Глава 6. Крестьянство

Вряд ли есть смысл подробно объяснять, почему наш обзор общественныхклассов старой России начинается с крестьянства. Еще в 1928 г. четыре пятыхнаселения страны составляли лица, официально причисленные к крестьянскомузванию (хотя и не все из них обязательно занимались земледелием). Дажесегодня, когда переписи показывают, что большинство жителей России относятсяк горожанам, в стране сохраняются несомненные следы крестьянского прошлогоиз-за того, что жители советских городов в большинстве своем были раньшекрестьянами или представляют собою ближайших потомков крестьян. Как будетпоказано ниже, на протяжении всей русской истории городское населениесохраняло тесные связи с деревней и переносило свои деревенские привычки нагородскую почву. Революция показала, насколько непрочной была урбанизациястраны. Почти сразу же после ее начала городское население стало разбегатьсяпо деревням; с 1917 по 1920 г. Москва потеряла половину своих жителей, аПетроград - две трети. Как ни парадоксально, хотя революция 1917 г.совершилась во имя создания городской цивилизации и была направлена против"идиотизма деревенской жизни", на самом деле она усилила влияние деревни нарусскую жизнь. После свержения и разгона старой европеизированной элитызанявший ее место новый правящий класс в массе своей состоял из крестьян вразных обличьях - земледельцев, лавочников и фабрично-заводских рабочих.Поскольку настоящей буржуазии в качестве образца для подражания не было,новая элита инстинктивно строила себя по образу и подобию деревенскоговерховода - кулака. И по сей день ей не удалось избавиться от следов своегодеревенского происхождения. В середине XVI в., во время поземельного прикрепления крестьян, ониначали переходить от подсечно-огневого земледелия к трехполью. При этойсистеме пашня делилась на три части, одну из которых засевали веснойяровыми, другую в августе - озимыми, а третью держали под паром. Наследующий год поле, бывшее под озимыми, засевалось яровыми, пар - озимыми, аяровое поле оставлялось под паром. Цикл этот завершался каждые три года.Такой метод использования земли не был особенно экономным, хотя бы потому,что треть земли при нем постоянно стояла без дела. Агрономы стали критическивысказываться о нем еще в XVIII в., и на крестьян оказывали немалоедавление, чтобы заставить их отказаться от трехполья. Однако, как показал напримере Франции Марк Блох, чьи выводы были подтверждены на русском материалеМайклом Конфино (Michael Confino), сельскохозяйственные методы нельзяотделить от всего, комплекса крестьянских институтов в целом. Мужик отчаянносопротивлялся попыткам заставить его отказаться от трехполья, котороегосподствовало в русском земледелии и добрую часть двадцатого века.*1 *1 См. блестящее исследование Майкла Конфино [Michael Confine] поданному предмету, Systemes agraires et progres agricole (Paris - The Hague1969) Исследователи русской деревни часто отмечают весьма резкий контрастмежду ее жизненным ритмом в летние месяцы и в остальную часть года.Краткость периода полевых работ вызывает необходимость предельногонапряжения сил в течение нескольких месяцев, за которыми наступаетдлительная полоса безделья. В середине XIX в. в центральных губерниях страны153 дня в году отводились под праздники, причем большая их часть приходиласьна период с ноября по февраль. Зато примерно с апреля по сентябрь времени неоставалось ни на что, кроме работы. Историки позитивистского века, которымполагалось отыскивать физическое объяснение для любого культурного илипсихологического явления, усматривали причину несклонности россиян ксистематическому, дисциплинированному труду в климатических обстоятельствах: В одном уверен великоросс - что надобно дорожить ясным летним рабочимднем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческоготруда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременнымнежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить,усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться споля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался кчрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро,лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего изимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжениютруда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде вЕвропе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному иразмеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии.*2 *2 В. Ключевский, Курс русской истории, М., 1937, I, стр. 324-5. Весна наступает в России внезапно. Разом ломается на реках лед, ивызволенные из зимнего заточения воды гонят льдины вниз по течению, сметаяна своем пути все преграды и перехлестывая через берега. Белая пустыняобращается в зеленое поле. Земля пробуждается к жизни. Такова русскаяоттепель - природное явление настолько замечательное своей внезапностью, чтослово это с давних времен используют, чтобы описать пробуждение духа, мыслиили политической жизни. С началом оттепели для крестьянина наступает полосанапряженнейшего физического труда; до появления машин работали и по 18 часовв день. Проворство, с которым надо было завершить полевые работы,оборачивалось одной из самых скверных сторон крепостничества: крепостной немог рассчитать время так, чтобы отработать положенное на хозяина, а потомспокойно трудиться на себя. Иногда помещики заставляли крепостных спервавозделать господскую землю и лишь потом позволяли им заняться своей. В такихслучаях крестьяне трудились круглые сутки, днем обрабатывая помещичью землю,а ночью - свою собственную. Темп полевых работ достигал наивысшегонапряжения в августе месяце, когда надо было сжать яровые и посеять озимые.Короткое время полевых работ оставляло так мало возможности дляэкспериментирования, что нечего удивляться косности русского крестьянина,когда речь заходила о каких-либо переменах в его привычной работе; одинложный шаг, потеря нескольких дней - и ему предстоит голодовка. Как только земля, твердая зимой, как камень, размягчалась,крестьянская семья отправлялась в поле пахать и сеять яровые. В северных ицентральных областях главной яровой культурой был овес, а озимой - рожь. ВXIX в. крестьянин потреблял в среднем три фунта хлеба в день, а во времяурожая и до пяти фунтов. Пшеницу там сеяли меньше, отчасти потому, что онахуже переносит местный климат, отчасти из-за того, что она требует большезаботы, чем рожь. Дальше к югу и на восток рожь уступала место овсу ипшенице, которую выращивали главным образом на вывоз в Западную Европу.Картофель появился в России довольно поздно и не вошел в XIX в. в числоважнейших культур: под него отводилось лишь 1,5% посевной площади (1875 г.).Поскольку по случайному совпадению за появлением в России картофеля в 1830-хгг. последовала большая эпидемия холеры, вокруг него образовались всяческиесуеверия. На своих собственных огородах крестьяне выращивали главным образомкапусту и огурцы, которые были важнейшей частью их рациона после хлеба;огурцы солили, капусту квасили. Овощи занимали в крестьянском рационепервостепенное место, поскольку по предписаниям православной церкви посредам и пятницам, а также во время четырех больших постов, длившихся понесколько недель, верующим полагалось воздерживаться не только от мяса, но иото всякой еды животного происхождения, включая молоко и молочные продуктыНациональным напитком был квас; к чаю приобрели вкус лишь в XIX в. Пища былаострой и однообразной, но здоровой. Жили крестьяне в бревенчатых избах, обставленных очень скудно: столда лавки, вот и почти вся мебель. Спали на глиняных печах, занимавших дочетверти избы. Труб, как правило, не делали и топили по-черному. В каждойизбе был "красный угол", где висела по меньшей мере одна иконасвятого-покровителя, обыкновенно Николая Угодника. Приходивший гость преждевсего бил перед иконой поклоны и крестился.