Н.А. Панова 22 страница

Смысл, который надлежит извлечь из этого естественного эксперимента, заключается не просто в том, что новая технология неизбежно трансформирует культуру (Lowie, 1954). Далеко не все индейские племена отреагировали на появление лошадей, став воинственными конными кочевниками. Племена, начавшие использовать лошадей первыми, уже имели к тому времени сложившуюся земледельческую культуру и не претерпели достойных упоминания изменений. Эти земледельцы часто становились жертвами набегов более агрессивных племен, взявших лошадей на вооружение позднее, но сделавших их более органичной частью своей культуры. Тем не менее данный эксперимент ясно продемонстрировал возможность быстрой трансформации культурных ценностей и обычаев в ответ на изменение внешних возможностей и ограничений. Эта тема будет обсуждаться нами позднее, в той части главы, где мы уделим внимание напряженным системам и культурным изменениям.

Токвиль об эволюции демократии и благосостояния в Америке. Примерно в то же время, когда культура равнинных индейцев испытывала на себе последствия появления лошадей, на востоке Нового Света разворачивался эксперимент совершенно иного рода. Европейские колонисты, отличающиеся друг от друга своими социальными корнями, решали проблемы освоения нетронутых земель, начиная закладывать основы новой общественной и политической системы. В течение долгого времени историки и представители других общественных наук размышляли над природой взаимосвязи между возможностями и требованиями, связанными с освоением новых территорий, и формой правления, возникшей на этих территориях. Они задавались вопросом: почему демократия в Америке утвердилась именно таким образом?

Ответ на этот вопрос дается в учебниках для начальной школы: к началу эпохи государственности жители Нового Света привыкли вести жизнь, свободную от автократического стиля правления, характерного для тогдашней Европы. Сбросив ярмо английской монархии и не имея собственной родовой аристократии, уверенные в себе, свободолюбивые пуритане (фермеры и торговцы) остановились на форме правления, в основе которой лежали гарантия прав личности и народное представительство. И хотя во всей этой истории нет ни слова неправды, она все же неполна. В частности, в ней отсутствует объяснение, почему американская система правления так и не выродилась в анархию или в диктатуру, как это произошло немедленно после того, как в 1649 г. те же самые пуритане под предводительством Оливера Кромвеля, имевшие с американскими колонистами в основном одни и те же социальные корни, захватили власть в Англии.

Ответ, предложенный великим исследователем американского общества XIX в. Алексисом де Токвилем, был решительно ситуа-ционистского толка. Токвиль утверждал, что суровый по природным условиям и примитивный в социальном отношении мир колонистов в сочетании с отсутствием иных, более ранних государственных институтов вынуждал граждан действовать сообща посредством специально созданных ими самими объединений. Привычка образовывать добровольные объединения и преследовать цели, разделяемые их участниками, обучила их, таким образом, навыкам и приемам самоуправления, составляющим саму суть демократии. Токвиль настаивал на неслучайности того, что:

...наиболее демократичной на данный момент в мире страной является та, в которой люди довели искусство совместного следования общим устремлениям до наивысшего совершенства и применили это новое умение к достижению наибольшего числа целей (Tocqueville, 1835/1969, с. 514).

Эта привычка к <совместному следованию> общим целям имела эффекты, направленные как вовнутрь - на членов объединений, так и вовне - на более широкие политические структуры. Внутренние эффекты Токвиль описывает, прибегнув к следующему наблюдению.

Если некоторая точка зрения выражается неким объединением людей, то она должна быть предельно ясно и конкретно очерчена. Она выявляет своих сторонников и вовлекает их в общее дело; эти сторонники узнают друг друга, и рост их числа повышает их энтузиазм. Ассоциация объединяет энергию по-разному мыслящих людей и решительно направляет их к достижению ясно обоозначенной цели (Tocqueville, 1835/1969, с. 190).

