Н.А. Панова 24 страница

Житель же Кентукки презирает не только сам труд, но и любые связанные с ним начинания. Поскольку он живет в праздной независимости, его вкусы - это вкусы бездельника. Деньги частично утратили ценность в его глазах и он жаждет богатства гораздо меньше, чем удовольствий и возбуждения. А та энергия, которую его соседи направляют к собственной выгоде, обращается у него в страстную любовь к вольным забавам и воинским упражнениям. Он находит удовольствие в агрессивных физических упражнениях, умеет обращаться с оружием и с самого раннего возраста привыкает жертвовать жизнью в каждой схватке (Tocqueville, 1835/1969, с. 378-379).

Короче говоря, южане владели огнестрельным оружием, которое использовали во всевозможных забавах, включая дуэли и кровавые распри, в основном для того, чтобы скоротать время, когда другие выполняли за них их работу. Подобное поведение было свойственно выходцам из Британии, среди которых были живы традиции рыцарства, согласно которым честь значила все и оскорбление могло быть смыто только кровью.

С тех самых пор, с которых ведется общенациональная статистика преступности, известно, что в южных штатах уровень убийств, приходящийся на душу населения, более высокий, чем в северных. Но это не обязательно означает, что данное различие носит культурный характер. Возможны и другие объяснения, учитывающие структурные различия. Взять хотя бы то, что доля городского населения в различных штатах разная. Еще более существенно, что экономика и экология разных штатов также различаются. Аграрные или скотоводческие хозяйства могут требовать доступности оружия, создавая тем самым канальный фактор, способствующий его использованию. Можно поверить даже в то, что климат вносит в это свой вклад, о чем свидетельствует работа Андерсона и его коллег (С.А. Anderson, 1987; С.А. Anderson & D.C. Anderson, 1984), установивших, что более высокая температура воздуха бывает связана с более высоким уровнем тяжких преступлений.

Были предприняты две особенно интересные попытки выйти за рамки чисто статистических сравнений и показать, что различия в уровне убийств имеют на самом деле культурную основу. Одно из таких исследований, осуществленное Гастилом (Gastil, 1971), показало, что степень влияния юга Америки на тот или иной штат, будучи измеренная как уровень эмиграции в этот штат с юга, является мощным предсказателем уровня преступности в этом штате. Доля коренных южан в общей численности населения и высокий уровень убийств особенно высоки в западных штатах. Однако данное исследование не является вполне удовлетворительной демонстрацией силы культурных факторов, поскольку тоже не учитывает различий между штатами по другим - <внекультурным> факторам.

Аналогичная попытка была предпринята Лофтином и Хиллом (Loftin & Hill, 1974), создавшими интересный культурный показатель, названный ими <индекс узаконенного (легитимного) насилия>. Для каждого штата они высчитывали такие показатели, свидетельствующие о предпочтении насилия, как количество просмотренных телепередач или количество прочитанных журналов, содержащих элементы насилия, приходящихся на душу населения, количество футбольных игроков на душу населения*, количество разрешенных в школах телесных наказаний и доля приведенных в исполнение обвинительных приговоров по делам об убийствах. В результате они обнаружили, что данный индекс коррелирует как с уровнем убийств в том или ином штате, так и с долей южан в составе его населения. Однако данная процедура вновь не учитывает все необходимые структурные (т.е. экологические и экономические) факторы.

В 1991 г. Нисбет и Полли (Nisbett & Polly, 1991) предприняли более сложный анализ с целью по возможности устранить влияния внекультурных факторов. Они рассудили, что различия между небольшими городами в уровне убийств должны были быть более значительными, чем между крупными, поскольку в одном и том же регионе небольшие города более сходны между собой по культуре и в большей степени отличаются от небольших городов в других регионах, чем крупные урбанистические центры. (Действительно, само значение слова <космополитизм> подразумевает разрушение провинциальной культуры, типичной для небольших городов.)