*3 Санитария и гигиена былисовсем незатейливы; в каждой деревне была баня, скопированная с финскойсауны, где крестьяне мылись по субботам и переодевались в чистое. Будничнаяодежда была непритязательна: крестьяне победнее носили платье,представлявшее собою сочетание славянского и финского стилей - длиннуюполотняную рубаху, перевязанную у пояса, полотняные штаны, лапти иливаленки,- все домашнего изготовления. Кто мог позволить себе покупнуюодежду, предпочитал восточный покрой. Зимой крестьяне носили тулупы изовчины. Женщины повязывали голову платком - вероятно, поздний отголосокчадры. *3 Интересно, как коммунистический режим воспользовался этимикрестьянскими символами в своих собственных целях. "Красный" - слово,значившее для крестьянина также и "красивый", сделалось эмблемой режима илюбимейшим его прилагательным. Говорит сама за себя и аналогия между"большаком" в "большевиком" - в обоих случаях это символ власти. Великорусская деревня была выстроена в линейном плане: по бокамширокой немощеной дороги стояли избы с огородами. Деревню окружали поля.Стоявшие на отшибе среди полей отдельные хутора встречались в основном наюге страны. Теперь мы переходим к крепостному праву, которое вкупе со сложнойсемьей и общиной являлось одним из трех важнейших крестьянских учрежденийпри старом режиме. Для начала приведем кое-какие статистические данные.Будет серьезной ошибкой полагать, что до 1861 г. крепостные составлялибольшинство российского населения. Последняя ревизия до освобождениякрестьян (1858-1859 г.) показала, что в России было 60 миллионов жителей. Изэтого числа 12 миллионов являлись вольными людьми: дворяне, духовенство,мещане, крестьяне-единоличники, казаки и т. д. Остальные 48 миллионовразделялись примерно поровну на две категории сельских жителей:государственных крестьян, хотя и прикрепленных к земле, но не считавшихсякрепостными, и помещичьих крестьян, сидевших на частной земле и личнозакрепощенных. Последние, крепостные в строгом смысле слова, составляли37;7% населения империи (22.500 тысяч человек).*4 Самые крупные скоплениякрепостных располагались в двух районах: в центральных губерниях, колыбелиМосковского государства, где зародилось крепостничество, и в западныхгуберниях, приобретенных с разделом Польши. В этих областях крепостныесоставляли больше половины населения. В иных губерниях процент крепостныхдостигал почти 70. По мере удаления от центральных и западных губерний ихчисло убывало. В большинстве пограничных областей, включая Сибирь,крепостной неволи не знали. Государственные крестьяне разделялись нанесколько неоднородных групп. Костяк их состоял из обитателей царских земельи остатков "черносошных" крестьян, большую часть которых монархия раздаласлужилому люду. Обе эти группы были поземельно прикреплены во второйполовине XVI в. В XVIII в. к ним были добавлены крестьяне изсекуляризованных монастырских и церковных владений, инородцы, в том числетатары, финские народности, населявшие центральную Россию, и кочевникиСибири и Средней Азии, и самостоятельные землевладельцы, не входившие ни вкакое сословие, включая деклассированных дворян. Поскольку они не платилиаренды и не работали на помещику, с государственных крестьян взыскиваласьболее высокая подушная подать, чем с владельческих. Им не разрешалосьбросать свою деревню без дозволения властей. В остальном они были вполнесвободны. Заплатив положенный взнос, они могли записаться в ряды городскоготоргового люда, и из их числа вышла немалая часть русских купцов, равно каки промышленников и фабричных рабочих. Хотя у них не имелось юридическогоправа на обрабатываемую ими землю, они могли распоряжаться ею, как хотели.Деятельность крестьян - земельных спекулянтов заставила правительство издатьв середине XVIII в. указы, резко ограничившие куплю-продажу государственнойземли. Сомнительно, однако, чтоб эти указы возымели действие. В то же времяправительство также заставило государственных крестьян, доселе владевшихземлей, дворами, вступить в общины. Больше всего жизнь государственныхкрестьян отравляли вымогателичиновники, защиты от которых искать было негде.Чтобы навести в этом деле порядок, Николай I учредил в конце 1830-х гг.Министерство Государственных Имуществ, которому было вверено управлениегосударственными крестьянами. Одновременно государственные крестьянеполучили право собственности на свою землю и разрешение создавать органысамоуправления. С тех пор они сделались фактически свободными людьми. *4 А. Тройницкий, Крепостное население в России по десятой народнойпереписи, СПб.. 1861 В категории владельческих крестьян, то есть собственно крепостных,следует различать тех, кто рассчитывался с помещиком по большей части илиисключительно оброком, и тех, кто отрабатывал барщину. Географическоерасположение этих двух групп в основном совпадает с делением на лесную зону(на севере) и черноземный пояс (на юге и юго-востоке). До начала XIX в., когда основная область русского земледелиярешительно сдвинулась в черноземный пояс, она лежала в центральном районетайги. Выше отмечалось, что качество почвы и климатические условия позволялиздесь населению не умереть с голоду, но не давали ему, как правило,возможности произвести значительный избыток продовольствия. Именно по этойпричине множество крестьян в лесной зоне, особенно поблизости от Москвы,были земледельцами лишь по названию. Они сохраняли связь с родной общиной ипродолжали платить подушную подать и свою долю оброка, однако уже больше неработали на земле. Такие крестьяне бродили по стране в поисках заработка,нанимались на фабрики и рудники, батрачили или делались коробейниками.Например, многие извозчики и проститутки в городах были крепостными иотдавали часть своего заработка помещику. Оброчные крестьяне частосоединялись в артели, работавшие по заказам частных клиентов и делившиеприбыль между своими членами. Существовало множество артелей каменщиков иплотников. К числу наиболее знаменитых относилась артель банковскихпосыльных, гарантировавшая сохранность крупных денежных сумм, проходившихчерез руки ее членов; очевидно, они делали свое дело вполне добросовестно. В1840-х гг. от 25 до 32% всех крестьян мужского пола в северо-восточныхгуберниях России жили вне своих деревень.5* В некоторых местностяхкрепостные сдавали свою землю другим крепостным или бродячим батракам, асами полностью переключались на ремесленное производство. Так, в первойполовине XIX в. на Севере появилось множество деревень, Bсе крепостноенаселение которых занималось изготовлением разнообразнейших товаров, средикоторых на первом месте стояли хлопчатобумажные ткани,- эту отраслькрепостные практически монополизировали. Поскольку на Севере земледелиеприносило скудную прибыль, тамошние помещики предпочитали сажать своихкрепостных на оброк. Опыт показывал, что если крестьян предоставить самимсебе, они прекрасно разберутся, где им лучше заработать, а с богатыхкрестьян получался и более высокий оброк..Хозяева зажиточных крепостныхкупцов и промышленников (типа тех, которых мы опишем в главе, посвященнойсреднему классу) облагали их под видом оброка неким частным подоходнымналогом, который мог достигать многих тысяч рублей в год. Наканунеосвобождения 67,7% помещичьих крестьян в семи центральных губерниях сиделина оброке. Здесь барщина существовала обыкновенно в поместьях меньшегоразмера, где было сто или менее того крепостных душ мужского пола. На Севереу крепостного было больше земли: поскольку эта земля была не так плодородна,помещик меньше был в ней заинтересован. Помещики, за исключением самыхбогатейших, обычно передавали свои имения крепостным за твердый оброк, асами перебирались в город или записывались на государственную службу. НаСевере площадь земельного участка на душу мужского пола в среднем составляла4,7 гектара по сравнению с 3,5 гектара в черноземной полосе. *5 И. Д. Ковальченко, Руское Крепостное крестьянство в первойполовине XIX в, М., 1967, стр. 86. На Юге и Юго-Востоке помещичьи крестьяне находились в ином положении.