Процессы объединения людей для достижения множества разнообразных целей с течением времени начинают давать системные последствия весьма общего характера. Более широкое сообщество приспосабливается к тому, чтобы отвечать интересам, выражаемым этими общественными объединениями, а выработанные людьми в результате участия в добровольных ассоциациях навыки оказывают влияние на формы управления страной.

Позднее круг аргументов Токвиля был расширен специалистами по политэкономии, с тем чтобы объяснить также и экономическое развитие Америки. Эсман и Апхофф (Esman & Uphoff, 1984) полагают, что формирование добровольных общественных объединений (они называют его ассоцианизмом) представляет большую важность для психологической и социальной инфраструктуры развивающихся экономик.

Существование надежной сети добровольных организаций критически важно с точки зрения любых серьезных усилий по преодолению массовой нищеты в условиях, которые в обозримом будущем, вероятно, будут преобладать в большинстве развивающихся стран... Признавая необходимость и других компонентов - финансовых вложений в отрасли инфраструктуры, направленной на поддержку экономики государственной политики, современных технологий, а также бюрократических и рыночных институтов, мы тем не менее не можем вообразить себе стратегию развития аграрного сектора, которая совмещала бы рост производительности с широким распределением благ, не отводя при этом важнейшей роли местным организациям, в работе которых непосредственно бы участвовало население (Esman & Uphoff, 1984, с. 40).

Таким образом, и демократические формы правления, и присущее высокоразвитым экономикам богатство были частично ат-рибутированы привычке людей к работе в рамках добровольных объединений и проистекающего из нее <гражданственного> склада мышления - характеристик, которые, по крайней мере в случае Америки, обязаны своим появлением грубым структурирую-щим факторам экологической и экономической необходимости.

Справедливости ради стоит упомянуть, что существует также и иной взгляд на культурное и промышленное развитие Америки, равно как и любой капиталистической демократии, придающий большое значение факторам, по природе своей скорее идеологическим, чем материальным. Но его мы рассмотрим несколько позднее, а прежде обратимся к некоторым нематериальным, хотя и весьма мощным, источникам этнических характеристик.

Ситуация <посреднического> меньшинства

Каким образом некая социальная группа приобретает репутацию жадной, паразитической, нелояльной, наглой и навязчивой и вместе с тем клановой и замкнутой? Именно в этих выражениях в Европе, в меньшей степени в Америке, долгое время поносили евреев. Все объяснения подобных антисемитских стереотипов сходятся в целом на уникальных особенностях еврейской истории и культуры, а также на традиционном христианском учении о роли евреев в распятии Христа.

Однако более широкий взгляд на эту проблему показывает, что для того чтобы социальная группа приобрела только что описанную непривлекательную репутацию, подобных уникальных оснований вовсе не требуется. Говорят, что в каждой стране <есть свои евреи>. В Индонезии, на Филиппинах и во Вьетнаме - китайцы, в Восточной Африке - индийцы и пакистанцы, в Западной Африке - ливанцы, в Турции эта роль отведена армянам и грекам, а в Египте - коптам (т.е. христианам, что делает Египет страной, где христиане выступают в роли тамошних <евреев>). Эти группы называют <посредническими> (<middleman>) не только из-за характерных для них занятий, но и потому, что они и в других отношениях находятся в <середине>: обычно они гораздо беднее правящего класса той или иной страны, но при этом гораздо богаче, чем большинство коренного населения, они предпочитают занятия, неинтересные для правящего класса, но недоступные и для остальной части коренного населения по причине отсутствия у того необходимых навыков. В условиях рыночной экономики они обычно выполняют роли посредников - владельцев магазинов, брокеров, ростовщиков и оптовых торговцев импортными товарами. Они склонны селиться тесными сообществами и иметь дело в основном с себе подобными, т.е. с теми, кому присущи те же отличительные культурные особенности (такие, как стиль одежды, кухня и исповедуемая религия).

