The Wind Through the Keyhole / Ветер сквозь замочную скважину 2 страница. - Не знаю, - осторожно ответил Тим, - люди говорят, сай Андерсон скуповат

- Не знаю, - осторожно ответил Тим, - люди говорят, сай Андерсон скуповат.

Келлc хрипло расхохотался.

- Скуповат?! Скуповат?! Да выбить из него грош сложнее, чем трахнуть девственницу. Знаю я, знаю, что вместо целого куска получил сущие крохи, ведь он понимал, что ждать я не могу. Давай-ка привяжем заднюю доску. И поторопись.

Тим поторопился. Он привязал свой край доски быстрее Келлса, хотя узел у того получился не в пример неряшливее. Папа бы рассмеялся, увидев такой. Закончив, Келлс вновь любяще погладил сундук.

- Все в нем, все, что у меня есть. Лысый знал, что к Широкой Земле мне позарез нужно серебро, так ведь? Скоро приедет старый добрый Сам Знаешь Кто и протянет руку, - Келлс сплюнул себе промеж изношенных сапог, - а виновата во всем твоя ма.

- Моя ма? Почему? Разве вы сами не хотели на ней жениться?

- Попридержи язык, пацан, - Келлс глянул вниз и, казалось, удивился, увидев кулак там, где за секунду до этого была ладонь. Разжал пальцы. - Мал ты еще, ничего не понимаешь. Когда подрастешь, поймешь, как бабы мужиками вертят. Давай возвращаться.

На полпути к сиденью возницы он остановился и посмотрел на мальчика поверх сундука.

- Я люблю твою маму. Пока это все, что тебе надо знать.

А когда мулы затопали по главной улице деревни, добавил:

- Папку твоего я тоже любил. Как же я по нему скучаю. Скучаю по нашей работе в лесу. По Мисти и Битси, на которых он ехал впереди меня по тропе. Без него все уже не то.

При этих словах сердце Тима, хоть и с неохотой, потянулось к этому большому, ссутуленному человеку с поводьями в руках, но не успело это чувство окрепнуть, как Большой Келлс снова заговорил.

- Хватит тебе ходить к этой Смак, с ее цифрами и книгами. Странная она. Вуаль, припадки и все такое. Как она умудряется задницу подтирать, когда посрет, для меня загадка.

Сердце у Тима в груди словно бы захлопнулось. Он любил учиться, и он любил вдову Смак, вместе с вуалью и со всеми припадками. Его возмутило, что отчим говорит о ней так жестоко.

- А что тогда я буду делать? Ездить с вами в лес?
Он представил себя в папиной повозке, запряженной Мисти и Битси. Это было бы неплохо. Совсем неплохо.

Келлс коротко хохотнул.

- Ты-то? В лес? Да тебе еще двенадцати нет.

- Мне будет двенадцать в следующем м...

- Да даже когда ты будешь вдвое старше, то все равно не сможешь рубить дерево на Железной тропе, потому как ты пошел в мать, и быть тебе Малышом Россом всю твою жизнь.
Он снова хохотнул, и Тим почувствовал, как при звуке этого смеха у него загорелось лицо.

- Нет, парень, я уговорился, чтобы тебя взяли на лесопилку. Складывать доски в штабель - на это у тебя силенок хватит. Начнешь работу сразу после жатвы, до того, как выпадет снег.

- А мама что говорит? - Тим постарался, чтобы в его голосе не прозвучало смятение, но это ему не удалось.

- А ее мнение никого не волнует. Я ее муж, стало быть, и решать мне, - он хлестнул вожжами по спинам еле бредущих мулов. - Н-н-но!

Три дня спустя Тим отправился на деревенскую лесопилку с одним из мальчишек Дестри. Парня звали Виллем, а за бесцветные волосы его прозвали Соломой Виллемом. Обоих наняли складывать доски, но еще некоторое время мальчишкам работы не найдется, да и потом, на первых парах, работать они будут самое большее полдня. Тим взял с собой папиных мулов, которым не помешало бы размяться, и домой они с Виллемом бок о бок ехали верхом.