Здесь плодородие почвы давало помещикам побуждение жить в имениях исамолично вести хозяйство. Такая тенденция пошла со второй половины XVIIIв., но проявилась полностью лишь в XIX в. Чем больше северные помещикисворачивали сельскохозяйственное производство, тем больше был стимулразвивать его на юге, поскольку рынок на продовольственные продукты насевере продолжал расширяться. Этот стимул сделался еще сильнее с открытиемвнешних рынков. После того, как Россия нанесла решительное поражениеОттоманской империи и установила свое господство над северными берегамиЧерного моря, были выстроены Одесса и другие незамерзающие порты, черезкоторые зерно можно было вывозить в Западную Европу. Когда Англия отменилахлебные законы (1846 г.), резко вырос экспорт пшеницы, выращенной на югеРоссии. В результате этих сдвигов образовалось областное разделение труда:черноземная полоса сделалась в 1850-х гг. житницей России, производящей 70%зерновых страны, а северные губернии поставляли три четверти всехпромышленных товаров.*6 Теперь южные помещики стали модернизировать своиимения на английский и немецкий лад, начали выращивать клевер и турнепс иэкспериментировать с научными методами скотоводства. Этим помещикам былабольше нужна рабочая сила, чем оброк. В 1860 г. всего 23-32% крепостных наюге сидели на оброке; остальные, составлявшие примерно две трети крепостногонаселения, отрабатывали барщину. Теоретически, земля, на которой работалибарщину, разделялась на две половины, первую из которых крестьянин пахал напомещика, а вторую - на себя. Однако законодательно эта норма установлена небыла. Существовало множество других вариантов, в том числе всяческиесочетания оброка с барщиной. Наиболее тяжкой формой барщины была месячина(см. выше, стр. #34).*7 *6 Ковальченко, цит. соч., стр. 68-9. *7 В свете относительной прибыльности земледелия на юге нет ничегоудивительного в том, что процент больших поместий в южных областях был выше,чем на севере. В 1859 г. в четырех типичных северных губерниях(Владимирской, Тверской, Ярославской и Костромской) лишь 22% крепостных жилина землях помещиков, владевших более чем тысячью душ. В черноземной полосе(Воронежская. Курская, Саратовская Харьковская губернии) соответствующаяцифра составляла 37%. <<страница 196>> Каково же было положение русских крепостных? Это один из техпредметов, о которых лучше не знать вовсе, чем знать мало. Мысль о том, чтолюди могут владеть себе подобными, кажется современному человеку настолькоотвратительной, что он вряд ли может судить о таких вещах беспристрастно.Лучшее руководство к анализу таких проблем содержится в словах великогоисторика экономики Джона Клэпхема (John Clapham), подчеркивавшего важностьразвития у себя "того, что можно назвать статистическим чувством, привычкиспрашивать о каждом учреждении, политической линии, группе или движении:насколько велики? как долго длились? как часто имели место? насколькорепрезентативны?".*8 Применение этой мерки к социальным последствиямПромышленной революции показало, что, вопреки укоренившимся мифам,Промышленная революция в Англии с самого начала приводила к повышениюжизненного уровня большинства рабочих. Подобных исследований жизненногоуровня русских крестьян до сих пор приведено не было. Однако мы знаемдостаточно, чтобы подвергнуть сомнению господствующие взгляды на крепостногои на его положение. *8 "Economic History as a Discipline" Encyclopedia of the SocialSciences (New York 1944), V, p. 328. Прежде всего следует подчеркнуть, что крепостной не был рабом, апоместье - плантацией. Русское крепостничество стали ошибочно отождествлятьс рабством, по меньшей мере еще лет двести тому назад. Занимаясь в 1770-хгг. в Лейпцигском университете, впечатлительный молодой дворянин из РоссииАлександр Радищев прочел "Философическую и политическую историю европейскихпоселений и коммерции в Индиях" Рейналя. В Книге Одиннадцатой этогосочинения содержится описание рабовладения в бассейне Карибского моря,которое Радищев связал с виденным им у себя на родине. Упоминания окрепостничестве в его "Путешествии из Петербурга в Москву" (1790 г.)представляют собою одну из первых попыток провести косвенную аналогию междукрепостничеством и рабовладением путем подчеркивания тех особенностей(например, отсутствия брачных прав), которые и в самом деле были свойственныим обоим. Антикрепостническая литература последующих десятилетий,принадлежавшая перу взращенных в западном духе авторов, сделала эту аналогиюобщим местом, а от них она была усвоена русской и западной мыслью. Но даже вэпоху расцвета крепостничества проницательные авторы нередко отвергали этуповерхностную аналогию. Прочитав книгу Радищева, Пушкин написал пародию подназванием "Путешествие из Москвы в Петербург", в котором имеется следующийотрывок: Фонвизин, [в конце XVIII в.] путешествовавший по Франции, говорит,что, по чистой совести, судьба русского крестьянина показалась емусчастливее судьбы французского земледельца. Верю... Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбомот ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений, какоехолодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Выподумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающихпод бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смита или об иголкахг-на Джэксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребления, непреступления, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет вмире несчастнее английского работника... У нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушнаяплатится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен (кроме какв близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленностиусиливает и раздражает корыстолюбие владельцев). Помещик, наложив оброк,оставляет на произвол своего крестьянина доставать оный, как и где он хочет.Крестьянин промышляет, чем вздумает и уходит иногда за 2000 верствырабатывать себе деньгу... Злоупотреблений везде много; уголовные делавезде ужасны. Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабскогоуничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говоритьнечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны.Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного словапо-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с нимусловия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называютun badaut [бездельником]; никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ниневежественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы неимел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляетсвою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знакроскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности.*9 *9 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, М.-Л,1949, VII, Стр. 289-91. Пушкинские воззрения на оброк к барщину в России несовсем верны. Даже авторитетное суждение Пушкина не заменит статистическихвыкладок. Однако мнение его заслуживает вполне серьезного внимания,поскольку он все же знал русскую деревню из первых рук и к тому же былнаделен незаурядным здравым смыслом. Как отмечает Пушкин, в отличие от раба Северной и ЦентральнойАмерики, русский крепостной жил в своей собственной избе, а не вневольничьих бараках. Он работал в поле под началом отца или старшего брата,а не под надзором наемного надсмотрщика. Во многих русских именияхразрезанная на мелкие участки помещичья земля перемежалась крестьянскиминаделами, чего отнюдь не было на типичной плантации. И, что наиболее важно,крепостному принадлежали плоды его труда. Хотя, говоря юридически,крепостной не имел права владеть собственностью, на самом деле он обладал еюна всем протяжении крепостничества - редкий пример того, когдагосподствующее в России неуважение к закону шло бедноте на пользу. Отношения между помещиком и крепостными также отличались от отношениймежду рабовладельцем и невольником. Помещик обладал властью над крепостнымипрежде всего в силу того, что был ответственен перед государством какналоговый агент и вербовщик. В этом своем качестве он распоряжался большой ибесконтрольной властью над крепостным, которая в царствование Екатерины IIдействительно близко подходила к власти рабовладельца. Он, тем не менее,никогда не был юридическим собственником крепостного, а владел лишь землей,к которой был прикреплен крестьянин. При освобождении крепостных помещики неполучили за своих крестьян возмещения. Торговля крепостными была строгозапрещена законом. Некоторые крепостники все равно занимались таким торгом вобход законодательства, однако в. общем и целом крестьянин мог быть уверен,что коли ему так захочется, он до конца дней своих проживет в кругу семьи всвоей собственной избе. Введенная Петром рекрутская повинность именно потомуявилась для крестьян великим бедствием, что ломала эту устоявшуюся традицию,год за годом отрывая от семьи тысячи молодых мужчин. Со временем сталовозможным посылать на военную службу кого-либо вместо себя или покупатьосвобождение от воинской повинности, но это решение было доступно немногим.