Зачастую члены подобных групп отличаются трудолюбием, бережливостью и склонностью откладывать вознаграждение. Однако все эти добродетели редко приносят им популярность. Вместо этого все завидуют их богатству и обзывают паразитами. Если кто-либо из их числа пытается вырваться из изоляции, его обвиняют в наглости и навязчивости. Если же они продолжают оставаться в пределах своих сообществ, их обвиняют в клановости и нелояльности по отношению к государству. Не только евреи в Европе, но и армяне в Турции, индийцы в Уганде, китайцы в Индонезии и Вьетнаме (<люди, живущие в лодках>) изгонялись, и многие из них гибли от рук своих возмущенных сограждан.

Рассмотрим, в частности, судьбу европейских евреев на протяжении последних нескольких сот лет. В течение большей части этого периода европейские евреи сталкивались с враждебностью и суровыми ограничениями в отношении открывающихся им возможностей. Зачастую им не разрешалось владеть землей, заниматься определенными ремеслами и осваивать определенные профессии, их загоняли в пределы специально отведенных территорий и гетто. И все это перед лицом постоянной угрозы изгнания или конфискации любой нажитой ими собственности.

Подобное положение дел побуждало евреев либо полностью отказываться от своей этнической принадлежности (т.е. обращаться в христианство и быть всецело ассимилированными с более многочисленным социумом), либо сохранять сплоченную, защищенную, отдельную субкультуру, не склонную перенимать язык, стиль одежды или культурные приоритеты остального общества. Это вынуждало их также зарабатывать себе на жизнь только теми занятиями, возможность предаваться которым была им открыта, и которые соответствовали навязываемым им условиям и предпочтениям. Так, несколько внешне преуспевающих членов сообщества могли быть ростовщиками (профессия, для христиан запретная), либо торговцами ювелирными изделиями и драгоценными металлами (что, подобно ростовщичеству, было вполне подходящей профессией для людей, вынужденных поддерживать ликвидность своих активов). Большинству же оставалось просто торговать и предоставлять услуги в узких рамках своего собственного сообщества, для чего приятие со стороны остального общества не было обязательным, а его враждебность ощущалась реже.

Все эти характеристики - особенная одежда, язык и культурные обычаи, а зачастую также и презренные занятия, являлись стимулом или по крайней мере оправданием дальнейшей социальной изоляции и враждебности со стороны окружающего социума, которые в свою очередь обостряли в евреях чувство обособленности и отринутости обществом, усиливая тем самым их собственную сплоченность. Еврейский юмор и фольклор отражали и усиливали это ощущение отверженности, постоянной угрозы и необходимости бороться за существование при помощи веры и сообразительности, а не открытого противостояния.

Существуют основания полагать, что мы являемся участниками интересного естественного эксперимента, разворачивающегося в отношении североамериканских евреев. По причине принадлежности к чрезвычайно многоязычному обществу, в котором присутствует множество людей и групп, чьи умения превосходят либо равны их собственным, евреи уже больше не выделяются так, как это происходило в единых в культурном отношении странах - таких, как страны Европы. В некоторых из них (например, в Голландии, Италии, Германии, Великобритании), по крайней мере на протяжении отдельных периодов, враждебность и ограничения были менее явными, и отличительные особенности евреев исчезали по мере их слияния с остальным обществом. Но именно во второй половине нашего века в Северной Америке и особенно в США евреи стали пользоваться беспрецедентным принятием со стороны окружения и свободой выбора. Результатом этого явилось, по мнению авторов, заметное притупление ощущения этнической идентичности евреев. Люди, принадлежащие к поколению, к которому относятся и авторы этой книги, уже могут распознать более молодых американских евреев разве что по фамилии, но никак не по характерной внешности, взглядам или действиям. Когда более многочисленная культура перестает рассматривать конкретную этническую идентичность как нечто важное, ощущение подобной идентичности сохранить трудно.

История евреев в Америке далеко не уникальна. Большинство этнических групп, стоит им только освоить английский язык, вырастить поколение детей, окончивших американские школы и получить опыт общения в разной социальной среде и среди представителей различных занятий, начинают считать свою этническую принадлежность фактором, все менее и менее решающим для своего существования в обществе.