- Ты ж вроде говорил, что твой новый отчим не пьет, - сказал Виллем, когда они проезжали Салун Гитти. Днем его наглухо закрывали, и над салунным пианино никто не издевался.

- Не пьет, - сказал Тим, но вспомнил свадебную вечеринку

- Точно? Тогда, кажись, вчера ночью чей-то другой отчим выполз на рогах из вон той рыгаловки. Рэнди, брат мой старший, видел, как тот блевал у коновязи. Нализался, видать, как стрекозел, - сказав это, Виллем щелкнул подтяжками, как делал всегда, когда считал, что отмочил отменную шутку.

"Надо было отправить тебя домой пешком, чертов тупица", - подумал Тим.

Той ночью мать разбудила его снова. Тим потянулся в кровати, скинул ноги на пол и замер. Голос Келлса был тихим, но и стена между комнатами была тонкой.

- Заткнись, женщина. Если ты разбудишь пацана и он придет сюда, я тебе еще больше наваляю.

Плач прекратился.

- Я просто сорвался, только и всего. Ошибка вышла. Я зашел с Меллоном выпить имбирного эля и послушать про его новый участок, а кто-то поставил передо мной стакан джакару. Я его и опрокинул - даже понять не успел, что пью, ну, и понеслось... Больше такого не будет. Даю слово".

Тим снова улегся, надеясь, что это правда. Он смотрел на невидимый в темноте потолок, слушал уханье совы и ждал, когда придет сон или наступит рассвет. Ему казалось, что если в брачную петлю с женщиной становится не тот человек, то из петли она превращается в удавку. Он молился, чтобы это оказался не их случай. Он уже знал, что не сможет хорошо относиться к новому мужу матери, не говоря уж про то, чтобы полюбить его, но, возможно, его матери под силу было и то, и другое. Женщины - они другие. У них сердца больше.

Тим все еще перебирал эти тягучие мысли, когда рассвет окрасил небо, и его наконец сморило. В тот день синяки обнаружились на обеих маминых руках. Похоже, столбики кровати, которую она теперь делила с Большим Келлсом, совсем распоясались.

Полная Земля, как водится, уступила место Широкой Земле. Тим и Виллем-Солома пошли работать на лесопилку, но только на три дня в неделю. Десятник, порядочный сай по имени Руперт Венн, сказал им, что они смогут работать подольше, если зима выдастся не сильно снежная, и зимний улов будет хорошим, - он имел в виду стволы железного дерева, которые привозили Келлс и другие лесорубы.

Синяки у Нелл сошли, а улыбка вернулась на ее лицо. Тим решил, что улыбка эта стала более сдержанной, чем раньше, но лучше уж такая, чем никакой. Келлс запрягал своих мулов и ездил по Железной тропе, и хотя участки, которые они с Большим Россом застолбили, были хорошие, партнер для него все никак не находился. Поэтому и древесины он привозил меньше, но железное дерево есть железное дерево, и за него всегда можно было взять хорошую цену, к тому же кусками серебра, а не бумажками.

Иногда Тим думал - чаще всего в то время, как катил доски в один из длинных сараев лесопилки, - насколько лучше была бы жизнь. если бы его отчим напоролся на змею или вервела. А то, может, и на вурта - этих злющих летучих тварей называли еще "птица-пуля". Одна такая прикончила отца Берна Келлса - пробила в нем дыру насквозь своим твердокаменным клювом.

Тим с ужасом гнал от себя эти мысли, в изумлении обнаружив, что в его сердце есть уголок - темный, мрачный уголок - для таких вещей. Отцу было бы за него стыдно - в этом Тим не сомневался. Может, ему и есть стыдно: ведь кое-кто говорит, что те, кто достиг пустоши в конце тропы, знают все тайны, которые живые скрывают друг от друга.

По крайней мере, от его отчима больше не несло граффом, и никто - ни Виллем-Солома, ни еще кто-нибудь - не рассказывал ему, как Большой Келлс вываливается из забегаловки, когда старик Гитти уже запирает двери.