Крестьяне смотрели на призыв в войско, как на смертный приговор. Как отмечалось выше, почти половина крепостных империи (примерночетверть их на юге и три четверти на севере) были съемщиками и платилиоброк. Эти крестьяне могли идти на все четыре стороны или возвращаться,когда хотели, и вольны были выбирать себе занятие по душе. Помещик в ихжизнь не вмешивался. Для них крепостное право сводилось к уплате налога(либо твердо установленного, либо в зависимости от заработка) дворянам,владевшим землей, к которой они были приписаны. Как бы ни относиться кнравственной стороне такого налога, он не имел ничего общего срабовладением, а был скорее пережитком своего рода "феодализма". Крепостничество в строгом смысле слова ограничивалось крестьянами,которые работали по большей части или исключительно на барщине, и особеннотеми из них, кто принадлежал помещикам с небольшими или средними имениями,где жило менее тысячи душ. В последнюю категорию входило, поприблизительному подсчету, от семи до девяти миллионов сидящих на барщинекрестьян обоего пола. Эта группа, составлявшая в 1858-1859 гг. от 12 до 15%населения империи, и представляла собою крепостных в классическом смыслеслова: они были прикреплены к земле, находились под непосредственной властьюсвоего помещика и принуждены были выполнять по его требованию любую работу. Бессмысленно, разумеется, пытаться делать какие-либо обобщенияотносительно положения такой многочисленной группы людей, тем более что мыимеем тут дело примерно с 50 тысячами помещиков (таково было приблизительноечисло землевладельцев, использовавших крестьян на барщине). До появлениянаучных исследований по этому вопросу мы можем исходить лишь из каких-тообщих впечатлений, которые как-то не подтверждают картины всеобщих мучений иугнетения, почерпнутой в основном из литературных источников. Очевиднаянеправедность крепостничества не должна затуманивать истинного положениявещей. Несколько англичан, писавших о своих российских впечатлениях, нашли,что положение русского крестьянина выгодно отличалось от условий у них народине, особенно в Ирландии; таким образом, пушкинская оценка получиланезависимое подтверждение.. Нижеследующие отрывки взяты из таких описаний.Первый принадлежит капитану английского флота, который предпринял в 1820 г.четырехлетнее пешее путешествие по России и Сибири, что дало ему редчайшуювозможность своими глазами увидеть жизнь русской деревни: <<страница 200>> Безо всяких колебаний... говорю я, что положение здешнегокрестьянства куда лучше состояния этого класса в Ирландия. В России изобилиепродуктов, они хороши и дешевы, а в Ирландии их недостаток, они скверны идороги, и лучшая их часть вывозится из второй страны, между тем как местныепрепятствия в первой приводят к тому, что они не стоят такого расхода. Здесьв каждой деревне можно найти хорошие, удобные бревенчатые дома, огромныестада разбросаны по необъятным пастбищам, и целый лес дров можно приобрестиза гроши. Русский крестьянин может разбогатеть обыкновенным усердием ибережливостью, особенно в деревнях, расположенных между столицами.*10 *10 Captain John Dundas Cochrane, Narrative of a Pedestrian Journeythrough Russia and Siberian Tartary (London 1824), p. 68. По-видимому,Пушкин в вышеприведенной цитате имел в виду именно Кокрейна, Второй написан английским путешественником, отправившимся в Россиюспециально для того, чтобы найти материал, который представил бы ее в болеенеприглядном свете, чем литература того времени: В целом... по крайней мере что касается просто [!] пищи и жилья,русскому крестьянину не так плохо, как беднейшим средь нас. Он может бытьгруб и темен, подвергаться дурному обращению со стороны вышестоящих,несдержан в своих привычках и грязен телом, однако он никогда не знаетнищеты, в которой прозябает ирландский крестьянин. Быть может, пища егогруба, но она изобильна. Быть может, хижина его бесхитростна, но она суха итепла. Мы склонны воображать себе, что если уж наши крестьяне нищенствуют,то мы можем по крайней мере тешить себя уверенностью, что они живут во многобольшем довольстве, чем крестьяне в чужих землях. Но сие есть грубейшеезаблуждение. Не только в одной Ирландии, но и в тех частях Великобритании,которые, считается, избавлены от ирландской нищеты, мы были свидетелямиубогости, по сравнению с которой условия русского мужика есть роскошь, живетли он средь городской скученности или в сквернейших деревушках захолустья.Есть области Шотландии, где народ ютится в домах, которые русский крестьянинсочтет негодными для своей скотины.*11 *11 Robert Bremner, Excursions in the Interior of Russia (London1839), I, pp. 154-5. Оценки этих очевидцев тем более весомы, что они никак несимпатизировали ни крепостничеству, ни какому-либо иному ущемлению, которомуподвергалось тогда большинство русского крестьянства. Особенно важно избавиться от заблуждений, связанных с так называемойжестокостью помещиков по отношению к крепостным. Иностранныепутешественники, побывавшие в России, почти никогда не упоминают о телесныхнаказаниях - в отличие от посетителей рабовладельческих плантацийАмерики.*12 Пропитывающее XX век насилие и одновременное "высвобождение"сексуальных фантазий способствуют тому, что современный человек, балуя своисадистические позывы, проецирует их на прошлое; но его жажда истязать другихне имеет никакого отношения к тому, что на самом деле происходило, когдатакие вещи были возможны. Крепостничество было хозяйственным институтом, ане неким замкнутым мирком, созданным для удовлетворения сексуальныхаппетитов. Отдельные проявления жестокости никак не опровергают нашегоутверждения. Тут никак не обойтись одним одиозным примером Салтычихи,увековеченной историками помещицы-садистки, которая в свободное время пыталакрепостных и замучила десятки дворовых насмерть. Она говорит нам о царскойРоссии примерно столько же, сколько Джек Потрошитель о викторианскомЛондоне. Там, где имеются кое-какие статистические данные, онисвидетельствуют об умеренности в применении дисциплинарных мер. Так,например, у помещика было право передавать непослушных крестьян властям дляотправки в сибирскую ссылку. Между 1822 и 1833 гг. такому наказаниюподверглись 1.283 крестьянина. В среднем 107 человек в год на 20 с лишниммиллионов помещичьих крестьян - это не такая уж ошеломительная цифра.*13 *12 He следует забывать также, что русский крестьянин никак неотносился к этим наказаниям с тем ужасом, с каким смотрит на них современныйчеловек. Когда в 1860-х гг. волостные суды получили право подвергатькрестьян либо штрафу, либо телесному наказанию,.обнаружили, что большинствокрестьян, если дать им выбор, предпочитало порку. *13 И. И. Игнатович, Помещичьи крестьяне накануне освобождения, СПб.,1902, стр. 24. Насколько можно понять, наиболее неприятным проявлением помещичьейвласти для крестьянина было вмешательство хозяина в его семейную жизнь и егопривычный труд. Помещикам надо было, чтобы крестьяне женились молодыми: онихотели, чтобы те размножались, и желали засадить за работу молодых женщин,которых обычай освобождал от барщины до замужества. Многие помещикизаставляли своих крепостных жениться сразу же по достижении совершеннолетия,если не раньше, и иногда даже подбирали для них партнеров. Не составляларедкости половая распущенность; хватает достоверных историй о помещиках,державших гаремы из крепостных девушек. Все это приводило крестьян в сильноевозмущение, и иногда они отплачивали крепостникам поджогами и убийствами.Вмешательство помещиков в привычную трудовую деятельность крепостных служилоеще более сильным источником недовольства. Намерения тут роли не играли:Доброхота-помещика, желавшего за свой собственный счет улучшить крестьянскуюдолю, не выносили точно так же, как безжалостного эксплуататора:"Достаточно, чтоб помещик приказал пахать землю на дюйм глубже, - сообщаетГакстгаузен, - чтобы можно было услыхать, как крестьяне бормочут: "Он плохойхозяин, он нас мучает". И горе ему тогда, если он живет в этой деревне!".