Но существуют и важные исключения из этого общего паттер-на, связанного с <притуплением> ощущения идентичности и ассимиляцией. Некоторые расовые группы, чья этническая принадлежность в высокой степени очевидна и продолжает считаться очень значимой (в наибольшей степени это афроамериканцы и латиноамериканцы), получали в Америке совершенно иной культурный опыт. Достаточно много представителей более обширной культуры продолжают вести себя по отношению к членам подобных групп особым образом, подчеркивая, что их очевидная расовая или этническая принадлежность бросается в глаза ежедневно и ежечасно.

В главе 6 мы уже отмечали, что ситуация, с которой индивид сталкивается, включает в себя и реакции других людей, которые он сам вызывает в силу своей внешности, социальной роли или поведения. Аналогичным образом, ситуация, с которой сталкивается любая этническая группа, определяется отчасти реакциями, ею же самой вызванными, и тем, какой прием она встречает у остального общества. В следующей части данной главы мы более или менее подробно рассмотрим то, каким образом ситуационный аспект социального статуса той или иной этнической группы влияет на поведение отдельного индивида и взаимоотношения этой группы с остальным обществом.

КУЛЬТУРА, иДЕОЛОГиЯ И СУБЪЕКТИВНАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

Напомнив читателю о серьезных причинах того, почему культуру необходимо рассматривать как следствие объективных ситуационных давлений и ограничений, мы теперь перенесем акцент на второго <кита> социально-психологической триады. Настало время рассмотреть предположение, что культурные ценности и верования могут определять то, как люди интерпретируют свой опыт и обстоятельства, в которых находятся. (За последнее время прекрасные обсуждения этого положения можно было найти у Д'Андреде (D'Andrade, 1981), Шведера (Shweder, 1991), Шведера и ЛеВайна (Shweder & LeVine, 1984), Стиглера, Шведера и Хёрд-та (Stigl^r, Shweder & Herdt, 1990).) Мы не имеем в виду, конечно, что культурные ценности и верования возникают независимо от объективных ситуационных сил. Единственное, что мы хотим сказать, так это то, что ценности, верования и способы интерпретации событий, делающиеся характерными для той или иной культуры или субкультуры, каково бы ни было их происхождение, живут собственной жизнью, независимо от ситуаций, их породивших, и могут существовать еще долгое время после того, как эти ситуации перестают быть актуальными. И действительно, как мы увидим далее, в определенные моменты истории именно групповые убеждения и идеология, а не непосредственные особенности объективной обстановки могут содержать в себе ключ к дальнейшему развитию социальной группы.

Протестантское видение мира и развитие капитализма

Крупнейшей фигурой, связанной с представлением о том, что разделяемые людьми культурные убеждения становятся иногда главнейшими движущими силами истории, был великий социолог конца XIX-начала XX вв. Макс Бебер, который открыто противопоставил свою теорию развития капитализма материализму Карла Маркса. По утверждению Маркса, меркантилизм позднего средневековья привел к возникновению избытка капитала, свободного для инвестиций, и этот избыток создавал возможности для развития новых средств производства, что в свою очередь с неизбежностью дало толчок развитию капитализма.

Вебер, выступая в противоположность объективному экономисту Марксу с позиций субъективного социального психолога, с этим не согласился. Для того чтобы стать причиной возникновения новой экономической формации, утверждал он, имевшиеся объективные обстоятельства должны были быть интерпретированы в духе определенного мировоззрения, а именно - <протестантской этики>, придававшей беспрецедентно большое значение мирским достижениям.