"Он дал слово, и он его держит," - думал Тим. - "И столбик маминой кровати перестал безобразничать, потому что синяков у нее больше нету. Жизнь налаживается - вот о чем надо помнить".

Когда он возвращался с лесопилки в свои рабочие дни, ужин уже стоял на плите. Большой Келлс приходил позже, останавливался у источника между домом и сараем, чтобы смыть опилки с рук и шеи, потом поглощал свой ужин. Ел он помногу, просил добавки не по одному разу, и Нелл шустро ее приносила. Делала она это молча, а если и заговаривала с мужем, то в ответ слышала только мычание. Потом он уходил в гостиную, усаживался на свой сундук и курил.

Иногда Тим поднимал глаза от грифельной доски, где решал задачи по матматике, которыми его по-прежнему снабжала вдова Смак, и видел, что Келлс пристально смотрит на него сквозь дым от своей трубки. От его взгляда Тиму становилось не по себе, и он начал выходить со своей доской во двор, хотя в Листве становилось холодно, и темнело с каждым днем все раньше.

Как-то раз его мать вышла из дома, присела рядом с ним на крыльцо и обняла его за плечи.

- На будущий год ты вернешься в школу к сай Смак, Тим. Это я тебе обещаю. Я уж его уговорю.

Тим улыбнулся и поблагодарил ее, но он знал, что ничего этого не будет. На будущий год он по-прежнему останется на лесопилке, только к тому времени подрастет и сможет не только складывать доски в штабеля, но и таскать их, и времени на задачки у него будет меньше, потому что работать он будет пять дней в неделю, а не три. Может, даже шесть. А еще через год он будет не только носить доски, но и строгать их, а потом - орудовать подвесной пилой, как взрослый. Пройдет еще несколько лет, и он в самом деле станет взрослым, и домой будет возвращаться таким усталым, что на книжки вдовы Смак не останется сил, даже если она все еще будет готова ему их давать, а премудрости матматики выветрятся у него из головы. Этому взрослому Тиму Россу, может быть, будет хотеться только одного - проглотить кусок мяса с куском хлеба и завалиться спать. Он начнет курить трубку и, возможно, пристрастится к граффу или пиву. Он будет наблюдать, как улыбка матери становится все бледнее; он увидит, как из ее глаз пропадут искорки.

И за все это надо будет сказать спасибо Большому Келлсу.

Прошла жатва. Луна-Охотница бледнела, всходила снова, натягивала лук. С запада приносились первые ветры, предвещая своим воем скорое наступление Широкой Земли. И вот, когда жителям уже казалось, что этого не произойдет, с одним из таких холодных ветров в деревню внесся на своем черном коне баронский сборщик податей. Худ он был, как Том-Костлявая Смерть, его черный плащ развевался на ветру крыльями летучей мыши. Под широкополой шляпой (такой же черной, как и плащ) светилось бледное лицо. Оно неустанно поворачивалось туда-сюда, подмечая все изменения: там сделали новый забор, а вон к тому стаду добавилась парочка коров. Жители поворчат немного, но заплатят, а если заплатить им будет нечем, их землю отберут именем Галаада. Наверное, даже в те стародавние времена люди роптали от такой несправедливости, что, мол, налоги слишком высоки, что Артур Эльд (если такой и был когда-то) давно скончался, и что Соглашение уже оплачено сторицей как кровью, так и серебром. Возможно, некоторые из них уже с нетерпением ждали Доброго Человека, который поможет им сказать: "Хватит с нас, довольно, мир сдвинулся с места".

Может и так, но в тот год ничего подобного не случилось, как и во многие последующие.