Исследователи предположили далее, что если уровень убийств действительно служит отражением влияния культурных факторов, то тогда окажется, что не только региональные различия наиболее отчетливо проявятся в городах с небольшой численностью населения, но и культурные показатели (такие, как доля южного населения или описанный выше индекс узаконенного насилия) смогут служить прогнозированию уровня убийств в небольших городах более успешно, чем в крупных. Данные предположения действительно подтвердились. Уровень убийств среди нелатиноамериканского белого населения оказался в маленьких городах юга США в три раза выше, чем в таких же городах севера. В крупных же городах юга уровень убийств оказался лишь незначительно выше, чем в крупных городах севера. Кроме того, корреляция между культурными переменными и уровнем убийств также оказалась в небольших городах более высокой, чем в крупных.

*Имеется в виду американский футбол - игра очень агрессивная. (Примеч. науч. ред.)

Эти данные очень убедительно свидетельствуют о существующем влиянии культурных различий на уровень убийств. И конечно, здесь не примешивается влияние температуры воздуха, поскольку температурные различия не связаны существенно с размерами города. Для того чтобы исключить еще и экологические, экономические и этнические факторы в качестве объяснений рассматриваемых различий, Нисбетт и Полли прибегли к разновидности естественного эксперимента Токвиля, исследовав регион, в целом однородный с точки зрения экологии и экономики, но имевший существенные внутренние различия в отношении выраженности культуры южных штатов. Речь идет о Великих Равнинах - обширном аграрном регионе, протянувшемся от Северной Дакоты до Северного Техаса. Уровень убийств среди нелатиноаме-риканского белого населения небольших городов Северного Техаса оказался в несколько раз выше, чем в небольших городах других, расположенных севернее штатов данного региона.

Возникает вопрос: а не могут ли различия в уровне убийств иметь своей причиной разницу в количестве находящегося в личном пользовании огнестрельного оружия? В этой связи необходимо заметить, что если бы подобные различия и существовали, нам все равно пришлось бы определиться с тем, не являются ли они сами отражением культурных, а не экономических или экологических влияний. Этого, к счастью, не требуется. Нисбетт и Полли, опросив под видом маркетингового исследования несколько сотен людей в Северном Техасе и Небраске, обнаружили, что в обоих регионах примерно по 70% белых мужчин-нелатиноамериканцев имеют огнестрельное оружие. Ясно, что в ситуации оскорбления или ссоры у большинства мужчин и в том, и в другом штате пистолет всегда под рукой. Просто мужчины в Северном Техасе могут пустить его в ход с большей вероятностью, поскольку представление о том, что насилие может служить разрешению межличностного конфликта, является частью их культурного знания.

Вышеизложенные данные представляются нам важными по нескольким причинам: 1. Они позволяют с высокой степенью уверенности установить, что определенная часть различий в поведении детерминирована в основном культурными факторами. 2. Они указывают на то, что культурные различия могут сохраняться долгое время после того, как способствовавшие им структурные и экономические факторы перестают существовать. 3. В них содержится методологическая стратегия, позволяющая определить, имеем ли мы дело с культурными, либо со структурными или экономическими различиями. Если речь идет о культурном различии, то оно должно быть более четко выраженным и более тесно связанным с другими культурными переменными в более мелких, менее космополитичных населенных пунктах.

Внедрение культурных норм

Для нас очень важно помнить о том, что разделяемые культурные ценности и традиции, подобно большинству групповых норм, значимы для людей и даже активно отстаиваются ими. Начиная с небольших групп Шерифа, участники которых оценивали расстояние, преодоленное световым пятном, и кончая беннингтонски-ми студентками, честно <прорубавшимися> навстречу новым представлениям о социальных проблемах, и членами дискуссионных групп Шехтера, противостоявшими <отклонениям> в своей среде, история социальной психологии учит нас, что люди активно распространяют свои убеждения и интерпретации социальных явлений и нелегко смиряются с отклонениями от них. Следовательно, культуры, в которых на карту бывает поставлено значительно больше, чем в неформальных группах, исследуемых социальными психологами, должны с еще большим пылом требовать от принадлежащих к ним людей разделения своих убеждений и ценностей. Главным образом именно по этой причине культуры и отличаются друг от друга столь решительно и единообразно.