Вебер приступает к изложению своих аргументов, обращая внимание на успех предпринимателей-протестантов в конкуренции с предпринимателями-католиками и на очевидную бережливость и дисциплинированность молодых работниц-протестанток. Он замечает также, что капитализм развился в странах Северной, а не Южной Европы, хотя последние были в какой-то момент богаче. Цитируя наблюдение Монтескье о том, что англичане <ушли дальше всех народов мира в трех важных отношениях: благочестии, коммерции и свободе> (Weber, 1905/1984, с. 45), Вебер задается вопросом: <не могло ли быть так, что превосходство англичан в коммерции и их приспособление к свободным политическим институтам были каким-либо образом связаны с тем благочестием, которое приписывает им Монтескье?>

Ответ Вебера состоял в том, что именно та форма, которую приняло благочестие в XV в. и сохранило ее вплоть до XIX в., сильно благоприятствовала прилежанию работников, активности предпринимателей и концентрации богатства, характерных для преуспевающего капитализма. Он утверждал, что благочестие под-питывалось желанием продемонстрировать свою принадлежность к кругу <избранных>, т.е. тех, кого Бог избрал и кому <предопределил> быть в числе обретших спасение, а не тех, кому Он предопределил быть проклятыми. И хотя никто и никогда не мог быть уверен, что находится в числе избранных, свидетельства божественной милости могли усматриваться в достойной жизни человека, т.е. в отказе от комфорта, роскоши, плотских удовольствий, а также в исполненном веры, энергичном и успешном следовании мирскому <призванию>.

Избранный христианин пребывает в миру лишь для того, чтобы умножить славу Господню, выполняя Его волю в меру своих способностей. Однако Бог требует от христианина социальных достижений, поскольку желает, чтобы жизнь общества была устроена в соответствии с Его предначертанием... Все это делает служащий безличной общественной полезности труд умножающим славу Господа, а следовательно, угодным ему (Weber, 1905/1984, с. 108-109).

Одного лишь труда во славу Господню было, однако, недостаточно. Стремление к общему благу должно было быть энергичным и чистосердечным, с тем чтобы уничтожить все сомнения относительно собственной избранности.

С одной стороны, полагалось абсолютным долгом считать себя избранным и сокрушать все сомнения как дьявольские искушения, поскольку недостаток уверенности в себе является результатом недостаточной веры, а отсюда и несовершенной милости Господней... С другой стороны, в качестве наиболее подходящего средства, для того чтобы достичь необходимой уверенности, рекомендовалась интенсивная мирская деятельность. Она и только она развеивает сомнения верующего и дает уверенность в милости Божьей (Weber, 1905/1984, с. 111-112).

Однако одной неустанной деятельности было бы, наверное, недостаточно, чтобы внедрить новые средства производства, составляющие основу капитализма. Новая система включала разделение труда и создание массовых рынков путем повышения производительности труда и снижения вследствие этого цен. Кроме того, крайнюю важность имел не слишком доброжелательный прием, который был оказан кальвинистским <нон-конформистам> большей частью тогдашнего общества. Лишенные доступа в традиционные англиканские школы, протестанты-кальвинисты, принадлежащие к среднему классу, учреждают свои образовательные институты, в которых, что неудивительно, акцент делается на практические естественно-научные и технические дисциплины. Благодаря этому были сделаны новые изобретения и разработаны производственные технологии, начавшие затем распространяться невиданными ранее темпами.

Однако подобные нововведения натолкнулись на оппозицию со стороны рабочих, относившихся к ним с подозрительностью и сопротивлявшихся введению нового для них порядка, которому они должны были подчиняться, а также со стороны враждебно настроенных конкурентов, владевших традиционными производствами, боявшихся потерять свое дело. Согласно Веберу, подобным инноваторам было очень трудно добиваться успеха, поэтому и в данном случае все решала идеология.

...лишь благодаря очень четким и высокоразвитым этическим качествам стало для предпринимателя возможным завоевать абсолютно необходимое ему доверие клиентов и рабочих. Ничто иное не могло дать ему сил для преодоления неисчислимых препятствий... (Weber, 1905/1984, с. 69).

Новая, рациональная, экономическая формация требовала столь же рациональной формации политической - с этим согласны даже марксисты. Для того чтобы стать эффективным, капитализм должен был освободиться от произвольного налогообложения и всяческих капризов со стороны правительства. Вдобавок благосостояние нового среднего класса придавало его членам сил требовать разделения власти. Таким образом, законы и система правления стали во все большей степени уважать порядок и свободу, необходимые новому классу для максимальной реализации своих возможностей.

