристики как самостоятельного занятия составило важнейшийконституционный сдвиг, а в правление Екатерины угодья вольной мысли ужевобрали в себя спорные политические вопросы. Знаменательно, что расхожденияНовикова с императрицей не обернулись для него скверными последствиями.Екатерина продолжала, всячески содействовать ему, в том числе и деньгами.При помощи императрицы и состоятельных друзей он затеял в 1770-1780-х гг.программу просветительной и филантропической деятельности такогограндиозного масштаба, что здесь достанет места только лишь перечислить еевершины. Его издательства, предназначенные доставить дворянским и купеческимсемействам содержательную, а не просто развлекательную литературу, выпустилиболее девятисот названий. Через "Переводческую семинарию" он открыл русскомучитателю доступ к множеству зарубежных сочинений религиозного ихудожественного свойства. Часть дохода от его журналистской и издательскойдеятельности шла на учрежденную им школу для сирот и нуждающихся детей, атакже на бесплатную больницу. Во время голода он устраивал продовольственнуюпомощь. Все это сочли бы добрым делом в любой стране мира, однако в Россиито было к тому же и политическое новшество революционного размаха. Новиковпорвал с традицией, согласно которой государство, и лишь оно одно, имелоправо делать что-либо на благо "земли". От него и его соратников обществовпервые узнало, что может само заботиться о своих нуждах. И тем не менее, Новикова заносят в политические консерваторы из-заего решимости действовать "внутри системы", как сейчас выражаются. Он былмасоном и последователем СанМартина и верил, что все зло проистекает отлюдской порочности, а не от учреждений, под властью которых живут люди. Онбезжалостно бичевал "порок" и ревностно пропагандировал полезные знания,потому что, по его убеждению, человечество можно улучшить лишь черезулучшение человека. Он не подверг сомнению ни самодержавную форму правления,ни крепостничество. Такой упор на человека, а не на среду был всегдаотличительным знаком консерватизма. Первый русский либеральный радикал Александр Радищев был менеезначительной фигурой, хотя благодаря неустанным и недурно финансируемымусилиям советских пропагандистов он более известен из этих двух деятелей.Слава его целиком зиждется на "Путешествии из Петербурга на Москву" (стр.#196), в котором, используя популярную тогда форму придуманных путевыхзаметок, он разоблачал наиболее неприглядные стороны русской провинциальнойжизни. Написана книга ужасно, и если исходить из одних ее литературныхдостоинств, вряд ли вообще заслуживает упоминания. В ней царит такаяидеологическая путаница, что критики и по сей день не сойдутся в том, какуюже цель ставил себе автор: призыв к насильственным переменам или простопредупреждение, что если вовремя не провести реформы" то бунт неизбежен. Вотличие от Новикова, мировоззрение которого коренилось в масонстве иангло-германском сентиментализме (к Вольтеру он относился с отвращением),Радищев многое почерпнул у французского просвещения, особенно у его крайнегоматериалистического крыла (Гельвеции и Гольбах). В одном из последних своихсочинений, законченном незадолго до самоубийства, он разбирает проблемубессмертия души и хотя решает этот вопрос в положительном смысле,отрицательные аргументы явно выписаны в этом труде с большим убеждением.Предвосхищая Кириллова у Достоевского, в своем последнем послании передсмертью он писал, что лишь тот сам себе хозяин, кто кончает жизньсамоубийством. Носитель таких идей вряд ли мог принять старый режим или согласитьсядействовать в его рамках. Предложения его, как уже отмечалось, весьмарасплывчаты, и все либералы и радикалы признают его своим предтечей из-зафилософской позиции и безусловного отрицания крепостничества. Инстинктподсказал Пушкину, что Радищев был неумен (он даже называет "преступление"автора "Путешествия" "действом сумасшедшего" и характеризует его как"истинного представителя полупросвещения")*9, и не случайно, вероятно, чтофигура Евгения в "Медном всаднике" имеет такое сходство с Радищевым.*10 *9 А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в десяти томах, т. VIII,М., 1949, стр. 354 и 360. *10 В. П. Семенников, Радищев. Очерки и исследования, М.. Петроград,1923, стр. 268-9. И Новиков, и Радищев были арестованы в разгар паники, охватившейПетербург после начала Французской революции, и приговорены к пожизненнойссылке. После смерти Екатерины своевольный сын ее Павел I помиловал иосвободил их. Движение декабристов, о котором упоминалось выше (стр. #248), однойсвоей драматичностью, числом и знатностью своих участников не знало себеравных до возмущений, произведенных революционными социалистами в 1870-е гг.