И с карцером познакомилась 5 страница

К концу пятидесятого года женские лагпункты усиленного режима под кодовым названием «Речлаг» были вполне укомплектованы политическими зечками – долгосрочницами и каторжанками. Таких лагпунктов для особо важных преступниц образовалось три: «Предшахтная», 1‑й и 2‑й кирпичные заводы.

Существовало еще одно лагподразделение, небольшая подкомандировка от 2‑го кирпичного, – Безымянский карьер, или попросту Безымянка, Богом забытое, людьми проклятое место.

К этому времени каторжанки содержались только на 2‑м кирпичном и на Безымянке, подальше от города. Их не пригоняли, как других, этапами, привозили отдельно по трое‑четверо, не больше, с пересылок, с шахты «Капитальной», со 2‑й шахты и еще Бог ведает откуда.

В сущности, они ничем не отличались от прочих зечек – речлаговок, даже сроками. Политическим зечкам давали десять, пятнадцать и двадцать пять лет с поражением в правах и прочими «прелестями», каторжанкам – пятнадцать и двадцать лет без «прелестей», которые, кстати сказать, назывались еще рогами. Очевидно, надеялись судьи, что не доживут каторжанки до освобождения, и рога им не понадобятся.

Часто, встречая такую троицу‑четверку под вахтой в сопровождении конвоя, Надя говорила себе: «Опять в нашем полку прибыло».

2‑й кирпичный разрастался, в бараках пришлось еще потесниться, еще добавить сплошняку на нижние нары, Наде – возить хлеб с пекарни в два рейса, а в зоне – начать строительство новой бани и прачечной.

Старая баня была уже не в состоянии обеспечить горячей водой все разрастающееся население ОЛПа. Бригады работали в две смены днем и ночью, и стройка продвигалась довольно быстро. Дольше всего пришлось долбить в мерзлом грунте котлован для фундамента. Иногда озябшие зечки парами ныряли погреться к Наде в хлеборезку, и тогда Козу ставили к окну наблюдать за действиями начальства.

Как писала мать, отвечая на Надины слезные письма, дело все еще находилось на подписи у прокурора. Наде прокурор виделся как зарытая в бумажном стогу одинокая голова, которая не в силах справиться с бумажным потоком заявлений, все время прибывающих со всех сторон великой страны.

Теперь Клондайк мог заходить в хлеборезку только как дежурный офицер по зоне в сопровождении шмоналок или начальника ЧОС. Надя считала свое положение крайне унизительным: стоять по стойке смирно, пока шмоналки нечистыми руками хватали пайки, злилась и кусала губы.

Наконец наступила настоящая весна, без дождей, теплая, с голубым, безоблачным небом. По реке Воркуте поплыли с севера льдины, и однажды все бригады с конвоирами, которые работали поблизости, бегали смотреть маленького медвежонка на льдине. Грязно‑белый зверь плыл, оглашая воздух визгливым криком, взывая о помощи. Конвоиры открыли беспорядочную стрельбу по несчастному медвежонку. На счастье опер, находившийся поблизости, услышал выстрелы и коршуном выскочил с вахты. Увидев, чем развлекаются конвоиры, вместо того, чтоб стеречь зечек, он разразился площадной бранью и быстро восстановил порядок. Медвежонок уплыл в Печору вместе со льдиной. Надя была поражена до крайности: такой злобный человек – и вдруг проявил себя спасителем медвежонка! Но Мымра объяснила просто, без лирики:

– Совсем не из жалости. А вдруг побег? Стрелять придется, а патроны выпущены в воздух. Заряды беречь надо для более нужных дел!

Неожиданно Надю вызвали в спецчасть, и Макака Чекистка велела расписаться за зачеты.

– Ты уж веди себя как следует, а то капитан оперуполномоченный опять…

– Покровская валяется в госпитале с туберкулезом, а мать ее так и не получила письма с просьбой о лекарствах! – перебила ее Надя. Но Макака и ухом не повела, а продолжала:

– И рот еще, деньги тебе, тоже распишись!

– Какие?

– Такие, заработанные, сто сорок рублей! Итого у тебя на счете… – Макака водрузила на нос очки.

– Зачем они мне, в лагере‑то?

– Как зачем? А домой как поедешь? Одеться на первый случай, не в казенном же домой заявишься!

– А вот ларек за зоной, там можно что‑нибудь купить?

– Нет, на руки тебе денег никто не даст, только при освобождении, а сейчас пока на лицевом счете пусть полежат!

– Спасибо, до свиданья! – сказала Надя и направилась к двери, а про себя решила: «Обязательно проскочу в магазин, сегодня же, что‑то голодно стало, и посылок давно нет».