Итак, согласно Веберу, все три добродетели англичан (равно как и других жителей Северной Европы) действительно были тесно связаны друг с другом вполне удовлетворительным образом. Благочестие находит объяснение в новой теологии, коммерческое превосходство - в энергичности и моральных устоях, продиктованных благочестием, а свободные политические институты - в реформах системы правления, продиктованных соображениями экономической рациональности. Тем самым анализ Маркса был поставлен с ног на голову. Новый материальный этап истории человечества был вызван к жизни не неумолимым изменением объективной ситуации, определяющей возможности для экономического развития, а субъективными воззрениями на причины и следствия мирского преуспевания.

Дискуссия по поводу культурных ценностей и их экономической значимости была продолжена Дэвидом Мак-Клелландом, Джоном Аткинсоном и их коллегами (McClelland, Atkinson et aL, 1953) в одной из самых захватывающих и оригинальных работ 50-х годов. Прежде всего они показали, что в 50-е годы нашего века, спустя несколько сот лет после Реформации, между протестантскими и католическими странами как Старого, так и Нового Света наблюдались четкие различия в уровне производства продукции на душу населения. Далее они попытались показать, что дети подвержены опосредованному влиянию идеологии через родительские ценности, методы воспитания и культурный фольклор. Наиболее эффектная демонстрация такого влияния состояла в том, что периоды экономического развития для данной культуры (в том числе и нехристианской) могут быть предсказаны на основе данных о росте насыщенности детской литературы предыдущего поколения тематикой достижения. Им удалось также показать значимые корреляции (хотя в целом довольно низкие) между воображаемыми достижениями, находящими выражение в написанных людьми текстах и в их ответах на проективные тесты, с одной стороны, и методами, которыми их воспитывали, а также их реальными достижениями в различных областях - с другой.

Тем не менее в результатах упоминаемых исследований имелось одно слабое звено. Исследователи оказались не в состоянии установить, что воображение американских протестантов больше ориентировано на достижения, чем воображение американских католиков (Veroff, Feld & Gurin, 1962). Роджер Браун в своем классическом учебнике социальной психологии, написанном в 1965 г., посчитал это достаточно серьезным недостатком, способным поставить под сомнение всю эту затею в целом. Действительно ли отсутствие данного различия между протестантами и католиками ставит под сомнение тезис Бебера? К этому вопросу мы вернемся позднее и рассмотрим его в свете некоторых дополнительных фактов.

Образование социальных объединений (ассоцианиззм) и экономическое развитие

Дискуссия между марксистами и веберианцами о возникновении капитализма весьма горячо продолжается и по сей день - почти через сто лет после брошенного Бебером вызова. Может возникнуть подозрение, что этот спор не может быть разрешен эмпирически, но в своей недавней работе Патнэм и его коллеги (Putnam, 1987; Putnam, Leonardi, Nanetti & Pavoncello, 1983) показали, что можно по крайней мере продемонстрировать, что существующие культурные различия предсказывают последующее экономическое развитие.

Патнэм начинает с цитирования Токвиля, отмечавшего важность добровольных ассоциаций в деле создания необходимой для хорошего правления психологической инфраструктуры, а также с цитирования Эсмана и Алхоффа (Esman & Uphoff, 1984), говоривших о большой значимости общественных объединений для создания предпосылок богатства. Затем он переходит к утверждению, что коль скоро подобные ассоциации вносят независимый вклад в развитие благосостояния, то их существование в определенный момент времени может предсказывать рост богатства в некий последующий момент, даже если объективные экономические условия при этом не изменятся.

Для проверки этого тезиса Патнэм собрал данные о степени развития общественных объединений в 15 административных областях Италии за период с 1860 по 1920 г. Показатели были самыми разными, включая членство в обществах взаимопомощи, поддержку опирающихся на массы политических партий, число предвыборных собраний и долю образовавшихся до 1860 г. культурных и оздоровительных объединений, сохранившихся к наблюдаемому моменту. Состояние экономического развития измерялось в первую очередь по соотношению уровней занятости в аграрном и промышленном секторах экономики. Более высокий уровень занятости в промышленности считался свидетельством более высокого экономического развития. В итоге оказалось, что современное экономическое развитие лучше предсказывалось на основании информации о развитии социальных объединений, существовавших столетие назад, чем на основании данных о существовавшем в то же время уровне индустриализации.