После полудня, когда пузатые тучи медленно переваливались по небу, а в саду Нелл шурашали и пощелкивали, будто зубы, стебли кукурузы, сай Сборщик въехал на своем черном коне в ворота, которые Большой Росс сделал своими руками (Тим стоял рядом и наблюдал, а если было нужно, то и помогал тоже). Медленно и торжественно конь подошел к ступенькам крыльца. Остановился, кивая головой и пофыркивая. Большой Келлс хоть и стоял на крыльце, но ему все равно пришлось поднять голову, чтобы взглянуть в лицо незваному гостю. Шляпу Келлс с силой прижимал к груди. Его редеющие черные волосы (среди которых появились первые седые пряди - ведь Келлсу было уже под сорок, а значит, старость уже дышала в затылок) разметались на ветру. Позади него в дверях стояли Нелл с Тимом. Нелл крепко обняла мальчика за плечи, будто боясь (материнская интуиция, наверное), что сборщик может его похитить.

Некоторое время стояла тишина, за исключением хлопающего на ветру плаща гостя и завывающего под крышей ветра. Затем сборщик податей наклонился вперед и вперился в Келлся своими темными немигающими глазами. Тим отметил его губы, такие красные, что они казались накрашенными, как у женщины. Из недр плаща он достал не книгу, а огромный свиток пергамента. Развернув, сборщик поизучал его, а потом сложил и вернул обратно в тот внутренний карман, из которого достал. Взгляд его снова упал на Келлса - тот вздрогнул и уставился себе под ноги.

- Келлс, правильно? - от этого грубого и хриплого голоса Тим покрылся гусиной кожей. Сборщика он видел и раньше, но только издали: папа всегда ухитрялся отправлять мальчика подальше от дома, когда сборщик наносил свой ежегодный визит. И теперь Тим понимал, почему. Подумал, что страшные сны этой ночью ему обеспечены.

- Келлс, ага, - ответил тот нарочито бодрым, но дрожащим голосом, - добро пожаловать, сай. Долгих дней...

- Да-да, приятных ночей и все такое, - прервал его сборщик взмахом руки. Его темные глаза устремились куда-то за спину Келлсу.
- И... Росс, так? Теперь, говорят, только двое вместо трех, потому как с Большом Россом случилось несчастье, - голос был размеренным, чуть ли не монотонным. "Как будто глухой пытается спеть колыбельную", - подумал Тим.

- Да, все так и есть, - ответил Келлс, и Тим услышал, как он громко сглотнул.

- Мы с Россом были в лесу, понимаете, на одном из наших маленьких участков у Железной тропы - их у нас четыре или пять, все помечены нашими именами - и так там все и осталось, потому что в моей душе он все еще мой напарник и всегда таким останется, - залепетал Келлс, - так вот, как-то так случилось, что мы разделились, а потом я услышал шипение. Шипение это ни с чем не спутаешь, такое больше никто не издает, кроме драконьей самки, когда та готовится к....

- Цыц, - сказал сборщик, - когда я хочу послушать историю, я хочу, чтобы она начиналась с "Однаджы...".

Келлс уж было залепетал что-то еще (может, хотел попросить прощения), но передумал. Сборщик оперся рукой о выступ седла и смотрел на него.

- Я так понимаю, сай Келлс, что свой дом ты продал Руперту Андерсону.

- Ага, и он меня облапошил, но я...

- Налога с тебя девять кусков серебра или один кусок родита, которого, как я знаю, в этих местах не водится, но я все равно обязан тебе сказать, ибо так написано в Соглашении. Один кусок за сделку и восемь - за дом, у которого ты теперь отсиживаешь зад на закате и в котором ночью разминаешь свою сарделину.

- Девять? - Большой Келлс задохнулся. - Девять? Это же...

- Что? - спросил сборщик своим грубым, монотонным голосом, - и поосторожней с ответом, Берн Келлс, сын Матиаса, внук Хромого Питера. Поосторожней, потому что хоть шея у тебя толстая, думаю, мы ее растянем, если понадобится. Ты уж поверь.

Большой Келлс побледнел, но до сборщика ему все равно было далеко.

- Я лишь хотел сказать, что все честно и справедливо. Уже несу.