*14Более того, заботливого помещика, поскольку он обычно чаще вмешивался впривычный строй крестьянской работы, скорее всего ненавидели даже пуще, чемего бессердечного соседа, пекшегося лишь о том, как бы получить оброкповыше. Создается впечатление, что крепостной принимал свое состояние с темже фатализмом, с каким он нес другие тяготы крестьянской жизни. Он готовбыл, скрепя сердце, отдавать часть своего труда и дохода помещику, потомучто так неизменно делали его предки. Он также терпеливо сносил выходкипомещика, покуда они не затрагивали самого для него важного - семьи иработы. Основная причина его недовольства была связана с землей. Он былглубоко убежден, что вся земля - пахота, выпасы и лес - по праву принадлежитему. Крестьянин вынес из самой ранней поры колонизации убеждение, что целина- ничья и что пашня принадлежит тому, кто расчистил ее и возделал. Убеждениеэто еще более усилилось после 1762 г., когда дворян освободили отобязательной государственной службы. Крестьяне каким-то инстинктом чуялисвязь между обязательной дворянской службой и своим собственным крепостнымсостоянием. По деревне поползли слухи, что одновременно с подписаниемманифеста о дворянских вольностях в 1762 г. Петр III издал другой указ,передающий землю крестьянам, но дворяне утаили его и упрятали императора втемнице. С того года крестьяне жили ожиданием великого "черного передела"всех частных земельных владений страны, и разубедить их не было никакойвозможности. Хуже того, русский крепостной забрал себе в голову, что хотьсам он принадлежит помещику, вся земля - крестьянская. На самом деле и то идругое было неверно. Это убеждение накаляло и без того напряженнуюобстановку в деревне. Из всего этого можно заключить, между прочим, чтокрестьянин не так уж сильно был настроен против крепостничества кактакового. *14 A. von Haxthausen. Studien uber die innern Zuslande... Russiland(Hanover 1847), II. стр 511 Нежелание сгущать краски в изображении жестокостей и призыв различатьмежду крепостным правом и рабовладением ни в коей мере не преследует целиобелить крепостную неволю, но предназначены просто для того, чтобы перевестивнимание с ее воображаемых пороков на истинные. Она безусловно былаотвратительным учреждением, и шрамы этого недуга. Россия носит по сей день.Один бывший узник нацистских лагерей сказал о них, что жизнь там была не такуж плоха, как обыкновенно полагают, но в то же время была и бесконечно хуже,под чем он, вероятно, имел в виду, что ужасы физического порядка были не такстрашны, как накапливающееся действие каждодневного втаптывания узника вгрязь. Mutatis mutandis и не проводя никаких параллелей между концлагерями ирусской деревней при крепостном праве, мы можем сказать, что тот же принципприложим и к ней. Нечто фатальное кроется во владении другим человеком, дажеесли оно принимает благополучные формы, нечто медленно отравляет и господинаи его жертву и в конечном итоге разрушает общество, в котором они оба живут.Мы коснемся воздействия крепостничества на помещика в следующей главе, аздесь займемся его влиянием на крестьянина, и особенно на его отношение квласти. Современные исследователи сходятся на том, что наиболее дурной чертойрусского крепостничества были не злоупотребления помещичьей властью, аорганически присущее ему беззаконие, то есть извечное подчинение крестьянинаникак не стесненной чужой воле. Роберт Бремнер (Robert Bremner), который ввышеприведенном отрывке благоприятно отозвался о достатке русскогокрестьянина, сравнивая его с ирландскими и шотландскими земледельцами (стр.#200), далее пишет: Пусть, однако, не думают, что раз мы признаем жизнь русскогокрестьянина во многих отношениях более сносной, чем у некоторых из нашихсобственных крестьян, мы посему считаем его долю в целом более завидной, чемудел крестьянина в свободной стране вроде нашей. Дистанция между нимиогромна, неизмерима, однако выражена быть может двумя словами: у английскогокрестьянина есть права, а у русского нет никаких!*15 *15 Bremner, Excursions, I, p. 156. В этом отношении доля государственного крестьянина не так ужотличалась от положения крепостного, по крайней мере до 1837 г., когда егоотдали под начало особого министерства (стр. #98). Обычай наделял русскихкрестьян множеством прав, которые, вообще говоря, почитались, но не имелиюридической силы и посему могли быть нарушены безнаказанно. Крестьянамзапрещалось жаловаться на помещиков и просто давать показания в суде,поэтому они не имели никакой защиты против любого лица, облеченного властью.Как мы знаем, помещики весьма редко пользовались своим правом высылатькрепостных в Сибирь, однако сам факт, что они могли это сделать, служилхорошим орудием устрашения. Это - лишь один из примеров произвола, которомуподвергался крепостной. Например, в 1840-х и 1850-х гг., ожидая отменыкрепостного права и надеясь сократить число работающих в поле крестьян,чтобы делиться землей с меньшим их числом, помещики тихо перевели в дворовыеболее полумиллиона крепостных Защиты от таких выходок искать было негде Небыло способа утихомирить и помещиков-доброхотов, заставлявших крестьяниспользовать ввезенную из-за границы непривычную сельскохозяйственнуютехнику или менять традиционный севооборот Когда правительство Николая I ссамыми лучшими намерениями принудило некоторых государственных крестьянотвести часть земли под картофель, те взбунтовались Крестьянину дела не былодо того, какими мотивами руководствовался хозяин, и в плохих, и в добрыхнамерениях он усматривал лишь попытку навязать ему чужую волю. Не умеяразличать между ними, он нередко отплачивал своим неудачным благодетелямвесьма жестоко. Не имея абсолютно никаких личных прав, признаваемых законом,крестьянин полагал, что любая власть по самой своей природе чужда ему ивраждебна Сталкиваясь с превосходящей силой, особенно когда ее применялирешительно, он повиновался Однако в душе он сроду не признавал, что кто-либоза пределами его деревенской общины имеет право им командовать. В царской России было гораздо меньше крестьянских волнений, чемпринято думать. По сравнению с большинством стран в XX в., русская деревняэпохи империи была оазисом закона и порядка Легко, конечно, высчитать числокрестьянских "волнений" и исходя из него доказывать, что количествобеспорядков неуклонно росло. Проблема, однако, состоит в дефинициях. Вцарской России любая официальная жалоба помещика на своих крестьянквалифицировалась властями как "волнение", вне зависимости от того, имело литакое место на самом деле, и вне всякой связи с характером проступка:бездельничанье, пьянство, кража, поджог, предумышленное или непредумышленноеубийство, - все это валилось в одну кучу. Каталог таких происшествийнапоминает полицейскую хронику и имеет примерно такую же ценность длявыведения уголовной статистики. На самом деле большинство так называемыхкрестьянских "волнений" не были сопряжены с насилием и представляли собоюпросто неповиновение.*16 Они выполняли такую же функцию, как забастовки всовременных демократических обществах, и точно так же не могут служитьнадежным барометром социального разлада или политического недовольства.Примерно раз в столетие русские крестьяне выходили из себя и принималисьубивать помещиков и чиновников, грабить и жечь имения. Первое большоекрестьянское восстание под предводительством Стеньки Разина произошло в1670-х гг., а второе, под началом Емельяна Пугачева, - столетие спустя(1773-1775). Оба начались на окраинах государства в казацких землях иблагодаря слабости губернской администрации распространились, как леснойпожар. В XIX в. в России не было крупных крестьянских возмущений, однако вXX одно за другим произошли два, первое в 1905-1906 гг. и второе - в 1917 г.Общей чертой этих больших бунтов, равно как и более локальных восстаний,было отсутствие политических целей. Русские крестьяне почти никогда небунтовали против царской власти; если уж на то пошло, их вожди утверждали,что являются подлинными царями, пришедшими отобрать трон у узурпаторов.