Данные о традициях создания общественных объединений в XIX в. являются столь мощным инструментом предсказания уровня индустриализации в XX в., что если исключить влияние этого фактора, то корреляция между занятостью в промышленности по состоянию на 1911 и 1977 гг. будет попросту отсутствовать... Например, в 1900 г. из двух областей Италии, одна из которых имела традицию участия людей в социальных объединениях, но при этом она была относительно отсталой, а вторая область была более развитой по сравнению с первой (т.е. более здоровой, богатой, интеллектуальной и индустриальной), но не имела культуры участия населения в подобных объединениях, именно первая область развивалась на протяжении нашего столетия гораздо быстрее в социально-экономическом отношении... Короче говоря, существующая в настоящий момент корреляция между культурой и структурой отражает влияние культуры на структуру, а не наоборот (Putnam, 1987, с. 18-19, курсив оригинала).

Аналогичную демонстрацию роли опыта участия в социальных объединениях дает работа Усима и его коллег (Useem, Setti & Kanchanabucha, 1988), рассмотревших показатели успешности программы по развитию общественных объединений в различных тайских деревнях. Они обнаружили, что успех различного рода программ по социальной самоорганизации, которые они пытались осуществить в разных деревнях, в высокой степени зависел от доли жителей, уже состоявших членами хотя бы одной из деревенских группировок и участвовавших ранее в мероприятиях по решению проблем деревни.

Эти научные результаты существенным образом укрепляют позиции культурного детерминизма в противовес детерминизму экономическому, поскольку представляется малоправдоподобным, что различиями в культуре общественных объединений как в случае с областями Италии, так и в случае с тайскими деревнями управляют структурные силы сугубо экономического порядка. В той мере, в какой данные факты окажутся правилом, а не исключением, они могут способствовать пересмотру положений характерного в настоящее время для социальных наук экономического детерминизма. По меньшей мере они позволяют утверждать, что культурные факторы имеют значение для формирования структурных экономических явлений, к чему мы еще вернемся в контексте дальнейшего рассмотрения социальных изменений.

Коллективизм в сравнении с индивидуализмом

Обсуждение нами вопросов идеологии, мотивации достижений и традиций общественных объединений побуждает нас рассмотреть еще один очень важный показатель, на основании которого мировые культуры и этнические субкультуры мира, по-видимому, разнятся между собой, - показатель коллективизма в сравнении с индивидуализмом. Этот показатель был предметом интенсивного исследования Харри Трайэндиса и его коллег (Triandis, 1987; Triandis, Bontempo, Villareal, Asai & Lucca, 1988; а также: Boykin, 1986; Deutsch, 1982; Hofstede, 1980; Hui, 1984; J.M. Jones, 1983; Markus & Kitayama, 1991; Spence, 1985). Он является ключевым для понимания аттитюдов и поведенческих проявлений самого широкого спектра. Коллективистские общества, к которым следует отнести большинство традиционных доиндуст-риальных обществ, а также преимущественно католические страны Южной Европы и Латинской Америки, равно как и большинство азиатских и африканских культур, характеризуются повышенным вниманием к семейным и общинным отношениям и ценностям. Люди из первичной социальной группы, к которой принадлежит тот или иной человек, т.е. его родственники, соседи, а в случае современных индустриальных обществ - еще и производственный коллектив, являются первейшим источником социальных требований и поощрений, а также главнейшими арбитрами в отношении того, что желательно, что допустимо, а что немыслимо. Таким образом, в коллективистских обществах именно внутригруп-повые нормы и внутригрупповые ролевые отношения являются и мотивирующей силой, побуждающей индивида к действию, и своеобразным компасом, определяющим направление его действий.