Тем не менее, сложно доказать, что это движение было русским в строгомсмысле слова, поскольку его чаяния, идеалы и даже организационные формыпришли прямо из Западной Европы. Все это было заимствовано из опытапосленаполеоновской Франции и Германии, где многие русские дворяне провелипо два-три года во время кампаний 1812-1813 гг. и последовавшей затемоккупации. О космополитизме молодых русских аристократов свидетельствует тообстоятельство, что они настолько прониклись политическим брожением эпохиРеставрации, что посчитали возможным пересадить на родную землю политическиепрограммы Бенджамина Констана, Дестюта де Траси или американскуюконституцию. После неудачи заговора идеи эти растаяли в воздухе, и следующеепоколение мыслящих россиян обратилось к совершенно иному источнику. Этим источником был немецкий идеализм. Не то чтобы русскиеинтеллектуалы разбирались в запутанных и подчас чересчур заумных доктринахидеалистической школьц ибо мало кто из них имел необходимое для тогофилософское образование, а некоторые (например, Белинский) не зналинемецкого и вынуждены были полагаться на пересказы из вторых рук. Но, каквсегда происходит в истории идей (в отличие от обычной истории илифилософии), наиболее важен не точный смысл чьих-то мыслей, а то, как ихвоспринимает публика. Русские интеллигенты 1820-1840-х гг. ухватились затеории Шеллинга и Гегеля с таким рвением потому, что вполне справедливорассчитывали найти в них идеи, способные дать оправдание, своим чувствам ичаяниям. И они действительно почерпнули у этих философов только лишь то, чтоим требовалось. В России, как и везде, главным последствием идеализма было мощноеусиление творческой роли человеческого разума. Нечаянным результатомкантовской критики эмпирических теорий явилось то, что она превратила разумиз простого восприемника чувственных впечатлений в активного участникапроцесса познания. Способ, которым мышление посредством присущих емукатегорий воспринимает действительность, сам по себе является важнейшиматрибутом этой действительности. Выдвинув этот довод, идеалистическая школа,затмившая своим появлением эмпиризм, вложила оружие в руки всех тех, кто былзаинтересован в признании человеческого разума высшей творческой силой, тоесть, прежде всего, интеллигентов. Теперь можно стало утверждать, что идеинастолько же "реальны", насколько реальны физические факты, а то и реальнееих. "Мысль", которая в своем широком толковании включала чувства, восприятияи, превыше всего, творческие художественные импульсы, была поставлена вравное положение с "Природой". Все было взаимосвязано, ничто не былослучайным, и разуму требовалось только разобраться, каким образом явлениясоотносятся с идеями. "Шеллингу обязан я моею теперешнею привычкою всемалейшие явления, случаи, мне встречающиеся, родовать (так перевожу яфранцузское слово generaliser, которого у нас по-русски до сих пор небыло...)",- писал В. Ф. Одоевский, ведущий последователь Шеллинга 1820-хгг.*11 В конце 1830-х гг., когда мыслящие россияне сильно увлеклись Гегелем,это пристрастие приняло самые крайние формы. Вернувшись из ссылки, АлександрГерцен нашел своих московских друзей в состоянии своего рода коллективногобреда: Никто в те времена не отрекся бы от подобной фразы: "Конкресцированиеабстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, вкоторой он, определяясь для себя, потенцируется из естественнойимманентности в гармоническую сферу образного сознания в красоте..." Все всамом деле непосредственное, всякое простое чувство было возводимо вотвлеченные категории и возвращалось оттуда без капли живой крови, бледнойалгебраической тенью... Человек, который шел гулять в Сокольники, шел длятого, чтобы отдаваться пантеистическому чувству своего единства с космосом;и если ему попадался по дороге какой-нибудь солдат под хмельком или баба,вступавшая в разговор, философ не просто говорил с ними, но определялсубстанцию народную в ее непосредственном и случайном явлении. Самая слеза,навертывавшаяся на веках, была строго отнесена к своему порядку к "гемюту"или к "трагическому в сердце"...*12 *11 П. Н. Сакулин, Из истории русского идеализма; князь В. Ф.Одоевский, М., 1913. т. I, ч. I. стр. 132. *12 А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, Петербург, 1919,XIII, стр 12-13. Вторым и лишь чуть менее важным обстоятельством было то, что идеализмвнес в философию элемент динамизма. С его точки зрения, действительность всвоем духовном и физическом аспекте переживает постоянную эволюцию, она"становится", а не просто "существует". Весь космос проходит через процессразвития, ведущий к определенному расплывчатому состоянию абсолютносвободного и рационального существования. Присутствующий во всехидеалистических доктринах историзм сделался с тех пор непременным состояниемвсех "идеологий". Он вселял и продолжает вселять в интеллигенциюуверенность, что окружающая ее действительность, которую они в той или инойстепени отвергают, в силу самой природы вещей имеет преходящий характер иявляет собою ступень на пути к некоему высшему состоянию. Затем, он дает имоснование утверждать, что если между их идеями и действительностью и имеетсякакое-то несоответствие, то это из-за того, что