Социальная психология говорит нам также и об условиях, облегчающих или затрудняющих задачу культуры по внедрению монолитных представлений о социальной реальности. Возможность проявления несогласия с группой сильно зависит от степени доступности внешних источников влияния и поддержки. Поскольку изоляция является ключом к поддержанию стабильности культурных норм, постоянно расширяющееся общение и контакты между регионами и культурами не могут не оказывать глубокого влияния на подобную стабильность. Недаром говорят, что в средние века в Европе две соседние деревни могли иметь в культурном отношении больше различий, чем в наши дни имеют соседствующие (или даже более удаленные друг от друга) европейские нации. Крестьяне соседних деревень по-разному одевались, имели разные обычаи и традиции, а в некоторых случаях даже говорили на диалектах, отличающихся настолько, что люди с трудом понимали друг друга. Напротив, в современной <мировой деревне> городские элиты от Лондона и Бостона до Карачи и Буэнос-Айреса подвержены влиянию настолько сходной информации и сходных идей (и даже друг друга), что случайному наблюдателю было бы трудно уловить различия в их взглядах и ценностях. По существу любой, кто путешествует по столицам мира, может сегодня наблюдать молодежные субкультуры, которые в отношении музыкальных вкусов, стиля одежды и питания более тесно связаны с аналогичными субкуль-турами разных континентов, чем со своими более старшими согражданами или даже живущими бок о бок с ними сверстниками из других субкультур.

Следствием революции в области средств передвижения и связи явилось то, что субкультуры постоянно поглощаются господствующими культурными течениями (<мэйнстримом>), утрачивая свои отличительные особенности. Тем не менее субкультуры продолжают постоянно формироваться, а старые этнические общности постоянно обновляются и укрепляются. В следующем разделе мы обратимся к тому, что социальные исследователи могут сказать об этих радикальных изменениях в области социальной идентичности и межгрупповых отношений.

КУЛЬТУРЫ КАК НАПРЯЖЕННЫЕ СИСТЕМЫ

На протяжении данной главы мы рассматривали интимные отношения между объективным и субъективным аспектами культуры. Мы показали, каким образом экономические и экологические влияния, с одной стороны, и идеология и культурные ценности - с другой могут усиливать друг друга, сохраняя статус кво. В то же время мы показали, каким образом изменения в экономических обстоятельствах или контакты с новыми обществами и идеями могут трансформировать культурные нормы и практики. Короче, мы очертили круг причин, по которым культуры могут быть отнесены к разряду напряженных систем, рассматриваемых нами на протяжении всей книги.

Теперь настало время наполнить эту динамическую схему большим количеством подробностей. Мы начнем с рассмотрения судьбы двух социальных групп, претерпевших трансформацию под влиянием жизни в Америке и оставивших в то же время неизгладимый отпечаток на теле ее культуры. Необходимо упомянуть, что в обоих случаях мы основательно полагались на материалы двух захватывающих книг Томаса Сауэлла (Thomas Sowell, 1981, 1983), посвященных этнической истории Америки.

Культурный сдвиг в америке

Какую именно этническую группу имел в виду мэр Бостона, сказав о ее представителях в частной беседе, что они являются <расой, которая никогда не смешается с нашей, а напротив, навсегда останется отделенной и враждебной>? В качестве подсказки мы приведем несколько стереотипных черт, которые многие в нашем обществе считали характерными для этой социальной группы: тупые, ленивые, агрессивные, суеверные и склонные к вандализму, хотя при этом и жизнерадостные, религиозные, музыкальные и обладающие способностью изъясняться необычайно красочно и убедительно.