Он зашел в дом и вернулся с кошелем из оленьей кожи. Это был тот самый кошель, над которым, еще в Полную Землю, плакала мама. Кошель Большого Росса. В те дни жизнь казалась светлее, хоть Большого Росса уже и не было в живых. Келлс отдал кошель Нелл, подставил руки и приказал отсчитывать ему драгоценные куски серебра.

Все это время гость молча взирал на них со своего черного коня, но когда Келлс собрался спуститься с крыльца, чтобы передать ему налог (то есть почти все, что у них было - даже скромный заработок Тима пошел в общий котел), Сборщик покачал головой.

- Стой на месте. Я хочу, чтобы мальчик принес его мне, ибо он красив, а в лице его я вижу черты его отца. Вижу отчетливо, да.

Тим взял две пригоршни серебряников (таких тяжелых!) из рук Большого Келлса, который прошептал ему на ухо: "Поосторожней с ними, бестолочь, не урони".

Тим спустился с крыльца, будто во сне. Поднял сложенные лодочкой руки, но прежде, чем он успел понять, что произошло, сборщик схватил его за запястья и затащил на коня. Тим увидел, что лука седла украшена вязью серебряных рун: луны, звезды, кометы, чаши, из которых изливался холодный огонь. В то же время Тим понял, что каким-то чудесный образом сборщик успел забрать серебряники, но, хоть убей, не помнил, когда это случилось.

Нелл вскрикнула и ринулась вперед.

- Поймай ее и держи! - голос сборщика оглушительно прогремел над самым ухом у мальчика.

Келлс схватил жену за плечи и грубо оттащил. Она споткнулась и упала на доски крыльца, вокруг щиколоток разметались юбки.

- Мама! - закричал Тим. Он попытался спрыгнуть с седла, но сборщик с легкостью его удержал. Пахло от него жареным на костре мясом и застарелым холодным потом.

- Сиди спокойно, юный Тим Росс, она же совсем не пострадала. Вон, смотри, как ловко она поднимается. Потом обратился к Нелл, которая и вправду уже успела подняться на ноги:

- Не волнуйся, сай, я всего лишь перекинусь с ним парой слов. Разве смогу я навредить будущему налогоплательщеку?

- Если навредишь, я убью тебя, дьявольское отродье, - ответила она.

Келлс поднес ей к лицу кулак.

- Заткни пасть, женщина!

Но Нелл не отпрянула. Видела она сейчас только Тима, сидящего на черном коне перед Сборщиком, который сплел руки на груди ее сына.

А Сборщик лишь улыбался, глядя на них: один уже занес кулак для удара, у второй текли слезы по щекам.

- Нелл и Келлс! - провозгласил он. - Какая счастливая пара!

Коленями заставив коня развернуться, он медленно прошествовал к воротам. Тим чувствовал крепко обхватившие его руки, а щеку ему обдавало зловонное дыхание сборщика. Уже в воротах, тот коленями заставил коня остановиться.

- Ну что, юный Тим, как тебе нравится твой новый отчим? Говори правду, но говори тихо. Это наш разговор и только наш - тем двоим до него дела нет, - в ухе Тима все еще звенело, но шепот он улышал отчетливо.

Тим не хотел поворачиваться, не хотел, чтобы бледное лицо сборщика приблизилось еще больше, но у него был секрет, который пожирал его изнутри. Так что он провернулся и прошептал на ухо сборщику податей: "Когда он напивается, то бьет мою маму".

- Правда? Что ж, меня это не удивляет. Разве отец его не бил его мать? А то, что мы видим детьми, остается с нами на всю жизнь.

Взметнулась рука в перчатке, и оба они оказались под полой тяжелого черного плаща словно под одеялом. Тим почувствовал как другая рука засовывает что-то твердое и маленькое в карман его штанов.

- Я кое-что тебе дарю, юный Тим. Это ключ. И знаешь ли ты, что делает его особенным?

Тим покачал головой.

- Это волшебный ключ. Он открывает все, что угодно, но только один раз. После этого, он бесполезен, как мусор, так что будь осторожен, используя его! - он засмеялся так, как будто это была самая смешная шутка, которую он когда-либо слышал. От его дыхания Тима замутило.