действительность, таксказать, все еще отстает от их идей. Неудача всегда кажется идеологамвременной, тогда как успехи властей предержащих всегда представляются имиллюзорными. Основной результат идеализма состоял в том, что он придал мыслящимроссиянам уверенность в себе, которой у них прежде не было. Разум был увязанс природой; они вместе являлись частью неуклонно разворачивающегосяисторического процесса, и в свете этой визионерской картины какой малостьюказались правительства, экономика, армии и бюрократии. Князь Одоевский такописывает экзальтацию, испытанную им и его друзьями при первом знакомстве сэтими пьянящими концепциями: Каким-то торжеством, светлым радостным чувством исполнилась жизнь,когда указана была возможность объяснить явления природы теми же самымизаконами, каким подчиняется дух человеческий в своем развитии, закрыть,по-видимому, навсегда пропасть, разделяющую два мира, и сделать из нихединый сосуд для вмещения вечной идеи и вечного разума. С какою юношескою иблагородной гордостью понималась тогда часть, предоставленная человеку вэтой всемирной жизни! По свойству и праву мышления, он переносил видимуюприроду в самого себя, разбирал ее в недрах собственного сознания, словомстановился ее центром, судьею и объяснителем. Природа была поглощена им и внем же воскресала для нового, разумного и одухотворенного существования...Чем светлее отражался в нем самом вечный дух, всеобщая идея, тем полнеепонимал он ее присутствие во всех других сферах жизни. На конце всеговоззрения стояли нравственные обязанности, и одна из необходимыхобязанностей - высвобождать в себе самом божественную часть мировой идеи отвсего случайного, нечистого и ложного, для того, чтобы иметь право наблаженство действительного, разумного существования.*13 *13 А. Н. Пыпин, Белинский, его жизнь и переписка, 2-е изд., СПб.,1908, стр. 88. Конечно, не все мыслящие русские люди поддались такому экстатическомупорыву. У идеализма имелись и более трезвые последователи, такие как,например, академические историки, помимо общей схемы развития человеческогообщества взявшие у Гегеля совсем мало. Однако в царствовании Николая Iидеализм был в какой-то степени непременной философией русскойинтеллигенции, и влияние его сохранялось на протяжении большей части второйполовины XIX в., уже после того, как его основные догматы были опровергнутыи замещены материализмом. Первое, "идеалистическое", поколение русской интеллигенции вышлопочти целиком из дворянской среды, особенно из состоятельногомелкопоместного дворянства. Но преобладание дворян было историческойслучайностью, вызванной тем обстоятельством, что в первой половине XIX в.лишь у них доставало досуга и средств на умственные занятия, особенно такогоэзотерического свойства, которое требовал идеализм. Даже тогда, однако, кэтой группе свободно могли присоединяться и мыслящие члены других сословий,и к числу их относились, среди прочих, Белинский и купеческий сын В. П.Боткин. После вступления на престол Александра II и с началом разложениясословной структуры страны ряды интеллигенции непрерывно пополнялись за счетнедворянской молодежи. В 1860-х гг. большое значение придавали внезапномупоявлению новой мыслящей силы в. лице разночинцев, не принадлежавших ни кодной из стандартных юридических категорий, таких как сыновья священников,не пошедшие по отцовским стопам (например, Николай Страхов и НиколайЧернышевский), дети чиновников низших, ненаследственных рангов, и т. д.Медленное, но неуклонное распространение образования увеличивало числопотенциальных инакомыслов. Как свидетельствует Таблица 2, до царствованияАлександра III процент простолюдинов в средней школе непрерывно рос за счетдворянства, и, поскольку из каждых десяти выпускников средней школывосемь-девять поступали потом в университет или иное высшее учебноезаведение, очевидно, что с каждым годом состав студенчества постепенноначинал носить все более плебейский характер.

ТАБЛИЦА 2

Сословный состав учащихся русской средней школы в 1833-1885 гг. (в процентах).*14 Год Дворяне, чиновники Духовенство Податные сословия 1833 78,9 2,1 19,0 1843 78,7 1,7 19,6 1853 79,7 2,3 18,0 1863 72,3 2,8 24,9 1874 57,7 5,5 35,7 1885 49,1 5,0 43,8 *14 Л В. Камоско, "Изменения сословного состава учащихся средней ивысшей, школы России (30-80-е годы XIX в.)". Вопросы истории. Э 10, 1970,стр 206 Во второй половине XIX в. большого расцвета достигли свободныепрофессии, в дореформенной России практически неизвестные. Подсчитано, чтомежду 1860 и 1900 гг. число лиц, получивших профессиональное образование,выросло от 20 до 85 тысяч.