Только те из читателей будут правы, кто узнает за этими определениями ирландцев. Высказывание мэра датируется 1840 г. Ирландцы злоупотребляли алкоголем, а репутацию музыкального народа создала им высокоразвитая традиция ирландских теноров. И хотя подобное описание соответствует, конечно, более недавнему стереотипному представлению о чернокожих, стоит заметить, что в те времена большинство не только добропорядочных бостонцев, но и жителей Нью-Йорка и Филадельфии предпочитали негров ирландцам в качестве соседей или наемных работников (Sowell, 1983). Даже уже во времена великой депрессии на плакатах, извещающих о наличии рабочих мест в этих городах, можно было увидеть оговорку: <Ирландцам, просьба, не беспокоиться>.

Было ли отношение остальной культуры к ирландцам продиктовано одними лишь слепыми этническими и религиозными предрассудками? Не вполне. Крупнейший чернокожий историк и социолог У. Е. Б. ДюБуа утверждал, что экономическое положение крестьянина в Ирландии было хуже, чем положение американского раба в эпоху эмансипации (цитируется по Сауэллу: Sowell, 1983). Многие крестьяне жили в условиях сродни тем, в которых находились животные, за которыми они присматривали. Как в самой Ирландии, так и в Англии и Соединенных Штатах Америки, ирландцы, даже живя в городах, часто содержали свиней и кур прямо в своих домах, что вряд ли могло способствовать их популярности среди соседей. Не были они и работниками, способными привлечь нанимателей. Сауэлл (Sowell, 1983) пишет, что процент алкоголизма среди ирландцев был очень высок, а их репутация как людей, склонных к насилию, также была вполне заслуженной. (Словосочетание <боевой ирландец> относилось некогда к чему-то более грозному, нежели спортивная команда города Нотр Дам, а слово <донниб-рук>, означавшее кулачную драку с участием десятков людей, обязано своим происхождением одноименному ирландскому городу.)

Как отмечает Сауэлл (Sowell, 1983, с. 63), поведение, сделавшее положение ирландских иммигрантов в Америке ущербным, может быть понято с точки зрения экономической ситуации, в которой ирландские крестьяне долгое время пребывали у себя на родине. Земля, которую они обрабатывали, строения, в которых содержались вверенные их заботам животные, дома, в которых они жили, все принадлежало английским землевладельцам, живущим в городах. В соответствии с тогдашним законодательством любые улучшения этой собственности служили обогащению землевладельцев, которые ввиду возрастания ценности своего имущества могли соответственно повышать арендную плату. Таким образом, бедные фермеры имели мало возможностей или стимулов проявлять какую бы то ни было экономическую инициативу. Однако при этом у них были все основания развлекаться так, как это часто бывает свойственно беднякам: петь песни, рассказывать истории и предаваться неумеренному пьянству. Все эти свои культурные особенности, равно как и отчаянную бедность, они несли за собой повсюду, куда бы не заносила их судьба. Одним из примечательных следствий развития традиции рассказывания историй стал огромный вклад, сделанный ирландцами в мировую литературу, начиная с Джона Миллингтона Синга и Шона 0'Кейси и кончая Джейм-сом Джойсом, Джорджем Бернардом Шоу и Бренданом Биэном.

Что же происходит с ирландцами в социальном и экономическом отношении сегодня? Совмещая свое вошедшее в поговорку красноречие и обаяние с развившейся впоследствии политической сообразительностью, ирландские представители уже давно управляют Бостоном, пользуясь при этом поддержкой и даже голосами потомков того самого, столь нелестно отозвавшегося о них мэра. Более того, несмотря на то, что ирландцы не смогли усвоить принципы (по крайней мере религиозные принципы) протестантской этики, они заняли в американском обществе положение, неотличимое по существу от положения большинства.