Ненависть их направлялась против агентов самодержавия - тех двух классов,которые в условиях существовавшего тогда двоевластия эксплуатировали странудля своей личной выгоды. Лев Толстой, отлично знавший крестьянина,предсказывал, что мужик не поддержит попыток расшатать самодержавный строй."Русская революция, - говорит он в записной книжке в 1865 г., - не будетпротив царя и деспотизма а против поземельной собственности". *16 Daniel Field в журнале Kritika (Cambridge, Mass.), Vol. 1. No. 2(Winter 1964-65), P. 20. Крепостной, способный иногда на отчаянное насилие, в обыденной жизнискорее добивался своего ненасильственными средствами. Он поднял искусстволжи на большую высоту. Когда ему не хотелось чего-то делать, он разыгрывалдурачка, а будучи разоблаченным, изображал неподдельное раскаяние."Крестьяне почти во всех обстоятельствах жизни обращаются к своему помещикутемными сторонами своего характера",- писал знаток русской деревниславянофил Юрий Самарин.- "Умный крестьянин, в присутствии своего господина,притворяется дураком, правдивый бессовестно лжет ему прямо в глаза, честныйобкрадывает его и все трое называют его своим отцом".*17 Такое поведение вотношениях с вышестоящими составляло резкий контраст с честностью ипорядочностью, которые выказывал крестьянин в отношениях с себе равными. Этораздвоение было не столько особенностью крестьянского характера, сколькооружием против тех, от кого у него не имелось иной защиты. *17 Цит в Б. Е. Нольде, Юрий Самарин и его время. Париж, 1926, стр.69. Какой бы тягостной ни была чужая власть над крестьянином, онаявлялась не единственной силой, сковывавшей его и расстраивавшей его планы.Существовала также и тирания природы, от которой он так зависел, - то, чтоГлеб Успенский нарек "властью земли". Земля цепко держала крестьянина вруках, когда рожала, когда нет, неизбывно непостижимая и капризная. Он бежалее с той же готовностью, с какой бежал помещика и чиновника, делаяськоробейником, ремесленником, чернорабочим в городах, кем угодно, лишь быотделаться от изнуряющей полевой работы. Не существует свидетельств того,что русский крестьянин любил землю; чувство это можно отыскать главнымобразом в воображении романтических дворян, наезжавших летом в свои имения. Если подумать о том, в каких клещах держали крестьянина капризнаяволя хозяина и чуть менее капризная воля природы (силы, которые он плохопонимал и которые никак не мог контролировать), то нечего удивляться, чтоизлюбленной его мечтой было сделаться абсолютно, безответственно свободным.Он звал это идеальное состояние волей. Воля означала полную необузданность,право на буйство, гулянку, поджог. Она была абсолютно разрушительнымпонятием, актом мести по отношению к силам, которые извека терзаюткрестьянина. Разночинец Белинский, знавший мужика лучше, чем его друзья издворян, высказался на эту тему достаточно прямо, когда усомнился восуществимости их мечты о демократической России: В понятии нашего народа свобода есть вопя, а воля - озорничество. Нев парламент пошел, бы освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы он,пить вино, бить стекла и вешать дворян, которые бреют бороду и ходят всюртуках, а не в зипунах...*18 18 Письмо к Д. И. Иванову от 7 августа 1837 г в [В. Г.] Белинский,Письма, СПб., 1914, 1, стр. 92. И в самом деле, самым доступным средством уйти от действительностибыло пьянство. Повесть Временных Лет, повествуя об обращении Руси вхристианство, сообщает, что киевские князья не остановили своего выбора наисламе из-за его запрета на спиртные напитки. "Руси есть веселие пити, неможет без него быти",- заявил, говорят, князь киевский Владимирмусульманским посланникам, приехавшим склонить его на свою сторону. Историяэта, разумеется, апокрифична, однако она, так сказать, канонизирует пьянствокак национальное увлечение. До XVI в. россияне пили медовуху и фруктовоевино. Затем они научились у татар искусству выгонки спирта. К середине XVIIв. пьянство сделалось настолько серьезной проблемой, что патриарх Никон иокружавшие его церковные реформаторы попытались ввести сухой закон. Россиянепили водку не регулярно, небольшими дозами, а чередовали периоды полноговоздержания с дикими запоями. Попав в кабак или в трактир, русскийкрестьянин быстро опрокидывал несколько стаканов водки, чтобы как можноскорее впасть в пьяное забытье. Как гласила поговорка, настоящий запойдолжен длиться три дня: в первый выпивают, во второй напиваются, а в третийпохмеляются. Венцом всему была Пасха. Тогда русские крестьяне, провожавшиедолгую зиму и готовившиеся к изнурительной череде полевых работ, лежалиничком в тумане алкогольных паров. Попытки бороться с пьянством вечнонатыкались на неодолимые препятствия, поскольку государство извлекало изпродажи спиртных напитков значительную часть своих доходов и посему былокровно заинтересовано в их потреблении. В конце XIX в. этот источник былсамой доходной статьей государственного бюджета. Сознание русского крестьянина было, если использовать терминологиюстарого поколения антропологов вроде Леви-Брюля (Levy-Bruhl), "первобытным".Наиболее выпуклой чертой сознания такого типа, является неумение мыслитьабстрактно. Крестьянин мыслил конкретно и в личностных понятиях. Например,ему стоило больших трудов понять, что такое "расстояние", если не выразитьоное в верстах, длину которых он мог себе представить. То же самое относитсяи ко времени, которое он воспринимал лишь в соотнесении с какой-токонкретной деятельностью. Чтобы разобраться в понятиях вроде "государства","общества", "нации", "экономики", "сельского хозяйства", их надо былосвязать с известными крестьянам людьми, либо с выполняемыми ими функциями. Эта особенность объясняет очарование мужика в лучшие его минуты. Онподходил к людям без национальных, религиозных и каких-либо иныхпредрассудков. Несть числа свидетельствам его неподдельной доброты поотношению к незнакомым людям. Крестьяне щедро одаривали едущих в сибирскуюссылку, и не из-за какой-то симпатии к их делу, а потому что они смотрели наних как на "несчастненьких". Во время Второй Мировой войны гитлеровскиесолдаты, пришедшие в Россию завоевателями и сеявшие там смерть, сталкивалисьв плену с подобными же проявлениями сострадания. В этой неабстрактной,инстинктивной человеческой порядочности лежала причина того, что радикальныеагитаторы, пытавшиеся поднять крестьян на "классовую борьбу", столкнулись стаким сильным сопротивлением. Даже во время революций 1905 и 1917 г.крестьянские бунты были направлены на конкретные объекты - месть тому илииному помещику, захват лакомого участка земли, порубку леса. Они не былинацелены на "строй" в целом, ибо крестьяне не имели ни малейшего подозренияо его существовании. Но эта черта крестьянского сознания имела и свою скверную сторону. Кчислу недоступных крестьянскому пониманию абстракций относилось и право,которое они были склонны смешивать с обычаем или со здравым смыслом. Они непонимали законоправия. Русское обычное право, которым руководствовалисьсельские общины, считало признание обвиняемого самым убедительнымдоказательством его вины. В созданных в 1860-х гг. волостных судах,предназначенных для разбора гражданских дел и управляемых самимикрестьянами, единственным доказательством в большинстве случаев былопризнание подсудимого.*19 Крестьянину точно так же трудно было понять, чтотакое "собственность", которую он путал с пользованием или владением. По егопредставлениям не живший в своем имении помещик не имел права ни на землю,ни на ее плоды. Крестьянин мог легко позаимствовать вещь, в которой, по егомнению, законный владелец не нуждался (например, дрова из господского леса),однако в то же самое время выказывал весьма острое чувство собственности,если речь шла о земле, скотине или орудиях других крестьян, поскольку этивещи были надобны для заработка на хлеб. Крестьяне смотрели на адвокатуру,созданную судебной реформой 1864 г., просто как на новую породу тех же самыхлихоимствующих чиновников: иначе зачем же адвокаты берут деньги завызволение попавших в судебную переделку? Крестьянин терпеть не могформальностей и официальных процедур и был не в состоянии разобраться вабстрактных принципах права и государственного управления, вследствие чегоон мало подходил для какого-либо политического строя, кроме авторитарного. *19 С.