*15 *15 В. Р Лейкина-Свирская, Интеллигенция в России во второй половинеXIX века, М., 1971, стр. 70. Так постепенно расширялся образованный класс, из которого пополнялисьряды интеллигенции, попутно приобретая новый характер: из малочисленнойгруппы богатой молодежи с чуткой совестью и патриотическими устремлениями онпревратился в широкий слой, состоявший из представителей всех сословий, длякоторых умственная работа являлась средством существования. В 1880-е гг. вРоссии уже имелся многочисленный умственный пролетариат. Тем не менее,вплоть до конца старого режима тон задавали выходцы из старого служилогосословия: большинство властителей русских дум всегда происходило из числасостоятельных дворян и чиновников высшего ранга. Именно они формулировалиидеологию недовольной интеллигентской массы. Интеллигенции были нужны учреждения, которые свели бы вместеединомышленников, позволили бы им делиться мыслями и завязать дружескиеотношения на основе общих убеждений. В XIX в. в России было пять такихучреждений. Старейшим был салон. Богатые помещики жили открытым домом, особенно всвоих просторных московских4 резиденциях, которые создавали идеальныеусловия для неформальных контактов между людьми, интересующимисяобщественными делами. Хотя посещавшая салоны знать была по большей частипоглощена сплетнями, сватовством и картами, иные салоны привлекали людейболее серьезных и даже приобретали некий идеологический оттенок. Например,разногласия, впоследствии расколовшие интеллигентов на западников иславянофилов, впервые прорезались в салонных беседах и лишь позднее нашлидорогу в печать. Вторым был университет. Первый русский университет, Московский, былоснован в 1775 г., но вряд ли оказал глубокое интеллектуальное воздействиена страну, хотя типография его и пригодилась Новикову в его издательскихпредприятиях. Преподавателями были по большей части иностранцы, читавшиепо-немецки и по латыни лекции плохо понимавшим их студентам, состоявшим изсыновей священников и прочих плебеев; дворяне не видели смысла посылатьсвоих отпрысков в университет, тем более что годы учения не засчитывались вслужебный стаж. Такое положение сохранялось до 1830-х гг., когда во главеМинистерства народного просвещения стал С. С. Уваров.Националист-консерватор, но в то же время и видный знаток классическойдревности, Уваров полагал, что научные знания являются лучшим противоядиемот витающих в стране крамольных идей. В бытность его министром высшееобразование достигло в России замечательного расцвета. В 1830-х гг. пошлабольшая мода записывать в Московский университет сыновей аристократическихфамилий. Правительство не желало способствовать созданию многочисленнойбезработной интеллигенции и поэтому намеренно держало число студентов нанизком уровне; при Николае I число это оставалось постоянным и едвапревышало три тысячи человек на всю империю. Правительство также сильнопрепятствовало приему простолюдинов в университеты. После смерти Николая Iдоступ в высшие учебные заведения облегчился. Было открыто множествопрофессиональных и технических учебных заведений: в 1893-1894 гг. в Россиибыло 52 высших учебных заведения с 25 тысячами студентов. Еще несколькотысяч человек посещали иностранные университеты. В ту эпоху, когдародительская власть строго охранялась законом и обычаем, университетпредставлял собою естественный рассадник оппозиционной деятельности. Именноздесь юноши со всех концов империи впервые оказывались в относительнойсвободе и в дружеской компании сверстников, в которой молодежь составлялаабсолютное и главенствующее большинство. Здесь они слышали, как вслухвысказывают их собственные потаенные огорчения и мечты. Пришедшие туда безсильных общественных убеждений вскоре втягивались в водоворот общественнойдеятельности, выступления против которой грозили остракизмом: как и теперь,университет был тогда одним из наиболее эффективных средств насажденияумственного конформизма. В начале 1860-х гг. русские университеты былиохвачены волнениями, и с тех пор "студенческое движение" сделалосьпостоянным элементом русской жизни. Протесты, стачки, обструкции и даже актынасилия против нелюбимых преподавателей и администраторов влекли за собоймассовые аресты, исключения и закрытие университетов. Последние полвекасвоего существования старый режим находился в состоянии перманентной войнысо своим студенчеством. На протяжении всего XIX в. весьма популярным центром интеллектуальнойдеятельности служил кружок. Он появился еще в эпоху салонов, когдаобразовалось несколько кружков для изучения Шеллинга, Гегеля и французскихсоциалистов, и сохранился в эру господства университетов, когда салон ужеперестал играть значительную роль в умственной жизни страны. Кружок являлсянеофициальным собранием людей с общими умственными интересами, периодическивстречавшихся для совместных занятий и дискуссий. Во времена суровыхрепрессий они неизбежно принимали тайный и крамольный характер. Четвертым важнейшим учреждением русской интеллигенции, не уступавшимпо своему значению университету, был толстый журнал. Издание этого сортавошло в моду после ослабления цензуры в 1855 г. Состояло оно, как правило,из двух разделов - художественного и общественно-политического в самомшироком смысле слова (политика в дозволяемых цензурой пределах, экономика,социология, наука и техника, и т. д.). Каждый журнал проводил определеннуюфилософско-политическую линию и рассчитывал на определенный читательскийкруг. Полемические споры между журналами, по цензурным соображениямоблеченные в эзоповские формулировки, стали в России суррогатом открытойполитической дискуссии. В 1850- х - начале 1860-х гг. ведущим радикальныморганом был "Современник", а после его закрытия в 1866 г.