Собираясь на пекарню за хлебом, она порадовала своих:

– Ну, девчата, ждите! Зайду в магазин, чего‑нибудь к ужину куплю вкусного.

– Колбаски купи, только не жесткой, – попросила Коза.

Валя метнула в нее колючий взгляд:

– Смотрите, Надя! Не попадитесь на глаза оперу Горохову, а то опять у вас зачеты снимут.

У самой вахты навстречу попался ЧОС:

– За хлебом? Ну, давай, давай! Теперь в две ездки придется. Лошадь не потянет.

– Опомнились! Я уже давно по два раза езжу, – не очень‑то вежливо сказала Надя. Но ЧОС к вежливости и не привык.

– Молодец, жми! – сказал он одобрительно.

Следом за ним встретился Клондайк. Надя хотела прошмыгнуть мимо, но он остановил:

– Почему не по форме приветствуете начальство?

– Я сказала, здравствуйте! Чего же вам еще?

– Мало этого, мало! Стоять надо, руки по швам держать и в сторону не отворачиваться, смотреть в глаза начальнику.

– С «огнем желанья?»

– На это уж потерял надежду! – сокрушенно вздохнув, сказал Клондайк.

– У меня к тебе просьба, Саша!

– Какая? – обрадовано спросил он.

– Зайди в магазин, посмотри, нет ли там Горохова или еще кого.

– Зачем тебе?

– Хочу зайти туда кое‑что купить.

– Чего ты хочешь? Говори скорее, я сам куплю.

– Нет, ты денег не возьмешь, а мне так не подходит. А потом я и сама давно хочу заглянуть в ваш магазин.

– Стой смирно, сюда идет мой капитан, – быстро сказал Клондайк. – Можешь изобразить на лице огорчение…

– Ты что, Тарасов? В чем дело? – строго спросил Павиан, подходя к ним.

– Да вот, в претензии, товарищ капитан. Михайлова не по форме здоровается.

– Ты что же это, Михайлова, а? Нельзя так с начальством! – отчитал ее Павиан, а сам доволен, аж глаза блестят, и очень поощрительно звучат его слова, вроде как: «так его и надо!»

– Ступайте, Михайлова! – сказал, отпуская ее, Клондайк и направился с Павианом к вахте.

Надя без промедления нырнула в ларек. «Если поймают, – скажу, что ищу ЧОС а».

Магазинчик маленький, полы грязнущие, селедкой или какой‑то рыбой провонял, на полу окурки валяются.

«С нас чистоту спрашивают, платочком по полкам проводят, а у самих как в свинарнике!» – брезгливо поморщилась она.

Продавщица Груня сразу узнала Надю. Видно, посетительница лагерных концертов.

– Артистка наша пришла! – приветливо сказала она. – Чего тебе?

– Колбасы, пожалуйста, и сыру.

– Сыр колбасный, не очень, того…

– И банку крабов, побыстрее, а то мне еще за хлебом ехать надо.

– Начальства боишься, так, что ли? Понимаю! Сама, года нет, как под конвоем ходила! – сказала Груня и улыбнулась Наде ободряюще и дружелюбно.

Надя схватила пакет – и бегом на конюшню, пока не застукало начальство или надзиратели, нырявшие туда то и дело за водкой. Около конюшни уже вертелся Клондайк.

– Я видел, как ты в магазин зашла…

– Ну и грязища у вас там! У нас платочками пыль по полкам вытираете, ищете, к чему придраться, а сами!..

Но Клондайк не был расположен обсуждать торговлю. Пока Надя умышленно долго и тщательно запрягала Ночку, он совсем не по‑братски поцеловал ее.

– Тоже приятное место для любви! – недовольно сказала она, отстраняясь от него. – В отпуск скоро?

– С первого числа капитан, а потом я. Кстати, велел не очень проявлять к тебе строгость, говорит: «Все же артистка, когда‑нибудь и знаменитой станет! И не политическая, своя!»

– Ишь, Павианище, нашел свою!

– Кто? Не понял, – переспросил Клондайк.

– Сладострастный павиан. Подпольная, партийная кличка твоего капитана.

– Как? Сладострастный павиан? – Клондайк ухватился за оглоблю, чтоб не свалиться со смеху. – Надо же додуматься до такого! Кто же его так прозвал?

– Ты лучше спроси, почему так прозвали!

– Чего же спрашивать? Павиан – слово понятное, а сладострастный – тем более. Кто ж такой остряк? Не ты ли?

– Гражданин начальник режима, не трудитесь меня выспрашивать: кто сказал? кто сделал? Все равно не скажу!