- Мне... - он сглотнул, - мне нечего отпирать. В Листве нет замков, кроме как в кабаке да в тюрьме.

- О, я думаю, тебе известен еще один, разве нет?

Тим поглядел в пугающе веселые глаза Сборщика и ничего не сказал. Тем не менее, тот кивнул, словно бы получив ответ.

- Что ты там говоришь моему сыну?! - закричала с крыльца Нелл. - Не заливай его уши ядом, дьявол!

- Не обращай на нее внимания, юный Тим, скоро она сама все узнает. Знать будет, да не увидит, - Сборщик ухмыльнулся. Зубы у него было очень большими и очень белыми. - Ну так что, отгадал загадку? Нет? Ничего, отгадаешь со временем.

- Иногда он открывает его, - пробормотал Тим будто бы во сне, - достает точильный камень, чтоб топор поточить. Потом снова запирает. По вечерам он сидит на нем, как на стуле, и курит.

Сборщик податей даже не спросил, о чем это он.

- И он его поглаживает каждый раз, когда проходит мимо, правильно? Как хозяин поглаживает свою старую, но любимую собаку. Ведь так, юный Тим?

Все это было правдой, но Тим ничего не сказал. Да и не нужно было ничего говорить: Тим чувствовал, что нет такого секрета, который можно было бы скрыть от разума, таящегося за этим бледным лицом.

"Он играет со мной, - думал Тим, - я же для него всего лишь забава в этот унылый день, в этой унылой деревеньке, которую он скоро оставит позади. Только вот свои игрушки он любит ломать. Стоит только взглянуть на его улыбку, чтобы понять это."

- Я проеду пару колес по Железной тропе и разобью лагерь, - сказал Сборщик своим хриплым, без интонаций, голосом, - целый день в седле, да и утомился я от всей той болтовни, которой мне пришлось сегодня наслушаться. В лесу полно вуртов, вервелов и змей, но зато они не болтают.

"Ты никогда не устаешь, - подумал Тим, - нет, только не ты."

- Приходи ко мне в гости, если хочешь, - на этот раз Сборщик не ухмыльнулся, а хихикнул, как девчонка-проказница, - и если духу хватит, конечно. Но приходи ночью, потому что твой, хе-хе, покорный слуга любит поспать днем, когда ему выдается свободная минутка. Или оставайся здесь, если кишка тонка. Мне-то что? Пшла!

Последнее относилось к коню, который медленно вернулся к крыльцу. Нелл все еще стояла, заламывая руки, а Большой Келлс гневно смотрел на нее. Руки сборщика снова сомкнулись, как наручники, на тонких запястьях Тима и подняли его. Мгновение спустя он уже стоял на земле и смотрел на бледное, с красными улыбающимися губами, лицо. Ключ жег его карман. Где-то в вышине над домом послышался раскат грома. Пошел дождь.

- Баронство благодарит вас, - сказал сборщик податей, приложив палец к своей широкополой шляпе. Потом развернул коня и ускакал в дождь. Когда плащ сборщика на мгновение приподнялся на ветру, Тим успел увидеть нечто очень странное: к ганна его была привязана какая-то большая металлическая штуковина, похожая на таз для умывания.

Большой Келлс сбежал с крыльца, ухватил Тима за плечи и снова принялся его трясти. Его редеющие волосы промокли под дождем и облепили щеки, с бороды текла вода. В тот день, когда они с Нелл ступили в круг из шелковой веревки, борода эта была черной, а теперь в ней появилась заметная проседь.

- Что он тебе говорил? Про меня, небось? Чего он тебе набрехал? Отвечай!

Тим не мог отвечать. Голова его так болталась взад-вперед, что зубы громко клацали.

Нелл поспешно сбежала по ступеням.

- Перестань! Пусти его! Ты же обещал, что никогда...

- Не лезь в то, что тебя не касается, женщина! - сказал он и ткнул ее кулаком. Мама Тима упала в грязь, где проливной дождь заполнял следы, которые оставил конь сборщика податей.