- "Отечественныезаписки", за которыми последовало, в свою очередь, "Русское богатство"."Вестник Европы" был неизменным выразителем западнического, либеральногообщественного мнения; с 1907 г. он разделял эту роль с "Русской мыслью".Рупором консервативно-националистических взглядов был "Русский вестник",популярность которого в значительной мере объяснялась тем, что в немпечатали многие свои произведения Толстой, Достоевский и Тургенев. За этимиведущими органами общественной мысли следовали десятки менее известныхизданий.*16 Толстый журнал сыграл совершенно исключительную роль в развитиирусского общественного мнения. Он разносил по всей огромной империи знания иидеи, которые в противном случае остались бы достоянием лишь двух столиц, итаким образом создавал объединяющие связи между людьми, живущими вдали другот друга в провинциальных городках и в деревенских поместьях. Именно на этойоснове в начале XX в. в России с такой быстротой появились политическиепартии. В течение года после прихода к власти Ленин закрыл вседореволюционные толстые журналы, поскольку его острое политическое чутьенесомненно подсказывало ему, что они представляют большую угрозу дляабсолютной власти.*17 *16 В царствование Николая I число политических, общественных илитературных журналов колебалось между 10 и 20. После 1855 г. число ихстремительно возросло: в 1855 г - около 15. в 1860 г.-ок. 50, в 187.5 г.-ок.70, в 1880 г.-ок. 110, и в 1885 г.-ок. 140 Энциклопедический словарь...Об-ва Брокгауз и Ефрон, СПб., 1889, XVIla, стр. 416-417 *17 В хрущевскую эпоху "Новый мир" сделал относительно успешнуюпопытку возродить традицию толстого журнала как критика политическогостатус-кво. Со смещением в 1970 г. главного редактора журнала АлександраТвардовского попытке этой было положен конец. И, наконец, были земства. Эти органы самоуправления появились в 1864г., отчасти для того, чтобы заместить власть бывших крепостников, отчастичтобы взять на себя функции, с которыми не справлялась провинциальнаябюрократия, такие как начальное обучение, водопровод и канализация,содержание в порядке дорог и мостов, улучшение землепользования. У земствбыли кое-какие права налогообложения и полномочия использовать полученныесредства для найма технических работников и специалистов, известных подназванием "третьего элемента" и состоявших из учителей, врачей, инженеров,агрономов и статистиков. В 1900 г. их было около 47 тысяч. Политическуюориентацию этой группы можно определить как либерально-радикальную, илилиберально-демократическую, то есть социалистическую, но антиреволюционную иантиэлитарную. Впоследствии "третий элемент" образует костяк либеральнойкадетской партии, основанной в 1905 г., и в немалой степени обусловит ееобщее умеренно левое направление. Выбранные на земские должности помещикикуда больше склонялись вправо и настроены были, главным образом,консервативно-либерально; они недолюбливали бюрократию и выступали противвсяких проявлений произвола, однако настороженно относились к созданию вРоссии конституционной системы правления и особенно парламента, основанногона демократических выборах. В 1880-1890-х гг. у либералов и нереволюционныхрадикалов было модно поступать на земскую службу. Убежденные революционеры,с другой стороны, смотрели на такую деятельность с подозрением. Общим для этих пяти учреждений было то, что они предоставлялиобществу средства для борьбы с вездесущей бюрократией; по этой причине ониделались основным объектом репрессий. В последние годы XIX в., когдамонархия перешла в решительное контрнаступление против общества, науниверситеты, журналы и земства обрушились особенно чувствительные удары. Первые разногласия в среде русской интеллигенции появились в конце1830-х гг. и связаны были с исторической миссией России. Шеллинговская игегелевская философия в общей форме поставили вопрос о том, какой вкладвнесла каждая крупная страна в прогресс цивилизации. Немецкие мыслителиимели обыкновение отрицать вклад, сделанным славянами, и низводить их вкатегорию "неисторических" рас. В ответ славяне выставили себя волнойбудущего. Первыми славянофильские идеи выдвинули поляки и чехи,непосредственно страдавшие от немцев. В России вопрос этот встал с особойостротой несколько позднее, после 1836 г., в связи с опубликованиемсенсационной статьи Петра Чаадаева, бывшего виднейшей фигурой московскогосвета. Чаадаев, находившийся под сильным влиянием католической мысли эпохиРеставрации и сам близко стоявший к переходу в католичество, утверждал, чтоиз крупнейших стран лишь Россия не внесла никакого вклада в цивилизацию. Ивообще Россия является страной без истории: "Мы живем одним настоящим всамых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвогозастоя."*18 Россия являет собою нечто вроде болота истории, тихой заводи, вкоторой чтото иногда колыхнется, но настоящего движения нет. Так вышло из-затого, что христианство было почерпнуто из нечистого источника - из Византии,поэтому православие оказалось отрезанным от столбовой дороги духовности,ведущей из Рима. За такие идеи Чаадаева официально объявили умалишенным, ион отчасти повинился, но в конце жизни пессимизм его в отношении Россиивозродился вновь: Говоря о России, постоянно воображают, будто говорят о таком жегосударстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия - целыйособый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека,-именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаковоэто - олицетворение произвола. В противоположность всем законамчеловеческого общежития Россия шествует только в направлении своегособственного порабощения и порабощения всех соседних народов. И поэтому былобы полезно не только в интересах других народов, а и в ее собственныхинтересах - заставить ее перейти на новые пути.*19 *18 Первое письмо о философии истории, в М. Гершензон, ред.,Сочинения и письма П, Я. Чаадаева, т. II. М., 1914, стр. 111. *19 П. Я. Чаадаев, "Неопубликованная статья". Звенья, т. III/IV,1934, стр. 380. Чаадаевское эссе 1836 г. всколыхнуло дискуссию, бушевавшую двадесятилетия и расколовшую русскую интеллигенцию надвое. Один лагерь -славянофильский - породил наиболее плодотворное течение русской общественноймысли. Он создал первую идеологию русского национализма (в отличие отксенофобии), и сделал это путем заимствования идей в Западной Европе, чтобыс их помощью возвысить Россию на западноевропейский счет. Его будущиетеоретики вышли из рядов среднего дворянского слоя, сохранившего теснуюсвязь с землей. Идеи их получили первоначальную разработку в ходе дискуссий,которые велись в московских салонах в конце 1830-х-1840-х гг. В 1850-х гг.,когда влияние их достигло своей наивысшей точки, славянофилы образовалипартию вокруг журнала "Московитянин". Хотя они декларировали полноеотсутствие интереса к политике, им постоянно доставалось от властей,подозрительно относившихся к любой идеологии - даже к такой, котораяотдавала предпочтение абсолютизму. Согласно теории славянофилов, всеважнейшие различия между Россией и Западом в конечном итоге коренятся врелигии. Западные церкви с самого своего зарождения подпали под влияниеантичных культур и переняли у них отраву рационализма и суетности.Православие же сохранило верность истинным христианским идеалам. Оноявляется подлинно соборной церковью, черпающей силы из коллективной веры имудрости паствы. Соборность представляет собою наиболее типическую чертурусского национального характера и составляет основу всех русскихучреждений. На Западе же, напротив, основы организованной жизни имеютиндивидуалистическую и легалистическую природу. Благодаря православиюроссиянам удалось сохранить "цельную" личность, в которой слияние веры илогики порождает более высокий тип знания, названный Хомяковым "живымзнанием". Погрязшая в рационализме западная цивилизация изолировала человека отобщества себе подобных: следуя велениям своего разума, западный человекзамыкается в своем собственном мирке. Если употребить слово, которое Гегельсделал популярным, он "отчужден". В России же, напротив, каждый человек(кроме людей европеизировавшихся) сливается с обществом и ощущает себяединым с ним. Мыслящим русским людям, получившим западное образование, надовернуться к обществу, к крестьянству. По мнению славянофилов, стихийносложившаяся общественная организация, типичным примером которой служатсельская община и артель, является вполне естественной формой для выражениясоциальных инстинктов русского человека. Легализм и частная собственностьчужды русскому духу. Из этих посылок вытекала своеобразная анархо-консервативнаяполитическая философия. С точки зрения славянофилов, в России традиционнопроводится резкое разграничение между властью и землей. Земля доверяетгосударству управление высокой политикой и не связывает его никакимиюридическими ограничениями. Самое большее она просит, чтоб ее выслушалиперед тем, как принимать важные решения. Взамен государство не стесняетправа общества жить посвоему Это взаимоуважение между государством иобществом, не скованное какими-либо формальностями, и есть истинная русскаяконституция. Традицию эту нарушил Петр, и начиная с его царствования Россияследовала путем, абсолютно чуждым ее природе. Создав в Петербургебюрократическую машину, Петр поломал связи между монархией и народом. Хужетого, он покусился на народные обычаи, привычки и веру. Весь петербургскийпериод русской истории есть одно чудовищное недоразумение. Стране следуетвернуться к своему наследию. Не нужно ни конституции, ни парламента, ни кчему и назойливая, беззаконная бюрократия. "Землю" надобно возвратитьнароду, имеющему право на любые вольности, кроме политических. Крепостноеправо должно быть отменено. Точка зрения славянофилов не имела ничего общего с историческимифактами и недолго способна была выдерживать огонь научной критики. Однакоданные о развитии русского государства и общества, очерченные напредшествующих страницах, были неизвестны в середине XIX в., когда быласформулирована теория славянофильства, поскольку эти данные являются главнымобразом продуктом научных изысканий, проведенных за последнее столетие. Повсей видимости, славянофильское мировоззрение было меньше обязанособственной русской традиции, чем тогдашнему движению "Молодая Англия".