В действительности ирландцы имеют даже более высокий уровень доходов, образования и коэффициента интеллектуальности (IQ), чем средние показатели по Америке (Greeley, 1976, 1989; Sowell, 1983, с. 192). И это при том, что далеко не все аспекты их традиционной культуры подверглись трансформации. Они все еще очень заметны среди ведущих американских литераторов, о чем свидетельствует известность Юджина 0'Нила, Мэри Мак-Карти, Флэн-нери 0'Коннер, Мэри Гордон и множества других американских писателей ирландского происхождения. Когда же у ирландцев возникают личные проблемы, то они, к сожалению, все еще склонны решать их при помощи спиртного. Среди ирландцев уровень заболеваний, связанных с употреблением алкоголя, в 25 раз выше, чем среди итальянцев, и в 50 раз выше, чем среди евреев (Sowell, 1983).

Таким образом, история ирландцев иллюстрирует динамику напряженных систем в целом ряде важных аспектов. Данная этническая группа не добилась в Америке немедленного процветания в отличие от англичан, датчан или немцев. На протяжении достаточно длительного периода по своим экономическим навыкам и культурным ценностям они оставались глубоко отличными от других североевропейских этнических групп. Очевидное влияние присущей им бедности, отсутствия экономических знаний, а также некоторых из их культурных ценностей и обычаев (порожденных экономической ситуацией, сложившейся на их исторической родине) подогревали существовавшие в отношении них предрассудки, тем самым еще больше сужая круг возможностей, доступных им в сфере экономики. Однако за период с начала XIX по конец XX в. процесс ассимиляции и изменение объективной экономической реальности привели к выправлению их бедственного экономического положения, а также к исчезновению многих аспектов присущей им культуры, возникших по причине такого положения в прошлом.

Среди эмигрантов из католических стран ирландцы отнюдь не единственные, кто смог подняться до более высокого, чем у протестантов, экономического уровня. Уже к началу 70-х годов американские католики превзошли большинство протестантских социальных групп по уровню доходов и престижности занятий (Greely, 1976, 1989). (Этот вывод справедлив, даже если сделать поправку на то, что непропорционально большое число католиков проживает в более процветающих штатах.) Мы не можем знать наверняка, обязаны ли католики своим процветанием усвоению характерных для исходной протестантской культуры достижительных ценностей или же их собственная культура (подобно японской или еврейской) содержала в себе семена иных ценностей и обычаев, способствующих материальному процветанию. Существует, однако, по меньшей мере, одно свидетельство усвоения католиками достижительной мотивации.

Вспомните, что Верофф (Veroff) и его коллеги так и не смогли показать, что в 1960 г. американские протестанты обладали подобной мотивацией в большей степени, чем американские католики. Учитывая тот экономический прогресс, который испытывали в то время католики, данный результат кажется скорее подтверждением, чем (как тогда казалось) опровержением общих взглядов Мак-Клелланда.

Возможно, в то же самое время подобная культурная конвергенция католиков и протестантов имела место и в Европе. Во всяком случае наблюдения Монтескье об англичанах уже давно утратили свою актуальность. Родина Монтескье - Франция - уже почти поколение назад превзошла Англию по объему валового национального продукта на душу населения и даже отсталая некогда экономика Италии обогнала английскую в середине 80-х годов. Все эти факты являются впечатляющим напоминанием о преходящем характере культурных различий, кажущихся запечатленными в камне тем, кто не обладает историческим видением или видением, которое дают социальные науки.

Чернокожие и белые на американском юге

Одиссея африканцев в Америке кажется еще более сложной и драматичной, чем только что описанные мытарства ирландцев. Часть их истории - наиболее ранняя ее часть - известна не столь широко, как ей следовало бы, и мы поэтому очертим некоторые ее контуры. Мы находимся в неоплатном долгу перед Мехаль Собель (Mechal Sobel, 1987) за ее блестящее исследование процесса совместного формирования африканцами и европейцами культуры американского юга, а также динамичных взаимоотношений между двумя упомянутыми субкультурами.

Расхожее мнение о культуре юга гласит, что она состояла из двух живущих в симбиозе культур: из господствующей культуры белых, представлявшей собой приспособленную к южным условиям английскую культуру, и культуры черных рабов, являвшейся продуктом адаптации к суровым условиям рабства и включавшей в себя лишь отдельные составляющие африканской культуры, выражавшейся в виде диалектов, суеверий и фольклорных традиций в музыке и устном творчестве.