- Скотина! - завопил Тим. - Не смей бить мою маму! Никогда!!!

Когда Келл тем же манером ткнул кулаком и его, он не сразу почувствовал боль, но перед глазами у него все озарилось белым светом. Когда вспышка померкла, он обнаружил, что лежит в грязи рядом с матерью. Он был оглушен, в ушах звенело, а ключ по-прежнему жег его, как горячий уголек.

- Нис вас обоих побери, - бросил Келлс и зашагал прочь под дождем. Выйдя за ворота. он повернул направо, в сторону маленькой главной улочки Листвы. К Гитти отправился - в этом у Тима сомнений не было. Келлс не прикасался к выпивке всю Широкую Землю - по крайней мере, насколько Тиму было известно, - но в эту ночь он не удержится. Тим видел по печальному лицу матери - мокрые волосы липли к краснеющей на глазах, забрызганной грязью щеке, - что и она это знала.

Тим обнял мать за талию, а она его - за плечи. Они медленно поднялись по ступеням в дом.

Она не столько уселась на свой стул у кухонного стола. сколько рухнула на него. Тим налил воды из кувшина в таз, смочил полотенце и осторожно приложил к ее щеке, начинавшей раздуваться. Немного подержав полотенце у щеки, мать молча протянула его Тиму. Чтобы ее не огорчать, он взял его и тоже приложил к лицу. Оно приятно холодило пульсирующую жаром щеку.

- Хорошенькие дела, а? - спросила она, силясь улыбнуться. - Жену побил, пасынка отколотил и отправился в кабак.

Тим не придумал, что на это ответить, и промолчал.

Нелл подперла голову ладонью и уставилась на стол.

- Я много чего не так в жизни делала, - проговорила она. - А тогда, я испугалась до полусмерти, но нет мне оправдания. Знаешь, Тим, лучше нам, пожалуй, было оставаться одним, без него, как бы туго не пришлось.

"И уехать отсюда? – подумал Тим. - Оставить дом? Разве мало того, что отцовский топор и счастливая монета пропали?" Но в одном мама была права: они попали в переплет.

А потом Тим вспомнил, что теперь у него есть ключ и дотронулся до него осторожно, сунув руку в карман штанов.

- Куда он ушел? - спросила Нелл. Тим знал, что она говорит не о Берне Келлсе.

«На колесо-другое по Железной тропе. Там он будет меня ждать» - подумал Тим, но вслух сказал:

-Не знаю, мама, - насколько он помнил, он солгал ей впервые в жизни.

- Зато уж куда Берн пошел - это мы знаем, верно? - она засмеялась и поморщилась от боли.

- Он обещал Милли Редхаус покончить с выпивкой, и мне обещал, но человек он слабый... Или... Может, во мне дело? Как ты думаешь, может, это я его довела?

-Нет, мама.

Но Тим не был уверен, что это не так. Не в том смысле, который она вкладывала в эти слова, - пилежкой, беспорядком в доме, отказом в том, чем мужчины и женщины занимаются в постели в темноте, - но как-то по-другому. Здесь таилась загадка, и, может быть, ключ в его кармане мог помочь ее раскрыть. Чтобы удержаться и не потрогать его еще раз, он встал и пошел в кладовую.

- Чего бы ты сейчас съела? Яичницу? Я могу поджарить.

Она слабо улыбнулась.

- Спасибо, сынок, я не голодная. Пойду прилягу, - она поднялась, не вполне твердо держась на ногах.

Тим помог ей дойти до спальни. Там он притворялся, что разглядывает за окном что-то страшно интересное, пока она переодевалась из перепачканного грязью платья в ночную рубашку. Когда Тим обернулся, она уже лежала в постели. Мать похлопала рукой по кровтаи рядом с собой, как делала, когда он был малышом. В те дни в кровати рядом с ней, бывало, лежал отец в длинных кальсонах лесоруба и покуривал самокрутку.