Славянофилы были большими англоманами (Франция и Германия, напротив, были имне по душе) и хотели бы, чтобы в России была такая же неписаная конституция,при которой отношения между монархией и народом регулируются не писанымзаконом, а обычаем, когда монархия (в идеале) является союзницей трудящихсяклассов, когда бюрократия малочисленна и слаба, и когда в силу естественногопорядка вещей государство не стесняет права общества заниматься своимиделами. Разумеется, они почти ничего не знали об исторических предпосылкахкомпромиссного викторианского устройства или о той роли, какую играют в немстоль ненавистные им законоправие, частная собственность и узаконенноепротивоборство между правителями и управляемыми. Такое карикатурноидеализированное представление о прошлом позволяло славянофилам утверждать,что Россия является страной будущего, и что ей суждено разрешить проблемы,отравляющие жизнь человечества. Ее лепта будет заключаться в распространениидобровольных обществ, созданных в духе братской любви, и в постройкеполитической системы, основанной на доверии между властью и народом. Такимобразом русские люди навсегда избавятся от бушующих в мире политических иклассовых конфликтов. Историки, любящие симметрию, создали зеркальное отражениеславянофилов, партию, которую они окрестили западниками - однако труднообнаружить какое-либо единство среди противников славянофильских построений,за исключением единства отрицательного свойства. Западники отвергали взглядыславянофилов на Россию и на Запад как смесь невежества и утопизма. Там, гдеславянофилы усматривали глубокое религиозное чувство, они виделипредрассудки, граничащие с безверием (см. письмо Белинского к Гоголю, цит.выше, стр. #212). Историкам из числа противников славянофильства не стоилобольшого труда разгромить одно за другим излюбленные славянофильскиеубеждения: они смогли продемонстрировать, что передельческая община не имеетдревнего, стихийного, "народного" происхождения, но есть институт, созданныйгосударством для удобства податного обложения; что у любого из"революционных" нововведений Петра имелись предшественники в МосковскойРуси; что так называемого взаимопонимания между государством и обществомсроду не существовало, и что русское государство всегда ломало костиобществу своим необъятным весом. Они не отрицали, что Россия отлична отЗапада, однако относили это отличие за счет не ее своеобразия, а ееотсталости. Они не видели в России практически ничего, достойногосохранения, а та малость, которую следовало бы сохранить, была созданагосударством и особенно Петром Первым. Помимо своего отрицания славянофильской идеализации западники неимели общей идеологии. Одни из них были либералами, другие - радикалами,даже крайними радикалами. Однако радикализм их претерпевал изменения. НаБелинского, к примеру, под конец жизни вдруг снизошло озарение, что Россиинужен не социализм, а буржуазия, а Герцен, бывший всю жизнь красноречивымпроповедником кардинальных перемен, в одном из последних своих сочинений("Письма к старому товарищу") выступил с отрицанием революции. В связи сэтим будет, возможно, лучше называть движение западников "критическимдвижением", поскольку его характернейшей чертой было в высшей степеникритическое отношение к прошлому и настоящему России. Помимо истории, егоглавным поприщем была литературная критика. Белинский, бывший самымпоследовательным западником своего поколения, превратил рецензию и очерк вмощное орудие общественного анализа. Он использовал свое значительноевлияние для опровержения всякой идеализации русской действительности ипропаганды литературной школы, которую считал реалистической. Именноблагодаря ему русский писатель впервые осознал свою общественную роль. В царствование Александра II в русском общественном мнении произошелрезкий раскол. Идеалистическое поколение все еще в основном занималосьвопросом "кто мы?". А пришедшее после 1855 г. новое поколение"позитивистов", или "реалистов", задалось вопросом более прагматическим,сформулированным впервые Новиковым: "что делать нам?". В процессе ответа наэтот вопрос интеллигенция размежевалась на два крыла - консервативное ирадикальное, между которыми притулились немногочисленные сторонникилиберального подхода. В