Книга Собель убедительно показывает, что культура юга в том виде, в каком она сформировалась в XVIII в., представляла собой на самом деле единую смесь европейской и африканской культур. В первую очередь Собель отмечает, что черные и белые постоянно были сведены в одно целое. Дети белых зачастую воспитывались чернокожими женщинами, роль няньки для которых была типичной. Черные и белые дети играли вместе, по крайней мере, до достижения ими подросткового возраста. Белый плантатор проводил со своим чернокожим надсмотрщиком гораздо больше времени, чем с кем бы то ни было. Кроме того, чрезвычайно важно отметить, что на раннем этапе развития культуры идеология расового превосходства еще не сформировалась. Черные и белые часто отправляли религиозный культ в одних и тех же церквях зачастую с чернокожими священниками. Как показала Собель и другие авторы, расистская идеология явилась позднейшим привнесением, призванным облегчить совесть рабовладельцев, все более и более нуждавшихся в оправдании института рабства перед лицом религиозных и политических перемен (van den Berghe, 1981).

В этой обстановке обоюдных контактов культурное влияние неизбежно становилось улицей с двусторонним движением, несмотря даже на то, что природа и происхождение различных африканских и европейских ингредиентов, попадавших в общий котел культуры южных плантаций, перестали быть очевидными для представителей господствующей <белой> культуры.

Собель начинает свое описание этого обоюдного влияния с замечания, что традиционные английская и африканская культуры с самого начала были сходны во многих важных отношениях. Как уже говорилось ранее в этой главе, преобладавшие на юге варианты английской культуры представляли собой вариации докапиталистической аграрной традиции, не придававшей большого значения труду как таковому и не осуждавшей праздность. Как указывал Вебер, традиционный крестьянин работает не больше, чем необходимо для того, чтобы на столе была еда. В этом отношении английская культура очень напоминала африканскую, в системе ценностей которой идея труда как такового не играла никакой роли. В самом деле в большинстве местностей Западной Африки люди работали только два месяца в году, когда того требовали сельскохозяйственные надобности.

Предрассудки, характерные для обеих культур, также были в высшей степени сходны. Представители обеих культур верили в могущество ведьм, существование троллей и других лесных духов. Наконец, их религиозные верования также очень хорошо согласовывались между собой. Для африканцев новой была только идея воскресения, в то время как история творения и история Адама и Евы были идентичны традиционным африканским представлениям. Подобные черты сходства значительно облегчали взаимное влияние.

Африканское влияние на формирующуюся культуру юга было заметным в целом ряде отношений, особенно в области сельскохозяйственных приемов и архитектуры. Многие приемы ведения хозяйства представляли собой адаптацию африканских. Обычай строить дома на сваях с целью избавиться от обитающих внизу насекомых был заимствован из Африки. Непосредственно оттуда же были заимствованы и несколько других вариантов конструкций домов.

Ценности культуры юга также испытали на себе влияние африканских традиций. Характерное представление о роде, ведущемся с момента его основания, было более распространено на юге, чем на севере, и вполне согласовывалось с представлениями о семье и клане, бытовавшими в Африке. Присущую американскому югу эмоциональность в противоположность характерной для севера молчаливости Собель относит отчасти на счет африканского влияния. Эта эмоциональность была особенно очевидной в различных формах религиозного самовыражения. Так называемый <экстатический> подход к религии, состоящий в живом проявлении эмоций и даже одержимости, представляет собой прямое заимствование африканских практик. И по сей день фундаменталистс-кие секты на юге США практикуют подобный <экстатический> подход. Поминовение усопших, имеющее целью воссоединение с предками, было традиционно для Африки и не являлось частью английской традиции, став, несмотря на это, частью религиозной идеологии юга даже в существовавших задолго до этого протестантских сектах. Специфически африканское происхождение имеют и многие из южных суеверий.