- Я не могу его выгнать, - сказала она. - Могла бы - выгнала бы, но ведь мы повязаны брачной петлей, и дом этот скорее его, чем мой. Закон бывает жесток к женщине. Раньше мне не приходилось про это думать, а вот теперь... - взгляд ее потух, стал далеким. Скоро она заснет, и это, наверно, к лучшему.

Он поцеловал ее в щеку, на которой не было синяка, и хотел было подняться, но она остановила его.

- Что тебе сказал сборщик податей?

- Спросил, как мне мой новый отчим. Не помню, что я ему ответил. Я напугался.

- И я напугалась, когда он накрыл тебя своим плащом. Думала, он ускачет вместе с тобой, как Красный Король в старой сказке. - Она прикрыла глаза, потом снова открыла - медленно-медленно. Что-то такое было в этих глазах - быть может, ужас?

-Я помню, как он приезжал к моему папе, когда я сама была малышкой, только-только из пеленок. Черный конь, черные перчатки и плащ, седло с серебряными сигулами. Его белое лицо мне потом снилось в страшных снах - такое длинное... И знаешь что, Тим?

Он медленно покачал головой.

- К седлу у него привязана все та же серебряная чаша, потому что я и в тот раз ее видела. Двадцать лет минуло с тех пор, - да, двадцать лет с хвостом и кисточкой, - а он все такой же Не постарел ни на единый день!

Она снова закрыла глаза и больше уже не открывала, и Тим крадучись вышел из комнаты.

Убедившись, что мать заснула, Тим прошел через прихожую туда, где стоял, накрытый одеялом, сундук Большого Келлса - у самой двери в сени. Когда он сказал сборщику податей, что знает в Листве всего два замка, тот ответил: "О, думаю, тебе известен еще один".

Он убрал одеяло, и его взгляду открылся сундук отчима. Сундук, который тот иногда поглаживал, как любимую собаку; на котором часто сидел вечерами, попыхивая трубкой и пуская дым в приоткрытую заднюю дверь.

Тим поспешил обратно в переднюю - в носках, чтобы не разбудить маму, - и выглянул в окно. Двор был пуст, и на мокрой от дождя дороге не видно было никаких признаков Большого Келлса. Тим ничего другого и не ждал. Келлс наверняка был у Гитти - старался влить в себя как можно больше выпивки, прежде чем свалится без памяти.

«Надеюсь, что ему всыпят как надо, дадут вдоволь его же снадобья. Я бы сам это сделал, будь я постарше».

Мальчик вернулся к сундуку, по-прежнему в одних носках, встал перед ним на колени и вынул ключ из кармана. Ключ был маленький, размером с половину монеты и из серебра, а еще какой-то необычно теплый как живой. Скважина, обитая вокруг медью, была намного больше самого ключа. «Ключ, который мне дал сборщик, ни за что его не откроет», - подумал Тим. А потом вспомнил слова: «Это волшебный ключ. Он открывает все, что угодно, но только один раз».

Тим вставил ключ в замок, и тот легко скользнул в скважину, словно бы для нее его и сделали. Когда Тим надавил, ключ так же легко повернулся, но в то же мгновение теплота ушла из него. Теперь в руке мальчика был просто холодный, мертвый металл.

"После этого толку от него будет не больше, чем от мусора", прошептал Тим и обернулся, наполовину уверенный, что увидит за спиной Большого Келлса с мрачной миной и сжатыми кулаками. Сзади никого не было, так что он расстегнул ремни и откинул крышку. От скрипа петель он дернулся и снова оглянулся. Сердце у него стучало как бешеное, и хотя в этот дождливый вечер было отнюдь не жарко, Тим чувствовал выступившую на лбу испарину.

Сверху оказались рубахи и штаны, набросанные как попало, многие - изношенные до предела. Тим подумал (с горькой неприязнью, какой ему прежде не случалось испытывать): "Ну конечно - мама постирает их, и заштопает, и аккуратненько сложит, когда он ей прикажет. Интересно, чем он ее отблагодарит - ударит по плечу, по шее, по лицу?"