отличие от предшествующей эпохи, когдаидеологические противники продолжали видеться в свете и соблюдать правилаобыденной учтивости, в царствование Александра конфликт идей был перенесенна личности и нередко приводил к ярой вражде. Поводом для этой перемены явились проведенные новым государем ВеликиеРеформы, большая часть которых уже упоминалась на этих страницах. Онисостояли из освобождения крепостных, за которым последовало учреждениеземств и городских дум, реформа судебной системы (которая будет затронута вследующей главе) и введение обязательной воинской повинности. Это быланаиболее грандиозная попытка в истории России привлечь обществом активномуучастию в жизни страны, хотя и без предоставления ему возможности игратьроль в делах политических. Реформы произвели огромное возбуждение в обществе, особенно средимолодежи, внезапно получившей такие возможности для приложения своихобщественных сил, каких прежде не было и в помине. Она могла теперь вступатьна такие поприща, как юриспруденция, медицина и журналистика, могла работатьв земствах и в городских думах, могла делать карьеру на военной службе, ибопростолюдинам открылась дорога в ряды офицерства, и, превыше всего, моглаустановить связь с освобожденным, крестьянином и помочь ему подняться доуровня гражданина. Конец пятидесятых - начало шестидесятых годов быливременем редкостного единодушия, когда левые правые и центр объединилиусилия, чтобы помочь правительству провести программу грандиозных реформПервая брешь в этом едином фронте образовалась и начале 1861 г., когда былиопубликованы условия, на которых освобождались крестьяне. Левое крыло,возглавляемое Чернышевским и его "Современником", было разочаровано тем, чтокрестьянин получил лишь половину обрабатываемой им земли, да еще должен былза нее расплачиваться, и объявило всю затею с освобождением бессовестнымнадувательством. Студенческие волнения в начале 1860-х гг. вкупе с польскимвосстанием 1863 г. и прокатившейся в то же время волной таинственныхподжогов в Петербурге убедили многих консерваторов и либералов в наличиинекоего заговора. "Русский вестник", бывший до сего времени органомумеренных кругов, теперь резко подался вправо и начал нападать на левых спатриотических позиций. Ряды самих радикалов раскололись еще дальше."Современник" обрушился с яростными персональными нападками на интеллигентовстаршего поколения, обвиняя их в инертности и отсутствии серьезныхубеждений. Герцен ответил ему на страницах своего лондонского "Колокола",где обвинил младшее поколение в хронической желчности. Тогда Чичеринобрушился на Герцена за его революционные наклонности, а Чернышевскийобозвал Герцена "скелетом мамонта". К 1865 г. русское общественное мнениепребывало в состоянии глубокого раскола. Но главная дискуссия представляласобою диалог между радикалами и консерваторами, которые не моглидоговориться ни о чем, кроме своей общей неприязни к рассудительнымпрагматическим деятелям центра. 1860-е и 1870-е гг. были Золотым Векомрусской мысли, ибо в тот период были высказаны и обсуждены все основныетемы, с тех пор занимающие интеллигенцию. Новый радикализм развился на основе "научной", или "позитивистской",философии, начавшей проникать в Россию с Запада в завершающие годыниколаевского царствования, но окончательно полонившей радикальное левоекрыло лишь при новом государе. Замечательные свершения химии и биологии в1840-х гг., особенно открытие закона сохранения энергии и клеточногостроения живых организмов, вызвали появление в Западной Европеантиидеалистического течения, исповедующего грубые формы философскогоматериализма. В писаниях Бюхнера и Молешотта, которые русская молодежьвоспринимала как откровение, говорилось о том, что космос состоит из однойматерии, что все в ней происходящее может быть сведено к элементарнымхимическим и физическим процессам, и что в таком космосе нет места для Бога,души, идеалов и прочих метафизических субстанций. Фейербах объяснил, чтосама идея Бога суть отражение человеческих устремлений, а его последователиприменили это психологическое объяснение к деньгам, государству и другиминститутам. В предисловии к своей "Истории цивилизации в Англии",пользовавшейся в России бешеным успехом, Бокль обещал, что статистическаянаука позволит заранее предсказать с математической точностью все проявленияобщественного поведения. Идеи эти, подкрепленные, казалось, авторитетоместественных наук, создавали впечатление, что наконец-то найден ключ кпониманию человека и общества. Воздействие их нигде не было так сильно, какв России, в которой отсутствие гуманистической традиции и светскогобогословия сделали интеллигенцию особенно падкой на детерминистскиетрактовки. Теперь левая молодежь с презрением отвергала идеалистическуюфилософию, приводившую в такой восторг старших; то есть по меньшей мереотвергала ее сознательно, ибо подсознательно сохраняла немалый заряд личногоидеализма и веру в исторический прогресс, которую, стро