Но, пожалуй, самый важный и долговременный вклад африканцы внесли в язык американского юга. Они принесли с собой языки, богатые пословицами, образными выражениями и другими оборотами речи, которые, как отмечали многие ученые (например, Brooks, 1985), были непосредственно перенесены в южный вариант английского языка. Стало уже стойкой традицией обращать внимание на то, что литература юга в немалой степени обязана своим величием примеси африканских языковых образований. О масштабах вклада чернокожих писателей в литературу свидетельствует недавняя работа Нисбетта и Хендерсона (Nisbett & Henderson, 1991), в которой указывается, что несмотря на преимущества белых в отношении высшего образования и социально-экономического статуса, вклад, сделанный в современную литературу чернокожими авторами (начиная с Ральфа Эллисона, Лэн-гетона Хьюджеса, Ричарда Райта и Джеймса Болдуина и кончая Тони Моррисон, Элис Уокер и Огестом Уилсоном), более существен по отношению к общей численности чернокожего населения, чем вклад белых писателей севера или юга США.

Наконец, необходимо отметить повсеместно признаваемый вклад негров юга в музыкальную традицию не только американского юга, но в конечном счете и всей мировой культуры. Произошедшее в XVIII в. столкновение европейской мелодики с африканской ритмикой произвело эффект <большого взрыва> (похожего на тот, о котором говорят астрофизики), космические осколки которого в виде множества музыкальных стилей, начиная с негритянских спиричу-элсов и кончая регтаймом, джазом, блюзом, рок-н-роллом, соулом и рэпом, продолжают сыпаться на Землю и по сей день.

Таким образом, с момента своего возникновения культура американского юга представляла собой результат слияния двух, уже во многом к тому времени сходных культур, происшедшего в результате реакции на новые для них обеих условия, а также на влияние института рабства, придавшее каждой из них новые очертания.

Конечно, наследие рабства оказало долговременное влияние на экономические успехи (и неуспехи) чернокожих, подобно тому, как почти рабские условия существования ирландцев оказали влияние на их социальную группу. Как отмечают Сауэлл (Sowell, 1983), Огбу (Ogbu, 1978) и другие авторы, условия рабства, а также обусловленный последующим кастовым статусом профессиональный <потолок> породили соответствующее отношение к работе и приобретению трудовых навыков, которое сохраняется и по сей день (по крайней мере в городских негритянских районах).

Те из чернокожих, кто занимал выгодное социальное положение на момент прогресса в сфере уравнивания гражданских прав во второй половине 1960 г., т.е. имел хорошую работу и образование, резко переместились в русло основного экономического потока. Действительно, к 1980 г. получившие университетское образование чернокожие супружеские пары зарабатывали почти столько же, сколько и белые супружеские пары, имеющие университетское образование (U.S.Bureau of the Census, 1981). Однако положение тех чернокожих, социальный статус которых на момент начала эры гражданских прав был не столь завидным, в действительности лишь ухудшилось. Не вызывает сомнений, что, начиная с 60-х годов, уровень безработицы, количество случаев тюремного заключения и распада семей резко возросли среди них.

Уилсон (Wilson, 1987) объясняет подобное положение дел в основном сокращением числа мест для рабочих (<синих воротничков>), принадлежность к которым была традиционной отправной точкой на пути в средний класс. Это сокращение было гораздо более масштабным, чем принято считать, и коснулось в основном урбанизированных районов севера страны, среди жителей которых велика доля чернокожего населения. В любом случае произошедшее вследствие этого уменьшение числа социальных возможностей для деклассированного чернокожего населения, равно как и сохранение социальных патологий, связанных с принадлежностью к низшему сословию - <андеклассу>, способствуют сохранению как расизма в среде белых, так и ощущения отчаяния среди черных. Черные все еще ждут изменений в объективной ситуации и субъективных стереотипах, которые позволили бы им полностью и на равных принимать участие в экономической жизни Америки, а также в социальных и культурных институтах, для формирования которых они так много сделали.