В. Пахман. Обычное гражданское право в России, СПб., 1877. I,стр. 410-12. Подобно другим "первобытным" существам, русский крестьянин обладалслабо развитым понятием собственной личности. Личные симпатии и антипатии,личное честолюбие и самосознание обыкновенно растворялись в семье или вобщине, по крайней мере до той поры, как крестьянин получил возможностьсколачивать большие капиталы, и тогда приобретательские инстинкты полезлинаружу в самой уродливой форме. Деревенская община, мир, сдерживалаантисоциальные инстинкты мужика - коллектив был выше своих индивидуальныхчленов. Хомяков как-то сказал, что "русский человек, порознь взятый, непопадет в рай, а целой деревни нельзя не пустить"*20. Но между тем связи,соединяющие и социализирующие деревенских обитателей, носили ярко выраженныйличный характер. Внешний мир воспринимался сквозь сильно запотевшее стеклокак нечто далекое, чужое и в общем-то совсем маловажное. Он составлялся издвух частей - необъятного святого сообщества православных и царстваиноземцев, делившихся на басурманов и немцев. Если верить словам живших вРоссии иностранцев, еще в XIX в. многие русские крестьяне не знали и неповерили бы, скажи им об этом, что в мире существуют другие народы и монархипомимо их собственных. *20 Цит Н. Л. Бродский, ред., Ранние славянофилы. М. 1910, стр LIII Крестьянин чутко осознавал разницу между себе равными и вышестоящими.Всякого человека, не облеченного властью, он звал братом, а имеющего властьвеличал отцом или, чуть более фамильярно, батюшкой. С себе равными онобращался на удивление церемонно. Приезжавшие в Россию путешественникиизумлялись, насколько учтиво здоровались друг с другом крестьяне, вежливокланяясь и приподнимая шапку. Один путешественник отмечает, что в отношенииполитеса они ничем не уступали парижанам, прогуливающимся по Boulevard desItaliens. Перед вышестоящими они либо били челом (привычка, приобретеннаяпри монголах), либо отвешивали поясной поклон. Иностранцы отмечают такжевеселость крестьянина, любовь к игре и песне, его добродушный нрав: дажебудучи сильно пьяным, он редко лез в драку. Однако стоит ознакомиться после этих описаний с крестьянскимипословицами, как неприятно поражаешься отсутствию в них мудрости илисострадания. В них проступает грубый цинизм и полное отсутствиеобщественного чувства. Этика этих пословиц безжалостна и проста: заботься осебе и не тревожься о ближнем. "Чужие слезы - вода". Когда революционныесоциалисты отправились в 1870-х гг. "в народ", дабы пробудить в немнегодование против несправедливости, они обнаружили к полному своемусмятению; что крестьянин не видел ничего дурного в эксплуатации как таковой.Он просто-напросто хотел превратиться из объекта эксплуатации вэксплуататора. А. Н. Энгельгардт, много лет живший среди крестьян, грустнозаключает, что в каждом русском крестьянине сидит кулак: Кулаческие идеалы царят в [крестьянской среде], каждый гордится бытьщукой и стремится пожрать карася. Каждый крестьянин, если обстоятельстватому поблагоприятствуют, будет самым отличнейшим образом эксплуатироватьвсякого другого, все равно, крестьянина или барина, будет выжимать из негосок, эксплуатировать его нужду.*21 *21 Из деревни: 12 писем.(1872-1887). М., 1960, стр. 415 А вот что имеет сказать поэтому поводу Максим Горький: В юности моей [ в 1880-е - 1890-е гг.] я усиленно искал по деревнямРоссии [того добродушного, вдумчивого русского крестьянина, неутомимогоискателя правды и справедливости, о котором так убедительно и красиво,рассказывала миру русская литература XIX века] и - не нашел его. Я встретилтам сурового реалиста и хитреца, который - когда это выгодно ему - прекрасноумеет показать себя простаком... Он знает, что "мужик не глуп, да - мирдурак" и что "мир силен, как вода, да глуп, как свинья". Он говорит: "небойся чертей, бойся людей". "Бей своих - чужие бояться будут". О правде онне очень высокого мнения: "Правдой сыт не будешь". "Что в том, что ложь,коли сыто живешь". "Правдивый, как дурак, тоже вреден".*22 *22 Максим Горький, О русском крестьянстве, Берлин, 1922, стр. 23. Делая скидку на то, что к концу XIX в., когда Горький пустился в своипоиски, крестьянин был подавлен и озлоблен экономическими затруднениями,остается фактом, что еще до усугубившего его тяготы освобождения он ужепроявлял многие из тех качеств, которыми наделяет его Горький. Крестьянскиероманы Григоровича, вышедшие в свет в 1840-х гг., и далевский сборниккрестьянских пословиц, напечатанный в 1862 г., рисуют с любой точки зрениянеприглядную картину. Чтобы разрешить противоречие между этими двумя обличьями, следует,видимо, предположить, что крестьянин совсем по-разному относился к людям, скоторыми у него были личные отношения, и к тем, с кем он состоял вотношениях, так сказать, "функциональных". "Чужие", чьи слезы ничего нестоили, дураки, которым предназначались ложь и битье, находились вне егосемьи, деревни и личных связей. Но поскольку именно "чужие" и составляли"общество" и "государство", разрушение стены, отделявшей маленькийкрестьянский "мир" от большого внешнего мира, произошедшее в XIX и XX вв.,оставило крестьянина в полном замешательстве и душевной расколотости. Он былплохо подготовлен к вступлению в добрые неличные отношения, а когда егопонуждали к этому обстоятельства, он тут же выказывал свои самые худшие,корыстные черты. В своей религиозной жизни крестьянин проявлял много внешнейнабожности. Он постоянно крестился, регулярно посещал длинные церковныеслужбы и соблюдал посты. Все это он делал из убеждения, что скрупулезноесоблюдение церковных обрядов (постов, таинств) и беспрерывное осенение себякрестом спасут его душу. Однако, он, кажется, плохо понимал - если понималвообще - Духовный смысл веры и религию как образ жизни. Он не знал Библию идаже "Отче наш". К попу он относился с полным презрением. Связь его схристианством была в общем поверхностной и проистекала прежде всего изпотребности в формулах и обрядах, с помощью которых можно было бы попасть нанебеса. Трудно не согласиться с оценкой, высказанной Белинским в егознаменитом письме к Гоголю: <<страница 212>> По-Вашему, русский народ - самый религиозный в мире: ложь! Основарелигиозности есть пиэтизм, благоговение, страх Божий. А русский человекпроизносит имя Божие, почесывая себе задницу. А он говорит об образе:годится - молиться, не годится - горшки покрывать. Приглядитесь пристальнее,и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем ещемного суеверия, но нет и следа религиозности. Суеверие проходит с успехамицивилизации; но религиозность часто уживается и с ними: живой примерФранции, где и теперь много искренних, фанатических католиков между людьмипросвещенными и образованными и где многие, отложившись от христианства, всееще упорно стоят за какого-то Бога. Русский народ не таков: мистическаяэкзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравогосмысла, явности и положительности в уме: и вот в этом-то, может быть, изаключается огромность исторических судьб его в будущем. Религиозность непривилась в нем даже к духовенству; ибо несколько отдельных, исключительныхличностей, отличавшихся тихою, холодною, аскетическою созерцательностью -ничего не доказывают. Большинство же нашего духовенства всегда отличалосьтолько толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Егогрех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме; его скорее можнопохвалить за образцовый индифферентизм в деле веры. Религиозность проявиласьу нас только в раскольнических сектах, столь противуположных, по духусвоему, массе народа и столь ничтожных перед нею числительно.