– Я только в зоне «гражданин начальник», а в конюшне начальница ты! – слегка обиженно сказал Клондайк.

– А я и здесь, в конюшне, и в зоне зечка Михайлова. Привет и воздушный поцелуй! – и тронула вожжей Ночку на выход.

На обратном пути из пекарни она опять встретила ЧОСа.

– Вторая ездка? – спросил он.

– Первая.

– Что так долго копалась? Ты когда отправилась, еще до обеда, а сейчас уже четыре.

Надя хотела соврать, что хлеб был не готов, но побоялась свалить на пекарей.

– Лошадь тихо ходит. Устала, корма плохие, одно сено!

– А у тебя хорошие? А работаешь! Вот и она пусть трудится, а нет, так на колбасу, в мясокомбинат наладим!

– Да вы что, гражданин начальник, разве можно такую лошадь! – воскликнула возмущенная Надя.

– Ну, когда освободишься, хлопочи, чтоб в дом престарелых взяли, – предложил ЧОС и посмотрел на Надю так, словно сомневался в ее умственных способностях.

Подъезжая к вахте, Надя забеспокоилась, вспомнив, что в сене, под ящиком, лежит ее покупка. Но начальству было не до нее. Со ступенек вахты один за другим выскочили: опер, Черный Ужас, Павиан и Клондайк, старший надзиратель и шмоналка. Пока вахтер отворял ворота, начальство уже неслось к кирпичному заводу.

– Что у них, кросс? Бег на дистанцию? – спросила с невинным взглядом Надя.

– А ты меньше пялься, – буркнул вахтер, пропуская в зону лошадь.

– Валюша! Ставь чай, – скомандовала Надя, передавая ей пакет с провизией. – Я быстро обернусь. Хлеб уже ждет.

Когда она вернулась, все было на столе порезано тонко, «благородным» способом, «как в лучших домах Парижа и Жмеринки», – любила говорить Маевская. Пировали долго. Валя успела сходить на кухню открыть крабы. Досталось понемногу, а Коза выпила сок из‑под крабов.

– Не торопитесь смолоть сразу все, – сказала Валя и унесла остатки в тамбур на полку.

Надя в лицах изобразила, как неслось мимо нее начальство, но Коза строго одернула ее:

– Не смейся, это ЧП, кому‑нибудь ночевать в буре!

Перед отбоем в обход зашел Клондайк и две шмоналки. Потолкались для вида – и на выход.

– Гражданин начальник, разрешите обратиться? – с трудом сдерживая насмешку, спросила Надя.

– Разрешаю! – важно и строго сказал Клондайк. Он быстро сообразил, что Надя приготовилась сказать какую‑нибудь пакость.

– Можно узнать, кто победил в кроссе? Мы ставили на вас!

– Заключенная Михайлова! Не трудитесь спрашивать меня кто, куда и чего! – повелительно и резко ответил Клондайк, а глаза его смеялись торжествующе и весело, но это видела только Надя.

– В бур ты, Михайлова, захотела? – прошипела в дверях шмоналка.

– Давно не была! – поддакнула другая. «Так мне и надо! Всяк сверчок знай шесток».

Секретов в лагере держать невозможно. Все рано или поздно становится известно. Утром начальнические бега объяснились. Оказалось, что не в первый раз на штабелях кирпича, который предназначался для отправки в город, кто‑то рисовал фашистский знак. Несколько раз вольный прораб находил и стирал намаранную то углем, то мелом ненавистную свастику. Наконец из города поступил сигнал: «На 2‑м кирпичном неблагополучно, работает антисоветская организация». Администрации завода и лагерному начальству пришлось выслушать много неприятных слов. На погрузке работало несколько немок из Германии. Пришлось перевести их срочно на другой объект, решив, что кроме них тосковать о свастике некому. В течение долгого времени знак больше не появлялся, но вот опять, во всю высоту штабеля, красовался фашистский знак. Начальство срочно поспешило на завод изловить по горячим следам виновных. Обыскивать бригады не имело смысла, – кусок мела валялся тут же, у штабеля. Опрос ничего не дал, окрики и угрозы не помогли. Предупредив строго‑настрого бригадиров об ответственности, ушли ни с чем.

По каким‑то неведомым причинам улучшилось питание в столовой. Одни говорили, что страна поднимается из разрухи и может позволить себе такую роскошь подкинуть кое‑что в питание зекам, другие, как Мансур, уверяли, что начальство боится лагерей, которые сами настроили в несусветном количестве, и теперь затыкают зекам рты лишним куском.

– А иначе сидеть бы вам на пустой баланде и не петюкать.