*23 *23 В. Г Белинский, Эстетика и литературная критика, М., 1959, II,стр 636. О том, насколько поверхностной была приверженность христианству вмассах, свидетельствует относительная легкость, с которой коммунистическомурежиму удалось выкорчевать православие в сердце России и заменить его своимсобственным эрзац-культом. С католиками, евреями, мусульманами и сектантамисделать это оказалось куда сложнее. Подлинной религией русского крестьянства был фатализм. Крестьянинредко относил какое-то событие, особенно несчастье, за счет своихсобственных поступков. Он видел везде "Божью волю" - даже в тех случаях,когда вина явно лежала на нем, самом, например, когда по его неосторожностислучался пожар или гибла скотина. Русские пословицы пронизаныфаталистическими настроениями. Когда к концу XIX в. мужик начал знакомитьсяс Библией, он перво-наперво заучивал куски; в которых подчеркивалосьсмирение и покорное принятие судьбы. Наконец, о политике. До революции 1905 г. русский крестьяниннесомненно был "монархистом" в том смысле, что не мог представить себе иногосредоточения земной власти, кроме царя. Он смотрел на царя как на наместникаБожьего на земле, созданного Господом, чтобы повелевать крестьянином ипечься о нем. Все хорошее он приписывал царю, а во всем дурном винил либоБожью волю, либо помещиков с чиновниками Он верил, что царь знает его лично,и постучись он в двери Зимнего дворца, его тепло примут и не тольковыслушают, но и вникнут в его жалобы до самой мелкой детали Именно в силуэтого патриархального мировосприятия мужик проявлял по отношению к своемугосударю такую фамильярность, которой, категорически не было места вЗападной Европе. Во время своих поездок по России с Екатериной Великой графде Сегур (de Segur) с удивлением отметил, насколько непринужденно простыеселяне беседовали со своей императрицей. Одним из важнейших факторов, обусловивших монархические настроениякрестьян, была их вера, что царь хочет сделать их собственниками всей земли,что помещики препятствуют этому желанию, но в один прекрасный день онпреодолеет их сопротивление. Отмена крепостного права в 1861 г. превратилаэту веру в твердое убеждение. В 1870-х гг агитаторы из революционныхсоциалистов приходили в полное отчаяние от непоколебимой крестьянской веры вто, что "царь даст" им землю *24. *24 О. В. Аптекман Общество "3емля и воля" 70-х гг Петроград. 1924стр 144-5 Отсюда и хаос, охвативший Россию после внезапного отречения НиколаяВторого; отсюда и та поспешность, с которой Ленин приказал умертвить царя ссемьей, когда коммунистическая власть оказалась в опасности и Николай илиВеликие князья могли сделаться знаменем ее противников, отсюда инепрестанные попытки коммунистического режима заполнить вакуум, созданныйсвержением императорской династии в сознании масс, при помощигосударственного насаждения грандиозного культа партийных вождей. Императорское правительство придавало монархическим настроениямкрестьянства большое значение, и политика его (например, нежелание проводитьиндустриализацию и железные дороги и равнодушное отношение к народномуобразованию) часто обуславливалась желанием сохранить мужика точно таким же,как он есть - простоватым и верноподданным. Вера в крестьянскуюприверженность монархии являлась одним из краеугольных камней царскойполитики в XIX в. Правительство лишь отчасти верно оценивало настроениякрестьянина. Крестьянская преданность была личной преданностьюидеализированному образу далекого властителя, в котором мужик видел своегоземного отца и защитника. То была не преданность институту монархии кактаковому и уж точно не его агентам, будь то дворяне или чиновники. Укрестьянина не было никакого резона испытывать привязанность кправительству, которое гребло от него обеими руками, ничего не давая взамен.Власть была для крестьянина в лучшем случае данностью, которую приходилосьпереносить, как болезнь, старость и смерть, но которая ни при какихобстоятельствах не могла быть "хорошей" и из чьих лап человек имел полноеправо вырваться при первой возможности. Преданность царю не означала взятиена себя какой-либо гражданской ответственности; более того, за нею былосокрыто глубочайшее отвращение к политическим институтам и политике вообще.Персонализация всяких человеческих отношений, столь характерная для русскогокрестьянина, порождала поверхностный монархизм, казавшийся консервативным,но на деле бывший глубоко анархическим. Начиная с конца XVIII в., для все возрастающего числа россиянсделалась очевидной несовместимость крепостничества с притязаниями России наположение цивилизованной страны или великой державы. И у Александра I, и уНиколая I имелись по поводу этого учреждения серьезные сомнения,разделявшиеся их ведущими советниками. И националистическиконсервативное, илиберально-радикальное общественное мнение сделались враждебны крепостномуправу. И что там говорить, в пользу крепостничества не было настоящихаргументов; в лучшем случае в его защиту можно было сказать, что послестолетий крепостной неволи мужик не был еще подготовлен к ответственности,сопряженной со свободным состоянием, и поэтому лучше освободить его позже,чем раньше. Основную причину того, что, несмотря на растущиеантикрепостнические настроения, с крепостным правом было покончено лишь в1861 г., следует искать в опасениях монархии восстановить против себя почти100 тысяч дворян-крепостников, служивших в разных ведомствах, командовавшихвойсками и поддерживавших порядок в деревне. В пределах имевшейся у негосвободы действий правительство, однако, делало что могло для уменьшениячисла крепостных и улучшения их положения. Александр зарекся жаловатьгосударственных крестьян частным лицам. Он ввел также порядок, по которомупомещики могли давать вольные своим крепостным, и разрешил освобождение (безземли) крепостных, принадлежавших немецким баронам Ливонии. Совокупнымрезультатом этих мер явилось постепенное снижение процента крепостных внаселении империи с 45-50 в самом конце XVIII в. до 37,7 в 1858 г.Крепостничество явно клонилось к закату. Решение освободить крепостных, и будь что будет, было принято вскорепосле воцарения Александра II. Оно было проведено наперекор сильномусопротивлению землевладельческого класса и невзирая на внушительныеадминистративные препятствия. Было время, когда ученые полагали, что шагэтот был сделан в основном по экономическим причинам, а именно в результатекризиса крепостного хозяйства. Но мнение это не имеет под собою достаточныхоснований. Нет никаких свидетельств того, что в своем решении отменитькрепостное право правительство в первую очередь руководствовалосьэкономическими соображениями. Однако даже если принять эту точку зрения, всеравно сомнительно, чтобы повышение производительности сельского хозяйстватребовало освобождения крепостных и замены подъяремной рабочей силы наемной.В десятилетия, непосредственно предшествовавшие освобождению крестьян,крепостной труд использовался наиболее эффективно, поскольку избавленные отобязательной государственной повинности помещики уделяли больше вниманиямодернизации своих хозяйств для обслуживания растущего русского ииностранного рынка. Как продемонстрировал в своих новаторских историческихисследованиях П. Б. Струве, накануне своей отмены крепостничество достигловысшей точки экономической эффективности.*25 *25 Эта точка зрения, впервые выдвинутая П. Б. Струве в 1898 г., былас тех пор подтверждена историками экономики; см., например, Н. Л.Рубинштейн. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в.. М., 1957,стр. 127- 30, и Michael Confino. Domaines et seigneurs en Russie vers la findu XVIII siecle (Paris 1963), стр. 194-201 Куда более правдоподобно, что решающими факторами, обусловившимиправительственное решение, были факторы политического свойства. Доунизительного поражения России в Крымской войне даже люди, недружелюбнонастроенные по отношению к самодержавию, полагали, что оно по крайней мереобеспечивает империи внутреннюю стабильность и внешнее могущество. Сомненийво внутренней стабильности пока еще не возникало, хотя император не мог непонимать, что сохранение крепостного права по всей вероятности приведет раноили поздно к новой пугачевщине. Однако когда империя оказалась неспособнойотстоять свою территорию от войск "развращенных" либеральных государств, мифо военном могуществе самодержавной России был развеян навсегда. Запоражением последовала полоса болезненной неуверенности в себе, вызвавшаякритический пересмотр всех институтов и больше всего крепостничества. "Воглаве современных домашних вопросов, которыми